Коронованный наемник

Сармагат последний раз провел тряпицей по клинку и придирчиво оглядел меч. У него водились весьма прилежные мастера, но свое личное оружие он всегда чистил сам, находя в этом монотонном занятии своеобразную отраду, поскольку оно очень способствовало душевному равновесию и долгим размышлениям. Леголас, против ожидания, не проявлял никаких склонностей к непокорству, хотя вождь предполагал, что сразу после разговора с ним принц потребует свободы или как-то иначе будет выражать недовольство заточением. Но пленник безмятежно проспал до самого утра, а Лурбаг, принесший ему еду, доложил, что тот спокоен, задумчив и даже слегка рассеян. Что ж, Леголасу нужно было восстановить силы и поразмыслить, и это давало Сармагату время, чтобы решить его дальнейшую судьбу. А здесь, право, было над чем подумать… Стук в дверь отвлек орка от этих неспешных мыслей, и на пороге появился один из караульных: - Мой господин… Тут это… вас видеть желают… - пробубнил он с обычной для орка неуклюжестью, и вождь заметил, что часовой не насторожен. Видимо, явился разведчик. Всколыхнулась легкая досада – сейчас Сармагату намного более хотелось тишины, чем пустопорожних докладов. Но после недавних событий не стоило пренебрегать новостями… - Желают – так проси, - спокойно ответил он. Караульный посторонился, пропуская кого-то в зал, и исчез. Сармагат поднял глаза… и в совершенно не свойственной себе манере выронил начищенный клинок, с грохотом грянувшийся о плиты пола. У двери в покрытом комьями снега плаще и подмокших сапогах стояла Тугхаш. - Здравствуй, - мягко проговорила она, и вождь ощутил, как первое изумление вместе со всеми прочими закопошившимися было обрывками мыслей и вопросов исчезает, погребенное лавиной безудержного и неразбавленного счастья. Он вскочил на ноги, рванулся к девушке и сжал ее в объятиях. Он никогда не делал этого при их нечастых встречах, всегда помня о неуместности своих чувств и давно научившись не давать воли порывам, сохраняя маску сдержанного и сурового покровителя. Но, как ни прочна будет любая маска, ее тесемки все равно однажды перетираются от долгого использования. И Сармагат молча стоял, держа Тугхаш в тисках сильных рук, чувствуя запах влажного сукна и розового масла, а в опустевшей голове ровно и звонко билось оглушающее упоение свободой от давно опостылевшей маски. Он смутно заметил, как ее плечи напряглись, и уже знал, что сейчас она мягко и настойчиво вывернется из его объятий, как делала это и прежде в его редкие попытки на миг ощутить тепло и хрупкость ее стана. Но Тугхаш лишь медленно подняла руки и тоже охватила могучий торс орка. Сармагат не знал, сколько они простояли вот так, слившись в молчаливом оцепенении. Время остановилось, и орку вдруг стало безразлично, что творится за пределами этого полутемного и натопленного зала. Все благоразумные мысли, планы и прочий мусор отступили куда-то вдаль. Эта минута была слишком хороша, чтобы случиться наяву, но Сармагат ощущал, что именно сейчас все слишком по-настоящему, чтоб снова оказаться одним из многих ошеломляюще сладких снов, что порой тревожили его, заставляя просыпаться с глухой тянущей тоской и лютой яростью обманутого простака. - Ты вернулась, - бессмысленно, будто в бреду, пробормотал он, опуская голову и касаясь безобразным лицом ее влажных волос, - я едва не убил тебя, Тугхаш-Огонек, но ты все равно вернулась… - Я уже говорила, Сармагат, я все равно всегда вернусь сюда. Мне некуда больше возвращаться, - так же глухо проговорила Камрин куда-то в складки его камзола, в которых с безмятежной усталостью прятала лицо. Нарушенное молчание, казалось, отрезвило ее, и она слегка подалась назад, размыкая руки, но Сармагат лишь крепче прижал ее к себе: - Погоди, не вырывайся… Побудь со мной еще минуту… - прерывисто прошептал он, и Камрин показалось на миг, что он прощается с ней. Она не знала его таким. Рядом с ним ей всегда легко было быть сильной и прямолинейной, потому что Сармагат был неуязвим, как монолитная скала, и она ретиво училась казаться такой же. А сейчас под его вдруг расколовшейся броней самообладания билось что-то горячее и трепетно-живое, о чем она никогда не подозревала прежде, но вдруг поняла, как легко может причинить невыносимую боль этому грозному, несгибаемому орочьему полководцу. Но наступил момент, когда вождь почувствовал, что пора очнуться. Он нехотя выпустил Тугхаш из объятий, согнул пальцы, пряча когти, и бережно провел по ее щеке тыльной стороной руки. - Ты такая бледная. Я прикажу подать завтрак и вино, - неловко проговорил орк, а Камрин улыбнулась, опускаясь в кресло: - Спасибо, - блаженно ответила она, вытягивая ноги к камину. Она внезапно почувствовала себя дома, все тревоги отступили, и ей уже казалось, что все непременно уладится, слишком добр и уютен был сейчас мир, обычно такой вероломный и опасный. Но пока Сармагат отдавал распоряжения, Камрин попыталась взять себя в руки и вернуть трезвость рассудка. Она вовсе не вернулась в свой привычный уголок реальности. У нее есть важнейшее дело. И всего хуже, что у нее нет никакого плана… Только ее твердая вера в то, что Сармагат не такой, как все думают о нем. Что она знает его лучше других и сумеет это доказать. А орк меж тем снова приблизился к ее креслу, невесомо коснулся ее плеча и сел напротив. - Йолаф на свободе, - буднично проговорил он, зная, что она немедленно задаст этот вопрос. Камрин же кивнула: - Я знала, что ты сдержишь слово. Эрсилия ждет его. Только солнца сегодня нет… - Солнце все равно когда-то выйдет, не сегодня, так завтра. Он просто должен быть на месте и оставаться начеку, - задумчиво проговорил Сармагат, а потом вдруг снова встал, - погоди, Тугхаш, мне нужно еще кое-что уладить. Он вернулся через четверть часа, когда Лурбаг уже подавал на стол, и Камрин не стала расспрашивать, что за срочные дела появились у вождя. Она напряженно думала с чего начать разговор. Но Сармагат, только что бездумно глядящий на нее не по-орочьи теплым ласкающим взглядом, вдруг пристально посмотрел в ее лицо: - Что тебя тяготит, Тугхаш? Только не лги. Я всегда чувствую, если ты лукавишь. - Я знаю, - устало вздохнула Камрин, а потом подняла глаза на орка, лихорадочно ища первое слово и ощущая каким-то жгучим внутренним чутьем, что начать нужно прямо сейчас. А орк оперся одной рукой о столешницу: - Ты здесь не просто так, верно? Наивно было бы предполагать, что ты все бросила и вернулась, не повидав брата и не дождавшись исцеления Эрсилии. Ты слишком ими обоими дорожишь. Так что может так спешно привести тебя сюда, если в городе сейчас происходит столько важнейших событий? - Ты всегда и во всем ищешь подвох, - Камрин почувствовала, как все придуманные фразы осыпались куда-то, словно битые черепки со скатерти. Она долго изворачивалась за спиной Сармагата, готовя план похищения свитка, но никогда не умела хитрить, глядя ему в глаза. - Не подвох, - покачал головой Сармагат, - просто причину. Хотя я рад был бы думать, что ты приехала просто потому, что тосковала по мне, - криво усмехнулся вождь, но Камрин видела, как болезненно дернулись его губы, и знала, что орку совсем не смешно. Внутри вдруг против воли забродило что-то едкое и злое: - Я тосковала по тебе, Сармагат, - жестко проговорила она, прямо и бестрепетно глядя ему в глаза, - я тосковала по тебе месяцами, разыгрывая спектакль в Тон-Гарте, выслушивая колкости князя, прикидываясь перед эльфами. Я тосковала по тебе, мечась в кольчуге между постов и передавая записки на клочках, когда мне хотелось просто приехать сюда и знать, что ты меня ждешь. Я тосковала по тебе, пытаясь понять твои замыслы. И когда я лгала, хитрила и плела интриги, чтоб разрушить эти замыслы, я тоже тосковала по тебе. Сармагат тяжело дышал, машинально сжимая подлокотники кресла и оставляя на них царапины, а Камрин продолжала, вдруг забыв обо всем и не умея остановиться, будто скользя с ледяной горы: - Комендант Сарн выставил тебе условия, и ты принял их. Но Сарн не знает тебя так, как я. Я-то знаю, что все его угрозы увезти меня из княжества и навсегда тебя со мной разлучить для тебя не более, чем слова. Как ты говорил? Я должна занять подобающее мне место среди соотечественников? У меня впереди вся жизнь? Вот то-то и оно! Я просто помеха для тебя. И ты ждешь, что кто-то избавит тебя от этой незадачи, ведь ты на свой лад привязан ко мне и сам от меня избавиться не решаешься. Не трусь, вождь! Я все сделаю за тебя. Я сама уйду из твоей жизни. Потому что я могу выпрашивать пощаду, молить о благоразумии, красть ценности и лгать ради спасения, но я никогда не буду выпрашивать любовь, молить о ней, красть ее и ради нее лицемерить. Камрин встала и шагнула к креслу орка: - Отпусти Леголаса, Сармагат! Каких бы обид ни нанесли тебе эльфы, сам принц ни в чем перед тобой не виноват. Не мсти лучшим за худших! Ты и так сполна отомстил, заставив его пережить эти месяцы, ввергнув княжество в хаос и страх и убив то, чем эльфы дорожат более всего прочего – их сплоченность и веру в свою исключительность. Отпусти Леголаса, и клянусь, я сама принесу тебе назад свиток, верну тебе все, что получила от тебя, и навсегда уйду, ни разу не оглянувшись. И тебе даже не в чем будет себя упрекнуть. Я, интриганка, лгунья и убийца, первой любовью которой был орочий вождь, никогда и нигде не пропаду, уж не тревожься! Она замерла перед ним, выпрямившись, словно готовая отразить удар. На бледном лице лихорадочно горели сухие глаза. Но Сармагат лишь медленно поднялся из кресла. - Ты права, Тугхаш, - негромко проговорил он, а грубое сукно камзола вздрагивало на груди в такт ударам сердца, - ты права во всем. Лишь в одном ты ошибаешься. Тебе никогда не нужно было выпрашивать моей любви. Этот монстр сам родился во мне. И я боялся его, я пытался его убить, отдаляясь от тебя. Но и вдали от тебя он не умирал от голода. Он просто начинал пожирать меня самого. Он умрет только вместе со мной. Но я не позволю ему сначала уничтожить тебя. - Почему ты называешь это монстром?! – лицо Камрин вспыхнуло, - любовь – не чудовище и не болезнь! Не опухоль, не язва! Ты всегда считал меня малолетней глупышкой, впрочем, не ты один, но я всегда видела те минуты, когда ты на миг давал волю этому «монстру» и переставал сопротивляться! Я знаю, как сияют твои глаза, как разглаживается лицо, словно какая-то старая рана вдруг перестает ныть! Дело не во мне, Сармагат, не в чувствах и не в монстрах! Просто ты привык жить ради своей бесценной мести. Ты опасаешься, что другое стремление отвлечет тебя от этой игры, что она потеряет смысл и интерес! - Да!!! – рявкнул в ответ Сармагат, приходя в бешенство, - и это едва не случилось!!! Каждому – свое! Ты еще почти дитя! Я же проклятый мстительный ублюдок, я точно знал, для чего живу! А неоперившаяся девица в рваном блио ворвалась в мою жизнь и разом разрушила к балрогам все, в чем я был уверен столько лет! И посмотри, что я сделал с тобой, безумная!!! Ты уже ничего не боишься, не знаешь ни смущения, ни обычных девичьих уловок! Ты бесстрашна, прямолинейна и искренна, как бывают лишь те, кто готов умереть каждый миг, и потому у них нет времени на условности и опасения! Но так нельзя, Тугхаш! Орк рванулся к девушке и схватил за локти: - Я тот, кто я есть. Моя жизнь дважды полностью изменилась. В первый раз я принял перемены и стал тем, кем стал, потому что мои новые цели отвечали моей сути. Но во второй раз я не могу это пройти. Он выпустил руки Камрин и отвернулся, вцепляясь себе в волосы. Потом снова резко обернулся: - Мы сегодня честны друг с другом, как никогда. Что ж, хорошо, значит, пришел день сказать все, о чем мы оба молчали. Я люблю тебя, Тугхаш. И я никогда не знал никакого чувства такой силы. Ни ненависть, ни ярость, ни жажда мести никогда так не сжигали меня, как эта морготова любовь. И если эти трое в моих руках способны на бесчисленные злодеяния, то подумай, во что способна обратиться любовь, когда живет в таком, как я. Я растопчу тебя, как растоптал других, кто был важен мне. А потом снова буду мстить всем и вся за эту потерю, в которой сам буду виноват!!! Он стоял прямо перед ней, подавшись вперед, ожидая пощечины или ответного выпада. Но Камрин вдруг выдохнула, словно кипевшие в ней страсти разом угасли. Отвернулась к столу, налила себе вина: - Мы отвлеклись, Сармагат, - проговорила она сухо и бесцветно, и орк увидел, как ее прямые плечи согнулись, будто принимая невидимое бремя, - мы говорили не об этом. Не трать слова, я ведь сказала, что не выпрашиваю любви. Каждому – свое. Отпусти Леголаса. Орк тоже взял кубок, молча покачал в руках, с бесполезным вниманием глядя, как темные потеки вина скатываются по стенкам: - Я могу отпустить его, Тугхаш, - так же ровно ответил он, словно не рычал минуту назад, полыхая яростью, - но это бесмысленно. - Почему? – подняла голову Камрин, а вождь коротко взглянул ей в глаза: - Вылечить Леголаса уже нельзя. *** - Куда, балрог бы его подрал, опять делся Сарн? – Элемир вопрошал это уже четвертый раз, и Эртуил потерял терпение: - Брат, сядь и замолкни, или я привяжу тебя к стулу и засуну в рот перчатку, - устало предупредил он. Элемир возмущенно воззрился на десятника: - Тебе, похоже, и вовсе наплевать на командира, - с нажимом начал он, но Эртуил поднял ладони: - Мне не наплевать, дурья голова, что ты сразу кулаки-то сжал? Но мы не можем сейчас просто сунуться в тюремные подземелья. Если бы Сарну была нужна помощь – он бы дал нам знать, он же не в тылу врага. Сами же мы можем что-то по незнанию испортить. Так что погоди бушевать и давай подождем. Элемир со злостью ударил в стену кулаком, но, невзирая на неуемный нрав, здравым смыслом обделен он не был и правоту Эртуила вполне сознавал. Вероятно вскоре он снова принялся бы за свое, но в этот миг в дверь постучали. Эртуил отворил, замер на миг, а потом молча отступил в сторону. На пороге стояли семнадцать отступников во главе с Вериамом. Впустив недавних дезертиров в караулку, Эртуил инстинктивно встал меж ними и Элемиром, ожидая, что тот, и так взвинченный долгим ожиданием вестей от Сарна, чего доброго немедленно уцепится за шанс отвести душу на дезертирах. Но десятник молча стоял, сжав челюсти и хмуро глядя на соплеменников. Те так же молча выстроились у двери, словно пригвожденные к месту ледяным взглядом синих глаз. А Элемир отрезал: - Сарн где-то по делам комендантским шатается, обождите. Но Вериам шагнул вперед: - С Сарном мы виделись в рыцарском штабе, и с ним уже все обговорено. Мы с вами пришли потолковать. - Чего со мной лясы точить-то? – Элемир отвернулся к окну, - я о вас и так все знаю. Вернулись – значит, вернулись. Службу знаете. А мое мнение – это мое дело. Вериам помолчал, потом поглядел на Эртуила, но тот скрестил руки на груди и спокойно выдержал взгляд. Вериам же вынул из-за пазухи клочок пергамента: - Элемир. У нас письмо для тебя. Эпистолу от коменданта уж изволь прочесть. Десятник обернулся и с непроницаемым видом взял протянутое послание. На обрывке было спешно набросано: «Элемир, репейная душа, читай вдумчиво и погоди орать. Наши олухи вернулись в Тон-Гарт не просто по нахальству. Они пришли в штаб к Леголасу и по всей форме испросили у него прощения за дезертирство, принеся повторную присягу. Принц простил, хотя ему всяко солонее нашего. Сам теперь посуди, кто мы-то такие, чтоб не простить? Все оступаются, брат. Только оступиться легко, а вот признать это и повиниться трудно. Ты сам морготов гордец, не можешь не понять. Нам туго пришлось в этой дыре. Мы не можем снова завести в отряде свару сейчас, когда у нас есть, наконец, шанс убраться отсюда. Ты эльф, брат. Не забывай этого. А эльфы умеют ставить преданность выше гордыни. Я надеюсь на тебя. Сарн.» Лихолесец опустил письмо, глубоко вздохнул, унимая все еще не перекипевшую злость, а потом повернулся к Вериаму. - Кучка идиотов, - отрубил он, - мы тревожились о вас. Сарн пишет, что Леголас снова привел вас к присяге. Тем лучше. Раз мы снова соратники, значит на ближайшем же турнире после возвращения из этого мерзкого княжества я лично отделаю вас всех по очереди за милую душу. Еще пожалеете, что вовремя не утопли. Губы Вериама дрогнули сдерживаемой улыбкой, и он протянул Элемиру руку. Тот скривился, но затем крепко ее пожал: - Уйдите с глаз, - уже без прежнего ожесточения проворчал десятник, - скоро ужинать будем. *** Уже совсем стемнело, когда эльфы, опасаясь, что между ополченцами и рыцарями не исключено сведение счетов, разбились на десятки и отправились на обход города. Но против ожидаемого, беспорядков не приключилось. Небольшие группки горожан, рыцарей и селян, хотя особняком виднелись там и сям, ссор не затевали, лишь о чем-то переговаривались, не повышая голосов. Из многих домов доносились отзвуки радостных голосов – у дезертиров в Тон-Гарте хватало родни, и несмотря на все потрясения, их возвращению от души обрадовались. - Чего это они секретничают? – подозрительно вопросил куда-то в пространство Элемир, - кабы дрались, так тут все ясно было бы. А шепотки по углам – всегда не к добру. - Остомелькорело мне в их затеях разбираться, домой хочу – хоть волком вой, - сварливо проворчал в ответ Нармо, недавно сменившийся с караула, а потому уставший и порядком раздраженный. Но разбираться пока было не в чем, и лихолесцы уже возвращались в казармы и на посты, когда на подступах ко дворцу им предстало своеобразное зрелище. На площади, где еще днем состоялся суд, шестеро человек истово стучали топорами. Вокруг толпилось еще около двадцати мужчин, оживленно что-то обсуждавших и мигом умолкших при появлении эльфийского отряда. Эртуил направился к рабочим: - Любезные, а что за шум на ночь глядя? - Ну как же, дивный, - раздался откуда-то слева голос плотника Осберта, - виселицу мастерим, Йолафа казнить, вишь, затеяли. Этот спокойный и деловитый тон покоробил эльфа, но он не успел ничего сказать. Осберт вышел из-за телеги с бревнами, обтер ветошью руки и подошел к лихолесцу, хмуря косматые брови: - Добро, что вы пожаловали, дивные. Разговор есть. Остальные эльфы уже заметили, что происходит что-то ускользнувшее от их сведения, и собрались вокруг Осберта, к которому тут же подтянулись прочие стоящие на площади ирин-таурцы. - Мы тут потолковали промеж собой, - начал плотник без предисловий, - негоже это, что князь удумал. Ну, его-то резон понятен, только нам от его резону прока нет. Сам князь, Эру меня прости, как бы ни пыжился, а уже не правитель, так, титул один. Вы скоро восвояси подадитесь, а нам тут новая междоусобица не нужна, нахлебались и так по самый воротник. Но князь, похоже, из ума выживать начал. Нельзя Йолафа казнить. Кроме него никто гарнизон в узде держать не сумеет. А только его вздернут – рыцари снова выйдут из повиновения, и тут уж помилуй нас Валар. В чем он прав был, в чем виноват – не о том сейчас речь. Никто его в городе преступником не считает, окромя тех, кто на чем сидит – тем и думает. А посему вот что, дивные. На рассвете казнь. Приведут арестанта – а мы бучу поднимем и потребуем помилования и восстановления в чине. Уже все сговорено, мы и с рыцарями сразу после присяги пошептались, они поддержат. Ну, а ежели заупрямится князь… - тут Осберт снял шапку и поворошил волосы, будто раздумывая, говорить ли следующую фразу, - на этот случай… виселица-то все одно готова. А уж кому на ней висеть – это и обсудить можно. Но вы, дивные, тут сторона не заинтересованная. Потому вас мы просто хотим попросить не мешаться и дать нам все уладить. - Вот оно что, переворот затеяли, - Элемир поправил колчанный ремень, - ну, тут на меня запросто можете рассчитывать, я этакое веселье не пропущу. Нармо независимо пожал плечами: - Старый смор… эээ… в смысле, правитель действительно повел себя неразумно. Я считаю, Осберт прав. Эртуил нахмурился: - Вам решать. Соваться зря не станем, но если начнется свалка – поможем. - Спасибо, дивные, - кивнул Осберт, а прочие тон-гартцы одобрительно зашумели. …Возвращаясь в замок, эльфы ясно ощущали, что город замер в ожидании рассвета и событий, что он принесет… *** Глухая ночь рвалась в окно холодом и сухим зябким ветром, и сколько бы Иниваэль ни запирал ставни, ему все время казалось, что сейчас чернильный мрак просочится сквозь щели меж досок и заполонит комнату, топя его самого в бездне вязкого и удушающего страха. День канул, словно скатившаяся по ладони капля воды, и князь, еще час назад полыхавший ненавистью к Йолафу и негодованием на дезертиров, как ни в чем ни бывало явившихся к преданному ими сюзерену, вдруг ощутил, что именно породило в нем эту черную злобу, почти лишившую его всякой рассудительности и вызывавшую лишь неодолимое желание кого-то за что-то покарать. Сармагат так и не прислал вестей… Но ведь все было так, как требовал вождь. Тон-Гарт устоял, обороняемый эльфами, и двадцать мешков с кристаллами ждали завтрашнего утра. Быть может, он ждет, чтобы лихолесцы покинули княжество? Но Эру, они не уйдут, не найдя своего командира… А у Эрсилии все меньше времени… Иниваэль рухнул в кресло, прижимая ладонь к груди уже ставшим привычным жестом. Страшно… Эру, как страшно, как пусто, тоскливо и злобно на душе, и как отчаянно хочется обрушиться на кого-то, кого-то терзать, мстя за муки дочери, кого-то наказывать, уже не разбирая, виноват ли он в несчастьях княжеской семьи… Выплескивать перестоявшую боль, словно гнилую кровь из вскрывшегося нарыва. Князь часто задышал, сминая на груди отделку кафтана, будто пытаясь сжать в кулаке опять тяжко и больно затрепыхавшееся сердце… и вдруг вздрогнул. Прямо у кресла стояла знакомая фигура в голубом блио, ласковые глаза смотрели ему в лицо с нежностью и легким укором. Иниваэль почувствовал, как его бьет мелкая дрожь, а голову затапливает жаркая волна: - Хельга… - выдохнул он, бледнея, - Хельга, любимая… Это ты… Княгиня бесшумно опустилась на подлокотник его кресла, как делала каждый вечер за все годы их брака. - Ты совсем сдал, Вейль, ты снова истязаешь себя государственными делами, не щадя сил, а ведь твои вассалы знают свое дело, - с привычной ему мягкой озабоченностью проговорила она, проводя рукой по седым волосам князя, и правитель ощутил, что кольцо боли в груди разомкнулось, словно он очнулся от долгого, страшного сна, не отпускавшего его и не позволявшего проснуться. - Хельга… - повторил он, хватая теплую руку, прижимая к губам, а по щекам заструились слезы. - Эру помилуй, ну что ты, родной, - зашептала княгиня, обнимая его, и ее платье так знакомо пахло какими-то цветами, названия которых он никогда не умел запомнить, - я должна была раньше прийти, прости меня, Вейль, милый. Я невовремя покинула тебя, когда тебе так нужна была моя помощь… Я всегда была эгоистичным ребенком… - Не говори так, - задыхаясь, бормотал князь, - не говори… Я так истосковался по тебе. Я столько натворил за это время… Я думал, ты отвернешься от меня и никогда больше не придешь… Хельга… Я не уберег нашу дочь… Я так старался, но я не сумел… А княгиня слегка отстранилась, охватывая ладонями его лицо и пристально глядя в глаза: - Ты сумел ее уберечь, - неожиданно жестко произнесла она, - ты князь, и тебе лучше знать, как распоряжаться чужими судьбами. Ты стремился уберечь ее от Йолафа. Ты сумел это сделать три года назад, и Эрсилия расплатилась за твой успех. Но Йолаф опять встал на твоем пути. Защити ее снова, Вейль. Ведь на сей раз платить уже не ей. Мне отрадно подумать, как горда будет наша девочка, всю жизнь лелея память о том, что ее отец монетами ссыпал тысячи жизней в кошель на оплату ее счастья! Девочки любят дорогие побрякушки, верно, Вейль? - Неправда, все не так… - князь захлебнулся словами, - почему ты так говоришь? - он схватил жену за руку, а Хельга улыбнулась незнакомой и горькой улыбкой. А потом занесла над Иниваэлем вторую руку, в которой блеснул неведомо откуда взявшийся кинжал, и с размаху всадила правителю в грудь. *** Сарн давно так крепко не спал. Право, он никогда не догадывался, что по-настоящему выспаться можно только в тюрьме. Его не тревожили ни сны, ни какие-то недодуманные мысли или неоконченные дела. И потому его вдвойне взбесило, когда чья-то рука жестко потрясла его за плечо. - Какого Моргота… - пробормотал он, еще не совсем отойдя ото сна, оборачиваясь, и тут же наткнулся на ошеломленный взгляд часового, молодого деревенского парня из его прежнего форта. - Милорд комендант? – растерянно обронил тот, - а где же… арестант-то где? - А это не твое дело, - раздраженно отрезал Сарн, приподнимаясь и садясь, - мне виднее, где ему быть. Парнишка слегка испуганно кивнул, а потом вскочил и вытянулся: - Мой комендант, милорд князь срочно требует арестованного дезертира Йолафа к себе в опочивальню. - За каким балрогом? – нахмурился Сарн. - Не могу знать, - отчеканил часовой, - но караульный передал, что велели зело поспешать. - Ну, раз велели… - лихолесец поднялся с соломы, потянулся, отряхнул камзол, - оставайся тут. Парнишка озадаченно переступил с ноги на ногу, а потом сдвинул брови: - Милорд, велено под конвоем… Но то Йолафа… А вас-то… Мой комендант, не моего ума дело – это верно, а только меня за арестантом послали – с меня и спросят. Сарн усмехнулся: - Я и без конвоя дорогу найду, не печалься. Ну, а будут спрашивать, куда арестанта дел – скажи, дескать, вести осужденного в княжеские покои – не по твоему чину ответственность. Лично пленного коменданту передал и больше ничего не знаешь. - Слушаюсь, - часовой поклонился, а Сарн зашагал к лестнице, оставив незадачливого парня в совершенном недоумении, которое, впрочем, легко успокаивается в солдатской душе нехитрым заклинанием «командиру видней». …У княжеской опочивальни стояли двое караульных, но они не удивились появлению коменданта, лишь козырнули и пропустили его в покои Иниваэля, обменявшись быстрыми тревожными взглядами. Сарн приметил этот короткий молчаливый обмен, остановился на пороге: - Что тут стряслось? Один из солдат отчеканил: - Не ведаем, мой комендант. Князь кликнул и велел сию минуту вести арестанта. Сарн нахмурился. Едва ли Иниваэль вдруг вознамерился лично обезглавить Йолафа на собственном ковре, хотя князь был совершенно непредсказуем все последние месяцы. Но рассудив, что один на один слабый здоровьем правитель все равно эльфийского кавалериста не одолеет, лихолесец кивнул часовым: - Не впускайте никого. Один пусть будет начеку, второй – за подмогой, шесть мечей, непременно два рыцаря, два ополченца и два эльфа. Я кликну, если будет нужда. Сарн не мог точно сказать, зачем ему такой разношерстный отряд, но что-то подсказывало ему, что этот неожиданный ночной визит несет недобрые вести, и что при любом повороте дела ему лучше заручиться присутствием представителей всех собравшихся в городе военных сословий, дабы никто не смог потом представить события однобоко. Взявшись за кольцо резной двери, лихолесец невольно ощутил, как забилось сердце, но он хладнокровно постучал и толкнул створку. Внутри было почти темно, только камин неяркими сполохами рассеивал мрак. И из этой жаркой полутьмы доносился лишь запах можжевеловых поленьев и звуки хриплого дыхания. - Йолаф… - услышал эльф и едва узнал этот голос. В нем не было ни утренней ожесточенности, ни всегдашней усталой желчности. Это был прерывистый испуганный зов чем-то до глубины души потрясенного человека. Сарна охватило гадкое чувство, словно он тайком пытался подглядывать в замочную скважину, но он подавил его. Йолафа здесь нет, и дело его намного важнее причуд старого деспота. А голос снова разорвал тишину: - Эй… конвой… пропустите… Йолаф, подойди… один… Сарн сжал зубы. Что за идиотская ситуация… Но делать было нечего, нужно было показаться правителю на глаза, а уже на месте можно решить, как выйти из положения. Бесшумно двинувшись вперед, Сарн выступил из тени портьер у входа. Князь полулежал в кресле, желтовато-бледное лицо было покрыто испариной, до синевы бледные губы шевелились, словно шепча молитву, под глазами темнели лиловые круги. Ощутив чье-то присутствие, он медленно разомкнул веки, и запавшие глаза остановились на Сарне. - Йолаф, - прошептал он, - подойди ближе… трудно говорить… Эльф почувствовал, как у него самого на лбу выступает холодный пот. Князь принял его за мятежного рыцаря из-за высокого роста и дремучей гривы черных волос, но похоже, сейчас не до придворных тайн. Он видел много смертей и сейчас инстинктивно ощутил, что князь очень плох. Ему же, иноземному наемнику, было совсем неуместно оказаться единственным свидетелем смерти ирин-таурского правителя… - Ваша светлость, - твердо проговорил он, - вы больны, я позову лекаря. А потом выслушаю все, что вам угодно мне сказать. - Нет… - прошелестел Иниваэль, поднимая в запрещающем жесте руку, но она тут же упала на подлокотник, - мне нужен не лекарь… Мне нужно несколько минут… Их может не быть, Йолаф, а потому… не трать время. Подойди, я должен… сказать… И Сарн отбросил сомнения. Он торопливо подошел к креслу и опустился на колени, ловя каждое слово князя. А тот прерывисто заговорил, тяжело, надсадно дыша и неловко держась рукой за грудь, словно зажимая открытую рану: - Йолаф… Сармагат все эти месяцы шантажировал меня… Он поставил… условие, что даст Эрсилии исце… исцеление, если я дам эльфам двадцать мешков… Бервировых кристаллов. Кристаллы… Йолаф, они очень опасны… Луна их оживляет… И они убивают орков… А солнце… оно еще хуже… благословенный Анор… не всем… счастие… Я недавно понял это, я забрал свиток Бервира… из хранилища… и долго думал, как… Йолаф, на солнце кристаллы раз… разрушаются… И никто не знает, что вода… отравлена… Люди… варги… Ну а эльфы… они становятся орками… Иниваэль задышал чаще и вдруг, словно на миг воспрянув силами, приподнялся в кресле, до онемения сжав пальцами руку Сарна: - Не позволь этого, Йолаф! Я едва не позволил, горе мне, слабой душонке, но ты не допусти!!! – бледное лицо правителя подергивалось, багровые пятна разлились по восковым щекам и лбу. – Если кристаллы попадут в реки и колодцы Лихолесья, то скоро все королевство эльфов станет беспросветной вотчиной орков. Сармагат умен... очень… Никакой войны, просто изящный тактический ход. Эльфы сами принесут беду на свою землю, своими руками впустят врага! Среди эльфов начнется междоусобица, а потом… Эру помилуй, никто не знает, чем это кончится. Князь упал назад, тяжело и гулко кашляя, корчась в кресле и прижимая руку к груди так, что побелели пальцы. - Писаря… - прохрипел он. Потрясенный Сарн секунду все так же безмолвно стоял на коленях, а потом вскочил и рванулся к двери: - Эй!!! Писаря сюда!!! И найдите целителей!!! Ему показалось, что прошла вечность, пока солдаты под руки привели насмерть перепуганного толстяка-писаря в ночной сорочке и пледе. Сарн ждал, машинально растирая ледяные руки князя, словно стараясь не дать тому впасть в беспамятство. Писарь начал зажигать канделябр, а Иниваэль непослушными руками прикрыл лицо: - Уберите огонь… больно. И писарь послушно отошел с единственной свечой к окну. Прибежал придворный врач, но князь отмахнулся от него, невидяще глядя куда-то в пространство: - Нет времени, - снова хрипло отрезал он. Но вот перо окунулось в чернильницу, и писарь замер в ожидании распоряжений. Иниваэль прошептал: - Оставьте солдат и лекаря в свидетели. Я, князь Иниваэль, сын Беленуса, дарую рыцарю Йолафу, сыну Акселя, полное помилование, снимаю с него все предъявленные ему ранее обвинения и возвожу в чин коменданта Тон-Гарта. Находясь на смертном одре, я последней своею волей завещаю ему сохранить в княжестве мир и не допустить известной ему страшной беды, что нависла над королевством эльфов, именуемом Лихолесьем. Если же моя законная наследница, княжна Эрсилия, дочь Хельги, не сможет возглавить княжество после моей кончины, да будет избран новый правитель собранием совета города и сельских старшин. Обессилев, князь несколько секунд ловил губами воздух: - Приготовьте печать, - пробормотал он, - подайте грамоту… я подпишу. Дрожащий писарь, путаясь в пледе, подал Иниваэлю пергамент, и тот нетвердой рукой поставил подпись. В этот миг в опочивальню ворвался кое-как одетый Тавор, за которым часовые бегали в казармы. Он бросился к князю, торопливо растирая ладони, зашептал заговор, тихо и настойчиво убирая руку князя с его груди и кладя свою. Теперь Иниваэль не сопротивлялся. Он недвижно лежал в кресле, вдыхая воздух короткими свистящими рывками. Но несколько секунд спустя Тавор прервал заговор и отвел ладонь, хмуро поднимая глаза на Сарна: - Уже поздно, брат. Сердце совсем изношено. С князем случилось подряд два удара. Для него это слишком. Сарн молчал, неотрывно глядя на Иниваэля. Пот поблескивал в глубоких морщинах на лбу умирающего князя, холеные белые руки бессильно лежали на темном узорном сафьяне кресла, на шее мелко бился какой-то нерв. Как он презирал этого ничтожного человека! С каким пренебрежением привык относиться к нему за эти месяцы… А сейчас отчего-то все это отступило куда-то прочь, и эльф видел лишь бесконечно несчастного, растоптанного, раздавленного горем старика, чье лицо вдруг обрело выражение странного спокойствия, словно обладатель его был напоследок чем-то утешен или кем-то прощен. Рваные вдохи все так же короткими толчками вздымали кафтан на княжеской груди. Их ритм был все реже, и наконец пришел миг, когда Иниваэль снова открыл глаза. Медленно перевел тускнеющий взгляд на Сарна. Ладонь на подлокотнике шевельнулась и поползла к эльфу, накрыла его руку. - Прости меня… - прошептал князь. Его пальцы судорожно дрогнули, и голова безвольно откачнулась на спинку кресла. Правитель Ирин-Таура был мертв.