Истинная храбрость

Гладиаторы остановились напротив скамей магистратов. Один из них, самый молодой, вскинул голову резким движением норовистой лошади, пытающейся отделаться от повода. Взгляд серых глаз, казавшихся очень светлыми на загорелом лице, скользнул по сидящим и задержался на одном из них - худощавом темноволосом юноше в алом плаще центуриона. С той болезненной четкостью восприятия, которая возникает на грани жизни и смерти, молодой гладиатор видел тяжелый золотой браслет - знак воинской доблести, тускло поблескивающий на запястье римлянина, резкие черты и надменное выражение умного, хорошо вылепленного лица. Это было одно из тех лиц, на которые хочется оглянуться. Рядом с юным центурионом, возвышаясь над ним на целую голову, сидел - нет, восседал - величественный старик огромного роста. Его значительное, с тяжелыми чертами лицо было непроницаемо, крупные, но красивые кисти рук спокойно сложены на коленях. Чуть поодаль ярко горели на солнце рыжие волосы худенькой девочки-подростка. Девочка была иссиня-бледной и кусала губы, точно боясь упасть в обморок. "Бедная, как же ей страшно. Она наверняка испугается еще больше, когда меня убьют, - с жалостью подумал гладиатор. - Зачем только её привели сюда!" Он не сомневался, что сегодня для него всё закончится - и двухлетнее рабство, и жизнь. Беппо, владелец цирковых рабов, решил пожертвовать бриттом. Все равно толку от строптивца не будет, эффектно сдохнуть на арене - единственное, на что эта упрямая рыжая скотина еще может сгодиться. Сегодня девятнадцатилетнему недоучке предстояло сойтись в смертельном бою с опытным гладиатором, против которого у него не было никаких шансов. Участь циркового раба нельзя было назвать жизнью, но умирать молодой бритт не хотел (а кто-нибудь хочет, в девятнадцать-то лет?). Ему было тоскливо и страшно. Эска Мак-Куновал снова взглянул на римлянина с браслетом - наверное, потому, что этот парень был его ровесником и явно не радовался предстоящему зрелищу. Он хмурил прямые черные брови, крылья крупного, но тонкого носа гневно подрагивали. Неожиданно их взгляды встретились, и Эска вдруг разглядел за высокомерным видом римлянина тень понимания, словно тот прочитал его мысли, замешанные на отчаянии и обреченности. В темных глазах затеплился интерес. "Видишь, какие дела, - мысленно сказал ему бритт. - Совсем скоро меня не будет, а ты останешься жить. Ну и живи. Ты, кажется, неплохой парень." Случилось то, что должно было случиться. Лежа навзничь на холодном песке, Эска пытался вспомнить что-то, что придало бы ему сил, удержало на краю темного ужаса, парализующего разум и волю. Сквозь сеть он видел пасмурное зимнее небо - слишком огромное, слишком далекое, чтобы услышать его немой отчаянный крик. Перед его глазами колебались жала трезубца, остро и холодно вспыхивая на свету. Вместо лиц родных и друзей память выталкивала на поверхность то пламя, пожирающее деревянную крепость, то заполненный мертвыми телами ров, из которого его вытащили римские легионеры, то рабский рынок. И кто только выдумал, будто за миг до смерти вся жизнь проходит перед глазами? Его рука, независимо от сознания, приподнялась для жеста, призывающего зрителей к милосердию. Усилием воли Эска сжал её в кулак и опустил на песок. Тень победителя, нависшая над ним, казалась ему громадной. В этот миг он чувствовал себя более чем одиноким - оторванным от всего мира. Вдруг чей-то взгляд коснулся его, словно рука, и бритт узнал молодого римлянина прежде, чем разглядел его через сеть. Несколько секунд они смотрели друг другу в глаза, затем римлянин тяжело, неуклюже встал (видимо, у него был какой-то непорядок с ногой), выпрямился и поднял большой палец вверх, требуя пощады. Он стоял в вызывающей позе, гордо вскинув темноволосую голову, его губы были презрительно сжаты, угольно-черные брови сошлись в одну линию. Раз за разом он обводил ряды зрителей бешеным взглядом, и те опускали глаза - такую ауру власти источала его худощавая, по-юношески узкокостная фигура. Эска до рези в глазах всматривался в лицо молодого центуриона, он хотел, он должен был унести с собой этот четкий профиль на фоне неба, эти горящие гневом глаза. Хвала богам - последним, что ему суждено увидеть, будет лицо друга. Глаза отчаянно щипало - смотреть снизу вверх против света было тяжело, но Эска не отводил взгляд. Теперь он был уверен, что не опозорится. Умирать не страшно, если есть кто-то, кому на тебя не наплевать. Жест парня повторил сидевший рядом старик, потом - рыжая девочка (она смотрела не на арену, а на молодого римлянина - с таким восторгом и благодарностью, словно он как минимум вынес её на руках из горящего дома). В рядах зрителей многие все еще жаждали кровавой развязки - в конце концов, именно ради этого они сюда и пришли. Центурион снова бросил взгляд на бритта, от которого его отделяла невысокая загородка - казалось, он готов спрыгнуть вниз, на арену, чтобы заслонить его собой. Эска сделал еще одно открытие: оказывается, когда тебя так яростно защищают, самое трудное - это не заплакать. Удержать слезы благодарности гораздо труднее, чем слезы обиды или отчаяния - тогда гордость придает сил. Наконец большие пальцы самых упорных и кровожадных зрителей под тяжелым взглядом центуриона обратились вверх. Трезубец исчез, и над бриттом наклонился служитель, чтобы помочь ему выпутаться из сети. Когда Эска встал, отряхивая песок, спаситель уже не смотрел в его сторону - он сидел вполоборота к старику. Его лицо показалось бритту пепельно-серым и осунувшимся, как после тяжелой болезни. Ночью Эска размышлял о своей дальнейшей судьбе. Наверное, теперь его снова продадут. Но кто и зачем купит бывшего гладиатора? Будет очень большим везением, если его не отправят на рудники. Вот если бы тот римлянин его купил... Делать ему больше нечего, сказал себе Эска, безуспешно пытаясь заснуть. Он небось и думать забыл о невезучем гладиаторе, как не думает прохожий о бездомной собаке, которой бросил на ходу недоеденный кусок лепешки. Должно быть, этот парень и сам не догадывается, что подарил ему больше чем жизнь. Откуда ему знать, каково это - понять, что ты не один на свете, вновь испытать давно забытое чувство общности с другим человеческим существом. За одно только это пусть смилуются над ним боги! А на следующий день Беппо сказал: - Хвала богам, Ариманово отродье, избавился я от тебя. Нашелся глупец, который за тебя, пса бешеного, выложил семьсот пятьдесят сестерциев. То-то я посмеюсь, когда ты ему горло перережешь! ... - Значит, это ты, - сказал молодой бритт. - Да, я. Римлянин смотрел как-то растерянно и чуть ли не виновато. Сейчас он не выглядел властным и высокомерным, и на ярком свету было особенно заметно, что он нездоров, причем уже долгое время. Браслет был слишком массивным для узкой длиннопалой руки, скулы и ключицы грозили прорезать кожу. - Почему ты переломил вчера волю толпы? Я не просил пощады! - Наверно, именно поэтому, - скупо улыбнулся центурион. - Вчера я испугался, - признался бритт, и в голосе его против воли прозвучал вызов. Он не хотел и не собирался дерзить человеку, который спас ему жизнь, - так само получилось. Пожалуй, только бешеная гордость помогла Эске пережить эти два года, и отказаться от вызывающей манеры поведения было не так-то просто. - Я понял, - кивнул новый хозяин, словно не заметив дерзкого тона. - Но все-таки ты не попросил пощады. Это достойно уважения. - Ты действительно так думаешь? - очень тихо спросил Эска. - Я в этом уверен, - мягко ответил молодой римлянин, и Эска подумал, что готов умереть за него вот прямо сейчас. - Видишь ли, наши чувства от нас не зависят. Другое дело - поступки. **** Вскоре после отъезда Руфрия Галария Эска отправился в город, чтобы купить новый ошейник для Волчка. Благодаря полной миске и заботливому уходу волчонок рос очень быстро, опережая диких собратьев, и старый на нем уже не сходился. Когда молодой бритт вернулся с покупкой, вид у него был какой-то взъерошенный. - Что-то случилось? - насторожился Марк, как всегда ожидавший его возвращения в атрии. - Всё в порядке, - слишком поспешно возразил бритт. - Смотри, какой ошейник. Вот уж из этого он вырастет не раньше, чем годам к четырем, когда заматереет! И он принялся застегивать тяжелый, украшенный бронзовыми накладками ремень на шее Волчка, который беспокойно вертелся и поскуливал. - Да ты мне зубы не заговаривай, - спокойно отозвался Марк. - Волчок и тот видит, что всё совсем не в порядке, а я не более глуп, чем он! Эска оперся подбородком на сцепленные кисти рук, а локтями - на мозаичный стол, отодвинув недочитанный Марком папирусный свиток, и неохотно признался: - Я встретил возле форума одного человека... из клана моей матери. Он мне приходится... - Эска произнес несколько слов по-кельтски, увидел по лицу Марка, что тот не понял, и махнул рукой: - Вот и я не знаю, как эта степень родства называется на твоем языке. - И что? - римлянин, полулежавший в глубоком кресле, заинтересованно подался вперед. - И ничего. - Эска передернул плечами. - Я удрал, чтобы не попасться ему на глаза. В городе это труднее, чем в лесу, но мне удалось. - Объяснись, - потребовал Марк. - Он бы тоже не обрадовался, увидев меня, - бритт упрямо сжал губы. - Он наверняка решил бы, что я трус. И что лучше бы мне умереть, как умерли мои старшие братья, чем жить опозоренным. - Чушь! - Марк, когда был сердит, выражался энергично и кратко. Эска бледно улыбнулся: - Я знаю, что ты так не думаешь. - Не понимаю, - Марк озадаченно покачал головой, и было видно, что он действительно не понимает. - Он же твой родственник, хоть и дальний. Я думал, у тебя нет родственников. - А их и нет, - такого упрямого и ожесточенного выражения на лице бритта Марк не видел уже давно. Пожалуй, с тех пор, как они чуть не поссорились из-за трибуна Плацида. - Он родич твоей матери, и он старше тебя, - настаивал Марк. - Мне ты рассказал, при каких обстоятельствах попал в плен. Мог и ему объяснить, или у тебя мозоли на языке? - Ты другое дело, - задумчиво отозвался бритт. - Ты не заставлял меня оправдываться. А они... эти... Они не участвовали в восстании, сохранили верность Риму. Потом, когда меня и других уцелевших мужчин продали в рабство, они же могли выкупить нас! Римские власти не стали бы чинить им препятствий, они... вы цените лояльность. Однако они этого не сделали. - Но мы же не знаем почему. - Они презирают нас за то, что мы выжили. Их не было там, и все-таки они уверены, что на нашем месте показали бы себя гораздо лучше! - Угу, - хмыкнул Марк. - Мои знакомые командиры из походного лагеря тоже уверены, что на моем месте и дело сделали бы, и хромыми не остались. Это я такой вот неудалой. Эска встревоженно посмотрел на него. Он видел, каким становилось лицо Марка, когда ветер доносил звук трубы из походного лагеря. - Есть разные представления о храбрости, - спокойно продолжал римлянин. - Не все из них верны. Когда-нибудь ты это поймешь сам.