Первые несмелые капли дождя начинают барабанить по подоконнику. Я переворачиваюсь на другой бок, чтобы увидеть, как серые тучи затягивают небо. Исчезают следы ясного утра, а на смену ему приходит темное небо и сильный дождь.
Бросив мимолетный взгляд на часы, я зажмуриваюсь. Через несколько минут придет Эффи, чтобы разбудить меня. Но этой ночью я не засыпала ни на минуту. На щеках застыли липкие соленые следы от слез. Глаза щиплет. Я тру их пальцами, пытаясь смахнуть мелкие частички соли, прилипшие к ресницам.
Через минуту я слышу тихий стук. Дверь со скрипом приоткрывается, и на пороге появляется Эффи. Я еще не привыкла к ее новому внешнему виду. Вьющиеся светлые волосы до плеч, неяркий макияж. Под слоями Капитолийской раскраски и бесчисленного множества разнообразных париков, как оказалось, скрывалась привлекательная женщина лет тридцати с доброй улыбкой.
Я не узнала Эффи, когда вчера мы с Хеймитчем отправились на вокзал, чтобы встретить ее. Я не хотела никуда идти, но старый ментор почти силой заставил меня встать с постели.
На платформе к нам подошла симпатичная светловолосая женщина и неожиданно заключила меня в объятия. Лишь когда она прошептала несколько слов, открывающих новую кровоточащую рану в моем сердце, я узнала в ней нашу Эффи.
- Китнисс, дорогая, - тихо произносит Тринкет. – Пора.
Я продолжаю лежать без движения.
- Китнисс…
- Я не могу.
Удивляюсь тому, как звучит мой голос. Тихий, хриплый, словно чужой. Хотя в этом нет ничего удивительного - я не произносила ни слова с того самого дня, когда моя жизнь оборвалась. Не в буквальном смысле, но она действительно закончилась.
Эффи бесшумно проходит в комнату и присаживается на край моей постели.
- Люди уже начинают собираться, - произносит она, глядя в окно.
Несколько минут мы молчим. Я слушаю свое тихое дыхание. Кажется, будто воздух стал тяжелее, пропитался горечью.
- Ты не проводишь его, - голос Эффи дрожит. Она еле сдерживается, чтобы не заплакать.
Я никогда раньше не задумывалась, что в Эффи есть это - любовь, сострадание.
- Не повезло с погодой, - хриплю я, медленно приподнимаясь с кровати и продолжая смотреть в окно.
Эффи издает тихий всхлип и быстро вскакивает на ноги. Я слушаю, как цокают по полу ее каблуки, когда она быстро перемещается по комнате, готовя мне одежду.
- Здесь Вения, Флавий и Октавия, - говорит она, вешая мое платье на спинку стула. – Я могу позвать их, если хочешь.
Я отрицательно покачиваю головой.
- Ну хорошо, - Эффи подходит к двери. – Мы с Хеймитчем будем ждать тебя внизу.
Когда за женщиной закрывается дверь, я еще несколько минут стою, глядя на капли, стекающие по оконному стеклу. Сквозь плотную пелену дождя можно видеть лишь очертания людей, толпящихся у соседнего дома. Кажется, еще никогда в деревне победителей не было так много народу.
Я заставляю себя пойти в ванную, чтобы принять душ. Теплые струи воды не приводят в чувство. Сердце сдавливает болезненная пустота. По телу пробегает волна мурашек. Хочется сжаться в комочек и забиться в угол ванной, где меня никто не найдет, где никто не увидит мое состояние.
Вытираю кожу полотенцем, разглядывая еще розовые шрамы, уродующие тело. Особо тщательно, практически до боли тру их мягкой махровой тканью. Но шрамы не исчезнут. Как и боль.
Я заплетаю влажные волосы в косу. Медленно ступая босыми ногами по холодному полу, возвращаюсь в комнату. Мои пальцы несмело касаются мягкого трикотажа. Одна из работ Цинны. Он сшил это платье для повседневной носки. Вряд ли он подозревал, что оно может понадобиться для такого случая. Но цвет оказался подходящим.
Мягкая ткань приятно обволакивает тело, не стесняя движений. Удобная длина по колено, воротник под горло и длинные рукава, скрывающие основания запястий. Я застегиваю молнию на замшевых сапогах на небольшом каблуке, заставляющем осанку стать прямее.
Бросаю взгляд на большое зеркало до пола, висящее на стене за шкафом. Повинуясь внезапному порыву, я подхожу к нему и резко срываю плотную ткань с гладкой поверхности, со злостью отбрасывая ее в угол.
Позавчера пришла Сальная Сэй и завесила все зеркала в доме. Смахивая подступавшие слезы, она что-то бубнила себе под нос о порядках в таких случаях. А я, как всегда, ничего не ответила. Снова отказалась от завтрака и заперлась в своей комнате.
Я хорошо помню завешенные зеркала в нашем старом доме. Тогда умер отец.
Впервые за несколько дней я вижу себя со стороны. Исхудавшая фигура, выпирающие кости. Под потухшими глазами залегли глубокие тени. Возможно, стоило бы позвать свою команду подготовки, но сейчас мне это не нужно. Я не хочу выглядеть, словно девушка, только что сошедшая с глянцевой обложки Капитолийского журнала. Я не хочу больше пускать людям пыль в глаза и снова притворяться.
Пусть все видят меня настоящую. Девушку, которая потеряла всех, кого любила. Жалкую Сойку-Пересмешницу, сгоревшую в собственном огне.
Когда я спускаюсь по лестнице в гостиную, Хеймитч быстро поднимается с кресла и, подойдя ко мне, заключает в крепкие объятия. Я на мгновение прячу лицо на его груди, сжимая пальцами лацканы пиджака. Почти отцовские объятия на несколько секунд заставляют почувствовать себя не одинокой. Но когда я, отстранившись от ментора, перевожу взгляд на Эффи, которая пытается незаметно смахнуть слезу на своей щеке, это ощущение пропадает. Кажется, будто боль с новой силой обрушивается на меня, словно кто-то вручил мне камень потяжелее, и теперь он тянет меня на дно.
Никто не произносит ни слова. В доме стоит звенящая тишина, нарушаемая лишь каплями дождя, барабанящими по подоконнику.
- Пора, - произносит Эффи, бросая взгляд на часы.
Эти слова заставляют мое сердце уйти в пятки. Я не готова. Мне страшно.
Хеймитч открывает дверь, и я застываю на пороге. Перед взором возникают сотни зонтиков, под которыми едва различимые из-за дождя фигуры трясутся от холода.
Сегодня небо плачет вместе с нами.
Из-за ливня было решено перенести прощание в дом. И теперь все эти люди толпятся у его крыльца, чтобы в последний раз увидеть хозяина.
Все разговоры, еле слышные сквозь шелест дождя, смолкают, когда Хеймитч, придерживая зонт, ведет меня за руку к соседнему дому. Кто-то касается моего плеча. Я не оборачиваюсь.
Мы первыми заходим в дом. Здесь до сих пор сохранился едва различимый запах выпечки. Мои руки трясутся. Каждый шаг на пути к гостиной дается все тяжелее. Цокот моих каблуков отдаётся стуком в висках.
Я испуганно цепляюсь за руку Хеймитча, когда, переступая порог, оказываюсь в почти пустой гостиной. Вчера, перед прибытием Капитолийского поезда, всю мебель перенесли в другие комнаты, чтобы освободить место. Теперь здесь все иначе. Окна не открыты нараспашку, как любил хозяин. Пламя зажжённых свечей, стоящих на маленьком столике, отбрасывает причудливые тени на стены, выкрашенные в бежевый цвет.
В центре гостиной, на покрытом бархатом столе, утопая в окружении белых шапок гортензий, лакированной поверхностью поблескивает гроб из красного дерева с золотыми ручками.
В глазах начинает темнеть, когда я, слегка пошатываясь, подхожу к гробу и провожу ладонью по холодной крышке. Молча киваю Хеймитчу, зажмуривая глаза. Страх сковывает меня, но назад пути нет. Я должна быть с ним в этот день.
Потревоженный поток воздуха касается моей кожи. Заставляю себя открыть глаза.
Ровно до этого момента я с трудом сдерживалась, чтобы не сбежать. Сейчас же я, не в силах сдвинуться с места, с болезненным замиранием сердца поднимаю глаза.
Белоснежный костюм по цвету почти сливается с шелковой обшивкой. Изящные руки, которые всегда так умело обращались с тестом и красками, покоятся на животе. Впервые за долгое время его лицо выглядит таким расслабленным, умиротворенным. В какой-то миг даже кажется, будто он улыбается. Но светлые ресницы больше не вздрогнут, а опущенные веки навсегда скроют голубые глаза, которые когда-то светились добротой и любовью.
Несмело подняв руку, я касаюсь его лица, проводя пальцами по линии скул. Мертвую бледность умело скрыли в Капитолии, подготавливая тело к похоронам. Но холод прежде теплой, иногда почти горячей кожи обжигает мои пальцы.
- Оставьте нас на минуту, - шепчу я.
Эффи бросает взгляд на часы. Она все еще не отвыкла от своей чрезмерной дисциплинированности. Хеймитч молча кивает и, взяв её под руку, выводит в коридор.
Я подхожу вплотную к гробу и наклоняюсь ближе, касаясь пальцами мягких светлых волос.
- Пит, - я на мгновение прикрываю глаза. По щеке скатывается горячая слеза. – Может быть, ты все еще можешь услышать меня... Когда тебя вернули из Капитолия, - запинаюсь. – Я должна была помочь тебе. Но я просто бросила тебя, оставив одного. Прости…
Я глубоко вдыхаю ртом воздух, пытаясь сохранить самообладание. Наклоняюсь ближе к лицу Пита. Перед глазами начинает все плыть.
- Я люблю тебя, - шепчу я и в последний раз целую его холодные губы. Но он уже не ответит мне взаимным поцелуем, не обнимет и не скажет, что тоже любит.
Его больше нет. Пит умер.
Я стою рядом с гробом, когда люди по очереди подходят, чтобы попрощаться. Моя ладонь все еще лежит на его холодных руках. Я физически не могу отпустить его.
Бесконечный поток людей. Многие любили Пита. Сегодня здесь весь Дистрикт. Кто-то даже приехал из Капитолия. Я не вижу лиц. Они сливаются в одно единое пятно. Не замечаю даже присутствия друзей: Энни, Джоанны и моей команды подготовки.
Каждый, кто подходит к гробу, пытается сказать несколько слов, но я ничего не слышу, лишь продолжаю держать Пита за руку и неотрывно смотреть на его лицо.
Кажется, это длится вечность. Я уже готова упасть от слабости в обморок, когда ко мне подходит Хеймитч.
- Китнисс, - он кладет руку на моё плечо. – Пора на кладбище.
Волна паники накрывает меня с головой. Этот момент настал. Момент, когда придется отпустить.
- Нет, - я быстро качаю головой. – Нет.
- Китнисс, - вздыхает ментор.
Резко подкатывает тошнота. Дрожащими руками крепче сжимаю тонкие пальцы Пита.
- Китнисс, нужно закрыть гроб, - тихо говорит Хеймитч.
- Нет, - кричу я, вырываясь из его рук.
Какая-то женщина, подошедшая к гробу в этот момент, испуганно отшатнулась.
- Я не дам вам его закопать, - сквозь зубы произношу я.
- Солнышко, ты не можешь оставить его в этом доме навсегда, - ладонь ментора накрывает мою руку. - Пит мёртв.
Слеза скатывается по щеке и в следующий миг уже поблескивает на губах светловолосого парня, неподвижно лежащего в гробу.
- Это моя вина, - касаюсь пальцами его губ, стирая с них соленую капельку. – Я не спасла его.
- Ты ничего не могла сделать, - качает головой Хеймитч. – Китнисс, его убил Капитолий.
Я понимаю, что ментор прав. Это случилось через месяц после того, как меня отпустили вместе с Хеймитчем домой, в Двенадцатый.
В одно прохладное весеннее утро ко мне постучался ментор. В то время я ничего не ела и, почти не двигаясь, сидела в кресле у камина. Но встревоженное лицо вошедшего без приглашения Хеймитча заставило меня вскочить на ноги.
Эксперименты, которые проводили с Питом Капитолийские «врачи», когда он находился в плену, не прошли бесследно. Сочетания разных препаратов и ядов привели к образованию аневризмы сосудов головного мозга. Из-за разрыва аневризмы случилось кровоизлияние в мозг. Врачи не смогли спасти его.
Пит умер с мыслями о том, что остался совсем один. Он умер, так и не узнав, что я люблю его.
Хеймитч заставляет меня отойти от гроба. Я бросаю последний взгляд на лицо Пита и утыкаюсь лбом в грудь ментора. Вздрагиваю от тихого скрипа лакированной крышки. Хеймитч крепче прижимает меня к себе, когда я, больше не в силах сдерживаться, начинаю рыдать в голос.
* * *
Каблуки утопают в грязи. От дождя моя одежда промокла насквозь. Идти быстрее не получается - из-за голода я стала слишком слабой. Сэй каждый день приходит ко мне домой, чтобы заставить поесть. Но я, не в силах съесть хотя бы кусочек, тайком от женщины скармливаю все довольному Лютику.
Со дня похорон прошла всего неделя, а я уже превратилась в тень. Раньше меня пугала ночь, ведь тогда приходили кошмары. Но теперь даже в свете дня я не живу.
В ушах до сих пор стоит тот страшный звук, когда лопата подбрасывает сырую землю, и она с глухим звуком падает на гроб. Я умерла с последней горсткой той земли. У меня никого не осталось. Разве что Хеймитч. Но он справится, как делал это раньше, залив горе выпивкой.
Дождь стихает, когда я оказываюсь на Луговине. Это место официально стало городским кладбищем. Здесь похоронили всех, кто не смог спастись после сброса бомб на Двенадцатый. У изголовий насыпных холмиков постепенно появляются памятники с именами погибших. Я прохожу мимо могил, вглядываясь в надписи. Мысленно прошу у них прощения и прощаюсь. Как с мертвыми, так и с живыми.
С утра, когда я поднялась с постели, Лютик бегал за мной по всему дому. Он жалобно мяукал и терся о мои ноги, когда я наспех царапала для Сэй записку на клочке бумаги, вырванном из старой школьной тетради Прим. Этот облезлый кот, которого я всегда считала глупым, чувствовал, что я собираюсь оставить его. Он знал, что я ухожу.
Последняя капля дождя падает с неба, когда я останавливаюсь у его могилы.
- Знаешь, - горько усмехаюсь, присаживаясь на корточки и касаясь пальцами лепестков гортензий, лежащих на сырой земле. – Я не могу без тебя уснуть.
Чувствую, что он рядом. Его тело покоится на глубине полутора метров, но я ощущаю незримое присутствие Пита. Мне даже кажется, что я чувствую на себе грустный взгляд голубых глаз.
- Помоги мне, - шепчу я. – Возьми меня с собой…
Солнце уже дарило земле свои последние лучи, когда из-за настойчивых жалоб Сальной Сэй на состояние девушки изрядно подвыпивший Хеймитч решил навестить Китнисс. Но дома оказался только Лютик, жалобно мяукающий, сидя на пороге. Предчувствуя недоброе, ментор отправился на Луговину.
Когда Дистрикт начал погружаться в вечерние сумерки, Хеймитч нашел Китнисс на могиле Пита. Бледная, она лежала на земле, положив руку на земляную насыпь, словно пытаясь обнять могилу парня. Казалось, будто Китнисс крепко спит. Но ментор уже не смог разбудить девушку. Она уснула навсегда.
Пит забрал ее с собой.
* * *
Когда настает день, отмеченный особым цветом в календаре, Хеймитч Эбернети надевает свой лучший костюм. Накануне он не пьет ни грамма, чтобы не сорваться в этот день.
Взяв трость, подаренную ему Эффи, и потрепав по шерстке рыжего кота, старый ментор выходит из дома. На улицах Двенадцатого в это время - ни души. Прихрамывая, Хеймитч торопливо шагает в сторону Луговины. Молодая зеленая трава, несмело просачивающаяся сквозь землю, покрыта росой, от которой намокают ботинки.
Ментор тяжело вздыхает, когда впереди показываются первые надгробия. Он на мгновение останавливается, переводя дух, чтобы идти дальше.
Их общая могила находится на самом краю Луговины, там, где она граничит с лесной опушкой. Раньше в этом месте был забор, ограждающий дистрикт. Его снесли сразу после революции.
Сжимая в руках букет, купленный накануне в цветочной лавке, Хеймитч проводит рукой по холодному мрамору, стряхивая невидимую пыль.
- Спасибо, что не дал ей долго мучиться, - тихо произносит ментор, обращаясь к кому-то. – Надеюсь, вам двоим сейчас лучше там, где вы находитесь.
Хеймитч стыдливо отворачивается от памятника, словно боясь, что они могут увидеть его слезы. Вытерев мокрые дорожки на щеках, он присаживается на корточки, чтобы положить цветы на могилу, заросшую молодой травой. Проведя рукой по тоненьким зеленым стебелькам, Хеймитч прищуривается. Его шершавые пальцы касаются маленького, еще не совсем распустившегося желтого цветка, спрятавшегося за тенью широкого памятника. Одуванчик. Первый в этом году.
Хеймитч поднимает взгляд на надписи, выбитые золотистыми буквами на мраморе:
«Здесь покоятся Пит Мелларк и Китнисс Эвердин - молодые люди, чья любовь и отвага спасли этот мир.»
Венчает невысокий памятник скульптура, изображающая две пары рук, держащие в сплетенных ладонях горстку красных ягод.
Пит и Китнисс вместе разожгли огонь революции. Но сами же в нем и сгорели, подарив жителям новой страны, построенной на костях, крови и пепле, новую жизнь. Жизнь, в которой не будет голода и страха, в которой родителям не придется отправлять своих детей на Голодные игры, чтобы развлечь скучающих богачей.
Их всегда будут помнить из рассказов очевидцев тех страшных событий. О них напишут в учебниках по истории. Они навсегда останутся несчастными влюбленными из дистрикта Двенадцать, чья любовь спасла всех нас. Их памятник установят в самом центре нового города, до революции именуемого Капитолием. Цветы у их ног не будут успевать завянуть изо дня в день.
Седьмое мая станет днем их памяти. Седьмое мая - день, когда шестнадцатилетняя Китнисс Эвердин вызвалась добровольцем на Голодные игры вместо своей сестры Прим. День, когда по воле судьбы Эффи Тринкет вытянула из шара для мальчиков имя Пита Мелларка, который был готов умереть ради спасения своей любимой. Седьмое мая – день, который всегда будет отмечен черным цветом в календарях их друзей. А старый ментор каждый год, до конца своих дней, именно в эту дату будет надевать свой лучший костюм и тихо плакать на могиле, в которой покоятся его последние трибуты, его дети.
И каждую весну на могиле Пита и Китнисс будут цвести одуванчики - символ возрождения и надежды.
