Heaven and Hell

Солнце устало клонилось к закату, словно хотело скорее испить воды из сияющего под его лучами озера. Озорные искры бегали по водной глади, словно дирижируя оркестром множества птиц и насекомых, наполняющих живительной свежестью эти берега. Кругом цвели яблони. Тёплый ласковый ветер заботливо подхватывал лепестки, кружа ими, словно метелью, заставляя плыть по воздуху. И то, как безмятежно крупные белые снежинки яблонь скользили по воздушным волнам, навевало ощущение всеобъемлющего покоя. Но цветы яблони были не только на деревьях. Метрах в десяти от воды стоял небольшой диван из красного дерева и с мягкой обивкой. Сам диван был бардовым, но его спинку и подлокотники окаймляли белоснежные яблоневые цветы. Недалеко от этой композиции вился Луссурия, то и дело любуясь на своё творение. Он провёл весь день, украшая предмет мебели самыми крупными и красивыми цветами, которые не поленился выбрать сам. Удивительно, насколько Варийского хранителя Солнца увлекло это занятие. Вероятно, он сам не ожидал от себя такого энтузиазма. Неподалёку медленно и гордо разгуливал павлин Луссурии. Трудно было сказать, перед кем он красовался, ибо самок его вида поблизости не было, но павлин расправил хвост, показывая себя во всей красе и, должно быть, вселяя зависть во всех окрестных пичуг. Павлина лёгким взмахом ноги отогнал Фран, который подошёл, чтобы поместить бутылку виски и пару бокалов на небольшом столике возле дивана. Фран искренне не понимал, почему он сегодня работает слугой и что-то приносит, поэтому всем своим видом выражал уныние. Впрочем, как и обычно. Однако в этот раз что-то заставляло его молчать, удерживаясь от саркастичных комментариев. Может быть, это была та гармония природы, что окружала укромное местечко рядом с особняком Варии. Вайпер сидела на ветке в самой кроне дерева. Ветка была достаточно крепкой, чтобы выдержать девушку, хотя та, похоже, не очень заботилась о своей безопасности. Ей нравилось, что отсюда открывался прекрасный обзор на местность, но при этом никто из курсирующих поблизости Варийцев не мог её заметить среди листвы и веток. А может, мог, просто не до этого было. Сейчас мало кто из них был особенно настороже. Вайпер шумно вздохнула и принялась считать деньги в кошельке, изо всех сил показывая самой себе, что романтика природы интересует её в последнюю очередь. Но умиротворение этого места и её смогло вскоре заставить признаться себе, что это не так, и залюбоваться парящими в воздухе лепестками яблоневого цвета. Наконец, поляна замерла, и все имевшиеся рядом офицеры Варии повернули головы в сторону особняка. По тропинке от него гордым и, как всегда, безмерно уверенным шагом шёл Босс Варии. Подле него шёл с непривычно спокойной улыбкой принц Бельфегор. Занзас поддерживал молодого человека за руку так, словно вёл его на танец на пышном праздничном балу. Казалось, вот-вот откуда-то польётся музыка, а вокруг замелькают, закружатся множество пар, платьев, белых перчаток, дорогих костюмов… Но вместо музыки лились птичьи трели, а вместо танцующих кружили лепестки яблони. Они неспеша летели рядом с парой, кружась и переворачиваясь от малейшего каприза ветра, и от всего этого казалось, будто Занзас и Бел движутся в замедленной съемке – настолько гордо, достойно и раскованно вышагивали Принц и его… иначе не скажешь – Король. Никто из Варийцев не смел и двинуться, пока Занзас не позволил своему принцу приземлиться на диван, тут же располагаясь рядом с ним. Когда же парочка устроилась поудобнее, Луссурия с умилённым видом забегал вокруг дивана, поправляя цветы и наливая влюблённым виски. Жизнь возобновилась. Фран, видя, как занят хранитель Солнца, лениво кидал камешки то в воду, то в несчастного павлина, Вайпер с задумчивой улыбкой изучала знаки на денежной купюре, поглаживая пальцами то её, то лист дерева и, казалось, зачем-то сравнивая их. Леви стоял поодаль, не сводя глаз с Босса. Он не хотел мешать, мозолить глаза, но в то же время в любой момент готов был броситься на защиту Занзаса, если нападёт враг… и даже если Луссурия просто случайно прольёт немного виски Боссу на штаны. Однако ничего сверхъестественного не происходило, и Леви кусал губы. Он никак не мог сейчас услужить Боссу. Ожидание – это всё, что ему оставалось. Луссурия подумал, что это один из немногих раз за всё время их знакомства с Занзасом, когда он ловит на губах Босса улыбку. Пусть едва заметную, но всё же улыбку. И в этот раз не от азарта, не от попытки скрыть боль, выразить ярость или жажду крови. Это была именно улыбка, излучавшая полный покой. Удивительно для такого, как Занзас. Да, подумал Луссурия. Любовь и правда творит чудеса. Фран же отметил про себя другое. А именно, что Бел-семпай, наоборот, вместо того, чтобы лыбиться, как последний псих и маньяк, скаля зубы и глупо хихикая, сейчас и впрямь убавил свою полоумную ухмылку именно до улыбки. Спокойной, чуть, кажется, даже грустной или задумчивой, но именно нормальной и даже почти вменяемой улыбки. Этот факт почему-то заставил Франа посильнее размахнуться и бросить камень особенно далеко в воду. Сквало стоял совсем позади, на той тропе, по которой ещё недавно прошли Принц и Босс. Его совершенно никто не видел, хотя, конечно, о его присутствии наверняка знали. Все. Но не чёртов Босс со своим хахалем. Те были слишком заняты друг другом. Белобрысый Принц то и дело поворачивался к Боссу и, полуулыбаясь, смотрел на него, как казалось Сквало, безумно преданными глазами. Хотя, так казалось только мечнику. Кто знает, что на самом деле скрывалось там, за этой чёлкой? Сквало слегка тошнило. Слегка? Да всё его тело терзала агония!!! Его Босс. Его Босс… И как этот придурок Леви только выносит такое? Он же тоже… Хах, да. Он ведь у нас ОСОБЕННО преданный. Ему плевать, кого любит сам Занзас, он будет таскаться за ним, словно жалкая некормленая псина, собачьими глазами смотреть за каждым его жестом, пытаться угадать каждый взгляд, упиваясь образом любимого и не требуя от него ровным счётом ничего в ответ. Упрямо. Влюблено. Глупо. Сквало не собачка и уж точно ею не станет, насмотревшись на жалкого Леви. И вот сейчас полные ненависти серые глаза мечом взгляда вонзаются в спину Босса, задевая плечо прижавшегося к нему Принца. Пусть. Пусть! Не надо ему, Сквало, поблажек и одолжений! Любишь своего принца – да хоть облюбись! Если так должно быть, пусть так будет. Вот только роль половой тряпки Сквало не исполнит. Лучше сдохнуть. Лепестки яблони запорошили чёрные волосы Занзаса. Тёплый ветер играет травой. Птицы беззаботно скачут с ветки на ветку. Они в Раю. И Занзас с Бельфегором в Раю. В он, Сквало, в Аду. И хотя они все – все трое, находятся в одном и том же месте, при этом те двое – в Раю, а он – в Аду!... Парадоксально до рвоты. И печально примерно до неё же. Ударом меча снести бошку обоим? Да, вариант. Да, выход. В какой-то мере. Вот только Супербиа не сделает. Гордость же. А, собственно, его и не звали на этот фильм. Так какого чёрта он должен созерцать эту мелодраму?! И Император Меча разворачивается и уходит. Он знает, что все знают, что он уходит. Он знает, что никто не обернётся, что никто не позовёт остаться. И не надо! Бежать назад теперь? Никогда. Рай остаётся позади. Но Ад нет. Ад перемещается дальше вместе со Сквало. Куда бы он ни шёл. Он заходит в свою комнату, осматривает её и понимает, что он ненавидит всё, что попадается ему на глаза, любой предмет. И неважно, какие приятные воспоминания навивали когда-то эта ручка или это пятно на стене почти под самым потолком. Теперь всё, на что ложится взгляд, пронизывается ненавистью. И Сквало понимает, что он больше не сможет тут жить, не сможет тут спать, не сможет спокойно смотреть ни на одну вещь в комнате, даже на эти стены. Он и так уже слишком долго выносил это. Сквало спускается в пустующий гараж. Потому что там нет вещей. Там не на что лечь взгляду и, значит, нечего возненавидеть. В гараже темно. Лишь полумрак отделяет стены от ненависти во взгляде. Сквало точно, совершенно точно знает, что в эту секунду Босс лёгким движением руки крепче прижимает к себе Бельфегора. И почему это у него перед глазами? Хотя он уже ушёл прочь от того места. Почему? Неужели единственный выход – это уйти ещё дальше, уйти совсем?... И если бы Сквало подумал над этой идеей чуточку дольше, он бы счёл это, в конце концов, бредом, он бы сдержался, он бы отбросил пагубную мысль. Быть может, размышляй он на секунду дольше — и поступил бы разумно. Но только этой секунды на обдумывание он себе уже не оставил. Лезвие меча скользнуло вдоль правой руки, разрывая ткань формы, раздирая плоть. Боль? Да какая боль по сравнению с тем Адом, с той агонией?... Нет, он не убегает. Гордость не позволит ему убежать. Он уходит. Спокойно, уверено, красиво. Надрез. Ещё надрез. Что это, пение птиц?... Нет… Кажется… музыка…