* * *
Отношения с Нормой сошли на нет. Мы жили каждый своей жизнью: я не приводил в дом женщин, но не скрывал, что они есть; она избегала встреч со мной, что было нетрудно, учитывая размеры поместья; и единственной связывающей нас нитью была новорожденная Келли – нить, не позволяющая Норме подать на развод. Поначалу, за неимением родственной души, супруга пыталась делиться со мной радостью от первого "зубика", потом – первого шага, первого слова. Но позже, когда, наконец, поняла, что меня не интересовало ни развитие ребёнка, ни сама семья, "жилеткой" стал её личный телохранитель – Чейз… или Чарльз? И я не один раз становился свидетелем их душевного разговора: видел, как смеялись над скорченной дочерью гримасой, как шутили, что она станет женой принца Гарри, как жаловалась на плохой аппетит и мечтала "сделать" ей братика. — Уилл, нам надо поговорить, — как-то утром объявила Норма, поймав меня перед работой, но я лишь сухо отмахнулся: — Мне некогда, — и продолжил собирать не собранный с вечера кейс. — Это не займёт много времени, — не сдавалась. И я поддался: — У тебя две минуты. Как всегда робко, неуверенно, тщательно подбирая каждое слово, жена начала вкратце рассказывать и без того всем известные факты: о том, что наши отношения давно нельзя назвать отношениями; что мы живём каждый сам по себе; что я слишком много времени провожу на работе и слишком мало уделяю детям… Что Земля круглая, а в Африке жарко… — И… я понимаю, что ты не дашь развод, а в случае чего заберёшь у меня Келли и не позволишь видеться с Крашем, — мямлила Норма, с наигранной уверенностью пытаясь поймать мой взгляд и не замечая, что я терял терпение. — Но мы давно не муж и жена. Ты ведёшь холостяцкий образ жизни, крутишь романы с другими женщинами… Мы же друг другу никто? Поэтому… Поэтому я всё же решилась спросить… Но стоило мне перестать складывать бумаги и открыто принять взгляд, как она уткнулась в пол, а слова застряли в горле. Пришлось помочь ей закончить предложение. — Спрашивай, раз решилась, — в голосе – неприкрытая угроза; в глазах – раздражительность. Она должна была спросить про Чейза. Про то, можно ли ей встречаться с кем-то на стороне. Про то, что нам не обязательно разводиться, но и жить вместе тоже нет никакого смысла. Однако я слишком открыто намекал на абсурдность самого вопроса и слишком близко стоял к напуганной супруге. — Кажется, Келли плачет, — прошептала Норма и хотела, было, уйти, избежав ответственности за недопустимые мысли, но я грубо схватил её за локоть: — Ты решилась что-то спросить? Спроси. — Мне больно… — Задавай свой вопрос! — Уилл, не дави… — Не трогай маму! — послышалось справа, а секундой позже, со всей силой и упорством, присущими восьмилетнему ребёнку, в бок врезался Краш – да так, что пришлось отпустить Норму и схватить его за запястье, чтобы предотвратить ещё один чувствительный удар в ребро. И хотя я неоднократно слышал (и даже поддерживал), когда он звал мачеху матерью, не придраться не мог: — Маму? Какая она тебе мама? Она же тебе никто – чужая! Его глаза сузились от злости, дыхание участилось. Он бы ощетинился, если бы был животным, но оскал был почти звериный. — Это ты никто! Это ты чужой! А она моя мама! Моя!! Изо всех сил пытаясь ударить скованной рукой, сын всё больше вгонял меня в ступор, вызывая недоумение, удивление и презрение одновременно. Однако я не стал пререкаться и сумел сохранить каменно-непроницаемое выражение лица. Его слова – отражение слов Нормы. Это она его научила. Это её воспитание. Это она должна была понести наказание за необдуманные слова пасынка, как и за свой неозвученный вопрос. А полные слёз глаза супруги указали на то, что она поняла мои намерения.* * *
— Зачем вы так рано… — шаркая по полу домашними тапочками, в кухню входит девчонка-певица – девчонка из клуба – натыкается на меня рассеянным взглядом и сон, кажется, как рукой снимает: — Что ты тут делаешь? И мне хочется спросить то же самое! Но как только отмечаю, что ночная сорочка слишком прозрачна, чтобы скрыть чёрное бельё и нагую грудь, Краш тут же спешит это от меня спрятать: — Саша, оденься! У нас гости! Смущённо скрестив руки на груди, она моментально разворачивается к выходу. Секунды оказалось достаточно, чтобы заметить обнажённые ягодицы, разделённые полоской ткани откровенного белья, но недостаточно для того, чтобы девушка успела сбежать, как он зовёт обратно: — Хотя, погоди. Откуда ты его знаешь? Её щёки вспыхивают румянцем – то ли от того, что приходится стоять перед незнакомцем полуголой, то ли от воспоминаний о спектакле, который должен был избавить её от долга. По-прежнему стоит со скрещенными руками, по-прежнему удивлённо смотрит на меня. А я – на неё. Но я смотрю уже не столько с удивлением, сколько с потаёнными желаниями. — Ну… В одном журнале была статья… — импровизирует девушка, — про бизнес… кажется. И там была его фотография. Вот я и удивилась… — То есть, ты не знаешь фамилию своего бойфренда? — ухмыляюсь, намекая на случай с паспортом, который она не хотела отдавать и из которого должна знать моё имя. Но Саша, кажется, ещё не догадалась, кем я прихожусь Крашу. Недоумённо хмурится, переводит на него непонимающий взгляд и, сомневаясь, выдаёт: — Форрест же? Келли, до этого тихо сидевшая на подоконнике и по лепестку отрывающая цветок магнолии, взрывается со смеху. Краш усилием воли не позволяет себе даже улыбнуться. — А что не так? Он сам представился: Краш Форрест! — нервничает девушка. — Так что я знаю фамилию своего парня! Ты, — тычет в меня пальцем, позабыв о полупрозрачной сорочке, — Уильям Росс Фостер. Они, — в Краша, — Форресты. И нет – я ничего не перепутала! Как представились, так и называю! — Ладно-ладно… Оденься, — подаёт голос сын, решив, наконец, предъявлять претензии уже после того, как она перестанет смущать и смущаться. Правда, слишком поздно – я уже представил всё, что можно… точнее, нельзя представить. Не упускаю момент в последний раз взглянуть вслед удаляющейся певице. И хотя помятая причёска всё также бунтарская, а над лопаткой вытатуирован маленький дракон, обнажённой она мне нравится определённо больше. — Ты правда сказал ей, что мы Форресты? — удостоверившись, что Саша не слышит, насмешливо переспрашивает Келли. — Угу. — Ха-ха! Беги, Форрест! — смеётся. — Беги! — сыплет на голову брата собранные в ладонь белые лепестки. Он их сбрасывает, наигранно злится, одной рукой хватает за запястье, другой пытается отобрать остатки цветка. И, глядя на улыбки детей – на то, насколько они дружны – улыбаюсь и я. Одобряю ход мыслей сына, который намеренно назвался вымышленной фамилией, чтобы девушка не знала о наследстве. Сейчас, конечно, придётся во всём признаться, но тот факт, что Саша встречается не с Фостером, идёт ей только в плюс. Одобряю поведение дочери, которая пытается быть взрослой, но в то же время остаётся ребёнком. Нравится, что Краш позволяет ей себя попрекать, когда он перегибает палку; нравится, что она не попрекает очередной любовницей (а я уверен, Саша – именно очередная). Даже немного жаль, что я, один раз уже всё разрушив, возвращаюсь, чтобы разрушить это снова. Они продолжают беситься, когда в кухню, укутавшись в махровый халат, возвращается Климова. Судя по уверенному взгляду, который девушка бросает в сторону Краша, алиби она себе уже обеспечила. Но тут натыкается на меня – насмешливо улыбающегося её выдуманному лжеалиби – понимает, что не раздумывая выдам правду, и уверенность рассеивается. — Всё, хватит, — схватив сестру за обе руки, прикрикивает сын и, дабы предотвратить обиду, игриво упирается лоб в лоб. — Мне надо с ними поговорить. Иди к себе. И Келли без лишних слов уходит. — Попытка номер два, — сняв маску дружелюбия, возвращается к отложенной теме; смотрит сначала на меня – долго, придирчиво – потом на Сашу: — Откуда. Ты. Его. Знаешь? Но та решает, что лучшая защита – нападение: — То есть ты соврал, когда назвал свою фамилию, а я должна говорить правду? Только так, кажется, ещё хуже. Так даже я думаю, что она пытается скрыть, будто мы бывшие любовники. Поэтому приходится внести ясность до того, как Краш озвереет: — Я спугнул двух отморозков, которые к ней приставали. — Ну, не ты, а твой громила, — ёрничает девчонка. — Даже странно, что сегодня без телохранителя. Молча указываю большим пальцем себе за спину, в прихожую, откуда терпеливо дожидается хозяина Бен. В ответ она также молча закатывает глаза. — И больше вас ничего не связывает? — не верит сын. — А что может связывать меня и эту глупую малолетку? — не выдерживаю. — Ну, разве что ты. По глазам вижу – подозревает. Пусть не в любовной связи, но хотя бы в том, что мы чего-то не договариваем. Спасибо, хоть не огрызаются. Но это не тот разговор, который я хотел завести, когда ехал к детям. Это не тот спор, в котором я должен что-то доказывать. — Краш, — ухожу от темы, при этом отметив, что давно не называл сына по имени. — Я всё ещё жду ответ. — Ты его и так знаешь. — Я намерен тебя уговорить. — Не трать время. — У меня есть козырь, — не сдаюсь. — И он ждёт нас именно в Лондоне. Вижу, как дёргает бровью. Вижу, как внимательно слушает Саша. Пускай слушает. Она же должна мне желание. — Я знаю, кто убил Норму.