twinkle.

Тебе предлагают поцелуй наркотика и во-о-он той девчонки с короткой стрижкой, почти обнаженной, в оборванных джинсовых шортах и топе. Влажный и жаркий, касание опаленных губ щеки, словно доза ненавистного кокаина. Не отказывайся. Мы слишком эгоистичны по отношению к себе. Нужно хотя бы изредка делать то, что хочешь, а не то, что нужно, как надо... Нас учат жить, прозябать в бессмысленном куковании на работе, дома, с детьми - зловонными энергетическими вампирами, отбирающими у нас все силы и высасывающими кровь, подобно шприцу, вонзившегося своей иглой под кожу. По щекам текут грязные дорожки черной туши, собравшейся комочками на ресницах. Вельветовые штаны цвета спелой вишни, ковбойский ремень с тяжелой медной бляхой, оттягивающей его, свободная бесформенная рубашка. Темно-серая, почти черная, с маленьким кармашком на груди. Для чего?! Сигареты, спичечного коробка, зажигалки... Мои мысли помешаны на курении. Мне нужно курево. Что-нибудь тонизирующее... — Мы слишком эгоистичны, — вибрирующий в микрофон голос эхом проносится по душному пабу, до отказа забитого людьми - муравьями, топчущими друг друга. Пальцы проходятся медиатором по трем нижним струнам, зажатым меж девятым и десятым ладом. Бряцанье гитары и гулкие басы, отдающие где-то под грудью, чуть повыше желудка. — Осенение, — он шепчет слова, то повышая голос, то понижая, переходя на яростный крик и тут же замолкая, одними губами произнося их, как заклинания, помогающие выжить "детям улицы"... *** — К черту кокс, — произношу я, отталкивая пластиковый поднос с чайной ложкой, стаканом воды, тремя капсулами и парочкой дорожек, — я, мать вашу, ненавижу кокс! — грубый, низкий женский голос, прокуренный и вымотанный, вырывается изо рта с невыносимым перегаром. — Я тоже, — тихий, до одури знакомый, на этот раз совершенно апатичный, проноситься со спины, исчезая в гуле сотни других. Легкий, расслабляющий джаз журчит из колонок у бара, саксофон непринужденно касается слуха обрывками, тут же пропадая в смерче посторонних звуков. — Здравствуй, — парень улыбнулся, подсаживаясь за стойку. Нет, не-е-ет... Пожалуйста, не надо... Иди ты нахрен! Второй раз я не облажаюсь, вот уж нет. — Привет, — нырнув двумя пальцами с перстнями-болтами в карман джинс, достаю сигарету, — эй, у тебя не будет подкурить? — Подкурить? — Да-да, подкурить... Рука трясется от алкоголя, усталости, волнения или чего-то еще, какая разница? — Нет, у меня нет подкурить, — шмыгает носом парень, убирая прядь черных волос, замазанных гелем, за ухо. — А, я поняла, да, — энергичный кивок, затем следует еще один и еще, — повторить, — вяло подталкивая рюмку к бармену, я вновь обращаюсь к незнакомцу, — ты гей, так? Или, я не знаю, что-то вроде того? Как там у вас это называется... Бисексуал... — Нет, я не гей, — гитарист засмеялся в голос, тыльной стороной ладони потерев нос, — а тебе хочется, чтобы я был геем? — Мне ничего не хочется. Никого и ничего... — неопределенно кивнув в знак благодарности мужчине за стойкой, поставившим наполненную стопку виски, я залпом осушаю ее, — Эй, у вас не найдется подкурить? У меня тут сигарета, — я приподнимаю на показ самокрутку, — нужен огонек... Тогда парень понимает, что мне пора сматываться. — Хочешь, я отвезу тебя? — В отель? А потом мы потрахаемся? — поддавшись вперед, едва ли не касаясь кончиком носа его, шепчу в губы, — нам станет хорошо, и, знаешь... первое время будет казаться, что это любовь. Я права? А дальше, на утро, ты соберешь свои манатки. У тебя тур, ты занятой человек... Скажешь мне, что не дашь забыть тебя, подарив на память фотокарточку отца, и отчалишь, как корабль от порта - пристанище всех шлюх на подобии Анны Батиста. — Давай, — парень резко встал, по-отцовски положив руку на мое плече, — пошли, я отвезу тебя. И это значит: поднимай свою толстую задницу, мы уезжаем. — Нет-нет-нет, послушай-ка, — развернувшись на подвижной седушке стула, я тычу ему в грудь указательным пальцем, призывая внять все то, что я собираюсь ему сказать, — никто меня отвозить не будет, ясно тебе? Никто и никогда, мать твою! — заплетающийся язык, невнятная интонация, которую не выходит разобрать самой, — мне хочется курить, — голос, казалось бы, вот-вот готовый перейти на плач дитя, не получившего свою конфетку, — Я хочу курить... Ты слышишь? Курить... Невообразимо скучное, никому не интересное нытье. Я могу стать пособием для чайников: мастер раздражения. А еще я могу наводить порчу. Кажется, лишь однажды навела ее на себя. — Я - одинокая тетка, зависимая, не просыхающая, неудавшийся режиссер, да и актриса из меня так себе, — подмечаю, как бы невзначай, — дважды потерявшая своего ребенка, переспавшая с мужиками всего города и отсосавшая мужикам всей страны. Какого черта ты тут до сих пор стоишь? — А что, если, — парень на секунду замялся, — ты недооцениваешь себя? — А что, если тебе пойти нахуй и уже, в конце концов, не омрачать этот скудный на эмоции вечер? — дразни. Задразнивай. И, быть может, он уберется отсюда. — Будешь моей музой? — пропустив слова мимо ушей, шепчет парень, поддавшись ближе и коснувшись пальцами моего лба, убрав влажный волос, спадающий на глаза. — И это мне пить хватит? Ребят, я тащусь с вас. — Нет-нет, я серьезно, — его голос кажется слишком взбудораженным, — только представь. И в моей голове мигом вырисовывается картина: я - обнаженная, прикрывающая все необходимое, лежу на леопардовом диванчике, держа в зубах колкий стебель молоденькой розы багряного оттенка. Забавно. Продажная муза - это как шлюха. Только муза. А, возможно, и чуть больше, чем шлюха. — А, знаешь... — зачем-то я оттягиваю момент, когда мне придется сказать следующие слова, вертящиеся на уме, — Впрочем, я согласна. Это звучит так нелепо. Попробовать новизну ради разнообразия? Разнообразие ради новизны? Добавление немного красок в мою анемичную жизнь?! Что это, черт побери?! Какая разница. В конечном итоге меня все равно кинут. Просто, кратко, непонятно... То самое чувство, когда забыл представиться. (c) Reiner-Saber