"Дезидерата" капитана Джека

Что бы жизнь тебе ни предложила, рутину или разбитые мечты, она все же прекрасный мир. Искренне стремись быть счастливым. При всем лицемерии, страданиях, при всех развеянных мечтах этот мир все еще прекрасен. ("Дезидерата") Полночи Джек не мог уснуть, прячась в недрах своей комнаты под кроватью. Его переполняли как ненависть, так и страх. Но больше, пожалуй, всё-таки ненависть, ведь именно с этим чувством он гневно выкрикивал из-под продавленной кровати: - Дурацкое место, дурацкий Тиг, дурацкий чёртов плантатор, дрянь и дерьмо! Проклятый союз дряни и дерьма! Зараза! Собрав собой всю пыль и паутину, он отплёвывался так часто, что у него очень быстро пересохло во рту. Не плеваться было невозможно. Было настолько же противно, как если бы там, за зубами, кто-то сдох и вовсю разлагался. Правда, что-то и впрямь разлагалось, но не в том смысле - скорее дело в морали произошедшего. О-о-о, мораль... Джек вздохнул, с тоской заностальгировав. А что, Тиг любил выдавать какую-нибудь мораль, и иногда она ранила даже страшнее, чем любое из оружий, которые он хранил в особой комнате в подвале своего особняка. Мораль кровь не пускала, но отравляла всякое желание жить. Что же до морали случившегося, то Воробей не испытывал ничего, что могло бы походить на стыд. Может быть, это было неправильным, но мальчишка не чувствовал особых перемен. Всё было как и прежде. Ну а что, разве нет? Джек завернулся в плед поплотнее, высунув голову из-под кровати и лицезрея высокий потолок, в темноте ночи казавшийся бесконечно далёким и столь же бесконечно чёрным. Чёрный, как небо, у которого выкололи один открытый глаз - луну. Мальчишка долго смотрел на потолок, пока сон не поглотил его. Сон был беспокойным, снилось, будто он, Джек, ходит по воде, но при всём этом периодически очень внезапно проваливается в кромешную тьму, долго падает... и уже снова идёт по водной глади. От этого не сбежать, не скрыться. Снова падаешь и опять идёшь по воде, зная, насколько страшное падение тебя ждёт впереди. Это был ужасный и очень странный сон, а вот после пробуждения в холодном поту от этих кошмаров всё стало как-то пресно. Ни утро, ни день ничем не отличились. Воробья никто не трогал. Ему даже принесли в комнату завтрак и вновь заперли, так что пришлось уныло поедать еду с тарелки с отбитым краем и с грустью смотреть в окно, выдумывая великолепный план побега. Всё равно больше заняться было нечем. Судя по всему, вечером ведь снова ждало какое-то эксцентричное вонючее развлечение, участвовать в котором хочешь или нет, а надо. Слюнявя указательный палец, мальчишка медленно тыкал им в поднос, собирая хлебные крошки и слизывая их. Жажда уже отступила - Джек выпил кружку воды, которую ему любезно предоставили к завтраку. Что тут и говорить, над планом думалось исключительно плохо, и мальчик долго ломал голову, скуля от бессилья что-либо исправить и ради привлечения хоть чьего-нибудь внимания. Но там, за дверью, на скулёж никто внимания не обращал, так что тоска от одиночества была единственным приятелем. Ближе к вечеру Джек прекратил себя терзать и, развалившись в позе морской звезды на смятой постели, начал вспоминать интересные истории. И именно тут ему и пришла в голову гениальная идея. Он вспомнил чудесные захватывающие сказки, которые читал в детстве. Книга называлась "Тысяча и одна ночь", и в ней одна несчастная девушка решила воспрепятствовать предначертанной судьбе и лукаво каждый день отсрочивала дату своей смерти, рассказывая своему потенциальному губителю о приключениях, какие она только смогла для него сочинить. Мальчик мигом решил, что ситуация его и восточной красавицы Шехерезады схожи ну просто один в один. Ну а раз похожи, то и не воспользоваться задумкой смекалистой красотки просто грех! - Ну-с, начнём!.. - с довольной улыбкой обратился мальчишка к пустой кружке, которая была на этот раз его единственным слушателем. Её предшественник паук, сидевший накануне под кроватью, героически погиб, когда мальчишка решил там прятаться и провозился в пледе всю ночь, случайно его раздавив в крошечную паучью лепёшку. Так, Джек провёл оставшуюся часть вечера не только проторчав в одиночестве (обед был, а вот ужин ему не дали, чтобы, вероятно, он снова не устроил лужу блевотины на хозяйском ковре), но и выдумывая сказку для своего хозяина. Нужно же как-то его отвлечь! Но ближе к делу Воробей всё меньше и меньше верил в то, что его план сработает. Какой бы интересной ни казалась ему собственная сказка о трёх лиловых лошадях и храбром подводном принце (один в один похожего на него, Джека), всё же понимание того, что у плантатора совсем другие интересы, никуда не ушло. Даже наоборот - возросло. От этого ему становилось уж совсем грустно и мрачно. Но всё же реализовать идею он твёрдо решил. Попытка не пытка, это лучше, чем подставлять свою глотку под что-то тёплое и вязкое, противными всплесками попадающее прямо на горло, заполоняющее... Фу. Ну уж нет. Лучше попробовать сказки. Шехерезада-то не дура же была! На этот раз мальчишку повела к хозяину другая служанка - не по-женски крепкая и мускулистая темнокожая бывшая рабыня, которой чёрт-те за какие заслуги даровали свободу. Не то чтобы Джек не знал, как женщина может что-то получить от мужчин, просто эта дама была уж слишком своеобразной. И общалась она столь же своеобразно: - И ка-а-ак тебя зову-у-ут? Ха... - скучающим тоном нараспев обратилась она к Джеку, когда они поднимались по лестнице к кабинету. Её пальцы больно впились в плечо мальчишки, так больно, что он чуть не взвыл, но вида всё же не подал. Огрызаться было некогда - он мысленно прогонял сюжет сказки, отшлифовывая его до совершенства. - Меня? - рассеянно отозвался Джек после долгой паузы, за невнимательность получив подзатыльник и равнодушное напоминание: - Ха... Конечно... Тебя-а-а... Воробей нахмурился, поднимая голову и уже не считая взглядом ступеньки, а смотря в глаза служанки. Они его напугали так, что он даже отшатнулся, но крепкая хватка темнокожей не дала ему отстраниться. Её зрачки были... огромными. Чуть ли не больше радужек! - Меня... зовут Джек, - пискнул он в ответ, хлопнув глазами и поспешив отвести взгляд. - А-а-а-а... - протянула столь же безэмоционально служанка, грузно ступая по коридору, волоча за собой мальчишку. - Но-о-овенький... Ха... Голос темнокожей был глубоким и холодным, а говорила она так певуче и громко, что Джек решил, что именно такой голос предскажет когда-нибудь конец света. - Заходи-и-и, но-о-овенький... Ха... - с этими словами служанка втолкнула Джека в кабинет. И меньше, чем через минуту, Джек понял, что полдня провёл зря. Задумка с рассказом с треском провалилась, потому как на этот раз хозяин вообще ни слова не проронил в общении со своим рабом, ни на секунду не улыбнулся, а просто схватил за бёдра, развернув его резко задницей к себе, и стянул штаны. А дальше... Дальше лишь хуже. Джек крепко-накрепко запомнил вспышку боли, показавшейся ему нестерпимо адской, собственное возбуждение - очень предательское! - и позорный обморок. Вот вам и торжество морали. Пришёл он в себя, когда на него плеснули воды из графина. И обнаружил себя Джек на всё том же ковре, но только рядом была не лужа блевотины, а что-то белёсое и вроде как с виду малоприятное. В ушах кошмарно звенело, а перед глазами плыло, и мальчишка судорожно вздохнул, собирая себя с пола и видя хозяина вместе со служанкой, стоящей напротив него со столь же каменным лицом. - Ха... очнулся, - проговорила она и поставила хрустальный графин на стол. - Но-о-овенький... - Спасибо, Берточка, иди, - ласково обратился к темнокожей хозяин и, когда та ушла, вежливо и с поклоном прикрыв за собой дверь, носком шёлковых домашних туфель поддел руку Джека. - Эй, паршивец. Ты дохлый какой-то, словно мелкая девчонка... - Я не девчонка, - хрипловато пробормотал Джек, не понимая, что его слова прозвучали скорее как "яндечонк!". Плантатор рассмеялся, довольно потягиваясь и приглаживая свои тронутые сединой редкие волосы, стянутые в неизменный хвост. Он прошёлся по кабинету, точно нарочно поскрипывая полами при помощи каждого своего тяжёлого шага, и открыл окно, раскуривая трубку. От скрипа полов в голове Джека раздавалась проклятая боль, и он проскулил, невольно схватившись ещё и зачем-то за пятую точку... И тут он тихонько всхлипнул. Зад болел ещё сильнее, чем голова. Джек собрался духом и силами, приподнимаясь и подтягивая свои штаны. - Знаете, молодой человек, - громко откашлявшись, сказал хозяин, - у меня есть для вас новость. Мальчишка с непониманием и вопросом (вперемешку с муками, которые отражались на его приятном лице) обратил свой взор на хозяина. - Сэр?.. Какая новость? Плантатор похлопал себя короткими толстыми пальцами по своему округлому животу и повернулся к своему рабу, распростёртому в самом поверженном виде на узорчатом вновь нечистом ковре. - Ты, поганец, самый хилый и жалкий из всех, кого я пробовал. Джек почувствовал, как кровь прилила к лицу. Обидно понимать, что сказочному подводному принцу, созданному по его же образцу и подобию, ни за что и никогда не сказали бы такое. - Ты слышал меня? - Да... - Да, _сэр_! - Да, сэр... - Хорошо, - кивнул хозяин, кажется, удовлетворившись покорным ответом Воробья, а затем подошёл к мальчишке близко, так близко, что Джек почувствовал смесь вони пота плантатора с табаком и кофе, которые тот употреблял в бурной бесконечности. - Но это не все новости, молодой человек. Огни единственного видимого Джеку канделябра трепыхнулись и друг за дружкой погасли от сквозняка. На столе осталась гореть лишь одна масляная медная лампа. Именно из такой лампы появился джинн в одной из историй Шехерезады... Дура ты всё-таки, Шехерезада. Джек потёр зад, вздохнув. Дура. - Ты тут ещё посмел кончить на мой ковёр. В этот раз поможешь служанке всё убрать, - беспечно досказал новость хозяин и, вдруг лучезарно улыбнувшись, счастливо проговорил, выходя из своего кабинета, жестом подзывая служанку. - Сказочных снов, паршивец. - Устрою я тебе сказку... - ощерившись, прошептал Джек, хищно и с диковатым весельем поглядывая на лампу.

***

На следующее утро на местом рынке две городские болтливые бабы, то есть леди, живо обсуждали: - Нет, ты не представляешь, Сьюзан! Дотла! До последней дровиночки сгорел! Как спичка вспыхнул! Своими глазами видела! - для пущей убедительности женщина указательным и средним пальцем ткнула в свои веки. - Мы с моим сынишкой-дебилом Томом возвращались из гостей... - Ох, надо же! - покачала головой толстушка, которую звали Сьюзан. - А как жалко господина плантатора! Такой душевный человек, ох!.. Руки мне готов был целовать, предложение делал! А отчего пожар-то, милая? Её товарка усмехнулась, уперев руки в боки, сминая яркое платье с грязным подолом. - Да известно отчего! - Ну не томи, милая. Скажи, коль знаешь. - У-у-у!.. - сделала страшные глаза женщина, всплеснув руками. - В общем... Но не успела она включить бурную работу мозга и как следует насочинять сплетен, как мимо проходящий худенький смуглый парнишка с крайне наглым взглядом беспечно бросил: - Зачитался "Тысячей и одной ночью" и лампу уронил. - Ах, горе-то какое!.. Так, постой! А ты откуда знаешь?! - хамовато рявкнула Сьюзан, но парнишка ей ничего не ответил, одарив лукавым взглядом и быстро сливаясь с рыночной толпой.