Моя зима

      Здра-а-авству-уй! Ну, наконец-то мы увиделись! Да, почти всю зиму не встречались… И как же здорово, что я могу наконец рассказать тебе обо всем! Рассказать… Сказать… Сама…       Пройдемся? Нет, меня отпустили совсем на чуть-чуть, буквально на полчасика. Больше пока нельзя. Но я рада и этому. Все же первая прогулка за… Когда же я была на улице в последний раз? Не позже середины декабря. Срок порядочный!       Снег идет… Как его много! Удивительно легкий и пушистый… Говорят, вчера тоже было снежно. Правда? Это хорошо. Люблю, когда падают снежинки. Это завораживает…       Нет, не волнуйся, мне уже не больно говорить. Я уже могу. Ага, кто бы меня выпустил, если б у меня болело хоть чуточку?! И хватит с меня молчания! Я неделями не произносила ни словечка! И теперь не замолкну, пока все тебе не расскажу. Так что приготовь уши, ха-ха!       Основное ты, конечно, знаешь. Я болела. Воспаление легких, если коротко. Причем, в какой-то особо извращенной форме…       Да, середина декабря… Скоро зачеты, контрольные, итоговые отметки. Подготовка, зубрежка, лихорадочный поиск добрых людей, способных поделиться своими знаниями, то есть, дать списать… Все предметы смешиваются в такой винегрет, что уже с трудом понимаешь, что у тебя сейчас – алгебра, английский, а может, урок литературы одному-небу-известно-какого-века? Учителя чувствуют эту потерянность и забрасывают вопросами именно тебя. А что в результате? «Лебеди» в дневнике и возмущенное непонимание с глубоким неодобрением дома. И попытки исправить оценки одновременно с изучением нового. Титанический труд, кто бы оценил?..       За всей этой суетой я упустила самое важное – постоянное першение в горле, сменившееся глухими хрипами, и периодическое повышение температуры, правда, небольшое. Понемногу усиливающаяся боль в груди меня тоже не беспокоила. Ерунда, само пройдет, все потом… Многие думают именно так. Вот и я пребывала в блаженной уверенности, что это очередная легкая зимняя простуда.       Пока однажды поздней, состоящей из черной ваты, ночью не проснулась от удушья. Понимаешь, ощущение было такое, будто на меня положили большое тяжелое одеяло, мешающее шевелиться и не дающее толком вздохнуть. Попыталась позвать маму – получился глухой хрип… Грудь болела так, словно легкие превратились в набитые острым стеклом мешки… Тем же хрустящим стеклом начинили и неподъемную голову. О том, чтобы встать, не было даже и речи…       С трудом дотянулась до мобильника – лежал рядом, какая радость! – и позвонила маме. В соседнюю комнату. Смешно, правда? Верно, не очень-то весело. Не до смеха было и тогда, когда я не смогла ничего внятно объяснить прибежавшей маме. Она оставила со мной вскочившую сестричку, и я как сквозь то самое одеяло услышала ее исполненный тревоги голос, дающий указания оператору «Скорой помощи».       Помню, как становилось все тяжелее дышать… В моих ушах стоял ровный шум, какой бывает, когда переключаешь каналы радио и на некоторых частотах нет радиостанций. Некоторые различают в таком шуме голоса и другие звуки. А мой шум был убаюкивающим и уносящим в безмятежность… Трудно сделать вдох. Сестра что-то тихонько говорит, гладит мою руку. Холодно. Холодно и еще очень страшно…       Смутно ощущаю присутствие кого-то еще. Это посторонние, чужие люди, но нет сил задуматься и догадаться, что это приехала «Скорая». Медленно уплываю куда-то. Конечно, меня несут в машину, но в том состоянии безмыслия я отметила это как незначительный факт. Гораздо важнее было режущее стекло в груди и давящее одеяло…       Открываю глаза и в ужасе вздрагиваю: лежу на спине, в сгиб правого локтя воткнута жуткая иголка капельницы, а в горле… Какая мерзость! В моем горле – трубка! Это отвратительно! Но, увы, необходимо, пока я не вспомню, как дышать самостоятельно…       Уже потом я узнала, что меня еле успели спасти: на сделанном рентгене мертвенная чернота целиком заполнила левое легкое и почти полностью – правое. Что делали врачи, как они избавляли меня от этой гадости – не знаю и знать не желаю. Мне достаточно того, что ранящее стекло было убрано, и боль значительно притупилась. Пусть пока она не ушла до конца, пусть мне нужно было прокапать ужасающее количество разных капельниц, я все же дышала. Через неделю – уже без трубки!       Новый год в больнице. Хуже того – в карантине. Еще отвратительнее – без надежды выйти в ближайшее время. У всех праздник, а у моих мамы и сестрички – ожидание под окнами отделения. Второй этаж, 218 палата, направо от пожарной лестницы. И моя улыбчивая рожица в окошке. Вниз спускается пакет с письмами, а поднимается – с тем, что разрешают врачи. И ответными сочинениями, конечно. Я получала твои записки. Ох, солнце, как же я радовалась этим нехитрым строчкам!       Представляешь, я даже умудрилась написать новый фанфик. Только он грустный получился… Ты помнишь? Выложила его сестричка, она же и на комменты отвечала. Советуясь со мной, конечно.       И все это время для меня был «режим молчания». Разумеется, с трубкой в горле не очень-то поболтаешь, но и когда ее вытащили, осталась жуткая сухость, от которой было не избавиться. Так что общалась я записками.       Кончились зимние каникулы. Кажется, похолодало – окна забарабанило белой пеленой. В палате стало темно, на душе – сумрачно. Бледно-голубые стены, мятно-зеленые халаты, разноцветные капельницы, больничная еда… Я уже видеть не могла все это! Безмерно хотелось сбежать.       Что ж, легкие не болели уже шесть дней. Анализы радовали. Речь шла о скорой выписке.       И вот напоследок мне вкололи еще одну капельницу. Все вены на обеих руках от них стали наркоманского вида, даже страшно! Но эта конкретная содержала нечто особенное. Уж не знаю, что это такое, но моя реакция была быстрой и ужасающей. Можешь вообразить ощущение, когда кровь вскипает прямо в венах? Нет-нет, не надо представлять! Достаточно того, что я теперь точно знаю, как это бывает. К сожалению… Нет, рассказывать не буду. Не обижайся, но это совершенно определенно не то знание, которым следует делиться с друзьями.       Вновь выплыв из темноты и тишины, увидела стены палаты и… Ты не поверишь! Я расстроилась, вот что. Ну, я и не претендовала на логичность! Я была искренне расстроена, увидев все те же осточертевшие стены. И только потом заметила маму.       Она просто сидела рядом и смотрела на меня. Но в глазах ее было такое… Смесь боли, радости, ужаса, надежды и нежности… Я желаю тебе никогда не увидеть именно это в маминых глазах! Это… Это по-настоящему страшно! Посеревшее от бессонных ночей лицо, крепко стиснутые руки, и взгляд. Господи, мы обе плакали навзрыд…       Кхм, не могу об этом больше. Хватит, а то слезы наворачиваются…       Ну, сколько веревочке не виться, а больничному «сроку» не длиться… Я точно помню момент, когда плотно закрыла за собой дверь больницы. Это было за день до начала Олимпийских игр. Покидая больничный двор, я искренне пожелала себе и своим родным никогда больше не входить в эти стены. Этого раза достаточно на всю жизнь.       А потом была моя бурная радость от возвращения домой, жесткий постельный режим, минимум разговоров с моей стороны и попытки нагнать школьную программу, не выходя из квартиры.       Вот, кажется, и вся история моей зимы. Говорят, были сильные морозы, а под Новый год, наоборот, теплынь. Говорят, Америку занесло снегом и заледенило большим минусом. Говорят, в январе было мало снега. Эта моя зима состоит из слова «говорят». Хотя, остался еще февраль! Успею получить немного зимних удовольствий!       Звонят. Это мама. Полчаса прошли – мне пора домой. Я так рада, что мы с тобой повидались! Если получится, встретимся на этой неделе. Ты расскажешь мне, как прошла твоя зима!       Ах, да! Чуть не забыла. Надо громко, во весь голос… Минуточку…       Я здо-ро-ва-а-а!!!