***
«Мне никогда не понять ещё одну вещь — как можно влюбиться в человека, которого знаешь уже несколько лет? Как Донхэ воспылал неожиданной любовью к Джессике? Они знакомы уже… даже не знаю сколько лет! Столько и не живут! И вдруг он понимает, что испытывает к ней симпатию, а она отвечает ему взаимностью! Но они же изучили друг друга вдоль и поперёк, она прекрасно знает о всех его недостатках, а он о её. Сколько они пережили вместе во времена трейни, сколько Джессика плакала у него на плече, когда не выдерживала нагрузок, сколько колотила по всевозможным местам, когда Донхэ беззлобно подкалывал её из-за нового парня. А теперь они неразлучны, смотрят друг на друга влюблёнными глазами, обнимаются втихаря за углом, излучая романтическое настроение, а я не могу взять в толк — как? Почему же они не поняли этого раньше, а только сейчас, спустя десяток лет? Эх, наверное, мне просто не понять». — Что ты там всё время строчишь? В писатели решил податься? — Сонмин с любопытством заглянул через плечо друга, пытаясь рассмотреть, что же он так увлечённо пишет, но Кюхён вывернулся и, показав соседу по комнате язык, смылся от греха подальше. — Что-то он стал уделять всё больше времени писанине, даже подкалывать мемберов стал всё меньше. Повзрослел, что ли? — задал сам себе вопрос Сонмин и, пожав плечами, направился в сторону кухни. Йесон, молча, пронаблюдал за ситуацией, а потом, неслышно поднявшись с дивана, последовал за Кюхёном. Остановившись возле двери в его с Сонмином спальную, он осторожно заглянул в комнату, стараясь не привлекать внимания и остаться незамеченным. Кюхён сидел за столом и грыз колпачок ручки, пытаясь, похоже, собраться с мыслями. Йесон залюбовался младшим: редко он видел его таким задумчивым и отстранённым. Создавалось такое впечатление, что макнэ пытается решить глобальные проблемы человечества, не иначе. В конце концов, Кюхён бросил попытку что-то выдумать, раздражённо швырнул ручку на стол, блокнот снова оказался в ящике стола, а Йесон, кивнув сам себе, скрылся в гостиной.***
«Что-то слишком многое неподвластно моему разуму, а я считал себя весьма неглупым, даже в какой-то степени гениальным. Вот и сейчас я не могу понять — как можно любить представителя своего пола? Глядя на этих парней, я не чувствую ни умиления, ни зависти, ни радости, только омерзение. Боюсь, что меня вырвет. Но нет, сдержался. Неужели в мире так мало девушек? Их пруд пруди, и одна другой краше! Тогда зачем всё это? Вызов общественности? Или способ привлечь внимание? Ответьте мне кто-нибудь на вопрос — откуда берутся геи? Господи, как же противно только представить целующихся парней, а если фантазия разыграется, то… Нет, мысли, уйдите из моей головы раз и навсегда!» Написав последнюю букву, Кюхён брезгливо поморщился и снова бросил взгляд на обнимающихся неизвестных парней, которые стояли как раз под его окном. Он увидел их случайно, выйдя подышать свежим воздухом на балкон, а теперь стоял и, не отрываясь, разглядывал парочку, борясь с рвотным позывом, но отвести взгляд почему-то не мог. Он всячески старался понять их, но не получалось. Его внимание отвлёк автомобиль, который остановился возле подъезда. Из машины вышел Йесон, взял с заднего сидения рюкзак и, забросив его на плечо, двинулся к двери. Пройдя пару шагов, он тоже заметил обнимающихся парней под одним из балконов, только теперь они ещё и целовались. Покачав головой, он увидел на балконе макнэ, который, не скрывая истинного отношения к подобной любви, изображал, что его тошнит, дрыгался в диких конвульсиях и всячески привлекал внимание Йесона, тыча пальцем в парочку. Подавив смешок, Чонун показал младшему кулак и, бросив многозначительный взгляд в сторону целующихся парней, зашёл в подъезд. Кюхён закатил глаза. Хён всегда был толерантным и понимающим, поэтому никогда не поддержит игру макнэ.***
Кюхён осторожно приоткрыл дверь в спальную комнату Йесона и просунул голову внутрь, стараясь разглядеть в темноте фигуру хёна. Странно, почему Чонун не включил свет? Ведь уже наступил вечер, а в комнате не видно даже очертаний мебели. — Хён, ты здесь? — еле слышно позвал он, надеясь на то, что Чонун всё-таки не уехал домой. Днём к нему подойти было невозможно. Йесон утром объявил всем, что переезжает к родителям, и последние два месяца перед армией будет жить у них, чтобы успеть побыть с родителями и братом как можно дольше. Поднялась страшная суматоха: Вукки заахал, Сонмин запричитал, Донхэ разрыдался, а Хёкджэ так и остался сидеть с открытым ртом и опустошённой на половину тарелкой. Только Кюхён неслышно выскользнул из кухни и унёсся в свою комнату, захлопнув дверь с такой силой, что было удивительно, как она с петель не слетела. Но этого слишком мало, чтобы выместить всю злость, которая обрушилась на него с понимаем того, что Йесона скоро не будет рядом. Далее в комнате начался апокалипсис: в порыве ярости Кюхён сбросил со стола всё, что на нём было, включая настольную лампу со стеклянным абажуром, который, приземлившись, разлетелся на мелкие осколки, жалобно звеня; поскуливая сквозь стиснутые зубы, он крушил всё, что попадалось у него на пути, пытаясь избавиться от гнетущего чувства безысходности, что поселилось в сердце всего от одной фразы: "Я переезжаю к родителям". Всего несколько слов, а от осознания того, что за ними скрывается, хочется переубивать всех, сровнять общежитие с землёй, но только бы не видеть жалостливых взглядов. Только неожиданно проснувшийся здравый смысл и уже практически полное отсутствие сил не позволили Кюхёну разбить ноутбук, который он уже поднял над головой с намерением швырнуть его об пол со всей души. Со стоном кинув его на перебутыренную кровать, макнэ приземлился рядом и схватился за голову. Почему он так резко и странно отреагировал на заявление хёна об его отъезде? В последнее время Чонун чаще стал проводить время с семьёй, а подобное желание было вполне логичным и понятным. Во время жизни в общаге и вечной работы, которая занимала двадцать четыре часа в сутки семь дней в неделю, на общение с родными элементарно не хватало времени. Сейчас же у Йесона не такой забитый график, и ему стало проще наслаждаться обществом родителей и брата. Разумом Кюхён прекрасно мог его понять, но вот сердцем… Не хотелось, чтобы Чонун съезжал, только не он! Нужно выплеснуть свои переживания, выговориться, но к Йесону сейчас не подойдёшь, даже через закрытую дверь слышится невообразимый гомон и топот многочисленных ног. Наверное, помогают собирать вещи. Тогда кто же сможет помочь макнэ? Решительно встав с постели, Кюхён подошёл к столу, который выглядел инородным телом среди общего разгрома, и выдвинул верхний ящик. Вынув из него записную книжку, которая, неизменно, находилась на своём месте, макнэ нашёл среди сброшенного со стола барахла ручку и, даже не пытаясь разобрать разбросанные вещи, поднял стул, валявшийся по близости, сел на него и принялся писать. Выплёскивать на бумагу свои мысли, чувства и эмоции стало уже привычным делом, не хочется обременять кого-то из друзей, мемберов или родных своими проблемами, а часто бывает так, что голова полна всевозможного хлама, который нужно выкинуть, от которого нужно обязательно избавиться. И чем быстрее он это сделает, тем лучше. Бумага всё стерпит, как говорится, а часто бывало так, что, выместив на бумагу свои переживания, производишь таким образом уборку в своей голове, решение, которое не хотелось находиться, выплывает из недр разума и даже кажется — а как же ты не подумал об этом раньше? Частенько бывало, что приходилось вымучивать текст, слова не хотели складываться в красивое предложение, которое бы точно передавало смысл задуманного, но только не сегодня. Слова разлетались по своим местам мгновенно, ни одной лишней буквы, всё чётко и ясно. Но впервые Кюхён хотел рассказать кому-то о том, что написал, хотя ранее тщательно скрывал от одногруппников свой дневник, боясь, что кто-то посмеётся над его мыслями. Но сейчас он хотел, чтобы его писанину прочитал только один человек — Йесон. Но одновременно он знал, что никогда не сможет показать ему свои записи. Кюхён тряхнул головой и снова вгляделся в темноту. Ничего не видно, наверное, хён всё-таки уехал. Горько вздохнув, Кюхён было развернулся, чтобы уйти, как его остановил тихий голос: — Не уходи. Макнэ вздрогнул от неожиданности, но потом перевёл дух и потянулся к выключателю, но его снова остановили. — Не включай свет. — Чонун-а, с тобой всё хорошо? — нерешительно спросил Кюхён, проходя в комнату и на ощупь находя кровать старшего, садясь на краешек. — Да, — просто ответил тот и снова замолк. Глаза привыкли к темноте, и теперь макнэ мог видеть, что Йесон лежит на кровати, закинув руки за голову. Кюхён придвинулся к нему поближе, садясь в ноги, но заговорить не решился. — Почему я не видел тебя сегодня весь день? Ты чем-то был занят? Вроде бы сегодня у тебя нет расписания. — Да. Нет. То есть я… — младший начал заикаться, не зная, что ответить, и замолк, ссутулив плечи. Всё время до вечера он просидел в своей комнате, перечитывая те слова, которые хотел бы сказать сейчас Чонуну, одновременно ругая себя за трусость и слабохарактерность. Но он должен был хотя бы дать понять хёну, что не хочет его отъезда. И пусть он думает, что хочет, да и сам Кюхён знает, что его слова ничего не решат и не изменят, но Чонун должен знать, что макнэ против! — Хён, я так не хочу, чтобы ты переезжал! — Мне приятно, Кю-а, что тебе не безразличен мой отъезд, — чуть помедлив, ответил Йесон, поднимаясь и садясь рядом с донсэном. — Знаешь, не видя тебя сегодня целый день и не видя твоей реакции на мои слова утром, я подумал, что тебе наплевать, и мне до безумия стало обидно. Мне показалось, что я для тебя ничего не значу. — Что? — Кюхён аж подавился, резко закашлявшись. — Что за ерунду ты говоришь, хён? Как ты мог такое вообще подумать? У тебя совесть есть? Если нет, то я сейчас её найду и устрою ей такой разнос, что она будет молить о прощении! Как у тебя только язык повернулся такое сказать? Да я сейчас тебя… — договорить ему не дали. Чонун, уже смеясь в голос, притянул донсэна к себе и крепко обнял, а все, кто попадал в его объятия, знали, что выбраться из них невозможно до тех пор, пока он сам не решит выпустить бедолагу на волю. — Прости, Кю-а. Но, увидев твой равнодушный вид после моего заявления, а потом не заметив тебя на общем сборе, я правда так подумал. Да и вещи ты мне не помогал собирать. — Хён, ты для меня значишь очень много, даже больше, чем ты думаешь, — выпалил Кюхён, обнимая Чонуна в ответ и с силой сцепляя руки у него за спиной. Главное сейчас — не думать о последствиях, а просто говорить. Говорить то, что думаешь, то, что подсказывает сердце. — Никогда даже не заикайся о том, что ты мне безразличен. — Да, я твой хён, твой одногруппник, человек, который проводит рядом с тобой огромное количество времени, который умеет петь, и петь, вроде бы, хорошо. Ты прав, хоть какую-то толику уважения я заслужил, — в голосе Чонуна послышалась горечь. Кюхён отрицательно замотал головой, прижимаясь к хёну плотнее. — Дело не в уважении, Йесон-а. А в том, что ты стал мне очень близок, ты для меня человек, который всегда выслушает, поможет, подбодрит, поддержит, человек, который не даст меня в обиду, защитит. Ты замечательный, хён. Как же я раньше этого не понимал, а понял только сегодня, когда осознал, что ты можешь исчезнуть? Просто оставить меня в одиночестве. А что я буду делать без тебя? Ты не подумал обо мне, Чонун-а. Ты очень мне нужен, пойми это, поверь. Я не представляю, что тебя не будет рядом. Йесон молчал, но объятий не разжал, а Кюхён уже дышал через раз, сердце билось так оглушительно, что бой, казалось, слышит всё общежитие. Он не сделал прямого признания, но как бы хотелось, чтобы Йесон понял. — Кюхён-а, я прожил в Сеуле большую часть своей жизни, здесь мой дом и друзья. Это во-первых. Во-вторых, мы знакомы с тобой восемь лет, ты знаешь все мои недостатки вплоть до неспособности готовить что-то элементарное, любые продукты превращаются в моих руках в нечто, что даже пробовать не стоит, и это не самый мой главный недостаток, но другие озвучивать не буду. Ты и сам знаешь. А я, в свою очередь, уже успел изучить тебя, как под микроскопом: сам выгонял тебя спать в четыре утра, когда ты засиживался за игрушками, терпел твои подколы и весьма обидные шуточки. Остановлюсь на этом, тоже не буду углубляться в дебри. Но, самое главное, а я знаю, что ты это никогда не примешь — я мужчина. Кюхён резко отшатнулся, что чуть не упал с кровати, и сбросил с себя руки Йесона. — Прочитал, да? — Прости меня, но я не смог удержаться, — Чонун опустил голову, пряча печальный взгляд за чёлкой. — Я чувствовал, что должен узнать твои мысли, иначе мне не на что надеяться. Я оказался прав. Не подхожу ни по одному из критериев. Прости меня, пожалуйста. Но Кюхён его уже не слушал, выбегая из комнаты. В след он услышал только крик отчаяния, но не остановился, несясь на всех парах к своей спальной. Влетев в комнату, парень подбежал к столу, выдвинул ящик, схватил записную книжку и поспешил в обратном направлении. Сжимая в руке дорогую ему вещь, свой дневник, который хранил его тайны на протяжении долгого времени, Кюхён не жалел, что сегодня с ними расстанется. Похоже, что последняя запись дождалась своего часа. Распахнув дверь Чонуновой комнаты, Кюхён уж было потянулся к выключателю, но передумал. Старший во все глаза смотрел на него. Йесон уже сто раз успел пожалеть, что не сдержался, что чувства, которые хранились в тайном отделении сердца, всё-таки вырвались наружу, хотя он пообещал самому себе, что никогда не признается в них. Кюхён щёлкнул по кнопке на настольной лампе, и угол комнаты осветил оранжевый свет. Макнэ сел рядом с Чонуном и протянул ему свой дневник. Тот, с недоумением и растерянностью, принял его и вопросительно посмотрел на донсэна. — Читай последнюю запись, — прошептал Кюхён, кусая губы и стараясь не смотреть на хёна. — Ты уверен? — попытался вразумить его Йесон. Младший только кивнул в ответ. Пролистав несколько страниц, Чонун нашёл запись, датированную сегодняшним днём. «Сегодня я узнал, что Чонун переезжает к родителям. Не знаю, какие чувства испытывают остальные мемберы, наверное, жалость, а я только злюсь. Если бы хён знал, что я натворил в своей комнате, то точно отругал бы меня. Он часто меня ругает, а мне это даже нравится. Иногда я специально засиживаюсь за играми допоздна, чтобы он пришёл и принялся меня отчитывать, сердито сдвинув брови. В такие моменты он выглядит не грозным, а милым, хочется схватить его за щёчки и потискать. Знал бы он, какие мысли таятся в моей голове! Ха-ха. А сегодня я узнал, что он съезжает. Как же так, Чонун-а? Ты бросаешь меня? А кто будет теперь меня поучать, ругать, сердиться на меня, заботиться обо мне? Я не смогу прожить и дня без твоей доброй улыбки и фразы «Доброе утро, Кю-а». Знаешь, ты говоришь её по-особенному, не так, как остальные. В твоём голосе слышится нежность. И ты всегда обижаешься, когда в ответ я или молчу, или показываю язык, или машу рукой, и ругаешь меня за неуважение к старшим. Но ты никогда не злишься долго и на следующее утро обязательно повторяешь заветное «Доброе утро, Кю-а». Я даже полюбил утро, зная, что ты встретишь меня этой фразой и солнечной улыбкой. Это ведь из-за армии, да? Ты съезжаешь потому, что скоро призыв. Я могу тебя понять, правда, могу, но отпускать категорически отказываюсь! Мне страшно представить, что будет, когда ты уйдёшь от нас на два года. Почему я не понимал этого раньше? Был слеп? Так и есть. Хорошо, что я понял себя хотя бы сейчас. До дрожи страшно представлять эти моменты: твои строчки будет петь кто-то другой, твоё место в шеренге будет пустым, KRY больше нет. А кто будет меня вечно поправлять и учить, как выводить ноты? Кто будет со мной спорить? Я обожаю эти споры, хён. И, знаешь, чаще всего прав именно ты, а я специально занимаю противоположную позицию, чтобы посмотреть, как ты сердишься. Прости меня за это. Иногда я вывожу тебя из себя нарочно, но это только из-за того, что я не могу на тебя насмотреться. Ты очень красивый, Йесон-а, а в гневе ты ещё прекраснее. А ещё я не могу представить, что тебя не будет рядом в гримёрке перед концертом, в автобусе, в самолёте, даже в гостиной перед телевизором! Всегда, везде, ты рядом со мной, но теперь тебя не будет? Я не верю в это, не хочу верить, не хочу с этим смириться, да, наверное, и не смогу. Зачем ты так ускоряешь бег времени? В армию тебе только через два месяца, так зачем ты лишаешь меня себя уже сейчас? Скажешь, что я эгоист. Пусть будет так, я спорить не буду, давно это знаю. Да, я эгоист, который не хочет делить тебя, Чонун-а, с другими. Я хочу, чтобы ты был только моим. Жаль, что моему желанию не суждено сбыться. Похоже, я понемногу схожу с ума, обращаюсь к своему дневнику, как к Чонуну. Пусть будет так, честно говоря, мне всё равно. Я готов даже прослыть сумасшедшим, только бы не чувствовать того, что чувствую сейчас». Чонун с громким хлопком закрыл дневник и пустым взглядом уставился в пол. То, что он только что прочитал, не укладывалось у него в голове. Всего несколько мгновений назад всё было предельно ясно: Чонун любит Кюхёна, но знает, как тот относится к подобным отношениям. Поэтому Йесон никогда не пытался раскрыться перед макнэ, он знал, что младший оттолкнёт его, не поймёт, даже обсмеёт. Тогда их дружбе придёт конец. Лучше быть молчаливым наблюдателем, безмолвным воздыхателем, чем высмеянным, униженным глупцом, который наивно на что-то надеялся. Чонун давно перестал верить в счастливый исход, он не питал иллюзий по поводу своей любви. Он просто жил с этим чувством, которое сопровождало его на протяжении уже долгого времени. Слишком привык, чтобы на что-то надеяться. Но старший все же не смог отказать себе в маленькой слабости — прочитать дневник макнэ. После того, как он осилил большую половину сумбурных мыслей младшего, Йесон сделал для себя простой, но вполне закономерный вывод — ему никогда не добиться расположения Кюхёна. Нет, это не было для него новостью, Чонун принял позицию макнэ, как должное, он знал, что подобный исход неизбежен, но сдержаться не смог. Старший редко плакал. Броня, за которой он привык скрывать эмоции, за время работы в шоу-бизнесе стала толщиной с бетонную стену. Но он тоже не железный. Изматывающие чувства к младшему неимоверно давили, скрывать их становилось всё сложнее, но Чонун ничего не мог изменить. А сейчас он прочитал то, что давно хотел услышать, что он нужен Кюхёну, жизненно необходим, что тот относится к нему по-особенному. Но неужели это то, о чём он только что подумал? Или опять стоит спрятать надежду подальше, зарыть её глубоко в землю и не дать выплыть из недр снова? — Ты не из тех, кто будет менять свои принципы, Кюхён-а, — хрипло прошептал Йесон, отворачиваясь от младшего и кладя записную книжку на кровать рядом с собой. Сейчас только не верить, не верить прочитанному! Иначе потом будет больнее в несколько раз. — Тем более, твоя позиция выверена годами. — Ты не веришь мне? — Кюхён резко дёрнул на себя хёна, за плечи разворачивая его к себе. — Я устал на что-то надеяться, Кю-а, устал ждать, устал верить, — честно и уверенно ответил Чонун, не пряча глаз и больше не стесняясь своих слов. Сегодня его чувства найдут выход, сегодня Кюхён, наконец, узнает, что же скрывалось за маской дружелюбия и заботы — сильное чувство, которое было проверено годами, не мимолётная прихоть, а настоящая любовь. — Ты только сейчас понял, разглядел в своей душе некие порывы, которым сам пока не можешь дать конкретного названия, а я стал жертвой любви уже очень давно. Ты чувствуешь привязанность ко мне? Конечно, как же иначе, мы с тобой живём бок о бок столько лет. Мы с тобой — неотъемлемая часть Super Junior. Я могу понять твои чувства, ты привык, что хён рядом, поддерживает, помогает, заботится. Но это привычка, Кю-а, не более того. А я устал по-настоящему, растратил всего себя на безответную любовь. Это сложно, знать, что человек тебе никогда не ответит взаимностью! Ты, Кюхён-а, ты никогда не скажешь мне, что любишь меня! — в отчаянии выкрикнул Чонун, сжимая рубашку донсэна в кулаках. — Йесон-а, пожалуйста, выслушай меня, — прошептал младший, сгребая хёна в объятия и укладывая его голову себе на плечо. Чонун тяжело дышал, признание забрало у него последние силы, а нервное истощение, которое было подпитано скорым переездом и уходом в армию, довершило дело. — Ты прав, ранее я и представить не мог, что подобное возможно. Сегодняшняя запись искренняя, я не врал, но, признаюсь, я не врал и тогда, когда писал о ненависти к однополой любви, о непонимании, как можно влюбиться в человека, зная его на протяжении долгого времени, и что там ещё было? Тогда те вещи казались мне невероятно простыми, даже очевидными, но сегодня, перечитывая те записи, которые я делал некоторое время назад, я понял, что мои взгляды изменились. Не ты ли мне говорил, что каждому человеку свойственно ошибаться? И не твои ли слова, которые я часто слышал во времена наших споров: «Кю-а, только сильный человек может признать, что он не прав». Я признаю, Чонун-а, что был не прав, не хотел пристальнее присмотреться, оглядеться по сторонам. Я был зациклен на себе. Но ведь никогда не поздно признать ошибки, исправиться. Ты сейчас сказал очень правильные слова: «Ты только сейчас понял, разглядел в своей душе некие порывы, которым сам пока не можешь дать конкретного названия». Стопроцентная правда, даже не буду увиливать и пытаться доказать обратное. Я не пойму до сих пор, что со мной происходит, но чувствую, что ты поможешь мне разобраться. Ведь ты поможешь мне, Чонун-а? Йесон молчал, а младший гладил его по голове своими длинными пальцами и молился про себя, чтобы хён согласился, чтобы не оттолкнул. — Я постараюсь тебе помочь, Кю-а, — наконец-то проговорил старший, отодвигаясь от макнэ и несмело заглядывая ему в глаза, будто боясь столкнуться с неуверенностью или страхом, но тот был серьёзен в своих намерениях, что сразу же успокоило Чонуна. — Но я боюсь, что сделаю только хуже. Вдруг ты ошибся? Тогда я потеряю тебя навсегда. — Нет, хён, — уверенно ответил младший, осторожно сжимая в руке ладонь Йесона. — Я чувствую, что на правильном пути, и сейчас я ужасаюсь одной только мысли — что мог проворонить то, что дорого мне по-настоящему. Мне просто необходимо время, чтобы привыкнуть, осознать весь спектр чувств, понять их, принять. Скажу прямо — я не знаю, сколько времени мне потребуется, но… — Я подожду, — перебил его Чонун, счастливо улыбаясь. — Я не буду тебя торопить, обещаю. Но хорошо было бы уложиться до моего ухода в армию, — усмехнулся он, а макнэ закатил глаза, вторя смеху хёна.