Дари мне боль

http://ib3.keep4u.ru/b/2014/07/28/b1/b12ee277ecb94e3bdb5a757604744ef3.jpg POV Bill Сказать, что я запутался в себе, — ничего не сказать. Я словно теряю контроль. Тяжелые мысли просто душат. Неужели мне все это не под силу? Нет. Я столько пережил. А сейчас осталась самая малость, которая мне не по зубам?! Мне сложно, потому что я никогда не убивал, я даже не избивал никого жестоко, не насиловал. Только ранил однажды Аниса, да и то на эмоциях: я защищался. Вначале казалось, что справиться с этой задачей будет просто, но, приблизившись к самому главному и серьезному, я останавливаюсь. Или меня останавливает этот жалкий щенок со своими грустными глазами? Не хочу себя обелять, но я не убийца и не насильник, мне нужно больше времени, чтобы свыкнуться с происходящим. Минет же я его заставил делать, значит, и все остальное получится. Стоит только начать и все получится. Теперь, когда отец решил передать дела одному из нас, у меня появился шанс — реальный шанс — сделать то, о чем я не мог даже мечтать. Я, человек, которого считали ни на что не способным жалким мусором в доме, завладею всем! Стану заменой Рихарда. Для меня самым ценным призом в этой борьбе является не то, что я буду загребать огромные деньги за организацию «осенних сборов», а сам факт, что этим буду заниматься я. Не Анис — я. Разве можно позволить себе упустить эту возможность, лишиться ее из-за ненужных принципов? Какая разница, как обращаться с мальчишкой, если в конечном счете он все-равно сдохнет? Моя жалость ничем ему не поможет. Что, кроме жалости, мне мешает открыто глумиться над этим щенком? Да ничего! Я могу, я на это способен. Или все-таки нет?.. Я и так уже дал повод этим тварям усомниться во мне. Ненавижу себя сейчас так же сильно, как и их. И понимаю, прекрасно понимаю, что должен взять себя в руки, потому что в случае успеха я увижу Аниса, униженного и раздавленного, смогу лицезреть, как злится эта мразь, но сделать ничего не может. Кажется, я готов был ждать этого всю жизнь. А уж когда я приберу все к рукам, то придумаю как расправиться и с ним, и с отцом. Они заплатят за все, что когда-либо происходило со мной при их участии. Они будут молить о пощаде, а я буду изгаляться уже над ними, я заставлю их страдать. Но для начала нужно преодолеть их скепсис, что теперь стало гораздо сложнее. Еще совсем недавно я был совершенно ослеплен своей целью, а что сейчас? Я забыл обо всем, шептал мальчишке в шею разные пошлости и так стонал, что сам возбудился. Где мои мозги? Все. В субботу они развлекутся с пацаном — и дело с концом. Потом останется продержаться еще недельку, и во мне не останется никаких сомнений. И вроде бы у меня блестящий план, и все может получиться… Отчего же мне сейчас так больно размышлять об этом? Почему я не хочу думать, как Анис или кто-либо еще грубо трахает моего мальчишку? Это жалость к нему меня так напрягает? Или это чувство собственности? Или я просто очень хорошо понимаю, как это ужасно, когда тебя насилуют?.. Так не должно быть. Я должен отбросить эти мысли. Именно это понимание все портит, нарушает мой замысел. Холодный ветер из открытого окна бьет по лицу. Я и забыл, что сигарета давно потухла, а я полуголый стою на сквозняке. Столько мыслей… Смятение полностью охватило меня. Закрываю окно и падаю на кровать. Почему я родился в этой семье? Почему я попал в эту ловушку с самого рождения? Зачем Рихард вообще забрал меня к себе? Лучше бы я жил с матерью-шлюхой… Или не жил вовсе… Мать меня ни разу не навестила, хотя в детстве я ждал и надеялся, что однажды она придет. Я тогда еще не знал, кто она, где она и почему не приходит. Я и сейчас этого не знаю. Однажды я спросил отца о ней, мне тогда было лет десять, он накричал тогда и велел, чтобы я никогда больше о ней не упоминал. В то время я его безумно боялся, он всегда вселял в меня страх, да такой, что колени дрожали. Если бы Анис не рассказал, что она была шлюхой, я бы и не знал этого. Но, видимо, о том, что с ней случилось, даже он не ведал. Отец никогда не распространялся на эту тему, хотя… Со временем я понял, что все же он любил ее, ведь трахая меня, он постоянно произносил ее имя. Сейчас мне безразлично, где она и что с ней стало, — эта информация уже ничего не изменит. Появись она сейчас, я бы не удостоил ее вниманием. Всю жизнь я провел в доме, почти никуда не выходя. Время от времени Рихард брал меня на прогулки, очень редкие прогулки по городу. Я тогда старался ухватить и увидеть как можно больше. Не знаю, чем я отличался от детей, которых привозят сюда: я почти ни с кем не общался, кроме учителя, который приезжал на дом, и немногочисленной прислуги. Именно учитель меня многому научил, в том числе играть на рояле. Я оказался способным и всецело отдавался музицированию, когда это позволял отец. Эти минуты дорогого стоили. Иногда я сидел на кухне и разговаривал с поварихой Мартой; она всегда подкармливала меня разными вкусностями. Я ее, если можно так сказать, обожал. Это была добрая тетка, и с ней связаны самые теплые воспоминания. Благодаря ей я не свихнулся в одиночестве и хоть немного получал тепла и любви. Она тихо мне говорила, озираясь при этом, словно боялась, что кто-то услышит, чтобы я не был таким, как мой чокнутый отец, брат и покойный дед, уверяла, что я очень хороший и что, когда я вырасту, то уеду отсюда и забуду весь этот кошмар. И я безумно хотел скорее вырасти и стать непохожим на них. Как же смешно сейчас вспоминать свои детские мечты, понимать, каким я был глупым и наивным дурачком. Я вырос, сумел выжить, а мечты постепенно умерли. Большую часть времени я был один, не видел нихрена хорошего в этом доме. Отец попросту игнорировал меня, даже почти никогда не смотрел в мою сторону. Я жил, чувствуя себя абсолютно ненужным. Впрочем, я и сейчас так живу. Я никому не нужен, и мне никто не нужен; моя больная цель — отец и брат. Я всегда хотел заставить их считаться со мной. Конечно, это пришло не сразу, поначалу я чувствовал лишь боль, отчаяние и нежелание жить, и только потом я решил бороться и выжить во что бы то ни стало. Мне было тринадцать, когда Анис впервые зажал меня в коридоре. Ему было уже двадцать, а мне всего тринадцать. Что я мог понимать? Я и так обходил его стороной: он всегда так смотрел на меня… Я боялся, что он однажды меня убьет. Свою ненависть он никогда и не скрывал. Я не понимал его взглядов и действий, не понял и тогда, когда в коридоре он полез ко мне в штаны. Это сейчас я знаю, чего хотело это похотливое животное, но тогда это произошло настолько неожиданно… Я безумно испугался, что он лапал меня, но рассказать о произошедшем никому не решился. Да и кому? Отцу? С самого начала я был обречен. Я старался реже выходить из комнаты, не желая пересекаться с братом. Но он везде меня находил, всегда пытался потрогать, ничего не объясняя при этом. Я был напуган. Глупый, маленький дикий идиот, который не решался предпринять ничего в ответ. И когда он стал в любое время суток наведываться ко мне в комнату и просить, чтобы я раздевался и ложился в одну с ним постель, я понял, что нужно искать место, где он меня не найдет. И я нашел это место. Это была конюшня, которая находилась за нашим поместьем. Анис никогда туда не ходил, потому что ненавидел лошадей, верхом ездил в основном Рихард. Я приходил туда после занятий с учителем и отсиживался весь оставшийся день, благо у меня были книги, которые я мог читать. Мне там нравилось: тишина, покой, и нет ни отца, ни брата. Однажды мое уединение нарушило тихое: «Привет». Я помню, как повернулся и увидел его. Сначала я даже испугался, я вечно всех и всего боялся. Это оказался сын конюха — Михаэль. Светловолосый, худенький паренек. Он помогал отцу на конюшне: убирал стойла, кормил лошадей. Он был старше меня на три года. Михаэль стал моим другом, частичкой моей жизни. Самой светлой, самой лучистой частичкой. Мы часами болтали, рассказывали друг другу разные истории. Точнее, он рассказывал — мне рассказывать было особо нечего. С ним я стал смеяться, никогда раньше я не смеялся так, как мог смеяться, слушая Михаэля. Нужно ли говорить, что, лишенный долгие годы нормального общения, улыбок, смеха, я сделал его центром моей вселенной. Каждый вечер я срывался и летел к нему, больше не чувствуя себя одиноким, ведь меня ждали. Все эти впечатления были новы и прекрасны. Три месяца я бегал на наши встречи и в эти минуты был самым счастливым человеком на свете. Раз за разом я начал замечать, что Михаэль стал смотреть на меня немного по-другому. Он осыпал меня комплиментами, постоянно восхищался моей красотой, и вдруг поцеловал… Я не помню точно, что почувствовал в тот момент. Замешательство или удивление, но никак не отвращение. Я не был против. Наоборот, я ответил ему. Он научил меня целоваться, обнимал и гладил, лаская. В его руках я просто таял. И когда он признался мне в любви, я потерял голову от счастья. Я признался в своих чувствах в ответ, нисколько не сомневаясь. Тогда я еще верил в любовь. Я был так увлечен своими отношениями, полностью отдался своим ощущениям, ходил счастливый, что, естественно, не ускользнуло от внимания Аниса. Он принялся допрашивать меня, где я пропадаю целыми днями, на что я соврал, что читаю в саду. В тот день я, как обычно, светясь от счастья, мчался к моему Михаэлю и даже не заметил, что Анис следует за мной. Видимо, не найдя меня в саду, он насторожился и решил проследить, куда же я хожу на самом деле. Не будь я так занят своими мыслями, смог бы заметить его, но я был слишком беспечен. Больно кольнуло в груди. Эти воспоминания до сих пор болезненны для меня. Я всегда буду винить себя в произошедшем. Всю жизнь. Увидев любимые голубые глаза, я, не раздумывая, кинулся к нему на шею. Нежный поцелуй, горячие губы на шее, слова о любви. Я был счастлив, пока не услышал смех Аниса за спиной, а потом — дикий рык и удар куда-то в затылок. Я упал на землю, тут же последовал удар в живот. Он бил меня ногами с такой яростью, с такой ненавистью… Я задыхался. Михаэль бросился к нам, чтобы защитить меня. Глупец, бежал бы лучше куда подальше от этого зверя. Анис схватил его за шею, замахнулся и ударил в лицо, после чего намотал мои волосы на кулак и поволок в дом. Кричал, что я грязная шлюха, подстилка. Как я плакал, как вырывался, тогда, кажется, вся прислуга сбежалась. Он затащил меня в кабинет к отцу и швырнул на пол. Я пытался оправдываться, говорил, что мы просто друзья. Мне было жутко стыдно перед этими тварями. Но все что услышал от отца: «Такая же подстилка, как мать. Подстилка для бомжей», — и он вышел из кабинета. С этого момента начался мой ад. Назавтра мне исполнялось четырнадцать лет. Весь этот день я просидел в комнате, хотя безумно хотелось увидеть Михаэля: он говорил вчера, что приготовил для меня особенный подарок. К вечеру я все-таки выбрался из дома, решив встретиться с ним во что бы то ни стало, но примчавшись на конюшню, наткнулся только на его отца, который стал проклинать меня. В шоке я бросился обратно, а прибежав в дом, наткнулся на Аниса, который ухмыльнулся и спросил: «Что, не нашел своего ё*аря?» Я очень хорошо помню презрение в его глазах, его наглую улыбку, его холодные руки на моих бедрах… В тот день он впервые изнасиловал меня. Это было жестоко и больно. Но больнее было услышать его слова о том, что Михаэля больше нет. Рихард убил его. Я тогда настолько замкнулся, что почти перестал разговаривать, мало ел, совсем не выходил из комнаты, почти ни на что не реагировал. Только спустя полгода я начал понемногу приходить в себя, задумываться о своей никчемной жизни, и в конце концов понял: нужно что-то делать — либо умереть, либо бороться. Мне было шестнадцать лет, когда я впервые отказал Анису, что, разумеется, не увенчалось успехом: я был избит, но начало было положено. К семнадцати я стал умнее, научился избегать его, а вскоре у меня появился нож, которым я угрожал ему, когда он заявлялся ко мне в комнату или перехватывал где-нибудь. Это не всегда, но помогало. Дом превратился в ловушку. Чем старше я становился, тем больше Анис стремился трахать меня. Я словно жил в доме с маньяком, на которого нет управы, чьи мысли только и заняты тем, как бы поймать и отыметь меня. Бесконечная борьба и страх. Он не разрешал мне стричься: ему очень нравились мои длинные волосы, и в семнадцать я срезал их собственным ножом — было противно иметь у себя то, что так его привлекало. Я поплатился за это побоями, но остался доволен, что смог хоть как-то проявить свой протест, показать, что я не собираюсь идти у него на поводу. Постепенно я становился грубее, жестче — учился соответствовать им. Я больше не плакал горькими ночами, не кричал в подушку, не проклинал свою жизнь. Не знаю, как я не сломался и не сошел с ума. А может все-таки сошел? В день, когда мне исполнилось восемнадцать, Анис заявился ко мне в комнату с «поздравлением», вот тогда-то я и полоснул его ножом. По настоящему, не сдерживаясь. Было много крови, не знаю, как не убил его. Это было ужасным поступком, но в то же время я ощутил нечто новое: почувствовал себя способным совершить то, на что не решался ранее. Отец ничего не предпринял, хотя я был уверен, что он убьет меня за старшего сына. Анис какое-то время грозился меня прикончить, но все обошлось побоями и грубым трахом. Шрам на его шее и сейчас напоминает мне о том дне, а нож с тех пор стал моим незаменимым атрибутом. После этой истории я прожил в этом доме еще примерно полгода, и за это время Анис сумел трахнуть меня не больше трех раз. Не знаю, откуда в нем было столько маниакального желания иметь именно меня, но да, три раза ему это удалось. Он реагировал на меня как зверь, как бык на красную тряпку. Не могу не признать, что до сих пор боюсь его, хотя и не подаю виду. После ранения Аниса отец стал относиться ко мне лучше, я даже начал чувствовать к себе некоторое уважение с его стороны. Сам он ко мне больше не притрагивался, что, безусловно, радовало. Рихард и до этого не так часто меня трахал, но раз в полгода непременно срывался. В конце концов, видя, как обострились наши взаимоотношения с Анисом, Рихард сам предложил мне уехать в Кельн, в семейное поместье, обеспечил меня деньгами и доходом, дав под управление небольшой бизнес. Иными словами, дал мне шанс, право на существование, а напоследок сказал, что надеется не разочароваться во мне. И вот я стал таким, каким он и хотел меня видеть, я не мог и не хотел позволить себе раскиснуть и остаться никем. Я посещал все светские вечера, регулярно заводил кратковременные романы и слыл эгоистичным, надменным и весьма жестоким. Далось мне это не сразу и не так легко: я многие годы просидел в четырех стенах, и начать активную жизнь было довольно сложно. Но я быстро учился. Учился разбираться в моде, пользоваться косметикой и держать себя непринужденно. Я стал выделяться из общей массы — яркий и соблазнительный, красивый и нестандартный, — и вскоре меня знал весь город. Хотя моя жестокость ни в чем особо не проявлялась, достаточно было показать себя самоуверенным, самовлюбленным, жестким в разговоре, при этом выглядеть подобающе, чтобы о тебе пошли соответствующие слухи. А стоит завести роман с кем-то из весьма известных людей, а затем с треском разорвать отношения, то о тебе сама собой расползется молва как о неком подонке. Моя внешняя привлекательность позволяла без труда влюблять в себя как женщин, так и мужчин, и после пары свиданий я с громким скандалом бросал их. Так получилось и с Беном. Безусловно, фамилия сыграла немалую роль в моей репутации: семью Каулитц многие знали, боялись и уважали, поэтому мне не было нужды лезть вон из кожи, чтобы что-то доказать, достаточно было незначительных, но ярких поступков, чтобы меня считали не менее жестким, чем мои родственнички. За все эти годы я многое натворил, но это меня не волновало: я сам принял решение быть таким, и, наверное, мне это подходит. Ведь если меня все это устраивает, значит это действительно мое. Я не люблю вспоминать то время, когда был беспомощным зверьком в доме своего отца, боюсь испытать это вновь, пережить тот ужас. Но сейчас воспоминания упорно лезут в голову, не оставляя сил сопротивляться им. Моя жизнь такая однообразная и серая, что кажется, в ней нет ярких цветов. Та свобода, которую я получил, и не свобода вовсе. Тяжело это признавать, но все это — лишь вечное стремление соответствовать, желание добиться признания от тех, кого я ненавижу. Это мой безмолвный крик: «Посмотрите. Я такой же как вы». И вот я тут. Я с ними на равных. Я получил признание. И я получу большее. *** Открываю глаза и не понимаю сколько времени. Утро? Кажется, я проспал завтрак. Точно. Откидываю часы в сторону. Уснул прямо в брюках. Ненавижу так засыпать, но после всех воспоминаний я отключился только под утро и проспал до обеда. Твердо решаю, что возьму себя в руки и сегодня же перестану церемониться с мальчишкой. Я не намерен отступать от цели из-за этого щенка. Скорее даже не из-за него, а из-за моих собственных внутренних противоречий. День прошел слишком быстро. Повалялся в ванной, накрасился, оделся и не заметил, как наступил вечер. Я даже еще не ел: настроение было отвратительное, кусок в горло не лез; я словно готовился к чему-то ужасному, бесконечно курил и думал о том, что назад дороги нет. Докурив очередную сигарету, приказываю охраннику привести мальчишку. И вот он стоит в моей комнате и неуверенно мнется на месте. Наверняка думает о вчерашнем. Он ведь сказал, что хочет меня. Каково это — говорить своему мучителю, что хочешь его? Ему стыдно перед собой? Даже не сомневаюсь. — Все еще хочешь меня? — сразу перехожу к делу, давая понять, что ни о чем не забыл. Молчание. Зачем я с ним вообще разговариваю? Перейду сразу к делу и все. Чем больше я буду говорить с ним, тем сильнее начну сомневаться и сочувствовать. А мне это не нужно. — Раздевайся и вставай на четвереньки. Не буду тебя томить. — Можно я объясню… Хозяин, я… Мои слова… Я… — Когда говоришь со мной, смотри на меня, — небрежно кидаю в ответ. — Смотри. В глаза! — повторяю громче. Смотрит. Стеклянный блеск выдает его состояние. Кажется, вот-вот польются слезы бессилия. Этот взгляд… В нем читается столько сожаления, боли и чего-то еще… Не могу понять, чего, но он так смотрит… Это непросто выдержать, и я бы даже сам отвел глаза, но это не в моих правилах. Внезапно дверь в комнату распахивается, с силой ударив в стену. — Какого черта? — возмущенно смотрю на вошедшего Аниса. Пьяный, еле стоящий на ногах, он пытается ухватиться за стол. — Ничтожество! Ты был и останешься ничтожеством! — его безумный рев режет воздух и отдается неприятным звоном в ушах. — Какого черта, я спрашиваю, ты вваливаешься в мою комнату? — О, ты не один? — переводит взгляд на мальчишку. — Недолго тебе осталось, в субботу тебя будут драть все, а я буду е*ать тебя дольше всех. Надеюсь, ты сдохнешь подо мной! — Пошел вон! — Внезапная вспышка ярости заставила схватить его за рубашку и толкнуть к выходу. Но мерзкие руки обхватывают меня за талию и стискивают. Стоять крепко прижатым к мерзкому мне телу настолько невыносимо, что у меня вырывается животный рык. — Убери руки, мразь! Убери! Руки! — пытаюсь оттолкнуть его. — Билл, отдайся мне… Я так хочу… — дышит мне в шею, продолжая сжимать в своих руках. Это настолько отвратительно, что я бы убил его, будь у меня под рукой нож, но я не планировал этой встречи, и мой верный товарищ лежит на тумбочке, дотянуться до которой нет никакой возможности. — Ты мне настолько противен, что я не могу находиться с тобой в одной комнате, я не могу дышать с тобой одним воздухом, я ненавижу тебя. Ненавижу больше всего на свете! — Заткни свою пасть! — хватает меня за плечи и прижимает к стене. — Ты думаешь, ты изменился? Думаешь, стал таким же, как мы? Думаешь, с тобой будут считаться? Ты никто! Ты — шавка. Сын шлюхи, жалкий приблудыш! Ты никому не нужен! Неужели ты думаешь, что-то, как я тебя е*ал, можно стереть из памяти?! Что весь твой позор можно просто выкинуть из головы? — он кричит на меня, с силой вжимая в стену. Сдавленные плечи начали ныть от крепкого захвата. — Заткнись и убирайся! Убирайся! — Не могу слышать все это, не могу. — Убирайся! — Уже не пытаюсь скрыть своих эмоций. Я на грани истерики. Его тело так близко, что в памяти всплывают моменты насилия надо мной, как он нещадно трахал меня везде, где только мог застать врасплох. И вновь это ощущение обреченной беспомощности. — Все это останется с тобой до конца жизни! Можешь изображать из себя кого угодно, но от себя не убежишь! Ты был моей шлюхой, и это останется с тобой до конца жизни. Слышишь? Ты жалок, ты даже этого щенка вые*ать не можешь! Ничтожная тварь! — вызывающий дрожь омерзения голос обжигает шею. — Уходи! Убирайся! Я ненавижу тебя! НЕНАВИЖУ! — выплевываю ему в лицо. Сил нет. Я совсем потерял контроль, меня просто колотит. Чувствую, как его руки шарят по моему телу. Нет! Мерзко. Отвратительно. Исчезни. — Поцелуй меня, — вновь говорит мне. Снова словно… Просьба? Чего он ждет? — Лучше сдохнуть! — Глаза в глаза. Презрение, обида, ненависть. — Ты снова делаешь неправильный выбор, — с силой отшвыривает меня и вылетает из комнаты. Медленно сползаю по стене. Я убью его. Я все же решусь на убийство. Просто возьму и убью. И плевать, что будет потом. Тихий всхлип. Поднимаю голову и вижу сжавшегося в углу мальчишку. — Чего ноешь? Я просил не ныть? Просил? — срываюсь на крик. Не успеваю осознать, как оказываюсь рядом и с силой бью его по лицу. — Заткнись! Просто заткнись, если не хочешь, чтобы я убил тебя! — Мои руки трясутся. Кажется, я не в себе. Нужно срочно успокоиться. Направляюсь к шкафчику со спиртным и жадно пью прямо из бутылки первое, что мне попалось под руку. Я не чувствую вкуса, не чувствую горечи, не чувствую ничего. Жадно пью. Забыться. Забыть. Сажусь на пол, прислоняюсь к шкафу. Дрожь постепенно покидает меня, вместо нее приходит приятное тепло, медленно разливающееся по всему телу. Тянусь к следующей бутылке, откручиваю и отшвыриваю пробку, снова пью. Просто пить — сейчас это единственная терапия. «Это останется с тобой до конца жизни… Ты никому не нужен». Встряхиваю головой. Я никому не нужен. Я знаю это. Но и мне никто не нужен. Мне нечего терять. Я все сделаю, чтобы уничтожить тебя так же, как ты уничтожил меня. Когда я займу место отца, я расправлюсь с тобой. Я придумаю как. Но ты не будешь больше унижать меня. Ты не посмеешь. Я не позволю. Вторая бутылка полетела в угол комнаты, едва не попав в мальчишку. — Иди сюда, — приказываю. Встает и подходит. — Сядь, — указываю на пол рядом с собой. Садится, поджав ноги. — Я ничтожество, да? Ты тоже так считаешь? — Н-нет, хозяин. — Смотрит на меня, а в глазах жалость. Ко мне? Черт. Мне кажется? Тянусь еще к одной бутылке, откручиваю пробку, взгляд падает на мою кисть с шрамами. — Видишь? У тебя один, а у меня… — вытягиваю руку. Алкоголь делает свое дело, я чувствую, как язык немного заплетается. Дрожащей рукой касается этих отметин. Несмело, почти невесомо. — Это он, да, хозяин? — тихо-тихо. — Он. Опускаю руку и вновь отпиваю из бутылки. Он так просто взял и коснулся меня, заговорил со мной. Будто так и должно быть. Он меня совсем не боится, потому что теперь знает, что раньше я был жалкой подстилкой Аниса. Теперь даже он перестал меня опасаться и уважать. Впрочем… Пусть знает — мне плевать. Пусть он слышал все, что говорил Анис. Ведь его все равно скоро не станет: меньше чем через месяц его убьют. Ему в любом случае не жить, так какой смысл запугивать его и переубеждать. Его судьба была предрешена, как только он оказался здесь. Даже моя жалость ему не поможет. Ему ничего не поможет. Чувствую на себе его взгляд. Поворачиваюсь и встречаюсь с взглядом карих глаз. Смотрит на меня так, будто хочет что-то сказать, но боится. Глаза в глаза — несколько секунд. В его омутах столько всего можно прочесть, столько увидеть. Он будто все понимает. Меня понимает… Бред. Он жертва. Он глупая жертва, которая боится происходящего и хочет свободы. — Что-то хочешь сказать? — Отшвыриваю бутылку, и та разбивается о стену. — Говори, я разрешаю. — Почему вы здесь, хозяин? — Спроси что-нибудь полегче. Ну вот, он уже спрашивает, что я здесь делаю. Плевать. Тянусь к тумбочке, чтобы взять сигареты, но не удерживаю равновесия и валюсь на пол. Меня пробивает смех. Лежу на спине и хохочу. Это предел. Кое-как успокоившись, перевожу взгляд на мальчишку, который напряженно смотрит на меня, явно не понимая, чего еще ожидать. — Как тебя зовут? — неожиданный вопрос. С ума сойти, еще утром я настраивался на то, чтобы побить его хорошенько, а сейчас спрашиваю имя. — Том, — растерянно смотрит на меня. — Меня зовут Том, хозяин. — Значит, Том. Тебе шестнадцать, да? — Вновь принимаю сидячее положение и прислоняюсь к шкафу. — Да, будет второго ноября. — Значит, еще пятнадцать. — Закуриваю. — Второго ноября? — Смотрю на него внимательно. Как раз в этот день их убьют. Вот тебе и подарочек. Вздыхаю. Жизнь несправедлива к таким вот жалким людишкам. И если бы я остался таким — меня бы тоже давно не было, а если я до сих пор жив — значит, я на верном пути. — Меня убьют в субботу, хозяин? — почти шепотом. — Не должны. — Будут издеваться как над той девочкой? — голос дрожит. — Да. Поворачиваюсь и вижу, как он зажимает рот ладонью, чтобы не разрыдаться. — Тебя убьют в твой день рождения. — Я сейчас перестану плакать, я не специально, — вытирая слезы и всхлипывая, шепчет мальчишка. — Мне все равно. — Открываю еще одну бутылку. В тишине мы просидели недолго, но этого времени мне хватило, чтобы допить очередную порцию алкоголя. В голове карусель. Как и перед глазами. Поднимаюсь на ноги и, придерживаясь за стену, направляюсь к выходу. Плохо получается, но я стараюсь. Я знаю, чего мне сейчас хочется больше всего. Сегодня можно себе позволить. Стены на меня давят, не знаю — это из-за выпитого, или они действительно сжимаются вокруг меня? Ноги не слушаются — чувствую, что не дойду. Прислоняюсь к стене и, немного помедлив, обращаюсь к мальчишке: — Иди сюда. Вскакивает на ноги и подбегает ко мне. Опираюсь на его плечо и снова начинаю двигаться вперед. Все равно неудобно, но уже лучше. Вот я нажрался. — Иди вперед, — говорю мальчишке, оказавшись в коридоре. Он так неуверенно придерживает меня за талию, будто боится касаться меня. Моя рубашка слегка задралась, и я чувствую его ледяную ладонь на своей коже. Дрожит. Доходим до конца коридора и поворачиваем направо, снова прямо и еще раз направо. Кабинет Рихарда. Надеюсь, он его не запирает. Толкаю дверь, та легко поддается. Вваливаюсь в кабинет и направляюсь в угол, где стоит старый рояль. Бухаюсь на стул и глажу старика. Мальчишка стоит рядом, пристально меня рассматривая. — Хороший, — говорю то ли себе, то ли мальчишке, то ли роялю. Поглаживая, открываю крышку. Руки касаются клавиш, таких желанных. Пальцы помнят каждую. Как же давно я не играл. Как же я хочу окунуться в мир музыки, в мир моих грез. Сколько мыслей меня посещало в минуты игры; сколько мечтаний, сколько души я вкладывал в исполнение. Это давно стало чуждым мне, и только сегодня я позволю себе слабость. Слабость во всем… POV Tom Ludovico Einaudi — Solo Мелодия заполняет комнату, все ее пространство и, кажется, даже душу. Длинные пальцы, прекрасные несмотря на шрамы, буквально порхают по клавишам. Прямая осанка, черные волосы, едва прикрывающие шею, чуть прикрытые глаза, такое идеальное лицо в лунном свете. Я хочу им любоваться. Я его разглядываю. Не хочу упустить ни единой детали. Кажется, что он играет мелодию своей души. Он упивается ею. Кто он? Что его заставляет быть здесь? Ведь он другой. Несколько часов назад я рыдал из-за него, не верил, что мог сказать будто желаю его, боролся с мыслью, что это правда. Сколько я убеждал себя в этом: и ранее и сегодня ночью? Эти убеждения утекли так же легко, как течет музыка из-под его пальцев. Он прекрасен. Он не может не нравиться, а я не могу с этим бороться. Моя вера, мои убеждения — все испаряется, все уходит, оставляя место только для него. Я, наверное, схожу с ума. Никогда не смогу этого объяснить, не смогу найти оправдания. Даже то, что я юн и наивен, не извиняет меня. Я знаю — это ошибка. Я понимаю, что предаю себя, Бога, все, во что верил. Но я больше не могу убегать: ни от него, ни от себя. Не могу бояться его глаз — бездонных, темных, пронзительных, обжигающих меня. Не могу. Даже если эти глаза меня погубят. Путаясь в мыслях, вздрагиваю. Все это неправильно. Все, о чем я сейчас думаю, аморально, мои собственные желания преступны. Этому не может быть объяснения. Из этого нет выхода. Сегодня он открылся мне с другой стороны. Он не такой, как они. Я это знаю, я это чувствую, я это вижу. Его брат… Он издевался над ним. Он сказал, что тот никогда не будет как они… Никогда. Зачем же он хочет быть таким? Зачем? Он лучше, а старается быть хуже. Вильгельм… Билл… Прекрасный, необычный, другой… Мой дьявол, неожиданно обернувшийся ангелом. Ангелом, совратившим меня, соблазнившим неведомыми ранее переживаниями. Я был обречен почувствовать это. Даже если бы он оставался дьяволом в моих глазах, я не смог бы этого избежать. Все мои убеждения, слезы — ничто не спасло бы меня. Все мое смятение в конечном итоге вылилось бы в эти странные чувства. Чувства… Восхищение? Любовь? Желание? Я не знаю, что это, но оно меня поглотило. И нет сил воспротивиться этому. И слишком сладко, чтобы отказаться это испытать. Я не могу отказаться от того прекрасного, что зародилось где-то внутри меня. Я не буду плакать и проклинать всех, не стану ругать себя, не перестану верить в Бога. Ведь там, где за каждым углом стоит смерть, я сумел обрести самые светлые чувства. Я уже богат. Меня не нужно жалеть, я смирился: и с тем, что умру, и с тем, что люблю. Люблю. Я никогда не любил, я не знаю, что такое любовь, но сейчас я понял — это она. Никто не подойдет и не скажет: «Вот она — любовь». Каждый должен распознать ее сам. И после бессмысленного отрицания я это понял. Ведь ни к кому я не испытывал того, что испытываю к нему: странное желание простить все и быть рядом, смотреть и чувствовать, понять и подарить себя целиком. Никому никогда я не боялся смотреть в глаза, а тут… сначала я боялся его, потом — себя. Но теперь я свободен от страхов. Зачем бояться, если вскоре меня ждет смерть. Там, за чертой, я не смогу испытать всего этого, не смогу полюбить. Не смогу. Меня не будет. Может быть, завтра он станет прежним, старающимся быть как они, но он уже не сможет убить во мне то, что родилось сегодня. Невозможно забыть то, что ты испытал впервые. Я скоро умру — этого не избежать. Пусть я умру с этими новыми чувствами. Наверное, это прекрасно — умереть влюбленным. Это лучше, чем умереть с пустотой в душе. С пустотой — в пустоту… Я хочу обнять его и согреть в своих объятиях, хочу поцеловать каждый его шрам и сказать, что он лучше всех, что он должен бросить все это и уйти, что, может быть, он просто заблудился в себе, что он достоин большего, а не этой грязи, в которой тонет. Сказать, что он похож на ангела. На темного ангела. На самого прекрасного темного ангела. Наверное он и сам это знает, но мне хотелось бы сказать это ему, хотелось бы, чтобы он слушал меня. Слышал. Смотрел на меня как на равного. Он никогда не разглядит во мне человека, наверное, даже не попытается, не услышит… Но так этого хочется… Впрочем, все уже неважно. Неважно его отношение ко мне, главное, что я смогу прожить оставшееся время со своим немым обожанием. Этого ведь никто не сможет забрать у меня? Если это и умрет, то только со мной. И умрет совсем скоро. А он все играет. Звуки так трогают мое сердце, я хочу расплакаться, но боюсь его разозлить. Играет, играет, играет и даже не догадывается, какие чувства меня переполняют. Что рядом с ним, даже находясь в темноте, я вижу свет. Он не узнает… Он никогда не узнает, как я проникся им. Никогда не узнает, что я смог увидеть все прекрасное в нем. Не почувствует. Ты, наверное, ничего не сможешь дать мне кроме боли, и я это пойму. Дари мне боль. Теперь даже боль мне покажется сладкой.