God is watching your every move

- Я видела тебя по телевизору сегодня, - говорит его мама, когда он звонит из аэропорта. Его рейс задерживают на двадцать минут, и это значит, что теперь у него меньше времени на то, чтобы побыть дома и больше двадцатиминутного прозябания в зале ожидания до вылета в Сеул. Он нервно дергается. Голос его матери, отчетливо слышимый в трубке, немного успокаивает. По этой причине он и позвонил. Да и, остальная часть группы, наверное, в самом разгаре съемок Кунжутной игры, так что вряд ли кто-то из них ответит на звонок. - Ты казался таким уставшим, - обеспокоенно продолжает она, волнуясь так же, как и любая другая любящая мать. - Даже сквозь весь этот грим, который наложили на твое бедное осунувшееся личико, можно догадаться, как тяжело тебя заставляют работать. - Ничего не поделаешь, - отвечает он, перекидывая телефон в другую руку, чтобы открыть замок и достать из сумки ноутбук. - У всех айдолов так. Некоторые работают даже больше. - Но это не значит, что это нормально, - вздыхает она. - Иногда я жалею, что поддержала тогда. Ты еще слишком мал, чтобы пахать как прокаженный. - Но мне это нравится. И это правда, в большинстве своем. Да, быть может, не сейчас, но в остальное время его все устраивает. - Я знаю, - снова вздыхает она. - Хотя бы старайся вовремя обедать, если не получается нормально высыпаться, хорошо? Он открывает ноутбук и стучит по клавишам. В последнее время его компьютер всегда на ждущем режиме, - у него нет времени ждать, пока он выключится или загрузится снова. А так у него находится лишняя пара минут, чтобы проверить, как поживают его старые друзья из прошлой жизни. Если, конечно, он не забывает зарядить аккумулятор. К счастью, в этот раз батареи достаточно. - Постараюсь, - отвечает он, не желая обманывать ее и беспокоить тем, что со здоровым питанием дела обстоят не лучше. На прощание она говорит, что любит его, напоминает о том, чтобы он берег себя и заботился о своих тонсэнах и просит напомнить его хенам, чтобы они позаботились о нем самом. Он послушно со всем соглашается, и перед тем, как отключиться, тоже говорит "люблю". Может потому, что вокруг нет камер, или нет того, кто бы узнал его здесь, в токийском аэропорту, но он совсем не испытывает неловкость. Подсоединив камеру к компьютеру, он перекидывает с нее все фотографии, сделанные во время этой поездки и задолго до нее: его коллеги по съемочной площадке, вид из окна гостиничного номера, в котором он остановился (единственный плюс той комнаты), пестрая витрина магазина игрушек, снятая специально для Дону, уличная мода, которая, он уверен, заинтересует Ухена. Он пролистывает их, отмечая про себя удачные кадры, и какие следует обработать, когда порция новых снимков заканчивается, и выскакивает фотография Сонеля. Тот скорчил рожицу прямо перед объективом камеры, так близко, что невозможно сразу сказать, что на ней запечатлено. Менсу закатывает глаза, вспоминая тот вечер, за день до его отлета (это было три или четыре дня назад? Он точно не помнит когда. Время уже давно движется урывками, порой растягиваясь подобно мягкой тягучей карамели, а иногда не давая даже секунды на вдох). Он пытался сфотографировать его, смеющегося за столом над какой-то шуткой Хои. После характерного звука затвора тот, конечно, не дал сделать ни одной нормальной фотографии, морщась и корча лицо до неузнаваемости. В этом весь Сонель. И сейчас у Менсу на руках целая серия свежих снимков грозных бабуинов и печальных черепах, которую можно добавить в уже имеющуюся коллекцию, настолько богатую, что Менсу не признается в ней никому. На днях он обязательно должен все удалить. В конце все же находится одна фотография, сделанная до того, как Сонель его заметил. Ракурс не совсем неудачный, а свет и того хуже, но в то время у Менсу не получилось бы ничего сноснее. У Сонеля от смеха раскрыт рот, не подкрашены брови, вдобавок ко всему этот желтоватый оттенок совсем его не красит. И сама фотография в целом ничем неприметна - у маленьких детей с их одноразовыми фотоаппаратами вышло бы лучше. Он уже подводит курсор к значку "удалить", но в этот момент (наконец) объявляется посадка на его рейс. Он поспешно захлопывает ноутбук, отсоединяет камеру и как можно быстрее и аккуратнее укладывает все в рюкзак. В самолете он не спит, хотя и должен - не должен терять ни секунды бесценного сна. Глаза сухие, словно в них насыпали песка, голова тяжелая, а все тело болит после утренней изматывающей тренировки. Он прижимается лбом к стеклу, - не такому холодному, как хотелось бы - и надевает наушник, - другой остается болтаться где-то у его груди - рассеянно слушая одну из последних композиций Nell. Когда-то он не знал, что значит быть разбитым, что значит чувствовать, как усталость крепкими кольцами обвивается вокруг, словно змея, до хруста сжимаясь после каждой тугой петли, пока, наконец, не выдавливает до капли всю жизнь. Он давно перестал сопротивляться. Его рука непроизвольно дергается в сторону телефона, но в полете звонки запрещены, а желания тестировать загруженные приложения у него нет. Он смотрит сквозь окно иллюминатора на чернильное небо и ждет, когда внизу появятся огни. -- Когда Генам-хен высаживает его возле общежития, он, - нарочно - создает много шума. Уже больше трех ночи, и на крыльце горит свет, - они знали, что он приедет, но он скидывает ботинки так, что они с грохотом приземляются на пол. Сумка опускается чуть бережней, камера слишком дорогая. По дороге в ванную (он терпеть не может туалеты в самолетах) он спотыкается о чьи-то кроссовки и глухо ударяется о стену, стукаясь, возможно, немного сильнее, чем должен был. А когда выходит, видит, как Сонель устало плетется через их крохотную гостиную на кухню. - Нельзя проявлять чуть больше такта, когда вваливаешься посреди ночи? Некоторые так-то могут спать, - бросает тот через плечо, не глядя на него. Менсу не улыбается, но напряжение, сковывавшее его плечи, понемногу начинает уходить. Он устало садится на пол, а потом и вовсе падает на спину, раскидывая руки в стороны. Он ждет-не дождется, когда съемки Кунжутной игры, наконец, закончатся, и они снова смогут поставить диван. - А я виноват, что некоторые так чутко спят, что просыпаются даже от топота тараканьих ног? - спрашивает он, глядя в потолок. Он не включал свет при входе, но уличные огни, проникающие в комнату сквозь не зашторенное окно, плетут на потолке занятные узоры. - Скорее, это был топот пьяного слона. Если бы там была комната Сонгю-хена и Ухена, ты бы не издал ни звука, - Сонель выходит из кухни с дымящейся кружкой в руке и садится рядом с Менсу, прислоняясь к стене. - Тогда мне повезло, что это была твоя комната, да? - Не думай, что я это так оставлю. Пока мы тут болтаем, я уже разрабатываю план мести, - тихий, но от этого не менее звонкий голос Сонеля надламывается, и Менсу улыбается в потолок. - Ты уверен, что хочешь развязать войну? - Какую войну? Если у одной стороны изначально нет никаких шансов - это не война. Это разгром. - Я умею делать гадости, - перечит Менсу, но скептический взгляд Сонеля говорит ему об обратном. - Ага, а еще ты хороший актер. - Эй, - пинает его в бок Менсу, от чего Сонель едва не проливает свой кофе и морщится. - Я бы сказал, что ассистент режиссера, проводивший кастинг - сумасшедший, но ты и вправду выглядишь как серийный убийца. Особенно, этот твой взгляд. Менсу закатывает глаза. - Парик слишком колючий. - А еще он уродливый. Менсу фыркает. - Мама просила передать, что вы плохо обо мне заботитесь. - Еще бы она не волновалась за своего сынишку. Скажи ей, что мы смастерим сумку-кенгуру и будем таскать тебя в ней. Это ее устроит? - Думаю, ей будет достаточно обращения "ваше величество" ко мне. - Купи себе лакричные ботинки, если хочешь, чтобы я целовал тебе ноги. Так проходят почти все их разговоры, - как раунд в пинбол, никаких барьеров между темами, один лишь бред, не имеющий никакого смысла. С Сонелем так всегда. Остальные же на их витиеватые диалоги чаще всего дергают плечом и бросают на них недоуменные взгляды. Все это глупо и совсем не логично, но это именно то, по чему Менсу скучает больше всего. У него никогда не получалось просчитывать, что Сонель скажет дальше, - наверное, тот и сам этого не знает, пока слова не слетают с его языка. Он лежит на холодном полу и глубоко вдыхает запах дома, именно тот, который ощущается только по возвращении из Японии. Когда они уезжают на несколько часов или пусть даже на целый день, по приезду, дом не пахнет ничем. Но после нескольких дней отсутствия этот стойкий запах пыли и сырости тут как тут; запах не из приятных - потому что дом старый, обветшалый, и в нем живет слишком много парней. - Надо идти спать, - говорит Менсу. - Надо, - соглашается Сонель, делая еще один глоток кофе. Но никто не двигается. -- Ему непривычно ночевать одному. У него не было своей комнаты даже дома, - приходилось делить ее с Мунсу. И к этому времени он уже настолько привык натыкаться на семнадцать пар обуви при входе в дом, пользоваться зубной пастой Хои и скидывать игрушки Дону, забираясь под одеяло, что номер в гостинице теперь кажется больничной палатой. Никто без спросу не переключает каналы и не возмущается, чтобы он подобрал свои трусы, а чужие локти не целятся ему в ребра, когда он чистит зубы. Он ворочается в своей кровати и со злостью взбивает подушку, когда неожиданно оживает телефон. Это сообщение от Хои, его фотография вместе с Сонджоном, сделанная явно во время съемок. елли ноет, как капризный ребенок, что тебя нет, - читает он и после, наконец, засыпает. -- Единственное преимущество гостиничных номеров (помимо вида из окна) - это кондиционер. Этот прибор никогда не выходит из строя и не подводит, как делают его странные собратья в их общежитии. Менсу включает его на полную мощность, и никто не говорит ему ни слова. Он заходит, потный и уставший после съемок фильма (в эти дни в Японии стоит аномальная жара), раздевается до трусов и ложится под холодный поток воздуха, позволяя приятной прохладе окутать его, пока тело не покрывается муражками, и не начинают стучать зубы. -- Теперь всякий раз, когда он дома, за ним отовсюду следят камеры. Конечно, есть и хорошие стороны в съемках реалити-шоу - они бегают по Хондэ, едят до отвала уличную еду, и все это намного веселее, чем репетиции и периодические появления на ТВ. Продюссер даже разрешает ему не следовать образу Эла, поэтому он смеется, когда хочет, орет на других в ответ, и все это вправду очень похоже на игру. Если не считать, что вокруг камеры. Вокруг камеры, и Ухен не отходит от Сонгю ни на шаг, Сонджон сверкает своими невинными улыбками, а Сонель называет его Эл. Менсу уже давно должен был привыкнуть к тому, чтобы отзываться так же естественно, как и на то имя, которое дали ему родители, но каждый раз он реагирует на долю секунды дольше положенного, а, точно, Эл - это я. В Японии все называют его Эл-кун. -- Кто-то оставляет томик манги Тетради Смерти в гримерной, и Менсу смотрит на его раскрытые страницы. Раньше он никогда не задумывался о своем сходстве с молодым детективом, несмотря на то, что люди постоянно твердили ему об этом, но сейчас он видит - круги под нарисованными глазами ничем не отличаются от его собственных, отраженных в зеркале. Я - не детектив, я - убийца. Парик слишком колючий. --