Понятие сумасшествия

В темноте тускло сверкают железные крючья, а заведенный пси-танк, терпеливо дожидающийся своего главного топлива, тихо тарахтит. Пахнет сыростью, гнилью и, слабо, каким-то непонятным и явно слишком густым бульоном, медленно булькающим на плите. Здесь, в этой неприятной башне с толстыми, цветными и мутными стёклами, трудно определить время суток. Да и время тут само по себе теряется – кто-то не прочь посидеть здесь пару десятков часов, а кто-то не желает провести и минуты. Олеандр давно проклинает самого себя за такую замечательную идею, но пути назад уже нет. – Как успехи? – мрачно интересуется он, заходя в лабораторию и тут же зажимая пальцами нос. – Отвратительно и невыносимо, – понуро отвечает Лобото, поправляя шапочку для душа. – Я ведь в какой-то мере художник! А это всё – такая рутина… – Да что ты говоришь. А я думал, рутина – сидеть в смирительной рубашке и от скуки вылизывать стены, – грубо парирует Олеандр, садясь на свободный стул. Получается не с первого раза – сиденье находится где-то на уровне его подбородка. – Всё лучше, чем якшаться с Психонавтами. Путешествовать в болезненном, помутненном сознании – фи! Это будто ковыряться в зубе с дуплом, вокруг которого давно все давно поросло мхом, но не удалять его… Лобото не психонавт, однако неплохо разбирается во всем, что касается мозгов. Мозгов, умственной активности, способов усыпить сознание, загипнотизировать или и вовсе зомбировать человека… Олеандр его в чем-то понимает. За свою практику он встречал в чужих ментальных мирах всевозможную мерзость, каждый раз ощущая, что вытаскивает наружу все тайны и секреты человека, которых предпочел бы никогда не знать. На его памяти были и сумасшедшие, оставляющие всё на виду, и параноики, в панике прячущие всё внутрь, но не способные скрыть это до конца, и совершенно обычные люди, в своих мыслях оказывавшиеся попросту маньяками. Психонавты же обычно поступают умнее – в своем сознании они выставляют напоказ лишь то, что хотят демонстрировать другим людям. У кого-то это воплощение всех хобби, увлечений и демонстрации положительных черт характера, а у кого-то – парящий в невесомости черно-белый куб, сплошь забитый цензорами. Олеандр придумал свой способ. Чтобы замаскировать свои настоящие страхи и кошмары, он попросту демонстрирует ещё более сумасшедшее, жуткое измерение. Железные самовнушение и самоубеждение, постоянные мантры – и ты уже начинаешь верить во всё, что сам придумаешь, а воображаешь это с невероятной легкостью. Ещё немного самоубеждения, и ты уже и сам запутаешься, где правда, а где вымысел. А немного и ещё чуть-чуть – и впору надевать треуголку и набрасывать поверх смирительной рубашки одеяло на манер плаща. – Ты же вроде дантист? – Дантист, хирург, а ещё замечательный психолог, между прочим! И иногда публикую отличные некрологи… – Ты псих. – А ты, вожатый детского учебного лагеря, который похищает мозги детей с целью поместить их в танки и захватить власть над миром, – последний, кто имеет право меня так называть, – беззлобно огрызается Лобото с нескрываемыми интонациями победителя. – Знаешь, я хочу провести серию опытов с сомнамбулизмом. Если пара-тройка мозгов твоих маленьких пиявок не подойдёт – я задействую их? – отвлечённо спрашивает вдруг Лобото, ненадолго оставив в покое проводки и начав помешивать бульон. – А, делай что хочешь, – отмахивается от него Олеандр. В ответ Лобото скалит острые, как у акулы, зубы: ровные, идеально белые и с правильным прикусом… – А говоришь, я псих. – Ты только что попросил разрешения на использование детей в качестве материала для своих сомнительных опытов. – А ты только что это позволил. Эта дискуссия всплывает не в первый раз, и не в первый раз оба заходят в тупик. Однако что-то обидное в словах Лобото всё же есть. Видимо, то, что он давно оставил попытки оспаривать свою сущность. Трудно сказать, что человек, желающий захватить мир с помощью мозгов детей с паранормальными способностями, не сошёл с ума, но практически невозможно назвать адекватным того, чья рука заменена на протез, глаза – на странные датчики, а сам он совсем недавно вылез из смирительной рубашки. Похожий почерк есть и у одного его знакомого. Тот редко вступает в тупиковые споры и всегда находит нужные слова, чтобы ввести в тупик своего собеседника, даже не повышая при этом голос и не начиная раздражаться. – Ты мне напоминаешь одного моего знакомого, – с неохотой выдавливает из себя Олеандр, задумчиво наблюдая за мозгом, медленно перемещающимся в банке. – Психонавта? – Ты, если я не ошибаюсь, держишь в руках его мозг, – кивает Олеандр. – О, вот как… – Лобото приподнимает его, вертит и приглядывается, – Флегматик, надо же. Никак не получается заставить его шевелиться… – При жизни был не лучше, – заверяет его Олеандр, вздохнув, – такой же фрик, как и ты. Тоже помешан на подобных исследованиях, и всей этой чепухе с мозговой активностью. – Ещё одно слово – и утром ты проснёшься с ногами жирафа. Олеандр лишь качает головой, чуть не брякнув в ответ «С радостью». Вместо этого он спрыгивает со стула – не забывая уронить его вслед за собой – и подходит к плите. Что-то густое, подозрительного зелёного цвета, незамедлительно брызгает ему в глаз – тот, что и так подслеповатый. – Это ещё что за дрянь? – Супчик. Попробуй, вкусный. – Мозгов в нём точно ничьих нет? – Нет, а вот рыбий глаз где-то был, поройся хорошенько. «Линда?» – почему-то думает Олеандр, осторожно водя ложкой в жиже. Ложка незамедлительно вязнет едва ли не намертво, а затем почти тонет в горячей кастрюле. Наконец Олеандру удаётся зачерпнуть немного чистой жидкости с желтоватой пенкой. – Пересолил, – кривится он, брезгливо выпуская из рук ложку. – В самый раз, – возражает Лобото, – Давно хочу сделать суп из черепахи этой идиотки Шигор. Олеандр хмыкает. – Вроде говорят, что черепаший суп вкусный. – Я пробовал. Так себе, но чего только не сделаешь, лишь бы подчинённые знали своё место. Вновь воцаряется неловкая пауза, нарушаемая лишь тарахтением пси-танка. – У тебя случайно нет домашних питомцев? – С каких это пор ты вздумал считать меня своим подчинённым? Страх потерял? – Я бы на твоем месте точно боялся заснуть, зная, что я в любой момент могу в воспитательных целях провести тебе небольшую лоботомию. – А я могу порыться в твоём сознании. Может, не зря ты так часто уверяешь, что больные зубы мхом порастают? Кто знает, какая дрянь у тебя самого выросла, с твоими-то сумасшедшими сдвигами… Они редко переговариваются не по делу по одной простой причине. Вот и сейчас этот разговор, как и все прочие, вновь направляется кривыми переулками и распутьями в старый добрый тупик. – Знаешь, ты однажды точно договоришься, коротышка! – Кого ты назвал коротышкой?! – Тебя я и задействую как подопытного кролика в опытах с сомнамбулизмом. А вот и он, долгожданный. – Ты свихнувшийся маньяк. – Я знаю. Ты тоже. – Я знаю.