Грани

— Эй, ты в порядке?       Тарье приоткрыл глаза и попробовал сфокусировать взгляд. Похоже, он сейчас находится у немцев, лежит на той самой софе, на которую они несколько дней назад затаскивали Лукаса. Как он там оказался?.. — Я нашёл тебя на улице. Ты так напился, что и пары слов связать не мог, — продолжал Бём. — Я испугался, что ты замёрзнешь, и вызвал такси. Что случилось? — Знаешь, — сорвалось с губ норвежца, — в этом вашем мире всё перевёрнуто с ног на голову. Мой приятель уже с неделю лежит под капельницами, потому что вселенные должны соблюдать грёбаное равновесие; моя любимая девушка является омегой какого-то итальянца, а я сам не могу связаться с семьёй, потому что вообще не знаю, есть ли она у меня! Я сойду с ума, если мне придётся остаться здесь! — Я закончил работать над программой, — ответил Даниэль. — Предполагаемое время прокола — чуть меньше, чем через двое суток. Но нам нужен твой друг… — Ему стало хуже, — Тарье сел, не обращая внимания на разливающуюся в голове тупую боль, — пару дней назад открылось кровотечение, остановили. Но в следующий раз может и не получиться… — Ты предлагаешь транспортировать аппарат в больницу?! — ужаснулся Бём. — Я вообще не знаю, что мне делать, — прошептал норвежец, закрывая лицо руками. — Это ещё не всё, — Дани тоже понизил голос, — за нашим домом следят. Точнее, наблюдение велось и раньше, но теперь… Мы здесь, как в аквариуме. — Почему ты так думаешь? — удивился Бё. — Разве мы с Арндом похожи на идиотов? — вздохнул светловолосый немец. — Что-то произошло, пока мы были в ресторане. Теперь Ташлер изучает каждый наш шаг. — Какой из? — Тарье по-прежнему пытался прийти в себя. — Их что, несколько? — не понял Бём. — У Готтлиба есть сын, — норвежец с опаской посмотрел на иглу, что красовалась в его руке, и резко передумал вставать на ноги. — Твой тёзка, кстати. Вы можете его знать, он занимается биатлоном… И что это такое? — Мы вызывали «скорую помощь», потому что ты не приходил в себя, — пояснил Даниэль. — Если честно, я за тебя испугался. Но врачи сказали — жить будешь. Что касается Ташлера… Он ничего не говорил о себе, в отличие от его приятелей. И вообще, мы не очень любим биатлон. Футбол намного интереснее, — улыбнулся Даниэль. — Теперь к делу. Если хочешь вернуться домой, то забирай Лукаса и возвращайся к намзавтра, лучше — поздно вечером. — У меня к тебе будет просьба, — сказал Тарье. — Мне нужно поговорить с Арндом, желательно наедине. — Вот как. И зачем же? — Тебе разве не интересно, что знает твой альфа? — У тебя есть компромат на наших спонсоров? — напрягся Даниэль. — Но мы… — Ты жить хочешь? — прямо спросил Тарье. — Делай, что я говорю!       Бём выскользнул за дверь. Норвежец сжал пальцы свободной руки в кулак, чувствуя, как силы возвращаются к нему. Он постарается сделать всё, что от него зависит. И пусть весь мир трещит по швам. Тарье сдаваться не собирался. — Даниэль сказал, что дело срочное, — Пайффер зашёл в комнату и спокойно уселся в кресло, скрестив руки на груди. — Ты знаешь, что Готтлиб Ташлер причастен к убийству Леннерта Рённингена, — заявил Бё. — Но у тебя есть небольшая проблема: вся его банда теперь охотится на вас, потому что ты где-то прокололся. Это предсказуемо. Глупые люди таких высот не добиваются… — Что ты предлагаешь? — поинтересовался Арнд. — У меня есть одна вещь, которая сможет нам помочь, — биатлонист понизил голос. — Нужно рассказать обо всём Ингрид, чтобы убедить её отправиться в службу безопасности. — Я готов, — так же невозмутимо ответил Пайффер. — Мне нужно добраться до отеля, я спрятал её там, — Тарье, поморщившись от боли, выдернул иглу из своей руки и встал. Всё тело гудело так, словно вместо крови ему зачем-то перелили минеральную воду. Бё потянулся и попытался размять затёкшие ноги. — Тебе нужно поесть, — Арнд тоже поднялся и взглянул в глаза норвежцу. — Я попрошу Дани сделать тебе пару бутербродов. Твоя куртка висит на вешалке в коридоре.       Тарье, шатаясь, дошёл до окна и выглянул на улицу, раздвинув шторы. Снег уже растаял, и теперь по тротуарам бежали многочисленные мутные ручейки. Внутри у норвежца впервые за последнюю неделю начала разрастаться надежда, и Бё улыбнулся, подставляя лицо ещё по-весеннему бледному солнцу. Немцы обязательно помогут им вернуться домой.       Ингрид Рённинген плакала. Долго. Сначала она не могла поверить в то, что её отца больше нет. У них нередко бывали конфликты, папа постоянно заваливал дочку бумажной работой и требовал беспрекословного послушания. Однако это не отменяло того факта, что он любил Ингрид всем сердцем. Будучи подростком, Рённинген часто представляла, что её родители погибли — ей казалось, что в этом случае она обретёт желанную свободу. Но сейчас внутри было так больно, словно где-то в районе солнечного сплетения у неё вертелся металлический шипастый шар.       Когда Ингрид осознала, что именно рассказал ей Даниэль, в неё будто вселился демон. Она отхлестала младшего Ташлера по щекам, а потом швырнула штатив от капельницы в окно. К счастью, сил у девушки было совсем немного, поэтому стекло не разбилось. Однако прибежавшим на шум медицинским работникам едва удалось поймать её: Рённинген вырывалась, кричала и царапалась, словно дикая кошка. Лекарство подействовало быстро, и Ингрид провалилась в тяжёлый, нездоровый сон. — Гормоны, — врач сочувственно похлопал Даниэля по плечу, — у неё и так состояние нестабильное, а тут ещё и подобные новости. Не пытайтесь сейчас заставлять её разумно рассуждать. Это, грубо говоря, как объяснять младенцу алгебру…       Ташлер в который раз промолчал, с ужасом думая о том, что ему придётся жить с явно психически нестабильной омегой. Он выбился из режима тренировок, потратил уйму денег и вообще был очень раздражён, потому что знал — во всём произошедшем виноват его отец. Даниэль хотел вернуться, наконец-то, домой, погулять с собакой, сходить с друзьями в бар после хорошей пробежки, пофлиртовать с симпатичными поклонницами. Но вместо этого он был вынужден сидеть в госпитале возле почти незнакомой девицы, которая являлась дочерью человека, убитого людьми Готтлиба. Ночь он снова провёл на кушетке в коридоре, слушая, как дождь стучит по крыше. Спасибо, что хоть душем разрешали пользоваться… К утру погода стала лучше, и выглянувшее из-за облаков солнце согнало с Даниэля сон раньше, чем врачи начали дежурный обход. — За-ме-ча-тель-но, — по слогам произнёс Ташлер куда-то в пустоту, когда медики ушли. Он отправился к лифтам, намереваясь спуститься вниз и выпить кофе. Но тут он увидел до боли знакомую фигуру, которая неуверенной походкой двигалась в его сторону. — Что ты тут делаешь? — зашипел итальянец, приблизившись к отцу вплотную. — Дани, — пробормотал Готтлиб, — мальчик мой… — Ты пьян?! — возмутился Даниэль. — Да кто тебя вообще впустил сюда? — Я — ужасный человек, сынок, — старший Ташлер словно не обратил внимания на гневные реплики в свой адрес. — Сегодня я сам сдамся полиции, потому что не могу больше. Мы с Леннертом дружили тридцать два года. Это дольше, чем ты живёшь на свете. — Зачем ты пришёл? — Я скажу Ингрид, что раскаиваюсь, и она может спокойно давать показания против меня… — Она и без твоих слов всё сделает. Не нервируй её. Уходи. — Леннерт всю неделю приходит ко мне… Я вижу его во сне. Он спрашивает, зачем я это сделал. Не кричит и не злится. Просто смотрит в глаза и спрашивает, спокойно, как будто мы сидим в баре после работы... — Ты ему хоть раз ответил? — устало спросил Даниэль. — Нет, потому что я трус, — Готтлиб в упор взглянул на сына.       Створки лифта снова открылись, и почти безлюдный до того коридор разом наполнился множеством новых голосов. — Не смейте приближаться к Ингрид! — закричал Бё, рванувшись к Ташлерам. Пайффер дёрнул норвежца за подол рубашки, напоминая, что Тарье находится не в лесу. — Вы преступник! — Успокойся, — нахмурился Даниэль. — Он сдаётся… — Да неужели?! — Бё просто трясло от гнева. Он с трудом сдерживался, чтобы не треснуть чем-нибудь потяжелее и отца, и сына. — Да, — Готтлиб поднял руки и медленно повернулся к Тарье. Норвежец напряжённо всмотрелся в лицо учёного, но не смог уловить ни малейшего намёка на неискренность. Старший Ташлер выглядел измученным и потерянным. Бё выдохнул и чуть отступил обратно. — Хорошо, — Тарье собрался с силами и распрямил плечи. — Арнд, забери Лукаса из палаты и отведи его к чёрному ходу. Если идти не может, то отнеси. — Будем ждать внизу, — отозвался Пайффер, исчезая в лифте. — Даниэль, который Бём, — в том же тоне продолжил биатлонист, — вызови такси и тоже спускайся. Сейчас очень важно, чтобы вы трое добрались до дома целыми и невредимыми. — А ты? — заволновался светловолосый немец. — А я отправляюсь в полицию вместе со вторым Даниэлем и его отцом, — Бё всегда мечтал отдавать кому-нибудь приказы в такой манере и теперь тайно ликовал. — Не боишься оставлять Ингрид одну? — младший Ташлер усмехнулся. — Кто сказал, что она одна? — из-за угла, приветливо улыбаясь, вышла Вирер. — Я всегда готова прийти на помощь друзьям… — Дорхен? — удивился итальянец. — Но как ты… — Ножками, по лестнице, — девушка тряхнула красивыми волосами и взялась за ручку двери. — Не волнуйся, присмотрю за твоим сокровищем. Георг уже ждёт вас на стоянке.       Готтлиб молча двинулся вслед за сыном, не поднимая взгляда. Тарье подождал, пока створки лифта захлопнутся за Ташлерами, и рванулся по ступенькам вниз. Ему не хотелось становиться участником семейных разборок, но он должен был непременно попасть в полицию. Подбегая к парковке, Бё нащупал в кармане карту памяти и невольно обернулся. — Тарье! — крикнул Георг, высовываясь из окна. — Всё в порядке? — Да, — ответил норвежец, — уже иду…       Старший Ташлер был ощутимо пьян, поэтому Даниэлю пришлось помочь ему забраться на заднее сиденье. Бё хотел поинтересоваться, как можно давать показания, будучи в таком состоянии, но не успел — его щеку обжёг такой стремительный удар, что норвежец едва удержался на ногах. Перед глазами словно возникла сетка, которая тут же начала рассыпаться разноцветными искрами, и половина лица вдруг онемела. — Ты больной? — хрипло спросил Тарье, едва придя в себя. — Что ты делаешь?! — Ты мне обещал, — спокойно ответил Даниэль, усаживаясь рядом с отцом. Тарье залез на переднее сиденье и встретился взглядом с Георгом, который повертел пальцем у виска, заводя двигатель. Норвежец прислонился разбитой щекой к стеклу и попытался представить своё возвращение домой, чтобы хоть немного успокоиться. День обещал быть долгим.