Рыба

Кана поправляет съехавшую маску и точно для себя устанавливает: весь мир — спектакль, а она забывает ключевые слова и нуждается в суфлёре, но почему-то спину прикрывает засасывающая пустота и всепоглощающий холод, тишина давит на чуткий слух и вызывает необъяснимую дрожь. Декорации хрустят под ногами разломанными черепками, облепливают босые ноги и причиняют невообразимую боль, словно рушатся выстроенные ею карточные домики, некогда бережно собранные и любовно расставленные по нужным местам. Нужные детали вылетают, а она остаётся беззащитной и выброшенной, как опустошённая бутылка, поэтому Кана ищет способ закупорить дыру чем-либо, лишь бы давящий на нервы свист прекратился. Невообразимо скучно видеть повторяющиеся сценки: поставленный на повтор смех, неизменные движения и привычные лица, размытые потёкшей тушью и молочной пеленой перед глазами. Кана смотрит в зеркало: отражение криво улыбается, растягивает губы нелепо и подмигивает, словно предлагает свернуть, пока не поздно изменить выбранную дорогу. Кана — рыба, и она, не оборачиваясь, плывёт по течению, изредка встречаясь со скалистыми выступами, а потом удивляется: откуда они проступают и почему преграждают ей путь? Брошенные подсказки фальшивят и сквозят недоброжелательностью, желанием поразвлечься и расслабиться, пока заботы принадлежат неполноценно и можно выпить за здравие, древнюю магию и мир во всём мире — только дай повод и налей. Пропитанные приторностью детишки растут лениво, но поглядывают в прошлое, пока никто не видит, как дрожат их пальцы и подкашиваются побитые коленки, перескакивают медленно выстроенные грани, а на деле продвигаются вперёд слепо, позже выдыхают облегчённо и стирают кровь с ладоней. Кана застревает во времени, болтыхается в круговороте и пытается вырваться, а Лаксас смеряет недовольным взглядом — её, неизменно сидящую как можно ближе к барной стойке, скрюченную и выпотрошенную, словно воронье чучело, но Кана улыбается смело и показывает мгновенно, что с ней порядок, что не нужны лишние акценты и ворчания. Кана смотрит по сторонам и видит отважных рыцарей, поглощающих демонов и зверей, полыхающих драконов, остужающий холод и нескончаемый никотиновый дым. Лаксас курит, и тогда она пробует впервые — задыхается, кашляет долго и фырчит, заменяет алкоголем. Лаксас, впрочем, остаётся недовольным и вносить коррективы не думает: дополняет немного — жаркими поцелуями, истериками и разбитой посудой в баре. «Мудак», — беззлобно говорит Кана шёпотом, хотя частички ненависти закрадываются в искалеченной душе: она пытается выглядеть сильнее и выше человека, загоревшегося целью и желанием бороться за своё будущее, смотрящего далеко вперёд, не дающего себе право на ошибку. Конечно, слышит и раздражается, мечтает в первую очередь испепелить и развеять по ветру возомнившую себя достойным соперником девчонку, которая только недавно сбросила змеиную шкуру в виде цветочных платьев, нацепила бренчащие перезвоном браслеты. Кана цепляется за него неаккуратно, впивается ноготками и прижимается всем своим телом, чтобы сгореть вместе с ним, когда он злится и повторяет бесконечное количество раз: «Надоедливая сука», — а затем улыбается ехидно и забавно, что ей хочется смеяться навзрыд. Лаксас повторяет, что она мешается и грозится пронзить её молнией, заразительным гневом и стремлением, потому что слабым людям место в поле — быть растоптанными, раздавленными, лишёнными души, съеденными. Кана не нуждается в защите: она способна за себя постоять, перестаёт прятать лиловые дорожки синяков жакетами, кожаными куртками и последними не выброшенными платьями. Направить затянувшегося, зацепившегося за выступ человека — отвернуться и бросить напоследок презрительный взгляд, а затем уйти и повернуться спиной, чтобы невозможно было докричаться и добавить очередное скверное слово, чтобы задеть и вернуть ускользнувшую нить. Для неё появляется нужда в своеобразных стимулах, чтобы перешагнуть через себя, взбалмошных мальчишек и валькирий, ведь она простая, непримечательная и неяркая. Кана обижается, как маленькая девочка, и размазывает тушь со слезами по раскрасневшимся щекам, обещает себе стать тем человеком, про которого говорит Лаксас, стать идеалом и занять место под солнцем, побороться ещё раз, пока вновь не сравняют с землёй и не прижмут голову к голому камню. Кана знает: он возвращается — всегда возвращался. Поэтому она обещает себе, что изменится: распустит густые и пышные волосы, как у матери, улыбнётся задорно, как отец, и отыщет внутри себя силу духа и смелость, как у него. А ещё снимет отколовшиеся, расслоённые маски. Кана поворачивает в нужном направлении: плывёт против течения, а после выбирается на сушу.