The Fire Within

Этой ночью мне снится живое пламя, поглощающее Эвердин медленно, постепенно, подбирающееся все выше, а она вопит в предсмертной агонии. И тянется ко мне наполовину обгоревшей рукой, растопырив пальцы, умоляя помочь, словно только я могу хоть что-то сделать с этим огнем. Ее глаза просят не уходить, и мгновение-другое я просто смотрю в них. А затем обхватываю скрюченные в судороге пальцы без ведомой на то причины и делаю шаг вперед. Дальше все размыто: не то огонь поглощает уже нас обоих, не то он пропадает серой дымкой после моего прикосновения. Сплошная чернота. И сквозь нее я чувствую теплые пальцы у себя на затылке. Сладостный аромат словно хочет перенести меня в полное цветов поле, и чье-то теплое дыхание щекотит шею. А в какой-то момент все пропадает, и я остаюсь наедине с самим собой. Понимание приходит ко мне еще до того, как я окончательно просыпаюсь. Марвел Гросс. Трибут Дистрикта-1 семьдесят четвертых Голодных игр. И они начнутся сегодня. Остается совсем немного. Совсем чуть-чуть, считанные часы. И я абсолютно спокоен. Ладонь чисто машинально сминает еще теплые простыни. Диадему либо забрали ближе к утру, либо она сама ушла. Отчего-то мне кажется, что, прежде чем подняться, она перебирала и ерошила мне волосы своими тонкими пальцами. Может, чтобы успокоиться. Может, чтобы успокоить меня. Или нас обоих. Подхожу к окну и утыкаюсь лбом в прохладное стекло. В этот час Капитолий до странности тих, сер и пуст. Он практически страшен в своем безмолвии, словно мертвец, и я пристально смотрю на него, не в силах оторваться. Без своих пестрых украшений-жителей этот город — просто камень, огромный и бесполезный. Ну надо же: раньше, глядя на эти улицы через экран своего телевизора, я видел только величественный Капитолий. Вдруг меня всего окутывает нечто мягкое, чуть прохладное. Бодрый голос Офелии возвращает меня в реальный мир, и я отлипаю от окна. Стилист с каким-то напускным воодушевлением смотрит на меня из-под своих длиннющих искусственных ресниц, как будто уже хоронит. Как будто я уже мертв. Как будто шансов у меня — нет. Помимо воли я начинаю злиться, но не выказываю этого. — Я жив еще, Офелия. — Нет, не надо было это говорить. Осекаюсь, но поздно. "Еще". Это крошечное слово вязнет на языке и зубах, растекается и оставляет после себя непонятное, но отвратительное чувство горечи. Я приехал сюда из богатого Дистрикта-1 с оставшейся за плечами Академией, уверенный в своей победе, уверенный в себе, а сейчас с языка слетает мрачное и сухое "еще". Офелия мягко улыбается, как бы соглашаясь, но уголки губ у нее чуть опускаются. Она кладет ладонь мне на плечо и ведет на крышу. . Под монотонный гул воды мне вспоминаются огонь и запах цветов, Эвердин, которую я, кажется, вполне осознанно спас, обхватив ее пальцы своими — или же погорел вместе с ней, но не ушел. Не оставил в одиночку в том пламени. Я подставляю лицо мощной струе воды, прогоняя непонятные для себя мысли. Пока я обсыхаю и пытаюсь привести мысли в порядок, Офелия возится со свертком. — У каждого дистрикта свой индивидуальный цвет, — поясняет она между делом, расправляет на коленях зеленую футболку и издает чисто капитолийский смешок. — Надо же: под цвет твоих глаз. О боже, как замечательно и трогательно, буду бегать красивый. Я понимаю: глупо и бесполезно злиться на Офелию. В конце концов, вовсе не она виновата в том, что мой внутренний зверь лицом к лицу встретился с моими внутренними демонами. Через минуты две я полностью одет, и Офелия, словно перед очередным интервью или показом, приводит меня в порядок, комментируя особенности каждого элемента одежды. — Ну, милый, ты готов, — наконец говорит она и отходит. — Осталось немного времени. Поешь, если хочешь. Я без особого аппетита принимаюсь за мясо и пью воду. Много холодной воды. Внутри как будто все немеет, и становится так... необъяснимо хорошо, но вот только надолго ли? Сколько еще остается? Час? Минут сорок? Не знаю. Не хочу знать. Я просто бездумно хожу по комнате, подобно загнанному в клетку зверю, и разминаюсь, пока не подают сигнал. Совершенно неожиданно сердце падает. Я замираю. Офелия рывком поднимается на ноги и приближается ко мне; лицо у нее озабоченное, глаза напряженно вглядываются в мои. — Знай, что я ни секунды не сомневаюсь в тебе, Марвел, — очень тихо говорит она чуть дрожащим голосом и обхватывает меня за плечи, легонько сжимая их. — Ни секунды. — Знаю, — слабо усмехаюсь я и отвечаю на ее объятия. — Не хорони своего душку из Первого раньше времени. Я встаю на диск, и сразу же сверху начинает опускаться прозрачный цилиндр, отделяя меня от всего мира. И тут я чувствую это. Чувствую то, что, наверное, творилось с остальными трибутами с того момента, как их имя вытянули на Жатве. В кишках начинает зарождаться нечто сосущее, скользкое, как будто бы живое. Оно пробирается все выше и выше, перехватывает когтями горло, сбивает дыхание. Я даже не могу вспомнить, когда со мной в последний раз творилось такое. Цилиндр начинает подниматься, и я бросаю на Офелию последний взгляд, сглотнув, после чего погружаюсь в абсолютную черноту. Чувствую, как трусливо, быстро, неистово бьется сердце; слышу собственное тяжелое и сбивчивое дыхание; в голове творится невесть что... Когда диск завершает подъем и солнечный свет безжалостно бьет по глазам, я кусаю губы и твердо говорю себе "Нет". В голове всплывают последние слова напутствия Блеска: "Просто не забывайте, чему вас учили". Да, меня учили. Я сам себя учил. Не позволять страху и панике играть с собой, остаться в своем теле и разуме, видеть четкую цель. Прикрываю глаза на какое-то мгновение и очень медленно выдыхаю. Мысли послушно выстраиваются в логическую цепочку, дыхание становится ровным, а сердце словно сковывает спасительный лед. Теперь оно бьется размеренно и спокойно, и я даже не вздрагиваю, когда раздается донельзя громкий голос Темплсмита: — Леди и джентльмены, семьдесят четвертые Голодные игры объявляются открытыми! ... объявляются открытыми... открытыми... Чувствую, как кожа покрывается мурашками от переполняющего меня напряжения, но я не позволяю ужасу разбить свой лед. Пошли первые секунды. Я мотаю головой, осматриваясь: озеро, лес, какое-то поле, сами мы находимся на ровной травянистой площадке. Стандарт. Впереди возвышается Рог изобилия. Где-то там мои копья выстроились в стройный ряд и ждут, когда я возьму их в руку, и от этой мысли у меня приятно екает сердце. А еще я окончательно осознаю, что за игра сейчас начнется. Бери, что хочешь. Убивай, кого вздумается. Теперь мне дозволено все. Поочередно смотрю на Вторых: они оба, пригнувшись, не сводят глаз с Рога изобилия. Затем, сощурившись, перехватываю взгляд Диадемы и чувствую, как одновременно поднимают свои морды наши внутренние хищники. Они скалятся, обнажая острые длинные клыки, рычат и вскакивают на лапы. Мы готовы. Слегка нагинаюсь, поигрывая пальцами, задерживаю дыхание. Три. Два. Один... Раздается гонг. Все. Пора. Я незамедлительно срываюсь с места и несусь к Рогу изобилия, высматривая мачете. Тело мое напряжено до предела, взгляд беспорядочно мечется... И я вижу его, лежит прямо на траве рядом с рюкзаком. "Мой", — радостно стреляет в мозгу, когда я торопливо беру мачете в руку. Затем, резко обернувшись, хватаю пробегающую неосмотрительно близко девку за шкирятник и валю ее наземь. Она дико визжит, пытается отползти, выпучив на меня свои и без того огромные глазищи, а я склоняюсь, замахиваюсь мачете и одним ударом обрываю ее мерзкий писк. Теплая кровь брызжет мне на лицо, футболку, остается на ладонях, пока я наношу удар за ударом, вонзая хорошо заточенное лезвие в мягкую плоть. Не знаю, сколько проходит времени, прежде чем я оставляю истерзанное тело в покое и поднимаюсь на ноги. От этого железного запаха, криков вокруг, всеобщего гомона я словно обезумел. Совсем скоро трава становится скользкой от крови. Перерезаю какому-то парню горло, и он с булькающими хрипами валится на землю, неосознанно хватаясь за шею. Внутренний зверь облизывается. В воздухе уже вовсю пролетают со свистом ножи, откуда-то сзади слышится отрывистый смех Катона, Диадема с остервенением вонзает острие в давно уже мертвого трибута, а я добираюсь до копий. Без задней мысли беру седьмое по счету, осматриваюсь, и губы мои трогает довольная улыбка: неизвестный мне парень, схватив рюкзак, несется в сторону леса. Я не я, если позволю ему добежать. Метаю с разбега, и копье вонзается точно промеж лопаток. К моему удивлению, парень держится на ногах, делает пару слабых шагов в сторону спасительных деревьев и падает. Сначала на колени, затем заваливается всем телом. Проходит невесть сколько времени, прежде чем издыхает последний трибут и Кровавой Бане приходит конец. Я не заметил даже, как свечерело. На футболке, лице и ладонях засохла чужая кровь, и я неторопливо бреду к озеру, чтобы ее смыть. Внутри — пустота, еще более ощутимая после того восторга, который бушевал во мне добрых несколько часов. Эффект точно такой же, какой бывает после отличной ночной гулянки. Когда я принимаюсь смывать кровь с ладоней, начинает палить пушка. Насчитываю одиннадцать убитых, из них трое, кажется, на моем счету. Замираю на миг, вспоминая взгляд девчонки, которую я прирезал первой. Дикий, животный страх — и больше ничего. Позади слышатся чьи-то легкие шаги, и рядом на колени опускается Диадема. Она тоже вся в крови, в волосах — трава, и глаза у нее возбужденно блестят. — На тренировках у них были точно такие же взгляды, — говорит она и широко ухмыляется, качая головой. — У всех. — Жертвы, — равнодушно бросаю я и умываю лицо, фыркая. — Ну что? Как ощущения? Несколько секунд Диадема задумчиво всматривается в водную гладь, потревоженную мной. На мгновение мне кажется, что напарница о чем-то сожалеет. Но она лишь с довольной улыбкой погружает ладони в воду, разрушая эту иллюзию. — Не думала, что будет настолько весело. Я просто смотрю на нее. Затем, обернувшись, гляжу на Вторых. Они с широченными ухмылками изучают оружие, которое оказалось в полном нашем распоряжении, и между делом разговаривают. А кровь на траве уже успела засохнуть и потрескаться. Да, весело. Нам всем, черт нас побери, было несказанно весело.