Мёрзлая земля

Когда мистер Сноу кладёт пальцы ему в рот, Ник чувствует вкус затхлой крови и сладковатый, приторный привкус мёрзлой земли. Холод пробирает его, пока он смотрит в мёртвые равнодушные глаза Сноу, и он почти не ощущает, когда тот отнимает руку. Ник удивляется, откуда ему может быть так знаком вкус мёрзлой земли, а потом вспоминает, просто воспоминания были похоронены очень глубоко; так же глубоко, как был похоронен он сам, когда выбирался, цепляясь обломанными ногтями, из ямы, куда его сбросили, спихнув ногой, как дохлую собаку, и забросали твёрдыми колючими комьями. Он лежал на том, что осталось от женщины, которую часом ранее медленно, с наслаждением и знанием дела, убивали подручные лорда Хэла. Потому что её не смог убить он. И они разрезали её на кусочки, разбивали каждую кость её тела, а она только хрипела, трахею ей сломали первым же ударом: лорд Хэл был не настроен слушать крики. Она хрипела, и Ника выворачивало рвотой, сначала его рвало выпитой из неё кровью, потом желчью, потом просто скручивало сухим спазмом в такт её хрипам. А потом его подтащили за шиворот к телу, от которого тянуло не вожделенным тонким ароматом нектара, а разложением, убоиной, вскрытыми внутренностями, как на скотобойне, трупом, смертью, грязной, липкой, пугающей до рези в уже пустом желудке. А потом доносящийся откуда-то издалека небрежно-весёлый голос лорда Хэла велел ему закопать это, а Ник не смог даже встать с четверенек, и его опять стошнило, прямо на тело, и он заплакал – без слёз, его просто било крупной дрожью, а руки разъезжались, скользя по измазанному липким и красным полу. А потом он оказался в яме, и земля, мёрзлая земля засыпала ему глаза, набилась в рот и душила его, пока он лежал и хотел умереть окончательно, навсегда, и этот вкус въелся в него, пропитал его насквозь. Вкус мёрзлой земли, вкус позора. Сейчас под Ником не было трупов, ворот его рубашки не был порван и не застыл заскорузлой бурой коркой, но он выпил залпом две пинты крови, одну за одной, его замутило, а мёрзлая земля так и перекатывалась на языке, перебивая все вкусы и все ощущения. А в ушах вместо насмешливого звонкого голоса лорда Хэла звучал глухой, подчиняющий голос Старейшины, который хотелось вытрясти из головы, как вытряхивают попавшую в ухо воду. Тогдашний Ник Катлер был ничтожеством, не понимающим, каким даром наделила его судьба. Его надлежало погрести в мёрзлой земле и оставить гнить там. Но теперешний Ник был другим. Он был творцом истории, он был властелином, прячущимся в тени, как серый кардинал прошлого, как умный паук, дёргая за ниточки и наслаждаясь произведённым эффектом. Мистер Сноу должен был увидеть и понять это. Но почему тогда его мутит от горьковато-сладкого гнилого привкуса? Он сглотнул. Вы запомните меня — вот что он пообещал мистеру Сноу. Вы запомните меня, вы все запомните, и проклянёте тот день, когда он оказался на дне той ямы. Но сейчас гниль растекалась с языка по венам, пронизывала его, травила, толкала вперёд, чтобы освободиться, доказать, всем и себе, что он достоин. Но если нет — что ж, они все разделят этот позор. — Пригласи меня! — орёт он убитой им девушке, которая была — он вспоминает — так похожа на ту, что только хрипела. — Пригласи! Холод, думает он, холод выжигается огнём. Он тянет руку вперёд, ощущая, как невидимый огонь начинает лизать пальцы, видя, как отслаивается, трескаясь и скручиваясь от жара, кожа, как лопаются сосуды, как течёт кровь и вместе с ней из него выплёскивается застоявшаяся гниль. Он делает шаг — он сам, хозяин собственной судьбы и судеб всего вампирского рода. Отвратительный запах горящих волос перебивает сладость, забившуюся в каждую клеточку тела. Он делает ещё один шаг, он, творец истории, и падает на колени, потому что плавятся и расщепляются внутри его тела кости и тают таившиеся все эти годы в их сердцевине смёрзшиеся чёрные крошки. Он держит нож, но слова, которые должен изречь вершитель, словно застревают в горле, и он сплёвывает их, как сплёвывают землю, ещё один, последний комок… Когда его грудь пронзает заточенное дерево, он сначала не верит. Из горла льются не слова, но кровь, его собственная кровь. Последнее, о чём он думает — что она восхитительно текуча и совсем не сладка на вкус.