Билет на Ноев ковчег

Силы источились. Вначале, даже в апатичном состоянии, внутри оставалась тревога, что-то теребящее натянутые струны души. Сейчас всё исчезло. Я не помнил, как засыпал и просыпался. Не помнил, что ел, хотя никогда не отказывался от пищи, даже в моменты, когда всей душой хотел сдохнуть. Исчезнуть, как-то сбежать отсюда. Разум не позволил. Хотя наточенная о пол ложка давно была спрятана в щель между камнями. Первый месяц осознание, что убить себя после всего пережитого — глупо, было ярче снов. Затем сны растворились в пропитанном солью воздухе, оставляя лишь отголосок прошлой надежды. Спустя еще пару месяцев исчезла и надежда, оставляя только какое-то странное, болезненное чувство, что я не имел на это права. Это ощущение, бороздящее тупым жжением грудь, заставляло делать глоток за глотком. Вставать с пола, когда упал, сворачиваться клубком на кровати, чтобы не загнуться от холода. Разговаривать с охранниками, чтобы не забыть, как это делается. И пытаться каждый раз, когда глуповатый Мэл выходит на смену, разговорить его. За подобные разговоры с другими охранниками я бы мог получить Круцио в грудь. Мэл был другим. Нездорового вида парень со светлыми волосами и ярко-голубыми глазами никогда не выплескивал, гогоча, на меня ведро ледяной воды, а просто перемещал его в камеру, позволяя нормально умыться. Не швырял миску с едой на пол так, чтобы все напрочь расплескать. Другие охранники ненавидели меня, но какой бы сильной ни была жажда жить, я ни куска не поднял с пола. Пусть потом рвало желчью, и я задыхался воздухом, пытаясь совладать с болезненными судорогами голодного желудка, но — Мерлин свидетель — жрать с пола, словно свинья, я и не думал. Внутри меня что-то преломилось. Когда в первый раз я проснулся оттого, что рот полон теплой крови, сочащейся из прокушенной губы, я был в ужасе. Метался по камере, поджидая хоть кого-то из охранников и, дождавшись, увидел шок и страх на их лицах, которые подтвердили — это был не плод больного воображения. У меня действительно прорезались безобразные, длинные волчьи клыки. После того дня охранники стали меня сторониться. Зато теперь я знал, когда наступало полнолуние. В день, когда я начал «оживать», на стене моей камеры были нацарапаны четыре короткие полосы. Четыре месяца моей жизни. * * * Мэл пришел ночью. Вытащил из соседней, пустующей камеры табурет, усевшись так, чтобы спиной опереться о прутья решетки. Достал из кармана темно-синей мантии пачку сигарет, подкурил две и протянул мне одну. Только за это я его обожал. — Что случилось? — спрашиваю хрипло, затянувшись крепким дымом. Мэл качнул головой, выпуская струю дыма и сбивая пепел. Я сижу на полу так, чтобы видеть его профиль. Его лицо я помню лучше собственного. — Миранда. Опять орет, — он сплюнул в сторону, почесал небритую щеку, затылком прижимаясь к решетке и прикрывая глаза. — Ты бы бросил... — Это не твое дело, Малфой. Прищуриваюсь, но пожимаю плечами, вновь глубоко затягиваясь и наслаждаясь волнами неги, расходящимися по телу. — Ваших привезли, — говорит он после минутного молчания, мыском ботинка туша окурок. — Много? — я давно перестал обижаться на то, что он причисляет меня к Пожирателям. Устал объяснять все тонкости своего положения. — Человек пятнадцать. Артур сказал, что среди них были носители золотых и серебряных масок, — Мэл задумчиво покручивает неподкуренную сигарету в руке. Передергиваю плечами, выравнивая спину. В последнее время авроры пашут как проклятые, поставляя Пожирателей в Азкабан. Не своими ногами, так на рейдах Лорда, но я загремел бы в тюрьму. Семейное имя — шлак, пустое, ветер для тех, кто заседает в Визенгамоте в военное время. От невеселых дум отрывает вопрос Мэла: — Почему ты такой? — Какой? — Другой, — он морщится. — Они — словно сорвавшиеся с цепи псы. Орут, стоит к ним подойти, иначе как «грязнокровка» ни к кому не обращаются. — Они так привыкли, — бросаю сухо. В самом деле, разве возможно иначе, когда с детства втолковывают, что ты лучше их? — А ты — нет? Нечего сказать. Пусть во мне затаилось какое-то глухое презрение к Мэлу, к его крови, но я никогда бы не сказал этого вслух. Он не заслужил. Пусть Мэл грязнокровка, но, в отличие от чистокровного Саммерса или полукровки Джера, он не пытается унизить каждый раз, когда совершает обход. Сам не знаю, почему. Возможно, просто он сам «другой». — Нам здесь не место, — говорю, затылком вжимаясь в холодный камень. От сигаретного дыма подташнивает, но зато исчезает то странное ощущение, что я давно умер и это — ад. — Ну да, — Мэл ухмыляется, кидая на меня быстрый взгляд. — А как еще зарабатывать? Я... думал, что в магическом мире всё будет не так скверно. — Когда-то всё было иначе, — бросаю, прикрывая глаза. — И? Как «иначе»? — Мэл повернулся на стуле, вновь подкуривая мне сигарету и заинтересованно заглядывая в глаза. Сложно, но я ухмыляюсь, принимая сигарету и затягиваясь. В глотке пересохло, но лучше так, чем пытаться провалиться в мертвецки холодный сон. — Когда магию не пытались ограничить, всё было не так. — А разве можно её ограничить? Ну, помимо антиаппарационных куполов. — Если знаешь, где источник, — облизываю губы, подаваясь вперед и говоря еле слышно: — Провокации Министерства, их политика сделала чистокровных просто... темнейшими магами, — делаю огромные глаза, затягиваясь сигаретным дымом и выдыхая в сторону. — Это никогда не было правдой. Они пытались доказать, что только они с Визенгамотом, Отделом тайн и Авроратом самые что ни на есть сильные маги. А для простых магов сильнейший представляет собой власть. Они поделили мир, разорвав его на части, не позволяя использовать заклинания и ритуалы, названные темными, только потому, что эта магия могла опровергнуть состоятельность их власти. Они сжигали наши книги веками, находя способы ворваться в поместья, — откидываюсь назад, смотря на Мэла, который слушает с приоткрытым ртом. — Иногда я думаю, что Гриндевальд с Лордом — всего лишь прикрытие. В последние полвека слишком много полукровок встало у руля Министерства, чтобы считать это случайностью. — Ты думаешь, что кровь так важна для того, чтобы просто управлять людьми? — Нет. Важно воспитание, восприятие мира, менталитета. После массового засилья нас маглорожденными... все стало только хуже, — хмыкаю, виском прижимаясь к ржавой решетке и наблюдая сквозь нее за раздумывающим Мэлом. — Из-за повышенного Министерством налога на торговлю многие ушли на магловские рынки. Многие, в том числе мой отец, промышляли оружием и наркотиками. Только потому, что чиновники Министерства возомнили себя элитой, сейчас всё так. — Не вижу связи, — резко обронил Мэл, поднимаясь со стула и разминая затекшую спину. — Думаешь, я лгу? Но почему тогда ты, верный слуга своего правительства, работая в столь ужасном месте, получаешь сущие копейки? — Потому что война, развязанная чистокровными, уничтожает ресурсы, — выплюнул заученную фразу Мэл. — И дементоры примкнули к твоему Лорду. — Мэл, — я почти улыбаюсь, — ты так мил в своей слепоте. Он молча зашвырнул табурет в соседнюю камеру, взмахом палочки уничтожил окурки на полу, разворачиваясь и уходя в темноту коридоров Азкабана. — У них нет денег?! Они забрали у моей семьи миллионы! А я здесь питаюсь помоями! — он замер. — Мэл! Ты должен мне верить, — он посторонился, пропуская еще одного охранника. Мордред. Подскакиваю на ноги, отходя вглубь камеры, сжимая кулаки и слушая приближающиеся шаги и гулкие удары сердца в ушах. — Малфой, — Саммерс, смуглый мужчина крупной комплекции, направил на меня палочку. — Сколько раз тебе объяснять, что нельзя разговаривать с Мэлом? — Попробуй еще раз, — бросаю язвительно, зная, что последует за таким ответом. — Круцио. Заклинание, швырнувшее на пол, вгоняет в позвоночник стальной прут, вынуждая выгибаться, пытаясь выкарабкаться из пульсирующей красным маревом пустоты. Боль, сжимающая мое ослабшее тело в раскаленном добела кулаке, пронзает каждую клетку, выкручивая сумасшедшими судорогами раз за разом. Я пытаюсь кричать, вытолкнуть из себя этот пульсирующий клубок, и мир начинает плыть. В глаза ввинчивается лунный свет, проникающий в щели между камнями, а перепонки едва не разрывает от громкого, надрывного хохота. Я смеюсь, отдаленно чувствуя ослабевающую боль, смеюсь, слыша дрожащий голос Саммерса, вновь бросающего в меня Круцио. Хохочу, лежа на полу, явственно ощущая смрадный запах камеры и собственного тела, чувствуя привкус табака в вязкой слюне. — Давай, ублюдок, убей меня! — кричу, вновь и вновь принимая Круцио, но почти его не замечая. Саммерс опутывает меня Инкацеро, и я, подняв голову, успеваю увидеть его испуганное лицо, когда он отшатывается от решетки. — Трус! Гребаное ничтожество, ты, мразь министерская! Он уходит, обматерив Мэла и утащив того за собой. Вновь не удалось заинтересовать Мэла настолько, чтобы он помог бежать. Видит Мерлин, ради этого я готов нести чушь, приправленную правдой, сколько угодно. Истерика, вызванная черт знает чем, утихает, но сердце бьется, раскатисто ударяясь о ребра, разгоняя по телу тепло. Впервые за последние четыре месяца я чувствую себя живым. * * * Стены Азкабана ощутимо дрожат, вокруг башни разыгрался шторм. В щелях между камнями свистит ветер, донося пряный запах морской воды, а коридор, ночью не освещаемый факелами, окрашивается проникающим в бойницы мертвецким светом молний. Я лежу на койке, не находя в себе сил встать и пройтись, и ко мне вновь наведывается Мэл. Молча ставит на пол миску с едой, зажигает факел на стене, теплый свет лижет влажные плиты пола. Достает из соседней камеры стул, но усаживается так, чтобы видеть меня, упершись локтями в колени и уложив подбородок на скрещенные в замок пальцы. — Что? — спрашиваю хрипло, с трудом садясь, дрожащими руками вцепившись в край кушетки. — Это то, о чем ты говорил? — Что? — переспрашиваю тупо, сползая на пол. Все равно дойти до чашки не хватит сил: два дня никто не приносил мне еды. — Тайная магия чистокровных помогла тебе перебороть Круцио? Вскидываю на него взгляд, дотянувшись, наконец, до миски с отвратительной на вид бурдой. — Да, — бросаю, зачерпывая ложкой серую, склизкую кашу. — И как ты это сделал? — стул скрежещет по полу, Мэл подвигается ближе. Задумчиво смотрю в стену, лениво произнося: — Это как-то связано с негативной энергией, скапливающейся в организме волшебника, — говорю так, словно это в порядке вещей. — Если ты сможешь её подчинить, то сможешь вывернуть, меняя её влияние. — И как? Как это проявляется? — У всех по-разному, — пытаюсь припомнить хоть что-то, подходящее под мою ложь. — Кто-то из древних благодаря этому не мог гореть. — Научишь меня? Я... — Мэл осматривается. — Я принесу тебе нормальной еды и сменю этот матрас. Бинго. Четыре месяца пустых разговоров, во время которых я мог нести почти ахинею, подтасовывая факты, наконец-то помогли. Отставляю миску в сторону, поднимаюсь, держась за прутья решетки, и шепчу: — У меня есть вариант намного лучше. Ты снимаешь барьер на несколько минут, позволяя вызвать мне домовика. — Нет, Малфой, — Мэл подскочил, чуть ли не роняя стул. — Ни хера. Это подсудное дело. — Слушай, — облизываю губы, не отрывая взгляда, чеканю уверенно: — Домовик принесет тебе книги — какие только хочешь. А мне просто пару зелий из хранилища. — Давай лучше я принесу тебе эти зелья. — Ты не сможешь. Даже сварить не сможешь при всем желании. — Гнилой это какой-то базар, Малфой, — отмахивается Мэл, готовый уйти. — Да послушай же ты. Любые книги — бесплатно. Целые фолианты, которые стоят тысячи галлеонов, — голос дрожит, а я намертво вцепляюсь в холодный, испещренный ржавчиной металл, вкрадчиво произнося: — А мне — просто зелья, чтобы восстановить здоровье. Ты же видишь, правда, что я загибаюсь здесь? — Вижу. Видел уже такое, — Мэл отводит глаза, хмурясь и ковыряя пол носком ботинка. — Пожалуйста, — я почти умоляю, глуша вскипающую гордость. — Ты же знаешь — я не обману. — Да я... — Мэл замученно улыбнулся, пряча взгляд. — Миранда говорит, что ее отец скорей убьет меня, чем позволит жениться на ней. Любовь. Прекрасная мотивация для любого поступка. — А какая фамилия у твоей Миранды? — интересуюсь с подозрением. Может, какой зазнавшийся полукровка, фанатично следующий нашим законам? — Прюэтт. — Мерлин, — из груди вырывается короткий смешок, склоняю голову набок. — Они же, насколько я помню, очень сильно чтят чистоту крови. — Я знаю, ладно? — злобно выплюнул Мэл, расхаживая туда-сюда перед камерой. — Но вдруг мой магический потенциал ему понравится. — Магический потенциал? — вскидываю бровь. — Ну да. А чего, по-твоему, я хочу от тебя? — Без проблем, — иду на попятный, едва не прикусив язык от своей непроходимой глупости. — Сними защиту. Он мнется, кусая губы, но все же сдается, взмахивая палочкой и накладывая на коридоры Отвлекающее с Заглушающим. — Только очень-очень быстро, Малфой, — говорит он, уводя пульсирующую защиту, не дающую мне долго спать, в сторону. — Эфрем, — ничего. — Прутик. Зазноба, — стою, как дурак, сжав кулаки до белых костяшек, смотря на Мэла, пытающегося удержать щит и при этом следить за мной. — Норри! Рядом раздается громкий хлопок, быстро разворачиваюсь, протягивая руку заросшему, одетому в какую-то рвань домовику. — Вытащи меня отсюда, — еле слышно. — Малфой! Говори так, чтобы я слышал, — зарычал Мэл. Домовик мотает головой, вздыхает, делая шаг ко мне и сжимая мою ладонь. — Малфой, сука! — несется вслед, но аппарация уже выдергивает нас с Норри из стен тюрьмы. Сквозь мутную воронку аппарации видно впивающуюся в низкие облака башню Азкабана. Сердце радостно трепещет в груди, я вдыхаю свежий, не пропитанный запахом испражнений воздух, но на нас накатывает удушающая волна. Обжигающий огонь бросается в лицо, опаляя нервы, крик боли вырывается из груди. Дергаюсь в сторону, чувствуя ускользающую ладонь домовика. Проклятый щит! Реальность вспыхивает молнией, а я падаю вниз, в море, вокруг оглушительно свистит ветер. Из ладони выскользнула, рассыпаясь пылью, рука Норри. Жизнь еще не успела пронестись перед глазами, а я врезался в клокочущую волнами морскую гладь. * * * Потолок. Поросший мхом и длинными пучками тины, словно спутанные черные волосы. Желудок скрутило судорогой от голода, каждая мышца тела ноет от пронизывающего холода, спина и ребра пульсируют обжигающей болью. Поворачиваюсь на бок, что-то болезненно упирается в плечо, морщусь, спросонья не понимая, где нахожусь. Порывисто поднимаюсь, из горла вырывается исступленный вопль, и я захожусь в кашле, делая шаг назад. Под ногами перекатываются кости, да и вообще весь пол узкой камеры, в которой я оказался, завален ими, а в кучах у стен лежат бледно-серые тела, на которых легко различить каждую мышцу. На некоторых остались лишь клочки одежды, другие одеты в робу, выглядящую даже лучше моей собственной. Что за чушь? Наказание за попытку побега? Мордред, лучше Круцио, чем стоять и ловить на себе насмешливые взгляды темных провалов глаз на мертвых, иссушенных лицах, словно слепленных из грязного воска. Только этого мне не хватало. Слабый свет факелов проникает сквозь широкие, не такие, как были раньше, прутья решетки. Когда первый шок, сопровождающийся набатом сердца в груди, проходит, я с трудом стягиваю с себя робу, закусывая губу от боли и рассматривая почти фиолетовую от гематомы кожу спины. Идиот, так провалить единственную возможность! Лучше бы я поступил так, как обещал Мэлу, лучше бы просто не рыпался. И что? Оставаться здесь навеки? — Сука! — рычу, пиная невесть кем оторванную костяную руку. — Ты не сдох? — донесся со стороны решетки голос Мэла. Бросаюсь к ней, но едва успеваю притронуться, как жгучая, колкая волна магии отшвыривает меня обратно. Шиплю, больной спиной падая на нагромождение трупов. — А теперь? — с надеждой вопрошает Мэл. — Ты так сильно жаждешь моей смерти? — спрашиваю со всей язвительностью, на которую способен, пока поднимаюсь, опираясь только на одетые участки тела трупов и стараясь не обращать внимания на то, что они проминаются, словно глина, под пальцами. — Очень. — Какого хрена я оказался здесь? — осматриваюсь, неожиданно понимая, что никакого запаха не исходит от трупов. Словно они лишь декорация для единственного зрителя. — А что там? — Тут... — я не могу подобрать соответствующего определения. Погребальная камера? — Свалка трупов. — М-м-м... Так вот почему здесь так тихо, — слышится задумчивый голос Мэла. — И почему же? — почти рычу, встав около стены с закрытыми глазами. — Мы на нижнем ярусе. Под водой. — Стоп. Ты не знаешь, где мы находимся? Он молчит, а я сползаю по стене, руками зарывшись в спутанные волосы. — Я не хотел. Мэл фыркнул, процедив сквозь зубы: — Ты и не думал о том, что будет со мной в случае твоего побега. Молчу, затылком прижавшись к влажной стене и уставившись в потолок. — Ты прав, — говорю после минутного раздумья. — Но я не мог больше. — Всего четыре месяца, Малфой, — Мэл кряхтит, словно поворачиваясь на кровати, и его голос звучит глуше. — Ты здесь всего ничего, а уже разрушил мою жизнь. Понимаю, что виноват, но жгучая, бесконечная зависть затапливает: у него есть кровать. Нет этих проклятых костей, трупов, везде, куда ни ступи, и необязательно сидеть на холодном полу. И у него не гребаный пожизненный срок, в этом я уверен. Что, остаться здесь, не используя даже крохотный шанс на свободу? Сгнить, чтобы через сотню лет сюда запихнули очередного беглеца, и он морщился, топчась по моим костям? Не могу, не хочу. Мерлин! Сколько можно уже? Неужели я не заслужил иной участи? * * * Меня неотвратимо клонит в сон, но я не могу уснуть. Не холод мешает, не звук капель в коридоре, эхом отражающийся от стен, а бесконечный, поглощающий страх открыть глаза и уловить движение. Всюду чудятся звуки, словно мертвые оживают. Я знаю, отлично помню, что инферналов не создать без ритуала и эти звуки не больше, чем плод моего воображения, но ужас овладевает моим сознанием. Сжимаюсь у стены, обхватив колени руками, и шепчу, не открывая глаз, создавая иллюзию, что здесь, кроме меня, нет никого. Хотя никого и нет. Горькая усмешка скользит по губам. Мне не позволено бежать и не позволено даже сдохнуть. Нелепо. Я расплачиваюсь пожизненным сроком за отчаянную попытку спасти собственную жизнь.