Он приходит. Всегда — ночью И подолгу сидит у окна.
Говорит, что не может больше
И для сердца плеснёт вина.
Говорит, что устал — жутко,
Что не может уже идти,
Говорит, что забыл даже,
Как себе выбирать пути.
Свои раны осыпав солью,
Устало прикрыв глаза,
Он приходит. Всегда — ночью
И безмолвно сходит с ума.
Душистый, влекущий аромат цветов ударил в голову, очаровывая, взывая к глубинным уголкам памяти, и я покорно замер на месте. Не сдерживая улыбки, осмотрелся, изучая изменившийся, но выживший зимний сад матери. С огромными благоухающими кустами роз выше человеческого роста, с плетущейся по стене колючей сетью, с россыпью мелких бутонов. От сырости фонтан порос черной плесенью, вода в нём давно застоялась и позеленела, источая запах болотной тины. Вымощенные камнем дорожки меж кустов непроходимы из-за необрезанных переплетенных стеблей, усыпанных шипами. Они все разные — мелкие и крупные, редкие и частые. Мама по шипам умела определять состояние растения, возраст древесины. Сама обрезала побеги, рассаживала и сажала новые. Стоит на секунду прикрыть глаза… Грубые льняные перчатки на руках. В руке тонкий стебель, в другой — волшебная палочка, а с губ соскакивает бесконечное: — Секо. Секо. Секо. Мама просила у отца не один раз приобрести secateur — приспособление, коим часто пользовались во Франции для подрезки растений. Люциус недоумевал, зачем волшебнице может потребоваться столь примитивное средство. Я недоумевал вместе с ним. Но Нарциссой Малфой она была меньше времени, чем Нарциссой Блэк, поэтому находила, как обмануть мужа — выторговывала у портных и цирюльников их ножницы и подстригала ими кусты, пока отец был в разъездах или загулах. Она любила работать руками, и пусть на них оставались мозоли, задерживающиеся на тонких ладонях по нескольку дней, мама считала, что работа руками очищает душу. Так же, как наивно полагала, что помощь малоимущим, взносы в Мунго помогут нам скрыть постыдную правду — глава нашей семьи — Пожиратель смерти. Мы не приемлем загрязнения крови, но мы сочувствуем. Наивность мне передалась от матери. — Слушай, — обратилась ко мне неожиданно вернувшаяся из своей спальни Луна. — Ты не стой здесь, прогуляйся. Может, найдёшь что-нибудь ценное, чтобы нам было на что дальше покупать продукты и снимать жилье. — Предложение о мародерстве? Звучит заманчиво, — я изогнул бровь, а подруга застыла, уставившись на меня. Когда сердце, надрываясь от натуги, уже разрывало грудную клетку ударами, Луна пришла в себя: — Уверена, ты знаешь, как почувствует себя хозяин дома, узнав о краже, так что сможешь поступить правильно. Намек? Не уверен. Может, вопрос не в моей скрываемой хозяйской роли в этом доме, а в том, что это просто совет, вроде: «Поступай так, как хочешь, чтобы с тобой поступали». Луна, мать твою, когда ты успела стать такой непонятной? — Ладно, — откликнулся наигранно спокойно. — Этаж чист или, может, розарий? — Розарий не проверяли, и тебе не советую, после авроров здесь может быть что угодно, — она бегло осмотрела цветущее великолепие. — Этот коридор, лестница и коридор, что выше, чисты — они были жилыми. На поворотах, если надумаешь выйти из безопасных пределов, стоит приготовить волшебную палочку, а еще лучше — упаковаться в мешок. Я непонимающе нахмурился, а Луна пояснила: — В мешок для трупов. Горько ухмыльнувшись, роняю: — Учту. Она смотрела мне вслед, пока я поднимался по лестнице. Я не хотел оставаться на этом этаже, пусть это лишало возможности попасть в свою спальню. В длинные окна лился свет, освещая часть коридора в то время, пока остальная часть оставалась в тени. Дойдя до поворота, я замер, стискивая в кулаке палочку и оглядываясь. На первый взгляд, всё спокойно, но это мой дом, так что я знаю, что спокойствие — лишь иллюзия. Прижавшись к правой стене, я медленным шагом дошёл до спальни родителей, не спуская взгляда с картины, на которой изображена монахиня, сжимающая в кулаке волосы ведьмы, не настоящей, конечно же. Просто какая-то несчастная шлюха, залезшая не на того мужика и сгоревшая после на костре. Монахиня — вот в чём проблема. Спиной прижимаясь к двери родительской спальни, я, оглядываясь и молясь всем известным и неизвестным богам, чтобы никто не объявился, стянул с пальца перстень. Насупившаяся и вскинувшая кулак монашка замерла, во все глаза уставившись на меня. Она нема, судя по всему, как и все остальные портреты, но я все равно приложил палец к губам, толкая створку двери и проходя внутрь. На меня не обрушился потолок, не обвили шею лианы, аркой оплетающие дверь, безжизненным рисунком прижавшись к стене. Я не ослеп, взглянув в зеркало, не застыл камнем, коснувшись колонны. Абсурдно, но, кажется, только картины в мэноре верят, что я жив. Земля уходила из-под ног. Я стоял, сжав зубы до скрежета, пытаясь совладать с собой. В грудь словно вогнали нож, прокручивая его внутри. Здесь всегда приятно пахло. Отцовским одеколоном и мылом, материнскими духами и смесью душистых масел. Эта комната была первой, которую освещали лучи восходящего солнца. Помню, как прибежал сюда ранним утром и, не обнаружив в постели отца, быстро забрался под одеяло, прижимаясь к маме. Я тяжело выдохнул, надеясь, что отец не обнаружит меня и спокойно уйдёт по делам, когда мама произнесла неожиданно твёрдым голосом: — Люциус, кто-то забрался в нашу постель. Я, вздрогнув, потянул маму за кружево ночной рубашки, шепча: — Это я, мам. Перевернувшись на другой бок, она улыбнулась: — Ты жутко меня напугал. — Прости. — Иди сюда, — она раскрыла объятья, позволяя уткнуться носом ей в грудь, прижать холодные ноги к её теплой коже. Сквозняки в поместье были жуткими. — Мерлин, Драко, ты ледяной! — она пощупала мои ступни, подоткнула одеяло под спину, пока я негромко признавался: — Огонь в камине потух. — Почему ты не позвал домовика? — А вдруг они спят? — Какая разница? — твёрдо спросил отец, вернувшийся из ванной и стоящий у изножья кровати. На нём только пижамные брюки, в отличие от нас матерью, ему всегда жарко. Волосы не расчесаны, кое-как убраны в хвост, на подбородке, у уха, осталась мыльная пена. Отец молча смотрит на меня, и приходится, тяжко вздохнув, вылезти из-под одеяла и предстать перед ним. — Ты слишком взрослый, чтобы спать с нами. — Мне четыре, — тяну, смотря на него снизу вверх. — Но буквально на днях ты доказывал, что достаточно взрослый, чтобы учиться ездить на лошади. — Отец, — сказал я самым серьезным тоном, на который был способен, — пони — для девчонок. — Значит, ты уже взрослый юноша? — Да, сэр. — Тогда почему ты забрался в нашу постель? Я моргал, не находя правильного ответа. — Я замёрз. — В таком случае возвращайся в свою спальню. Позови домовика и жди, пока комната снова нагреется. Это твоя вина, что в ней холодно. — Да, сэр. — Домовики не твои друзья. Они наши слуги, не забывай об этом. — Хорошо. Мы молча смотрели друг на друга, пока отец, вздохнув, не спросил: — И что ты теперь должен сделать? Я, помявшись и пораскинув мозгами, подался вперед, обнимая его. Ну, скорее обнимая его ноги. — Я… — Люциус замялся, нерешительно погладив меня по голове, но по ощущениям — пригладив торчащие после сна волосы. — А, не важно. Иди уже. В тот же день, после полудня, я впервые ехал верхом на настоящей лошади, пусть и поддерживаемой за поводья конюхом. Как же я был счастлив тогда! Я больше никогда не забирался в родительскую постель. А сейчас, спустя сотни дней, через десятки лет, миновав детство и юность, оставив за плечами Хогвартс и Азкабан, самое желанное для меня — вернуться в тот день. Забраться в родительскую постель, прижаться к матери, поговорить с отцом. Если бы я знал тогда, если бы ведал, что представляет из себя взрослая жизнь, то не выбрал бы её. Не променял бы детские шалости на попытку казаться старше. Родители не спали в этой спальне с тех пор, как вернулся Лорд. Покои отца находились в другом крыле, на первом этаже. Мама только через месяц перебралась в спальню, соседствующую с комнатой Луны, поближе к розарию. Подальше от зала собраний. Мне же это было на руку тогда. Именно в этой спальне, на задней стороне туалетного столика матери, аккуратно, с помощью особых стараний и магического скотча была приклеена пачка сигарет. Выходя на балкон, я курил, вглядываясь в окна напротив, ниже на этаж. Смотрел, как к отцу приходят новые люди каждый чертов день. В еженощном ритуале я скуривал три сигареты, по одной на каждый час. Некоторые из приходящих людей были мне знакомы, участвовали в наших семейных ужинах, но я не знал, какие у них с отцом дела. Старший Нотт, Макнейр, оба Эйвери и Мальсибера. Их лица в масках я увижу уже через год. Это было так волнительно. Я не знал, какая меня ожидает судьба, но с нетерпением ждал приключений. Не пугала присущая пожирательским будням изюминка, я даже не думал о ней. Ведь приятно считать, что тебе всё по плечу, а окружающий мир создан, чтобы приносить тебе свои дары. Отец отправился в Азкабан, а я, после всех судебных разбирательств и атак журналистов, начал приходить сюда чаще, прихватывая что-нибудь из бара. С такой жизнью я погублю свою печень. Выдохнув, я отступаю назад, зажимая в зубах сигарету и подкуривая. Бросив пачку на подоконник, отправляюсь в ванную, где в шкафчике под раковиной, на нижней полке под полотенцами запрятана бутылка крепкого ликера. Нащупав рифлёное узором дно, я улыбнулся, выуживая бутылку из шкафа. Во многом я был не прав тогда. Но выбирать занятия умел. Раскрыв шторы, сдвинув тонкий шелк тюли в стороны от окна, подвинув стул поближе, я сел, закинув ноги на подоконник. Затянулся сильнее, сделал глубокий глоток ликера, облизывая губы от крупиц сахарной пыли, оставшейся на горлышке бутылки. Достаточно щелкнуть пальцами, чтобы развеять морок, навеянный воспоминаниями. Я щелкнул пальцами. Домовик не явился, а значит, не нужно ждать приговора от Лорда, самому беседуя с друзьями отца. Не нужно смотреть на мать, задушенную горем, не нужно напряженно вдумываться в то, чего я до сих пор не осилил. Я могу уйти сейчас. Могу выгрести из сейфов и тайников всё, что успею. Собрать всё в одну из своих сумок, послать Поттера нахер и аппарировать, аппарировать и аппарировать, пока перед глазами не окажется место, не облюбованное людьми. Не обладая свободой быть самим собой, я впервые имею возможность выбирать. И как же сладка эта свобода. * * * От сглаженных алкоголем раздумий меня отвлек жуткий грохот, сдобренный звоном бьющегося стекла. Подскочив, я осмотрелся, прислушиваясь. За дверью царит мертвенная тишина. Надев кольцо и забрав пачку сигарет, я покинул спальню, сопровождаемый суровым взглядом монахини. У лестницы, ведущей вниз, застыл, заметив упавший на ковер тяжелый подсвечник и покосившуюся картину на стене. Едва слышный стон, раздавшийся снизу, вынудил перекинуться через перила, чтобы взглянуть на источник беспокойства. На полу первого этажа разлетевшаяся вдребезги люстра, я даже вскинул голову, чтобы убедиться. Из потолка выщерблен изрядный кусок. Внизу, на мраморном полу молочного оттенка кровавые разводы, поэтому я крепко стиснул палочку, превратившись в слух, неслышно ступая по ступеням. Обмер, услышав тяжелый стон, но, заметив вжавшуюся в стену Уизли, поинтересовался, стоя выше на этаж: — Ты одна? — Одна. Я спустился, перепрыгивая через ступени, останавливаясь напротив, сверху вниз смотря на Уизлетту. Она вымазана в крови, а футболка так и вовсе пропиталась ею. Джинни скривилась, силясь встать, опираясь на стену, но силы покинули её, и она тяжело повалилась на пол. — Черт, — в её глазах блеснули слезы, которые она тут же смахнула выпачканной рукой. — Кажется, я сломала себе… всё. — И ты ранена. — Нет, — она опустила голову, осмотрев себя. — Это не моя кровь. — Что здесь произошло? — успокоенный, я прекратил оглядываться, ожидая аврора из-за угла. — Ты всегда такой зануда? Джорджа тоже донимал расспросами? — Нет, у него были явные проблемы с речевым аппаратом, — я передёрнул плечами, еще раз окидывая её взглядом. — Тебе стоит выбраться на улицу. Она отмахнулась, откидывая голову назад. — Нужно дождаться напарников. Поттер где? — Без понятия. Он с Уизли. — И вы вдвоём с Луной поперлись в не зачищенную зону? — Нет. Я один. Сев рядом с ней, я достал из кармана пачку сигарет, подкурил две, протягивая одну из них Уизлетте. Она криво ухмыльнулась, затягиваясь и косясь на меня из-под опущенных век. — Чем еще разжился? — Ничем особенным, — достав расческу матери, покрутил её в руках, прежде чем убрать обратно в карман. — А бухло где раздобыл? — хрипло, но с улыбкой поинтересовалась Джинни, очевидно, почуяв исходящие от меня алкогольные пары. — Места нужно знать, — отрезал я, затягиваясь и раздумывая над тем, какова примерная стоимость угроханной о пол люстры. Наверное, стоило мне получше оглядеться, я заметил бы и остальные потери дома, а их просто не могло не быть, учитывая, что происходило с поместьем за время вынужденного отсутствия хозяев. Навязчивое желание придушить Аурель вошло в привычку с самого дня нашего знакомства. Она пригласила Поттера на свадьбу. Эта мысль столкнула меня с прямой, твердой, как камень, дороги размышлений в кювет страхов и утерянных воспоминаний. Как я мог сомневаться, сидя в доме Мэла, что Поттер, явившийся мне видением после принятого зелья, — ненастоящий? Если я прекрасно помнил, как он молил позволить ему остаться, сжимал мою руку в рукопожатии, а потом скользил по запястью пальцами? Мерлин. Мерлин всемогущий. Я зарылся пальцами в волосы, крепко зажмурившись и тяжело выдыхая, но Уизли прервала приступ самобичевания: — Так, может, отведешь меня в такое место? — её лицо исказила судорога боли. — Мне бы не помешало. Выдохнув в попытке прийти в себя, обронил: — А где Кормак? Вы ведь вместе были? — Да, — она морщится, опираясь о моё плечо и делая жалкие попытки встать. — Стараюсь избегать его присутствия. Та еще мразь, должна заметить. — Ладно, — я подскочил на ноги, помогая ей подняться. Она повисла на мне, еле ступая на правую ногу, а я спохватился: — Может, отправишь им Патронуса? Чтобы знали, где нас искать. Джинни повернула лицо ко мне. От неё исходил сильный запах сигарет и трав, а еще крови и пота. Именно последние запахи не позволяли мне дышать, пока она проговаривала: — Ни у кого из нас не выходят Патронусы. Кивнув, сделал первый шаг, но Джинни взвыла, вцепившись мне в плечи, лицом утыкаясь в грудь. — Могу левитировать, — вышло слегка нервно. — Не хочу болтаться сосиской в воздухе. — Придется, мать твою! — Не хочу подыхать здесь, — вырвалось из неё истеричным смешком. — Никто и не просит, — раздраженно выплюнул я. — У тебя всего лишь сломаны рёбра и, возможно, нога. — Найди мне выпить. — Сначала я вытащу тебя отсюда. Она вцепилась мне в плечо, вглядываясь в глаза и рыча: — Мне заставить тебя? Сжав её поврежденный бок, проговорил не менее грубо в сведенное судорогой лицо: — Давай, — Уизли пыталась вырваться, шипя от боли и оглядываясь. — Это ищешь? — я покачал перед её лицом волшебной палочкой, подобранной у ступеней. Уизлетта надсадно дышала, смотря исподлобья, но я, убрав ненужную палочку за пояс, наклонился, подхватывая рыжую под колени. Идиотка, Мерлин помилуй, зашипела, а после захныкала, утыкаясь носом мне в грудь, вздрагивая каждый раз, когда я перехватывал её тощее, но натренированное боями тело поудобней. Миновав несколько коридоров и почти дойдя до выхода, я вдруг услышал странный шум, похожий на отдаленный кашель грома. Уизли напряглась, кинув на меня быстрый взгляд, показывая тем, что мне не послышалось. — Что это? — Мне откуда знать? — отплевывается Уизли. Я хмыкнул, говоря заметно тише: — Потому что вы знаете в сотню раз больше меня, — дыхание сбилось от тяжести в руках и быстрого шага, я оглянулся, пытаясь найти источник шума, задумчиво проговаривая: — По сути, я не знаю вообще ничего. Едва я произнёс последнее слово, нерушимый, как и сам дом, потолок рухнул. Чудом я успел проскочить в дверь сбоку, но это не уберегло нас: сверху, словно вино из чаши, брызнули раскаленные угли. Уизли завизжала, когда я не сумел удержать её на руках, дернувшись от чувствительного ожога. Подскочив на ноги, я схватил её за руку, потянув на себя. Потолок над нами, как и тот, что в коридоре, трескался, роняя огромные глыбы камня, круша ими мебель, разбивая пол, царапая стены. Огонь, словно вода, обволакивал всё, до чего дотягивался, будь то дерево, камень, стекло или мрамор. Таща за собой Уизли к концу галереи, я замер, ошарашенный мыслью. — Адское пламя. — Пошли, — Уизлетта потянула меня назад, подальше от раскаленного до красна камня, вгрызающегося в мраморный пол. Мотнул головой, не позволяя утащить себя в зал Битв, окна в котором были всего лишь иллюзией. Достав из-за пояса волшебную палочку, не глядя, протянул её рыжей, направляя собственную в сторону последнего окна, не тронутого расплавленным камнем. — Редукто. Уизли споро наложила на нас щиты, и мы общими усилиями добрались до разрушенного окна, в который ворвались порывы ветра, сильнее распаляя Адское пламя за нашими спинами. Я бы мог горевать о собственноручном разгроме родного дома, если бы не черные клубы дыма, вырывающиеся из окон верхних этажей. Уизлетта издала неопределенный звук, стряхивая со своей головы тлеющие угли, отчего в воздухе, помимо маслянистого запаха горящего дерева и ткани, стоит едкий запах горящих волос. Рыжая рассмеялась, держась за больной бок и оседая на землю, смеётся, искривляя окровавленные губы, смеётся, проговаривая, с задорным весельем, перемежающимся усталой яростью: — Да ладно? Нет, серьёзно? — из глаз льются слезы, оставляя светлые дорожки на щеках, покрытых копотью. Стараясь не обращать внимания на приступ истерического смеха, я потянул её от разгорающегося мэнора, подальше от нарастающего жара и удушающего дыма. Когда мы оказались у ворот, я потряс её за плечо, нервно вопрошая: — Как вы связываетесь между собой? — Мои волосы, — улыбалась она. — Мои чертовы волосы. Меня захлестнул страх. Ужас такой силы, что хотелось забиться в угол и разродиться рыданиями. Или кинуться в пекло. — Я отращу их тебе. Серьезно, найду заклинание, или зелье, и мы отрастим тебе шикарные косы, — сжал её плечо, заставляя взглянуть в глаза. — А сейчас успокойся и скажи, как вы связываетесь друг с другом? Луна. Мы можем вечность искать её в доме, охваченном Адским пламенем, пока не углубимся слишком далеко и не окажемся в ловушке. Поттер ничего не делает вполсилы, успокаивал я себя. Он не умрет в доме всеми забытого Пожирателя в пожаре. Не погибнет так… не по-поттеровски. Без мощной канонады заклятий вокруг, без великой цели, без самопожертвования. Не дав мне в полной мере насладиться его мучениями. Джинни пожевала губы, смотря на меня заинтересованно, передернула плечами, спиной опираясь о каменную кладку и перенося вес на здоровую ногу. — Никак. У нас был час. — И что? Тем, кто не успел, придется поджариться? — обозленно вопросил я, ошарашенный абсурдностью ситуации, но чей-то голос из-за спины тянет: — Все целы. Обернувшись, я направил палочку на Кормака, но тот лишь вскинул бровь, проходя сквозь ворота и проговаривая: — Вон они стоят. Метнувшись за ним, оставив раненную Уизли с больной усмешкой на губах, я широким шагом дошел до Поттера, самозабвенно раскуривающего сигарету и щурящегося, как кота, под лучами солнца. — Кто это сделал? — прорычал, с трудом подавляя звериную кровь в венах, пытающуюся прорвать моё существо волчьим оскалом. Луна задумчиво перевела взгляд на Поттера, старший Уизли поджал губы, смотря в небо, а виновник произошедшего обронил преувеличенно спокойно: — Я. — Зачем? Чем ты думал? О чем ты думал?! — Да не достанься же ты никому, — с неприятной улыбкой проговорил Поттер, а меня швырнуло вперед в яростным порыве. Поттер увернулся от удара, но даже не вынул руки из карманов джинс, когда мой кулак всё же врезался ему в скулу. Я успел ударить еще раз, прежде чем гребаный, мать его, Уизли оттянул меня в сторону, стискивая плечи. — Идиот! — выплюнул я в самодовольную рожу Поттера. — Скажи, мудак, чем ты думал?! — Чего ты взъелся? — Чего я взъелся?! Десятки поколений, Поттер! Собирали тысячу книг в библиотеку, с которой не сравнится ни одна в Британии! Сотни портретов! А ты всё сжег! — я кидаюсь вперед, но хватка Уизли сдерживает на месте. — Да кем ты себя возомнил? Вершителем судеб?! Кто ты, блядь, такой, чтобы сжигать многовековое наследие этой семьи? Поттер сплюнул, вынимая свои чертовы руки из карманов, выбросил окурок в сторону, и, подойдя так близко, что я могу разглядеть несколько веснушек у него на носу, поинтересовался вкрадчиво: — А кто ты, блядь, такой, чтобы упрекать меня в этом? У меня пропал голос. Я, как чертов идиот, замер на вдохе, сжимая и разжимая сбитый о череп Поттера кулак, осознавая, со злостью и ужасом, какие чувства вызывал во мне его рычащий шепот. Как произошло, что лицо Поттера я помню лучше своего собственного? Почему я своими руками и самоуверенностью подвёл всё к этому, не успев обдумать? У меня была прорва времени. А научиться заново дышать нужно за несколько секунд. — Не привык слышать чей-то голос, когда твои так называемые друзья трутся по углам, боясь тебя?! — проговорил со всей язвительностью, на которую был способен. — Да, ты не ослышался. Они боятся тебя, боятся того, куда ты катишься. И боятся встать на твоём пути. Только что ты сделаешь? Я, вырвавшись из рук Уизли, оскорбленного моим заявлением, сделал шаг к Поттеру, выплевывая в лицо: — Убьёшь за правду? — меня трясет. — Отпихнёшь труп ногой и пойдёшь дальше? Я не верю, что ты мог превратится в такое… — откинув волосы с лица, разочаровано проговорил: — Мерлин, ты такое дерьмо, Поттер. — Всегда к вашим услугам, — с усмешкой парировал он, а я, прижимая ноющий кулак к губам, резко отвернулся, покидая сборище притихших прихвостней Поттера. Как жаль, что в их число входит Луна. Быстрым шагом, едва ли не бегом, я обошел полукругом дом. Содрогаясь от треска огня, от чавкающего наслаждения, с которым он пожирал мэнор, я миновал аллею, боясь смотреть вокруг. На скульптуры, которые знал до мельчайших деталей, на неухоженные деревья и высокие кусты, но больше всего — на сам дом. Я отказывался верить. Злость взрывается внутри с каждым скрежетом, с каждым лопнувшим стеклом, со звоном осыпающим вымощенные камнем дорожки под окнами. Дрожа, я метнулся в стылую тень леса, спотыкаясь о ветви, проваливаясь в кажущиеся твердыми кочки, на поверку состоящие из мха и снега. Я мчусь вместе с ветром, обжигающим нос горьким запахом дыма. Башня оставалась единственным нерушимым местом. Несмотря на дыры в кладке, несмотря на поевший её мох и разъеденный дождями камень. На ступенях пожухшие осенние листья, трепещущие от порывов воздуха, поднимаемых мной. Наверху, как и везде, запустение. Нет ни гобелена, ни подсвечников, ни сундука. Только старая кушетка. Выцвела, покосилась. Пальцы с нежностью проводят по обивке, в груди невыносимо жжет. На краю книга с вздутыми, почерневшими страницами. Невыносимо. Я подкурил сигарету, затянулся дымом, но болезненный всхлип не дал вдохнуть, вырываясь из груди. Слабость, какая невероятная слабость обрушилась на меня! С тяжелым выдохом я сполз по стене, прижимая кулак с зажатой сигаретой к губам. Но я не могу, это сильнее меня. Сильнее удара под дых. Сильнее Круциатуса. Сильнее сломанных рёбер и разорванной глотки. Рыдания вырвались из горла. Я не звал их и не хотел, но слезы стекают по лицу, грудь стягивает раскаленным обручем. Дышать нечем. На стеклянном куполе, танцуя, скачут отблески огня, ветер несет по небу клубы черного дыма. Дом, такой прекрасный дом. Дом десятков поколений. Мой гребаный дом! Ублюдок чертов. Мысли, навязчивые, исходящие приторной похотью, необузданной яростью, непостижимой нежностью — не мои, не должны быть моими. Я не в себе? Может, по какому-то немыслимому стечению обстоятельств я по ошибке оказался в этом теле? Оказался Драко Малфоем, чей отец толкнул его в Азкабан, мать взрастила в себе чужое дитя, друзья превратились во врагов, а враги неожиданно стали… А кем, дракклы меня раздери, стали враги? Кем должен был стать для меня Поттер, чтобы я исходил иступленным рёвом о его погубленной душе? Никем. Мерлин, Поттер не мог стать для меня кем-то, иначе я не Драко, мать его, Малфой. Где в своей жизни повернул не туда? С рождения? Чувство одиночества, с присущей ему неожиданностью, обрушилось, словно тонна песка. Легкие забились крупицами стекла, не дающими вдохнуть, чтобы разрушить звенящую тишину хрипением. Мерлин, убийство Найта — натуральный грабеж средь бела дня. Я остался один, мать вашу. Я тру руками лицо, пытаясь прийти в себя. Глубоко затянувшись, откидываю голову назад и выдыхаю в потолок. Струи вьющегося дыма вьются от сигареты, разбиваясь о вспотевшее стекло. Спустя несколько томительных минут я услышал легкие шаги по лестнице. Устало поднявшись и сев на кушетку, я закинул ногу на ногу, открывая лежащую книжку и натягивая маску усталости. — Драко Люциус Даймон Вивиан Малфой, — проговаривает Луна, вступив на последнюю ступень. — Я знаю полное имя лучшего друга. Лицо перекосило. Не в силах совладать с собой, я резко поднялся, отворачиваясь к окну и подкуривая новую сигарету от окурка. — Так это дом твоего лучшего друга? — Я скрывала от родителей всё, за что ты мог получить наказание. Я никому не рассказала, что ты гей, когда увидела тебя с другим парнем в розарии. Я никогда бы не сдала тебя, слышишь? Обернувшись, с трудом совладав с голосом, я ответил: — Не понимаю, о чём ты. — Можешь врать, можешь увиливать — пожалуйста! — взорвалась Луна, подходя ближе. — Но я знаю, что это ты, и мне плевать, что ты сам об этом думаешь. Главное, прекрати злиться по поводу и без, если хочешь здесь остаться! Передернув плечами, устало прикрыв глаза, я сказал, и слова эти — самый сложный шаг из всех сделанных: — Не уверен, что хочу оставаться здесь. Судорожно выдохнув, Луна рванула ко мне, крепко обнимая за шею, стискивая в объятьях такой силы, что я засомневался, что передо мной действительно моя лучшая подруга. Кулак, стиснувший горло, ослабил хватку, давая сделать глоток воздуха, смешанного с таким родным запахом. Нерешительно обняв Луну в ответ, уткнувшись лицом в волосы, я подумал, что она — единственное, что осталось у меня из прошлой жизни. Единственное нерушимое место — не эта башня, а место в сердце этой девчонки. Спустя сказочную вечность Луна подала голос: — Останься. Пожалуйста, останься здесь, — в плечо. — Ты ведь сам этого захотел и точно не из-за меня. А Гарри… Гарри просто запутался. Тем более ваши отношения никогда не были эталоном дружелюбия. Грудь опалило жаром. Отшатнувшись, я заметил: — Это не просто шалость подростка, Луна. Я, понимаешь, это я шалил и каверзничал. А он подозревал меня в служении неведомой темной стороне, считал злодеем с первого дня нашего знакомства. Я шутил над ним, да, порой жёстко, мы дрались, но никогда не доходило до серьезных травм. Я рассказал учителям о драконе, напугал Поттера на третьем курсе, помог разрушить Армию Дамблдора. Я… — эти проделки казались такой невероятной глупостью. — Да, это гнусно, но я не заслужил этого! Никто из моей семьи не заслужил. Это ведь наш дом, — голос предательски осип. — Ты не видел того, что видела я, Драко. Из меня вырвался изумленный смех. Склонившись к ней, я зашипел: — Ты не провидица. Ты можешь видеть одну сторону, одну линию, стоит чему-то, единой детали измениться — и всё полетит к чертям. Почему не заблокировать дом? Не восстановить или создать новые ловушки? Оттянуть день создания штаба, которого ты так боишься? — Я не просто испугалась, ты, идиот! — вскинулась Луна. Её глаза метают молнии, тонкие ладони сжимаются в кулаки, она выглядит комично и совсем слегка — воинственно. Её голос сошел на тихий, рычащий шёпот: — Меня бросает в дрожь от увиденного. От штаба — только название. Отдел Тайн переходит на совершенно новый уровень разработок, и поверь, те, кого они создадут — принесут нам не мало проблем в будущем. Слишком долго вопросы терзали мою голову, чтобы я смог удержаться теперь: — Что они создадут? — Кого, — поправила она. — И поверь, когда ты с ними столкнёшься — будешь рад, что успел подготовиться. — Ты не ответила. — Я не знаю. Я лишь видела часть опытов, видела кровавые бойни с их участием. — Кого? — зло вопросил я, вцепившись ей в руку. Она нахмурилась, смотря на меня и цедя сквозь зубы: — Им нравится Поттер. Вероятно, они будут готовить других полуоборотней. Или вампиров. Или еще кого. Хмыкнул, поражаясь идиотизму — в первую очередь Луны, искренне верящей, что есть группа настолько съехавших с катушек невыразимцев и авроров, готовых пустить соплохвосту под жало всё магическое сообщество. — Убивая генофонд? — Для этого у них полно завербованных полукровок и маглорожденных, готовых отстаивать своё будущее в магической Британии, — Луна прошлась по комнате, осматриваясь, будто в картинной галерее, а я внимаю ее словам. — Поверь, их мало интересует, что будет с поколениями спустя сотни лет. «После нас — хоть потоп». Если укус оборотня поможет им стать сильней и спасти семью — они пойдут на это. Нужно быть до абсурда наивным, чтобы решить сделать себя сильнее с помощью волшебного существа. А я ведь даже не оборотень, чтобы почувствовать все неудобства данного положения. — Это не преимущество. Это пытка. — Как раз преимущество, — словно извиняясь, улыбнулась Луна. — Ты никогда не останешься полностью безоружным. — Снейп изобрёл зелье, оно травит волчью кровь. Можно было бы подмешивать его к воде, или найти другой способ доставлять испытуемым, но не сжигать мой чёртов дом. — Но этот способ лучше. Он реальней. Я понимаю, что сделанное Поттером ранит тебя, но в конце концов, Драко, он даже не знает, что ты жив. Её слова выбили воздух из груди. Словно я… Нет, я не хочу думать об этом. — Это не оправдывает его. — В твоих глазах — нет. Если бы он знал, что тебе придется видеть всё это… — Луна тяжело сглотнула. По её лицу скачут оранжевые отблески пламени, немигающий взгляд застыл, отражая огненную пляску по ту сторону стекла. — Он похоронил тебя, — произнесла она нараспев, а потом скользнула пальцами по стеклу. Обернулась, её лицо прояснилось, а после свело судорогой. — Сегодня. Он похоронил тебя. Сжёг последний мост, — Луна отвернулась, а я стиснул зубы, вперившись взглядом в пол. Я напряжён, как тетива лука, собран и готов ко всему — к битве, драке, бегству, даже к пламени, охватывающем лес, но всё равно вздрогнул от её отрешенного: — И это пугает меня сильнее всего. * * * Мы покинули башню, выжатые, как лимон. Не было сил на споры и, более того, не было никакого желания. Я знал, что Луна найдёт ответы, найдёт оправдания, но я не хочу их слышать. Я устало плелся за ней в сторону конюшен, у которых столпились остальные, но не чувствую ничего — сплошная, безграничная апатия охватила меня. Измученный думами, я мечтал лишь о том, чтобы всё закончилось. Мечтал подойти к Поттеру, стянуть треклятое кольцо, приносящее мне, помимо защиты, столько проблем, и задать все интересующие вопросы. И, главное, получить на них ответы. Где шляется чертова Грейнджер с моей памятью? Я хочу вспомнить. Присохшую к ране повязку нужно сдирать быстро, а не так, как я, — позволяя плоти медленно отрываться, кусок за куском, а ране кровоточить, насыщая всё моё существо бесконечным приступом боли. В конюшне, помимо поттеровских прихвостней, был кто-то еще. Уизли взволнованно заглядывала внутрь, опираясь о плечо брата. Меня никто не остановил, когда я прошел мимо, входя внутрь помещения. Здесь пахнет прелым сеном, деревом, но, помимо этого, всё пропахло испражнениями и грязными телами детей, жмущихся в углы загонов. Я ошалело моргаю, осматривая свои владения, которые определили под своеобразный детский сад. Это ужасно. Кормак, стоя у одного и стойл, обернулся, вскинув брови, и глядя мне за плечо. Поттер, вошедший в конюшню, пораженно воскликнул: — Вот это сюрприз! Мелкие, — хмыкнул Поттер, развеселившись, и, пройдя в стойло, подхватил одного из детей, лопоухого паренька лет трех от роду на руки. Пересадив его на левое предплечье, растрепал волосы другому, улыбаясь, как умалишенный. — Гарри! — напряженно позвала Уизлетта, стоя в дверях. — Мы их не проверили. — Это просто дети, — отмахнулся Поттер, но Уизлетта сразу же отчеканила: — Всем проверить помещение и каждого ребенка на наличие чар. И сразу все пришли в движение: Кормак, прихрамывая, подошел к ребенку, поводя вокруг него волшебной палочкой, Луна начала с двери, старший Уизли отправился к Поттеру: — Эй, Гарри, — он наклонился к самому уху сюсюкающегося с малышом Поттера,— материнский инстинкт проснулся? Он передергивает плечами, улыбаясь устало, и впервые в его глазах тоже есть улыбка. — Люблю детей. Кровь прилила к щекам. Скрежетнув зубами, я пытался придать своему лицу привычное выражение, но не смог справиться с собой. Я был оглушен. Развернувшись, я силился уйти, но перед глазами всё плыло. Это было на самом деле. На самом деле происходило со мной. Заброшенный дом, Поттер на кухне. Поттер в моей спальне. Поттер в библиотеке. Улыбался, ну и что с того, все улыбаются, даже такие невообразимые очкарики и психи. Ну и что с того?! Я странно всхлипнул, вдыхая и распахивая глаза. В дверях застыла Луна, напряженно уставившись на меня. Одними губами шепчу: — Я не могу. И аппарирую к чертовой матери. * * * Я недоумевал — кто я? В одно мгновенье пошатнулись такие крепкие на вид своды моего разума, вынуждая разувериться в собственном «я». Кто я, черт бы всех побрал? Был ли я с Поттером? И если был, Мерлин упаси, то зачем? Зачем, мать твою, Драко? Я ведь не подпускал к себе никого на пушечный выстрел, никого, кроме Луны и Тео. Я даже не посмел влюбиться в последнего, хотя ничего не отвращало меня от этого. С Теодором было весело, жарко и задорно. Мы отдавались друг другу, отдавались до конца, пока я не устал. Утомился, пресытился, и вроде бы всё осталось, как есть, а на деле перевернулось с ног на голову. И Лорд ни при чем. Отец ни при чем. Виноват только я сам. Где в своей жизни я повернул не туда? Везде. На каждом треклятом повороте. И я уже смирился, привык к Метке, привык к смерти отца, маминой самоотдаче, предательству Снейпа, пропаже Тео, помешательству Луны тоже почти привык. Но Поттер? Не просто Поттер, который держит в заточении, не тот Поттер, с которым сотрудничают ради спасения собственной шкуры, а тот, чьей улыбкой любуются, чей голос заставляет дрожать, увы, не от страха, а от жгучей, невыносимой жажды. Словно всё, что ты потерял, вернулось к тебе. Пряча лицо в горькой глубине ладоней, я подавил стон, пытаясь прийти в себя. Или наоборот — покинуть. Не думать ни о чем — буквально. Я перемещался аппарациями на близкое расстояние. Минуя едва ли не по миле за аппарацию — добрался до Лондона, а там, по кварталу, до Британской библиотеки. У неё я остановился и, спрятав волшебную палочку в рукав свитера, осмотрелся. До Кингс-Кросса осталось меньше ста ярдов, но я не спешил направиться туда, отходя подальше от скопления людей и затягиваясь сигаретой. В Лондоне туманно и это при кристальной чистоте неба. Дрожью пробрало от мысли, кто виновник сквозящей в воздухе стылой тоски. Мимо проносились автомобили и автобусы, люди брели по своим делам, но почти не звучали голоса, словно меня занесло в сюрреалистичный мир немых. Отправив окурок в урну, я обратился к парню, загружающему свои вещи в багажник: — Извините, не подскажите, который час? Он, молча оторвавшись от своего занятия, махнул рукой мне за спину, где на башне библиотеки стрелки громадных часов показывали четверть десятого. Скривив губы, я кивнул парню, расстроенный результатами случайной проверки слуха у жителей Лондона, и развернулся, направляясь к вокзалу. Меня никто не окликнул — никто меня и не знал. У меня не было документов, не было знакомых и в этом мире я был никем. Странно осознавать это. Добравшись до знакомого, словно пять пальцев, здания, я подобрался, спокойно определив местонахождение касс, дождался очереди, стараясь не пялиться, как ошалелый, по сторонам, и, когда подошел мой черед, спросил неожиданно дрогнувшим голосом у миловидной кассирши: — Какой следующий поезд отсюда? — Какое направление? — рассеянно поинтересовалась она, не отрывая взгляда от пластиковой коробки перед собой. Я передернул плечами, бросая: — Подальше. — Ознакомьтесь с информационным табло. — Может, вы просто ответите на мой вопрос, раз я его задал? Девушка оторвала взгляд от коробки, нахмурившись, взглянула на меня. Напугал её тон моего голоса — вероятно, но вид не производил впечатления, поэтому она сразу же вернулась к своему занятию, обронив: — Вы задерживаете очередь. Хмыкнув и вскинув брови, я положил руки на стойку, незаметно доставая палочку и направляя в сторону девушки. Шепнув: «Империо», я с наслаждением наблюдал, как взгляд кассирши стал осознаннее, чем был без заклятья подвластия, и обратился ко мне с неприкрытой заинтересованностью. — Через четверть часа есть поезд на Дюнкерк. — А как Ла-Манш пересекать? — Через Евротоннель, под Ла-Маншем. Время поездки в тоннеле меньше сорока минут. — Мне это не подходит, — оборвал её я. Пусть подземелья находились частично под хогвартским озером, я не желал подвергать себя подобному риску в магловском мире. Меня одного не хватит, чтобы остановить всю силу пролива. — Через полчаса поезд на Эдинбург. — Отлично, — улыбнулся я, слегка поведя палочкой. Девушка споро застучала по клавишам, а после протянула билет, чеканя: — Удачной поездки. Забрав билет, я обернулся, замявшись от настороженных магловских взглядов, направленных на меня. Нахмурившись, я вперил глаза в пол, покидая здание вокзала и выходя на улицу. Так не пойдёт. Убрав добытый с помощью Непростительного билет в задний карман джинсов, я отошел в сторону, накладывая на себя Отвлекающие и призывая к себе кошелек из сумки дамочки, проходившей мимо. Было ли мне стыдно? Да, не скрою, немного. Чуточку. Но ведь это маглы, что с ними станется от потери нескольких фунтов? Вытащив купюры и отправив их к билету, я выбросил кошелек в урну, высматривая следующую жертву. Данное времяпрепровождение длилось не меньше получаса. Лишь услышав странный женский голос, разносившийся над площадью вокзала и произнесший «Эдинбург», я забеспокоился, вынимая из набитого купюрами кармана билет и сверяя время с часами на башне. До отправления оставалось меньше двадцати секунд. Я не знал — пунктуальны ли маглы, так же как и не знал, как найти нужный вагон и купе. Меня передернуло, когда я проходил мимо девятой и десятой платформы к своей, двенадцатой. Проводник, грузный мужчина лет сорока, показался мне смутно знакомым, из-за чего я потерял дар речи, смотря на него и сжимая в руках билет. — Какой вагон указан в билете? — громко и нервно вопросил он, словно выпытывал из меня ответ на вопрос больше часа. Опустив глаза и изучив билет, я обронил: — Шестой. — Тогда вам в обратную сторону — вы его прошли. Но на вашем месте я добрался бы до своего вагона через поезд — мы уже отправляемся. Кивнув, я ступил на подножку, проходя в поезд. Здесь, как и на вокзале, пахло смолой, кофе и разномастными духами, свежей выпечкой и кожей. Я материл, насколько хватало словарного запаса, проводника, давшего мне совет пройти сквозь поезд — при начавшемся движении это было проблематично. Земля под ногами содрогалась, пока поезд набирал скорость, а я брел по узким коридорам из одного вагона в другой, робко поглядывая в окна купе. У деда была небольшая коллекция диковинных насекомых и небольших существ, вроде необычных ярко-красных пикси, фей и гномов, укрытых в плоской коробке со стеклянной крышкой. Маглы походили на них с одним отличием — они не были мертвы, но представляли для меня не меньший интерес. За окном проносился город. Не так быстро, как на метле, но комфортней. Я остановился у одного из окон, открывая створку и впуская городской воздух внутрь пыльного вагона. Я смотрел, как туман рассеивается — чем дальше от Лондона, тем заметней это становилось. Дементоры оставались позади, а я испытывал некое подобие сострадания к тем, кто остался в городе. Сострадание — не больше. Не появлялось желания выхватить палочку, судорожно выбирая счастливое воспоминание, и изгнать их хотя бы с одной улицы. Я не герой. И никогда не был им, никогда не пытался стать им. Так, незаметно для меня самого, в мысли вернулся Поттер. Поттер, который обещал выиграть войну. Поттер, сражающийся со всем магическим миром с самого появления в этом мире. Поттер, отбивающийся от нападок, побеждающий в квиддиче и в Турнире, но сдавшийся, когда дело коснулось души. Дело в самоотдаче? Когда ради цели не жалеешь собственной психики? И почему, Мордред подери, я пытаюсь искать ему оправдания? Никто, ну, кроме Лорда, пожалуй, не виноват, что Поттер — свихнувшийся неуравновешенный психопат. Это не моя вина и не чья-то еще. И это не моё гребаное дело. Найдя своё купе в вагоне, я замер у распахнутой двери, не ожидая, что внутри кто-то окажется. Мужчина, или, точнее сказать, старик, улыбнулся, складывая газету и откладывая её в сторону. На верхних полках умостились дети, только их присутствие удержало меня от Империо. — Утро доброе, — сказал он, а я пожал протянутую руку, войдя в купе. — Вместе, значит, едем. Я нахмурился, не зная, что ответить на столь очевидный факт, но на всякий случай кивнул, передергивая плечами, и закрыл дверь. — Что нужно сказать? — раздался суровый голос, обращенный к детям, и сверху тут же послышалось с трудом разборчивое: — Здравствуйте, сэр. Поздоровавшись в ответ, я с непонятной для самого себя робостью сел на диван, придвигаясь ближе к окну, жалея, что не догадался взять с собой газету или книгу, чтобы как-то укрыться он навязчивого внимания путника. — Я Айзек, а наверху — Джордж, Энжи и Стив. Будете чай? — спросил назвавшийся Айзеком, подвигая ко мне стакан в медном подстаканнике. — Дети отказались, а мне одному будет многовато. — Спасибо, — обронил я, внутренне ликуя, что не пришлось называть своего имени. Не хотелось лгать. Пусть я не в себе, буквально, зато могу пожить с чистой совестью. — Мы с семьёй решили перебраться подальше от Лондона. Слишком неспокойно в последнее время, — он напряженно посмотрел на верхнюю полку, на которой устроились его дети, хотя, скорее всего, внуки, а затем постучал пальцами по сложенной вчетверо газете, не произнося пугающего вслух. На некоторое время он умолк, а я потягивал на удивление вкусный чай. Когда старик задал вопрос, я ощутимо вздрогнул, отворачиваясь от окна. — Что, простите? — А ты зачем в Эдинбург? К родным или бежишь от чего? Я быстро заморгал. — Бегу, — ложь была бы неуместна. Никто меня не знает. Я сам — никто. Парень в дурацком свитере, с карманами, набитыми купюрами. Кому до меня какое дело? Да и в случае чего — волшебная палочка из моего рукава никуда не исчезла, как и способность колдовать. — Нетактично будет узнать — от чего? — Нет, — ухмыляюсь криво. Я умолк, не сразу совладав с голосом и с правдой, гонящей меня на север, подальше от Лондона и площади Гриммо, подальше от Азкабана и мэнора, дальше от воспоминаний, отдающих тоской. За окном бесконечное небо. Такое высокое, какое бывает только весной. Мелькающие деревья будто распрямляются, теплые ветра сглаживают угловатость их ветвей. Они проносятся мимо так быстро, что я едва успеваю уловить их очертания. Но в купе всё стоит на месте. Человек напротив размешивает сахар в своей кружке, не подгоняя меня с ответом, его внуки занимаются своими делами, только младший, прикрыв половину лица ладонью, смотрит вниз сквозь пальцы. Непостижимым и непривычным оказалось понимание, что меня не осудят, а даже если и так — мы никогда не увидимся снова, чтобы можно было испытать стыд за сорвавшееся с губ признание. Прочистив горло, я обронил, смотря в мудрые глаза старика: — Кажется, я влюбился.