Истинная храбрость

В тени вишневых деревьев, на склоне пологого холма, с которого открывался вид на усадьбу в окружении оливковых рощ и виноградников, бок о бок сидели молодой мужчина лет тридцати и восьмилетний мальчик. - Пап, а как ты догадался, что должен жениться именно на маме, а не на ком-то еще? - спросил сынишка, серьезно и доверчиво глядя на отца снизу вверх. Худощавый смуглый человек, точной копией которого мальчику предстояло стать лет этак через двадцать, добродушно усмехнулся: - Это твоя мама решила, что я должен жениться именно на ней. Она не оставила мне выбора. - Ласково взъерошив темные волосы сынишки, он добавил: - Ты все поймешь, Марк, когда тебя самого выберет девушка. - Выбирать буду я! - заявил ребенок с высокомерной самонадеянностью будущего мужчины. - Мы не выбираем ни возлюбленных, ни друзей, ни врагов, - покачал головой отец, - они приходят к нам сами. Мы можем только принять или отвергнуть то, что уготовила нам судьба. - Но как я её узнаю? - настаивал мальчик. - Узнаешь... - задумчиво проговорил отец. - Когда ты её встретишь, тебе покажется, что ты всегда её знал. Ты почувствуешь, что какая-то недостающая часть твоей жизни встала на свое место. И голос внутри тебя скажет: "Вот она. Это она." Я говорю непонятно, да? - спохватился он. У него было чувство, что нужно успеть сказать сынишке как можно больше, потому что возможность поговорить по душам выдастся им нескоро. - Мне кажется, я понимаю, - ответил ребенок очень серьезно. - Когда ты учил меня бросать копье, мне не нужно было ждать, пока оно долетит до цели - я бросал и уже знал, попаду или нет. Так, да? - Да, так. Помнишь, как я покупал коня? - отец подмигнул Марку. - Я увидел Ахилла и понял, что мне нужен этот конь и никакой другой, еще до того, как сел на него верхом. - Маме не понравится, если она узнает, что ты сравнил её с лошадью, - с юмором заметил сын. - Но ты же меня не выдашь? - рассмеялся отец. - А если серьезно, Марк... Запомни, мужчина женится не для того, чтобы сидеть дома, а чтобы возвращаться в дом, где его ждут. И настоящая женщина понимает это. **** ...Не вспоминай окрас, званья, масти, Суму да тюрьму - И улыбнешься чужому счастью, Как своему. (Галина Санжарлинская) Эта зима тянулась для Марка медленно. Старая рана вновь воспалилась, и больше трех месяцев он не мог ни сесть в седло, ни выйти на прогулку в город, да и по дому передвигался с трудом. За это время Марк прочел столько трактатов по военному искусству из дядюшкиной библиотеки, что теперь, пожалуй, сам мог бы их сочинять. Когда трактаты закончились, он взялся учить Эску чтению и письму на латыни. И выучил-таки! То ли бритт оказался способным и старательным учеником, то ли у Марка внезапно прорезались педагогические таланты, но Эска, прежде с трудом разбиравший большие буквы, теперь бегло читал и даже мог написать записку в несколько строк. Боль Марк переносил стоически, но почти перестал спать по ночам, а наутро его выдавали красные глаза и мутный осоловевший взгляд. Домочадцев это ввергало в панику, и они принимались метаться вокруг него с кудахтаньем, как стая вспугнутых кур. Эска, такой же заспанный и красноглазый, наблюдал за этой суетой свысока - он и раньше держал других рабов на расстоянии, а получив вольную, отдалился от них окончательно. Эти старые дурни могли сколько угодно носиться с горячими полотенцами, вопя как роженицы, - никому из них Марк не позволил бы до утра сидеть рядом, когда боль не давала ему уснуть. - Да ну вас! Нашли умирающего! - отбивался Марк, не зная, сердиться ему или смеяться. Вынужденное безделье тяготило его даже сильнее, чем боль. Как-то Эска поднялся в башню, чтобы отдать старому Аквиле письмо Кезона. Вручив адресату запечатанный свиток папируса, молодой человек помедлил на пороге. Времена, когда он видел в каждом римлянине врага и мучителя (для чего у него были все основания), давно прошли, но к главе дома бритт относился с почтительной опаской. Аквила, пробегавший глазами письмо, отложил его и поднял на Эску спокойный вопросительный взгляд: - Я тебя слушаю. - Я только хотел узнать, не пишет ли магистрат Кезон, когда они вернутся из Акве Сулис, - нерешительно проговорил Эска. - Марк скучает по Коттии, но ты же знаешь его - он сам ни за что не спросит. - Очевидно, не раньше, чем эта кудрявая овечка продемонстрирует там все свои драгоценности, - дружелюбно ответил хозяин дома. - А что, тебе настолько надоела латинская грамматика? ...С тех пор прошло около месяца, наступил март. В воздухе повеяло весенней сыростью, на холмах зацвел боярышник, и проболевший всю зиму Марк наконец-то пошел на поправку. Теперь они с Эской каждый день ходили гулять - то по городу, то вместе с Волчком на старый крепостной вал. Кроме того, Марк возобновил занятия в гимнастическом зале, стремясь как можно быстрее восстановить форму, и они уже дважды брали напрокат лошадей в "Золотой Розе" для верховых прогулок по окрестностям. Через пару недель друзья возвращались вечером из городских бань, болтая ни о чем и отвечая на приветствия редких в это время прохожих. - Странные все же у вас обычаи, - заметил Эска. - Скажи на милость, зачем в бане библиотека? Другого места для неё нет? - Раньше это тебя не беспокоило, - хмыкнул Марк. - Раньше мне не приходилось десять раз подряд переписывать под диктовку "Я воздвиг себе памятник"! - Хочешь остаться деревом? Непохвально! - Марк толкнул его плечом и получил в ответ чувствительный тычок локтем под ребра. - Смотри-ка, соседи вернулись, - Эска кивком указал Марку на отъезжающий от дома Кезона наемный экипаж. - Надеюсь, хоть это меня избавит от "Записок Цезаря о Галльской войне"! - И не мечтай. - Марк вынужден был остановиться - так часто и больно у него вдруг забилось сердце. - Слушай, Марк, может, разок обойдемся без твоего римского стоицизма, а? - почти жалобно попросил Эска. - Что тебе мешает увидеть её прямо сейчас? - Я ждал целую зиму, подожду до завтра. Коттии сейчас не до меня. - Не до тебя? - скептически сощурился бритт. - Мы говорим об одной и той же Коттии? Марк упрямо покачал головой. Он действительно ждал этой встречи всю зиму, но теперь охотно отложил бы её на пару дней... на неделю... на месяц. Ему отчего-то было страшно. *** Утром Марк вышел в сад и свистнул. Коттия появилась тотчас же, одновременно с порывом резкого ветра, и капли дождя, как драгоценности, сияли на её косах, уложенных тяжелой короной. В день их прощания шел такой же мелкий, но сильный дождь, как будто Коттия приносила его с собой. Девушка держалась очень прямо и двигалась с непринужденной грацией; золотисто-зеленый плащ очень шел к её ореховым глазам и волосам цвета меда. Она показалась Марку волшебным существом, дочерью таинственного народа холмов, о котором рассказывал ему Эска. - Я услышала твой свист, вот я и пришла, - просто сказала девушка. - Я принесла твой браслет. - Коттия, - растерянно откликнулся Марк. - Неужели это ты, Коттия? Коттия не могла забыть тот миг, когда впервые увидела гордое, строгое и печальное лицо юного центуриона. В резких, но правильных чертах этого смуглого лица угадывалась скрытая сила, как клинок, до поры до времени дремлющий в ножнах. Когда же этот клинок победно сверкнул на солнце, Коттия ослепла. И пропала. Раз и навсегда, окончательно и бесповоротно. ...Накануне отъезда Марк предстал перед ней в новом свете. Больше не было смешливого юноши, который беззлобно поддразнивал её, не принимая всерьез, - перед ней стоял римский офицер. Без доспехов, гребенчатого шлема, алого плаща, даже без меча - но молодые командиры из походного лагеря показались бы рядом с ним разряженными петухами. Простились они довольно прохладно, но девушка не обиделась: было очевидно, что все душевные силы Марка сосредоточены на предстоящем деле. ...Теперь же Марк показался ей очень мужественным и красивым, но совсем взрослым и каким-то чужим. На приметный шрам между бровей падала белая прядь, на руке поблескивал незнакомый перстень - крупный травянисто-зеленый изумруд с трещинкой и силуэтом дельфина, вспыхивающий на свету, как пронизанная солнцем листва. - Послушай, Коттия, - все так же растерянно проговорил молодой человек, - да ты совсем взрослая... Он только теперь заметил, что губы девушки подкрашены кармином, брови вычернены, а в ушах покачиваются изящные маленькие сережки в виде золотых капель. - Да, - тихо ответила Коттия. - И нравлюсь я тебе такой? - Д-да... д-да, конечно, - с запинкой выдавил Марк, чувствуя себя не в своей тарелке. - Спасибо тебе за то, что ты сохранила браслет. Он взял у неё тяжелый золотой браслет со знаком Козерога и девизом "Благочестивый, верный" и застегнул на запястье правой руки. Повзрослевшая Коттия была такой непривычной и отчего-то внушала ему робость. Марк понятия не имел, о чем говорить с этой незнакомкой, и от отчаяния брякнул: - Понравились тебе Акве Сулис? - Нет!!! - с яростью выкрикнула девушка. - Я ненавидела каждую минуту, проведенную там! Я не хотела туда ехать, ведь я обещала дождаться тебя здесь, но они увезли меня, как... как вещь! Никогда им этого не прощу! Она сделала паузу, чтобы перевести дух; её узкое личико раскраснелось, глаза горели зеленым огнем, как у дикой кошки. - За всю зиму я не получила ни одной весточки о тебе, кроме двух слов в дурацком деловом письме от твоего дяди моему про ремонт городских укреплений и новый водопровод! - продолжала Коттия негодующим тоном. - Я ждала-ждала, и вот ты вернулся и нисколько не рад меня видеть! Ну так и я нисколько не рада тебя видеть, так и знай! Выпалив все это в лицо Марку, замершему с озадаченным и несколько глуповатым видом, девушка бросилась прочь. - Ах ты, маленькая фурия! - расхохотался молодой человек, опережая её стремительное движение с легкостью, которая выдавала в нем опытного и опасного кулачного бойца. - Да нет, я рад тебя видеть. Ты даже не представляешь, Коттия, до чего я рад! Девушка возмущенно дернулась, но не тут-то было. Длинные пальцы Марка, крепко, но бережно обхватившие её запястья, оказались твердыми, как железо, шероховатыми, с характерными мозолистыми уплотнениями - следами вожжей и поводьев. Такие же мозоли были у её отца. И чувство отчуждения исчезло. - Да, теперь рад, я вижу... А только что не был! Почему? - Ты мне показалась чужой. - А как Волчок? - с тревогой спросила девушка. - Можно мне взглянуть на волчонка? Я никогда не видела ручного волка. Молодой человек, чинивший щит, поднял голову и с доброжелательным интересом оглядел незваную гостью. В темных глазах блеснули искорки смеха. - Конечно, вот он. Только будь осторожна, он ведь тоже видит тебя впервые. - Я не напугаю его. - Коттия присела на корточки и протянула малышу раскрытые руки. Зверье она любила и не боялась: пока был жив отец, она помогала ему выхаживать слабеньких новорожденных жеребят. - Ты замерзла, - сказал юноша и протянул ей алый форменный плащ. - Накинь на себя. Коттия, продрогшая в своей нарядной шафранной тунике, послушно закуталась - и ей вдруг показалось, что тяжелые складки плаща оберегают и греют её, как объятие. - Это ведь твой военный плащ? Такие же носят центурионы из походного лагеря. Юноша шутливо отсалютовал ей: - Перед тобой Марк Аквила, бывший центурион Галльской вспомогательной когорты Второго легиона. - Подлизывается к Сасстикке, - усмехнулся Марк. - Он делается обжорой. - Нашел ты орла? - Нашел. - Триумфа в голосе Марка не было. - Если им так нужен этот орел, пусть пошлют за ним кого-нибудь из своих! Почему должен идти ты? - голос девушки предательски дрогнул. Так же сорвался голос матери, когда она в последний раз провожала отца, получившего назначение в Девятый Испанский легион. - Но ведь это орел моего отца, - мягко возразил Марк. - Будет большой праздник, если снова затрубят трубы Девятого легиона. Когда труба зовет, Коттия, сердце ликует. Девушка низко опустила голову, и Марк увидел её склоненную хрупкую шею и пушистые завитки волос на затылке. Сердце сжалось от щемящей нежности, которой молодой человек до сих пор не испытывал ни к кому - только к маме в детстве. Когда их взгляды встретились, Коттия постаралась улыбнуться: - Мне трудно это понять. Но я вижу, что ты должен идти. - Я рада! Ужасно рада! И что же дальше? - Ничего, - спокойно ответил Марк. - А как же легион? Марк, как же так? - Коттия даже топнула ногой от возмущения, но тут же осеклась: - Нет, я не стану расспрашивать. - Как-нибудь я тебе все расскажу, - улыбнулся Марк. - Никому не говори про орла, Коттия. Это должно остаться тайной. Считается, что я еду по дядиным делам, но я хотел, чтобы ты знала правду. - Хорошо, Марк. Волнуясь или сердясь,Коттия произносила сто слов в минуту, и тем не менее Марк был совершенно уверен, что она не разболтает его секрет. Её слово было столь же нерушимо, как самая торжественная клятва. Они сели рядом на скамью, и тотчас в ветвях дикой груши над ними запел дрозд. И вновь у Марка мелькнула мысль, что девушка в заговоре с этим дроздом, и садом, и ветром, и дождем. - Да, ты знаешь, что Эска больше не раб? - спохватился Марк, вспомнив, что не сказал ей об этом перед отъездом. - Да, Нисса мне говорила, когда вы уехали, и я порадовалась за вас обоих, - кивнула девушка. "За вас обоих". Марк был поражен точностью этих слов: возвратив Эске свободу, он приобрел не меньше, чем бритт, но откуда Коттии было знать об этом? Ясновидящая она, что ли? - Марк, что же ты теперь будешь делать? - помолчав, с тревогой спросила девушка. - Теперь? - Да, теперь, когда ты здоров, - пояснила Коттия, и вновь Марк поразился тому, насколько глубоко она его понимает. Ведь он ни слова не говорил ей о своем нежелании обременять дядю, это совершенно её не касалось. - Хотя ты сейчас так хромал, гораздо больше, чем год назад перед отъездом! - Всю зиму я отлеживался, как больной барсук в своей норе, - рассмеялся Марк, - но теперь уже все нормально. - Правда? - Правда. - И что теперь? Ты вернешься в свой легион? - Нет, с этим покончено, - он со вздохом покачал головой. - Сражаться и ездить верхом я могу, а вот идти с когортой походным маршем мне уже не под силу. А на плацу от меня и вовсе нет никакого толку. - На плацу! - презрительно фыркнула Коттия. - Видела я этот плац - маршируют по прямым линиям, топают враз своими подкованными сандалиями, точно копытами, пыль стоит столбом, а какой-то придурок их гоняет туда-сюда и ревет, как бык! Какое отношение это имеет к настоящей войне? Марк, воодушевившись, набрал воздуху в грудь - он столько мог бы ей рассказать о шагистике, маневрах и торжественных построениях!... Но ведь девушкам это неинтересно... кажется?... Хотя маме вроде бы было интересно... или это папа так думал? Послышался стук копыт - по мостовой рысью проехал всадник. - Но если ты не вернешься в легион, что же тогда? - взгляд девушки из тревожного сделался испуганным, золотистые глаза распахнулись и - как показалось Марку - стали больше лица. - Ты уедешь в свой Рим и заберешь с собой Волчка и Эску! - Еще не знаю, Коттия, честное слово, не знаю, - поспешил успокоить её Марк. - По правде говоря, я не думаю, что вернусь в Рим. Я не оставил там ничего, кроме воспоминаний. - Возьми меня с собой, - не слушая его, выпалила Коттия. - Скоро Каллеву обнесут стеной. Ты же не оставишь меня в клетке! Ты не можешь меня оставить! Ох, Марк, возьми меня с собой! - Даже в Рим? - недоверчиво хмыкнул Марк, пытаясь обратить все в шутку. Пылкий монолог девушки слегка испугал его. - Да! - воскликнула Коттия так же страстно, вскакивая на ноги. Встал и Марк. - Куда угодно, только с тобой. Где ты Гай, там я Гайя! - с отчаянной решимостью отчеканила она формулу римской брачной клятвы. "Мама", - подумал молодой человек, ощущая себя сразу и окрыленным и загнанным в угол. Радость, гордость победителя, растерянность, беспомощность - все эти чувства нахлынули на него одновременно. - Коттия, - начал он, запинаясь, - Коттия, милая моя, ничего из этого... - Марк? Где ты? - послышался взволнованный голос Эски. Эска отлично знал где. И с кем. И если он решился нарушить идиллию, - значит, держава уже погибла. - Иду! - крикнул Марк и увлек за собой девушку. Хлынул "слепой" дождь, и пока Марк с Коттией бежали через сад, они вымокли до нитки, но им совсем не было холодно, только смешно. Навстречу с оглушительным лаем вылетел мокрый и грязный Волчок, которому девушка раскрыла объятия, не пожалев нарядного плаща. - Здравствуй, Коттия, рад тебя видеть! Марк, извини, но это только что привез кавалерист из походного лагеря, - Эска протянул Марку запечатанный свиток папируса. - Сказал, что срочное. - Эска! Я по тебе соскучилась! - Коттия, обслюнявленная и перепачканная, обняла смущенного парня за шею и звонко чмокнула в щеку. Марк сломал печать со знаком Шестого легиона и развернул тонкий лист папируса. Но прежде, чем он пробежал глазами первые строки письма, послышались тяжелые шаги, и под колоннадой появился хозяин дома. - Открыто проявлять любопытство - одна из привилегий старости, - невозмутимо сообщил он младшему поколению и прислонился к колонне, скрестив руки на груди. Марк углубился в чтение, при этом его прямые черные брови сперва изумленно приподнялись, потом сошлись в одну линию. Вот он сощурился, слегка отодвинул руку с письмом, моргнул, контуженно потряс головой, вернулся к началу... - Да что же там?! - шепотом воскликнула Коттия. - Не знаю. Ох, что-то страшно мне... - так же тихо признался Эска. - А ты все-таки ясновидящая, - оторвавшись от письма, сказал девушке Марк. Вид у него был ошеломленный. В смысле - как после крепкого удара по шлему. - "Центуриону Марку Флавию Аквиле от Клавдия Иеронимиана, легата Шестого Победоносного, привет!" - прочитал он затем вслух, точно пытаясь вникнуть в смысл написанного хотя бы таким образом. - "Сенат и народ римский... в знак признания заслуг перед империей, неявность коих не делает их менее значительными..." Эска, ты - римский гражданин! Вот видишь, и Юлий Цезарь пригодился - надо же соответствовать! - Но... как это? Что это значит? - растерянно спросил Эска. В глазах у него мелькнула легкая паника: "Во что это я влип?!" - Это не больно! - засмеялся Марк и хлопнул его по плечу. - Быть римским гражданином почетно. Твое обрезанное ухо больше не имеет значения. - За те же услуги, - продолжал он, обращаясь теперь главным образом к дяде, - мне будет выплачено пособие выслужившего срок командира когорты. Частично в сестерциях, частично - землей. Земельный надел жалуется в Британии, по месту службы. Однако легат пишет, что его друг-сенатор готов посодействовать мне в том, чтобы обменять его на поместье в Этрурии... Марк опустил руку с папирусом, обвел глазами дядю, Эску, Коттию, и трудно было понять значение этого долгого взгляда. Затем он медленно отвернулся и сделал несколько шагов по направлению к низкой ограде. ...Ветер, колеблющий листву апельсиновых и оливковых рощ. Запах тимьяна и розмарина. Вершины Апеннинских гор в закатном румянце. Пологий холм, с которого открывается вид на маленькую усадьбу в окружении виноградников. Дикая олива, сидя на корнях которой маленький Марк удит рыбу. Сиплый лай старины Аргоса, родившегося в тот же год, что и Марк. Счастливый смех матери, которая кормит во дворе голубей, заслонившись свободной рукой от солнца и плещущих крыльев. Дорога легионеров, по которой он мчится на отцовском любимце Ахилле, летит во весь конский мах, и огромный, как корабль, норовистый жеребец бережно несет мальчишку на своей могучей спине... Соскучившийся Волчок сунул в ладонь хозяина холодный и влажный нос. Марк положил руку на прижатые острые уши и медленно обернулся. - Прими мои поздравления, Марк, - проговорил дядя со своей обычной невозмутимостью. - Не для каждого мой друг Клавдий стал бы расшибаться в лепешку! - Я готов поклониться ему в ноги, - ответил Марк. И пояснил, обращаясь к замершему в напряженном ожидании бритту: - Ведь это начало новой жизни, Эска, новой жизни для всех нас! - Это благородно со стороны легата, - подала голос Коттия. Аквила внутренне застонал. Его племянника, который и сам-то не от мира сего, угораздило подцепить такую же неземную девицу. Всюду ей благородство мерещится. Вот ведь несчастье! - Разумеется, чтобы поменять поместье в Британии на Этрурию, понадобится время, - не удостоив дурочку ответом, продолжал он. - Но, думаю, к осени ты будешь дома. - Я не вернусь домой, - покачал головой Марк. - Я остаюсь здесь, в Британии. Мы остаемся, - добавил он, взглянув на Эску, и Эска просиял. - Все-таки мы не едем в Рим! Но ты ведь сказала: "Куда угодно", правда, любимая? - с улыбкой спросил Марк, подавая девушке руку. Аквила ожидал, что эта необузданная юная особа взвизгнет по-девчоночьи и бросится Марку на шею. Вместо этого Коттия грациозно, как самая утонченная из римских патрицианок, собрала складки плаща и с кротким достоинством вложила в руку возлюбленного кончики пальцев. При этом она бросила на ошалевшего от этой картины главу дома снисходительный взгляд, выражавший убийственную иронию по отношению ко всем мужчинам вообще. "Однако!" - внутренне крякнул бывший комендант и вдруг сообразил, что его, так сказать, приемный племянник в последнее время ведет себя с не меньшим достоинством. Собственно, Эска всегда был вежлив и не проявлял бытовой неотесанности, но со всеми, кроме Марка и Коттии, держался замкнуто и настороженно. Теперь эта вечная готовность обороняться исчезла, и в манерах молодого человека появилось что-то располагающее. Когда вновь испеченному хозяину поместья придется принять участие в светской жизни и предъявить обществу членов своей семьи, они не заставят его краснеть. Марк, обнимая Коттию, свободную руку положил Эске на плечо. Волчок в щенячьем восторге носился вокруг: хозяин-вожак вот он, родная стая в сборе, чего еще желать? Дождь кончился, и в прояснившемся небе над их головами ослепительно засияла радуга, уходящая за темно-синие гряды холмов. - Я размышлял, кто имеет больше прав на меня - живые или мертвые, - признался Марк, с задумчивой улыбкой взглянув на дядю. - Живые победили.