Слишком сладко

Нет ничего слаще памяти. Нет ничего слаще воспоминаний о Его запахе. Его руках. Его глазах. Джиён цепляет ногтями тонкую кожу предплечий и с треском рвет ее, снимая мышцы с костей. Боль взрывается между висками миллиардами ярко-лиловых фейерверков и тут же исчезает. Обрывки кожи развеваются на его пальцах, истаивая все сильнее с каждой секундой. Спустя несколько судорожных трепыханий его сердца, ладони снова пусты. Порыв ветра срывает с распахнутых алых крыльев сонный вечер и уносит его куда-то за горизонт. Джиён хочет за горизонт. Джиён хочет куда угодно. Джиён не хочет помнить. Слишком сладко. Когда его тело накрывает бархатная ладонь ночи, Джиён хочет чтобы это прекратилось. Можно было не закрывать глаза; можно было придумать что-нибудь и не спать, не спать, не спать, не видеть выжженные слайды счастья под веками. Джиён действительно задумывается о том, чтобы отрезать себе веки, если это поможет не видеть темноту. Но это до того, как наступает ночь. И все вспыхивает яркими красками, воздух становится ощутимым; слишком зависимо тыча в Джиёна маленькими кусочками воспоминаний о прошлом. Слишком видно. Тишина давит. Тяжело дышит в шею. Перебирает волосы на затылке. Джиён срывается, забывая о том, сколько на часах сейчас времени. Он с трудом вспоминает про обувь, забывает куртку и ему кажется, что он делает шаг на улицу. Тишина подло хихикает, прикрывая глаза ладонями. Она-то знает, что он выходит сейчас из себя самого. Горизонт все так же далек. Слайды сменяются все скорее, тихо отщелкиваясь по его радужке. Джиён тихо воет, зажимая руками уши. Его голос. Его руки. Его глаза. Слишком внутри. «Скажи мне, как можно вытащить тебя из меня?» По венам течет Его кровь, а нос ощущает запах Его тела так, будто сейчас они занимаются сексом и Джиён утыкается Ему прямо в ключицу, чуть съезжая в сторону шеи. Джиён делает шаг, он должен спросить, он должен узнать, как от этого избавиться. «Не трогай меня изнутри», - ему хочется кричать и вопить это прямо на ухо, чтобы каждое слово достигло барабанной перепонки, языком проникнуть в ушную раковину, чтобы протолкать, втолкнуть, отдать смысл сказанного. А на радужке, на той самой предательской радужке оттиском проходит вся ЕГО жизнь; слишком счастливая, состоящая, как паззл, из воспоминаний о Нем. Слишком длинный фильм от третьего лица. Ответ на все вопросы – может быть. Дурацкий, зато его хотя бы можно произнести вслух обветренными иссушенными губами. Чтобы слова упали, пружиня от мокрого асфальта, и срикошетили обратно. В самую грудину: «Может быть, да». «Может быть можно». «Может быть, завтра». Только вот, не бывает никаких завтра. Джиён не уверен даже в том, что существует окружающее его сегодня. Ледяной воздух обнимает его, взрезая свежие раны. Они всегда слишком быстро зарастают снаружи, оставляя не зажившие рубцы кровоточить под кожей. Джиёну кажется, что он весь сплошь состоит из одних только этих рубцов, шрамов и царапин. Тишина заглядывает через плечо, лукаво улыбаясь. Она тянет за нитку, торчащую между его ребер, и Джиён бежит дальше. Может быть, он добежит. До горизонта. До луны. Слишком заманчиво для того, от кого осталась одна лишь только тень. «Это будет наш личный сигнал SOS». Кто сказал эти слова? Кто подумал об этом первым? Почему сейчас этот код открывает не дверь в теплое и уютное место, а в оскверненный уединением личный ад Данте. Их гребаная личная квартира, сейчас - блять, почему именно сейчас! - лишь мясорубка для отживших свое теней. Джиён чувствует, что это конец. Конец всего и прежде всего его самого. «Зачем ты притащил сюда столько вещей, разве нам не нужна только кровать?» «Я планирую провести здесь больше дней, чем ты думаешь, Джиён-а». В выдохе нет ничего незаконного, это разрешено во всем мире - дышать через нос. Потому что рот, открыт для чертового немого крика, который даже не думает зарождаться в глубине его души. Души ли? Он даже не понимает, во что себя превратил. Иногда сожаление доводит до искупления грехов, а в этом случае, Джиёну не повезло. Он едва делает шаг, чтобы пересечь порог квартиры и обессилено падает на пол прямо у входа. На белый пол. Оставляя следы. Кровь аляповатыми пятнами резвится на новом холсте. Слишком долго ждать утра, чтобы увидеть собственное безумие Он переползает в коридор, собираясь в тугой клокочущий комок. Почему-то пол под пальцами и коленями все не кончается. А ведь Джиёну так хочется покончить со всем где-нибудь на краю Вселенной. Ему кажется, это было бы немного романтично. А еще Ему бы точно понравилось. Ему всегда нравились странные вещи. Даже Джиён. Он чешет грудь, задевая чертову нитку. Она закручивается вокруг пальцев, умоляя выдернуть ее. Обещает, что больше мучиться не придется. Джиён осторожно выпутывает пальцы и расправляет ее по рубашке. Искупление грехов – ничто по сравнению со страхом позабыть на самом деле. Его голос. Его руки. Его запах. «Разве это не то, чего мы хотели?» - каждый уголок, каждая отражающая поверхность этой квартиры обстреливает его эхом не заданных вопросов и недосказанных слов. Джиён сворачивается в комок и наконец-то позволяет царапающейся тишине обнять себя за талию. Слишком страшно выходить в путь, не имея возможности вернуться назад. Это происходит само собой; сон, как дань уважения, почесть, награда от короля сновидений. И в нем: руки ласкают за талию, гладят спину, спускаясь на поясницу, поглаживая, замирая. Движения робкие, ненасытные, но терпеливые. Лучи яркого солнца мелкой щетиной прокрадываются к ступне, играя с пальцами и не позволяя себе подняться выше - нарушить покой двоих. Любовь? Джиён не знает, что это такое на самом деле. Но ему безумно нравится ложиться спать не утром, а когда темнота покрывает город за окном. Когда он толкает его своим бедром и валит на кровать для невесомого вечернего поцелуя, который обязательно перерастет в нечто большее. Джиёну снится тепло. Оно влажным туманом расплывается внутри него, заполняя каждый уголок темноты, и делает сердцу прямой массаж. Будто чья-то рука распорола кожу чуть ниже ребер и проникла в красное месиво, чтобы сжать одну единственно важную мышцу и заставить ее биться. Джиёново сердце держат в теплой надежной руке. Слишком знакомой. Сквозь сон, Джиён накрывает ладонью грудь и сжимает пальцы в кулак, стараясь нащупать. Пытаясь удержать. «Может быть, да». Тишина отскакивает от него, словно от прокаженного. Она шипит рассерженной кошкой, растворяясь на ресницах того, кто молчит громче, чем говорит. Молчание будит, заставляя распахнуть глаза и вздрогнуть одновременно и телом, и тем, что должно наполнять его изнутри. Все рубцы расходятся одновременно, заставляя Джиёна захлебываться собственной кровью и нелепо скользить по паркету во все увеличивающейся липкой алой луже. «Ты такой идиот», - молчит Он, протягивая руку, и выдергивает надоевшую нитку. Джиён распахивает глаза и округляет рот в красивой каллиграфической «О». Он глупо дергается в сторону, но лишь разматывает себя, снимая давние швы. «Ты сам». То ли сказал, то ли подумал. Нет времени размышлять, Джиёну пора к горизонту, если он еще хочет не проиграть. Но, вместо того, чтобы бежать, он опускает руки. «Я планирую провести здесь больше дней, чем ты думаешь, Джиён-а», - гулкое эхо отбивается от задней стенки черепа. Джиён прижимает ладонь к губам и понимает, что они дрожат. «Уже лучше», - продолжает молчать Он и тянется к нему пальцами. Его глаза. Его руки. Его запах. Его улыбка. Джиён выдыхает самый затяжной вдох в своей жизни, и конец нитки падает на залитый кровью пол. Он выдыхает самого себя, уткнувшись лбом в такое знакомое плечо, и чувствует, как теплые губы касаются виска. «Забудь». Слишком трудно ослушаться того, кто держит в своих ладонях твое собственное сердце. - Джиён, что с тобой? - знакомый голос звучит так реально, словно... Джиён открывает глаза и резко вдыхает воздух, испуганно вскидываясь вверх. - Ты заболел? Выглядишь больным, - его серьезный голос заставляет приоткрыть рот, чтобы ответить. Джиёну это кажется смешным. Потому что ни ниточки, ни крови ни даже кишочков_собственной плоти_тени_существа - сейчас ничего этого нет. Только двое людей: один с озабоченным взглядом, а другой он сам. Живой. Это так странно, усмехаться собственным мыслям и одновременно успокаивать его. - Кошмар, - мягко отвечает Джиён, садясь на кровати, и откидывая с себя одеяло. Голый. - Просто кошмар снился. Ты давно приехал? - Только что, - отвечает Он, пожирая Джиёна взглядом. - Я думал ты в студии. - И поэтому не позвонил мне, а решил побыть в одиночестве? Я думал ты уехал в Пусан еще вчера. У Джиёна колкие слова, с ядом красивого персикового цвета. Он и сам не понимает, зачем говорит все это, но еще больше он не понимает, что произошло вчера. Это так больно, вспоминать о том, что еще двадцать четыре часа назад думал, что был любим, думал, что любил сам, знал, что есть тепло. - Уезжай, пожалуйста, - спокойно просит Джиён. Он не шевелится, не смотрит, даже пытается не дышать. Но Его руки рушат весь мир с новой силой. С новой подачей, с новым вкусом. Тень выходит из-за знакомой, вчерашне-родной спины, зазывая с собой на прогулку подруг. И у Джиёна снова разом обнажаются все его кости, делая из тела белую идеальную скульптуру-клетку. И так больно знать, что трогают лишь для того чтобы придушить в зародыше, еще не живое, но так трепетно вынашиваемое тепло воспоминаний. Слишком усердно он постарался, чтобы все было так, как ему хочется. Джиён еще слепой. Он видит только темную сторону. Он не распознает звуков, не слышит запахов и, кажется, совсем не ощущает вкусов. А может быть, это и к лучшему. Потому что нет ничего слаще памяти. И ничего горше.