Разные писатели о Третьем Рейхе

А так бы рейхослеш вышел у Набокова-Сирина в берлинский период его творчества (Машенька, не Лолита): Утром Геббельс заваривал для Гитлера чай. Он шёл на кухню, и его ботинки со звуком мелкого дождя дробно стучали по коридору. Газ не хотел разжигаться и недовольно шипел, как старая торговка вишнями, потом вода долго закипала. Геббельс надувал губы, а дальше стал напевать без слов "Пер Гюнта", тихо и сосредоточено. Лицо Геббельса было смуглое, с острыми краями, черные волосы топырились в разные стороны, глаза горели, даже спросонья. Долгие ладони выглядывали из пижамы с робким видом: "вот мы, что нам делать?" Пижама была на нем в лиловых разводах, белая. Из-за этих разводов он чувствовал себя пауком. Паук Геббельс. Подбитый паук Геббельс. Закинет паутинку. Вот этажом выше полилась вода, это секретарша Минка собирается на работу. Внизу откашлялись: отставной полковник Майер проснулся. Из окна потянуло клейким запахом лип, звуками шарманки и лучами солнца. "Prima Kartoffeln, Wuerstchen, Berliner Tageblatt" - высвистывали невидимые продавцы за окном. В комнате Гитлер собирался на митинг: заканчивал застёгивать китель, повязывал галстух, поправлял портупею. В зеркало он встретился глазами с Геббельсом и улыбнулся ему. Лицо Гитлера было бледное, с правильным, прямым носом. Особенно выделялись на лице ярко-лазоревые глаза с отливом в сталь. Непослушная челка спадала на один глаз и всё никак не удавалось ей приручить, ни душистой водой, ни вежеталем. Взяв у Геббельса чашку и наскоро отхлебнув (чай был превосходно заварен), Гитлер поставил её на туалетный столик. Были они оба невысокого роста, немного узкие в груди и плечах. Подружились сравнительно недавно, но уже два месяца выступали вместе, исколесив всю Германию, а теперь в поисках политической фортуны приехали в Берлин. Особый оттенок их отношений, некая экзальтированность чувств отделяли их от других квартирантов, но, по совести сказать, нельзя было порицать безобидное счастье этой голубиной четы. Послышался стук в стену: Минка и Майер навострили уши. Стук повторился опять, по-женски бархатный. Это, верно, стучал Геббельс. "Ади, о Ади, ну же, перестань!" - потом прокатился смех и дальше ничего. И вдруг снова нежное и глухое воркование на два голоса.