Ожидание

Πρόσῶπον * Пейринг: Аид/Персефона Герои: Персефона, Деметра *** - Κατὰ πρόσῶπον ἔντευξις ** На воде раскрылись широкие ладони белых лилий - словно водяные нимфы увлекают в танец. Июльские ветры едва ощутимо касаются высоких лавровых ветвей. Не хочется говорить, и уж тем более о том, что болью отзывается у горюющего в разлуке сердца. Июль. Середина лета. И до новой зимы так долго - слишком долго. - Весна, дорогая, твоя мать здесь. Настаивает на личной встрече. Зачем? Но вместо вопроса - медленное движение руки: так играет с камышами у ручья доверчивый искуситель летний ветер - всё время; так кочует полями-лугами вырванная с корнями трава - всю жизнь; так отсекает прядь волос смерть - навечно. Так отдает приказ царица мертвых - оставьте! - Оставьте меня. Нимфы склоняются в поклоне, медленно отступают, неторопливо растворяются в летних душистых сумерках. Нимфы не узнают её в последнее время и, безусловно, они правы: в последнее время она и сама себя не узнает. Наверняка, всё дело в июле - слишком душистом, обманчиво спокойном, предательски неспешном. Наверняка, всё дело в том, что познавшая любовь женщина вправду становится другой для всего, ради чего жила раньше, для всех, ради кого жила. И если матери этого не понять, стоит ли спрашивать, насколько та любила отца? Стоит ли слушать бесконечные в красоте своей истории о возвышенной и небесной той любви, стоит ли внимать материнским песням, равно как и жалобам на горемычную жизнь? Стоит ли внимать материнским слезам? - Ты нынче совсем другая, Κόρα.*** Некогда она бы обрадовалась материнскому голосу, сладкому, как нектар, звучащему так мягко в вечерней летней теплоте. Некогда она испугалась бы - вздрогнула бы от постороннего звука, даже такого тихого, даже отдаленно не похожего на железный топот черных ночных лошадей. Теперь же она может лишь всматриваться в туманную даль, пока пылающий солнечный диск медленно скатывается в волны седовласого Океана. - Κόρα?**** Едва ощутимое прикосновение к плечу горячо, как земля в разгар летней жары, впитавшая щедрость влажных трав и наполненных хлебом колосьев. Тяжелое прикосновение: в нем вечность обращается вокруг старых проклятий и новых обещаний, пропахнувших, точно предательство, ледяными водами Девы-Стикс. - Ты так думаешь, мама? Улыбку на устах не спрятать, не скрыть в словах: горька усмешка судьбы. Горькая на вкус, полынь переговаривается с песками бескрайних степей где-то северней и на восток, а здесь, в долине, спрятанной от людских и божественных глаз, всегда пахнет сладко и дурманно, всегда пахнет бесконечностью божественных щедрот. И лишь сейчас еще немного отдает одиночеством. А на лице - так уж как-то вышло - замерла горькая усмешка: πρόσῶπον. Мать, прищурившись, смотрит внимательно и пристально. И молчит, пока окончательно спрячется в море всевидящий, всезнающий Гелиос, пока высекут последние золотые искры солнечного дня неистовые его кони. Матери, конечно, не понять, что у Гелиоса нет привычки подслушивать чужие разговоры, зато мать помнит: на неуместный, ненужный брак отец дал личное своё согласие, и было бы весьма невежливо говорить, несмотря на всемогущее слово его. Она улыбается одновременно открыто и прохладно; горечью и величием в равных долях наполнена ее улыбка. Она улыбается и как Весна, и как владычица Подземного Мира. Мать всматривается в эту улыбку, но вряд ли увидит боль. Скорее уж тревогу. Отстраненность. Неповиновение. О да... Она непокорна! - Κόρα... Погляди вокруг: этот мир - солнечный и прекрасный - наследство, доставшееся тебе от отца, источник, до краев наполненный его любовью. - Ко мне? - И к тебе в том числе. О, ни мгновенья не сомневайся в этом, дочь моя, и к тебе тоже. “И к тебе тоже...” А ещё - к кому? - И к тебе? - Я... - древние деревья едва слышно шелестят, их листва давно потемнела под солнцем и грозами. - Твой отец, Кора, слишком... занят, чтобы думать еще и обо мне. Она знает, о чем сперва собиралась упомянуть мама и что в последний миг перехватила, удерживая в душе, не позволяя сорваться с губ: слишком легкомысленный. Мать всегда так относилась к нему - к мужу и к брату. И не легкомысленно ли за несколько веков вычеркнуть из сердца одну жену и взять другую? Мать права в этом. Мать неправа - в другом: мужчины могут быть разные, даже нелегкомысленные. Даже способные разодрать голыми руками земную кору, чтобы... - Кора! Ты совсем не слушаешь меня! - Разумеется, слушаю, мама. Грустную и брошенную, разочарованную и немного разгневанную, мать теперь хочется успокоить: прижаться к теплой груди, совсем как в детстве, и прошептать слова любви. Но, совершенно разочарованная в бывшем муже, великая Деметра и сама может разочаровать, когда сердито блеснут ее глаза из-под тонких бровей - так, словно отцовские молнии в сухой тьме воробьиной ночи. - Не слушаешь - и думаешь о нем! Разве не знаешь, что материнскому сердцу открыты все тайны? Разве забыла, что сейчас июль - что душистые травы лета гонят прочь изморозь последних осенних дней? И ты - здесь, со мною! При всем уважении, милая матушка, можно ли о таком забыть? Тонкие руки, немного похожие на ветви грустных тополей, вечно тоскующих по глупцу Фаэтону, тянутся к материнским плечам, обнимают нежно, по-девичьи, но и по-женски крепко. Твоя дочь - уже не юная девочка из Несейской долины. Твоя дочь влюбилась и стала любимой женщиной, мама... - Я... всё помню... об июле. О другом тоже помнит, но об этом не хочется говорить - уста не слушаются, уголки их помимо воли опускаются вниз, точно маска скорби: πρόσῶπον. - А цветы? Помнишь, как ты любила выращивать цветы? Как они разноцветной радугой рассыпались в зелени трав от шагов твоих? - Но мама, я до сих пор выращиваю цветы, прекрасные цветы - посмотри! И это правда. Долина усеяна ими: небесно-чистыми полевыми колокольчиками и алыми розами, белыми анемонами, влажными лилиями. Особенно лилиями. Юная Кора когда-то так любила их, словно всегда ощущала таинственную силу обольщения во всех их метафорах и запретах. Совсем случайно, казалось бы, спрятались среди буйного разнотравья маки, но даже в этом встревоженная Деметра видит угрозу: Сон прилетает во тьме, Сон живет во тьме, Сон служит Ему. - Зачем тебе они? - Разве не ты ждала от меня еще больше цветов, мама? - Не я ждала, Кора, дочь моя! Ты - Весна. Вот твоя жизнь! - Только нынче лето, мама. Справедливо и верно: нынче лето. Июльские звезды уже основательно рассеялись по небосводу, готовясь слушать сказки Селены - грустные истории, которым нет конца. В эту пору даже цветы ждут сна и покоя, смеживая лепестки, точно тяжелеющие веки, притупляя летний свой аромат. Но некоторые цветы именно ночью пахнут ярче, полнее, крепче - это ведь тоже правда! И пред мысленным взором предстают залитые полутьмой поля, покрытые цветущими асфоделями луга. а еще слышится тихий плеск волн - то ли памяти, то ли забытья. “Погляди, какой цветок я вырастила прямо на камне!” - “На камне? Ты великая богиня, моя прелестная Весна, но вряд ли камень может принять цветы”. - “Говоря так, ты сомневаешься в моем величии. Смотри же!” Смех рассыпается по долине, поднимается вверх, разлетается хрустальными осколками, коварно впиваясь в земную твердь изнутри. Волны нашептывают что-то вечно грустящим головкам асфоделей. Пальцы сплетаются, ногти раздирают одежду, царапают кожу. Бедра торопливо приподнимаются - тело жаждет нырнуть в сладкое безумие любви. Вокруг царство смерти, но имеет ли это значение в тот миг, когда горячий огонь первородного Эроса окутывает двоих - мужчину и женщину - кружит, обжигает, возносит их в недосягаемость небес? “Мой Владыка...” - шепчет она, тогда - хрипло от восторга, а теперь - едва слышно от отчаянья. И что-то совсем иное отвечает ревниво-наблюдательной матери. Лето уже прошло свою середину - того и гляди закончится. За летом осени - и того меньше: столько росы на листья майорана. Роса осенью холодна, почти ледяная, но ей будет тепло. Ей будет жарко в мечтах о счастье, в ожидании новых зим. * прибл. читается как “прóзопон” ( гр.: девичья маска печали , использующаяся в трагедиях) ** прибл. “кáта прóзопон энтенсис” (гр.: личная встреча, разговор наедине) *** “Кора” (и девичье имя Персефоны, и гр. “дочь”) **** вообще-то по гр. традиции там должна была бы стоять “;”