1.
В первый раз, когда Лу Хань встречает его, с небес нескончаемым потоком льется (по всем признакам) сам Мировой океан, а хлипкий козырек антикварного магазина, под которым он спрятался, серьезно грозится не выдержать капризов стихии.
Звенит дверной колокольчик, когда высокий блондин лет двадцати, а может и того меньше, выходит из того самого ларька прямо навстречу разбушевавшейся непогоде, но вместо нее, невольно сталкивается почти что нос к носу с Лу Ханем. Красивые кофейного цвета глаза расширяются, а густые брови чуть нахмуриваются, когда он вежливо извиняется за то, что едва не врезался, но Лу Хань, как будто и не слышит вовсе. Он смотрит, как длинные пальцы поправляют одежду (на парне только деловой костюм, но без пиджака, лишь одна жилетка поверх белой сорочки) так, чтобы промозглый ветер не задувал, куда не надо, и не может оторвать взгляда. Лу Хань никогда не выдавал неадекватных реакций, не делал странных вещей – даже не помышлял ни разу ни о чем таком (идея залезть в кабинет директора была вовсе не его!; идея подарить Минсоку на день рождения огромную пачку презервативов с, по меньшей мере, годовым запасом любриканта – тем более; идея поглотить почти обанкротившуюся компанию, от которой толку чуть - тоже), но именно в этот момент ему больше всего на свете хочется просто взять незнакомца за руку и простоять с ним вот так, бок о бок, ладонь в ладони, нескончаемое количество времени (вечность). Запах тяжелой, мускусной парфюмерной воды вкупе с освежающими нотами дождя, оседающего на опрелых листьях, кружит голову и придает атмосфере налет сюрреализма.
Резкий сигнал автомобильного клаксона разбивает тишину между ними и звук погибающих на козырьке капель, заставляя вздрогнуть. Переднее стекло пассажирского сиденья опускается, и оттуда выглядывает симпатичный молодой человек, шатен, с милыми ямочками на обеих щеках, которому с виду нет даже восемнадцати.
Ответная улыбка блондина заставляет сделать глубокий вдох и притвориться, что сердце не забилось, отчаянное и бесполезное, под ребрами, грозя выпрыгнуть и-
(Блондин быстро садится в машину, но его челка все равно намокает – хоть выжимай. Стекла не тонированы, и поэтому поцелуй, что оставляет на его щеке шатен, вполне очевиден).
-убежать следом.
Сердце Лу Ханя уезжает на черной нисан тиана, оставляя хозяина смеяться над превратностями судьбы. Лу Ханя за всю его жизнь любили многие, другой вопрос, что он, в свою очередь, не любил почти никого.
- Как на счет выпить?
- Повод? – почти индифферентно интересуется лучший друг, оставшийся в офисе, в компании бумаг и документов, пока президент компании решил устроить себе прогулку, наплевав на погоду.
- Кризис среднего возраста.
- Наконец-то. Мы с Минсоком уже и не чаяли.
Когда Чонин заезжает за ним, то по дороге к ирландскому пабу, их любимому, мягко журит его и смеется.
- Не стоит в такую погоду ходить без пальто. Завтра, того и гляди, кости будет ломить.
Лу Ханю сорок девять, Чонину сорок пять (и, о боже, по корейскому летоисчислению им уже пятьдесят и сорок шесть соответственно), и о боже, возможно, его корейский тонсэн прав насчет завтра.
Пока Чонин запивает высокоградусным виски мысли об одногруппнике своего племянника Сехуна - высоком рыжем взбалмошном парне; Лу Хань смакует сегодняшний вечер и ни на что не надеется.
Чувствовать себя влюбленным оказывается очень приятно и тепло, не смотря на то, что немного больно. (На самом деле много, но ничего уж тут не поделаешь. По крайней мере, не в этой жизни точно).
2.
Самой ужасной кажется жизнь, где они рождаются братьями. Но потом, после того как подростковый максимализм уже отбушевал, а все три стадии: понимания, осознания, принятия пришли и более того - остались, Лу Хань активно борется за звание «лучший старший брат на свете», вспоминает, как рос Ифань, смеется и благодарит бога за то, что ему удалось стать этому свидетелем.
Любовь имеет тысячи оттенков, мириады спектров – Лу Хань всего лишь выбирает тот, что более подходит моменту.
Чонин узнает его сразу же, вешается на шею и долго не отпускает.
- Эта жизнь такое дерьмо, хён, - шепчет он бледными, сухими, обветренными губами ему в шею, и Лу Хань замечает круги под его глазами и пергаментную кожу изнуренного человека.
Оказывается, пока Лу Хань сражался за звание лучшего старшего брата, Чонин занимался примерно тем же, только с поправкой на младшего.
- Чанёль хён – мой родной хён, - хрипло выговаривает Чонин.
А потом их Ифань диди и Чанёль хён знакомятся друг с другом, и жить становится еще интереснее и сложнее.
3.
Однажды Лу Хань тратит три тысячи лет своей жизни впустую, пытаясь найти – сначала Ифаня, потом Чонина, а после – их обоих. Лу Хань - один из тех эльфов, не уплывших в Валинор, и спустя время и кучи метаний, что возможно они уплыли еще раньше, а он остался, он прислушивается к себе и понимает, что их здесь нет. В этой жизни, в этом мире.
Когда он видит Чанёля, кронпринца Белого города, сына Арвен и Арагорна, то представляет, как бушует Чонин, где-то там, на другом конце вселенной, в ином измерении, ином мире. Отвечая на яркую улыбку Чанёля, он надеется, что Чонин позаботится об Ифане точно так же, как он здесь – о Чанёле.
4.
В одной из жизней Чонин не помнит ничего. Но возможно это и к лучшему, потому что Чанёль женится на Суджон. Возможно – потому что Чонин не помнит
совершенно ничегошеньки, и когда они знакомятся с У Ифанем и Чжан Исином, он не перестает болтать об Ифане двое суток к ряду. А когда тот приглашает его на свидание, Чонин носится по их съемной квартире, прижав ладони к покрасневшим щекам, не в силах самостоятельно решить такую, вне всяких сомнений, сложную задачу, как что надеть в этот вечер.
5.
Как только память возвращается к ним обоим в следующей жизни, Чонин бледнеет почище привидения, и выглядит так, словно предал родную страну, семью, друзей, товарищей и собственную собаку с кошкой - одним разом.
- Прости-прости-прости-прости, - шепчет он, не переставая, и пряча лицо в ладонях.
Лу Хань понимает, что ему не за что извиняться, он же не знал, не помнил.
Чонин выглядит пришибленным еще добрых пять месяцев после этого. Но остается одна вещь, которую Хань никак не может оставить просто так.
- Ты, правда, считаешь Ифаня «сногсшибательно красивым»? – цитирует он Чонина-из-прошлой-жизни, и Чонин-из-нынешней начинает выглядеть так, словно только и мечтает провалиться сквозь землю.
- Ну… он действительно красивый, - с робостью признается он, а потом усмехается. – Если бы не Чанёль, готов спорить, я бы влюблялся в вас обоих попеременно каждую жизнь.
Последнее Чонин произносит шутливым тоном, но Лу Хань знает, что тот сейчас далёк от смеха, как никогда. Если бы не Ифань, он бы и сам.
7.
Одна из жизней Лу Ханя протекает как-то мимо него, и он понимает, что произошло, только когда видит комичное лицо Чонина, явно не знающее, то ли ему принять выражение обиды, то ли всепрощения, то ли попытаться передать послание «ну и какого это оказаться в моей шкуре?».
В прошлой жизни Лу Хань тоже ничего не помнил.
Но прежде чем он успевает открыть рот, Чонин его опережает:
- Не надо, не извиняйся, - машет он рукой и улыбается. Искренне улыбается. – Меня только одно интересует, как ты сам в тот раз сдержался и не дал мне в глаз?
- Так же, как и ты, - улыбается Хань.
- Ну, это все же немного по-другому, - тянет Чонин.
Некоторое время проходит в тишине, пока младший не фыркает.
- Ты постоянно забывал его любимый цвет, - говорит он почти укоризненно, и тогда Хань не остается в долгу.
- А ты – что Ифань не любит оливки на пицце и у него аллергия на креветки!
Секунд десять они почти обиженно буравят друг друга взглядами, пока окончательно не катятся со смеху.
О том, как Ифань любил его в прошлой жизни, они так и не заговаривают.
8.
- Ты представляешь, нет, ТЫ ПРЕДСТАВЛЯЕШЬ? – бушует семнадцатилетний Чонин, которого в новой ипостаси зовут Ынчон, и он – девушка. Красивая девушка с длинными волосами до пояса (потому что мама не разрешает отстригать, сам бы он давно… то есть,
она, избавилась от них), золотистой кожей, словно только после солярия или пляжей Малибу, и темными с поволокой глазами, обрамленными красивыми изогнутыми ресницами.
Лу Хань окидывает
друга подругу оценивающим взглядом и свистит на все кафе.
- Детка, you are so hot.
- Да пошел ты! – взвивается Чонин, надувая полные губы. – На себя лучше посмотри. Я хотя бы преуспел в маскировке.
- Не преуспел, а преуспел
а, - поправляет Лу Хань, прежде чем переключить свой взгляд на себя и, осмотрев чёрные джинсы-леггинсы, кеды бананово-желтого цвета с вставками салатового и крыльями в декоре, как у Гермеса, в компании с толстовкой с надписью BOY, пожимает плечами.
- Мне нормально, - говорит он, заправляя рыжую вьющуюся короткую прядь за ухо (зарабатывая завистливый взгляд от Чонина), напрочь игнорируя тот факт, что он вообще-то, тоже девушка. С неплохой грудью второго размера (у Чонина все равно больше, но who cares?).
Чонин с достоинством фыркает, а потом, словно вспомнив что-то, резко кривит лицо.
- Чувак, я думал хуже, чем быть геем в мусульманской стране, быть ничего не может, но беру свои слова назад. Критические дни каждый месяц – это то, с чем ничто не сравнится.
Когда они расплачиваются за обед у кассовой стойки, звенит колокольчик, оповещающий о новых клиентах, но они обе слишком заняты, копаясь в сумках в поисках кошельков и мелочи. Эта сугубо женская привычка «впихнуть невпихуемое» в свою сумку, не обошла стороной ни одну из них.
- Чон-чон-ынчон-чон! - только лишь низкий, легко узнаваемый голос отвлекает их от этого занятия.
Пак Чанёль, все такой же высоченный, и такой же рыжий и кудрявый, как в первую их встречу мимолетом в университете Сехуна. Хоть кому-то из них повезло, думает Лу Хань, наблюдая, как парень дергает Ынчон за локон, а та в отместку со всей силы хлопает его ладонью по всему, до чего может дотянуться, попутно пытаясь прекратить экзекуцию над своими волосами и спрятать покрывший скулы румянец.
- Пойдешь с нами в кино? – между тем спрашивает Чанёль, улыбаясь во все тридцать два норма.
- С вами…?
И, оу. Лу Хань не знает, как можно было не заметить девушку-шатенку, стоящую рядом с Паком, учитывая, что ее рост…
Лу Хань поднимает глаза на ее лицо, и чувствует, как спирает дыхание в грудной клетке.
- Привет, меня зовут Фань. Я студентка по обмену из Китая, - глубокий, богатый оттенками и переливами голос пронизывает с головы до ног, легкая улыбка трогает красиво очерченные губы, и Лу Хань понимает, что пялится и молчит уже непростительно долго, только когда Ынчон в свою очередь начинает представлять ее им.
Перед тем, как выйти из кафе следом, они с Ынчон потрясенно выдыхают.
- Мне никогда не нравились девушки.
- Все случается в первый раз.
Лу Хань пытается сосчитать все свои первые разы и сбивается со счета. На сеансе она чувствует на себе ее взгляд, Ифань смотрит подолгу, настойчиво и совершенно наплевав на рамки приличия, принятые обществом. Лу Хань выглядит как пацанка, Фань - как топ модель из той самой программы Тайры Бэнкс, но, возможно, нить судьбы знает, как правильно, лучше них всех.
Лу Хань, положив болт на разницу в росте, прижимает ее к стене подъезда на лестничной клетке и ощущение мягких, округлых изгибов под своими ладонями несколько сбивает с толка. Пару секунд они смотрят друг другу в глаза, пока она не вспоминает, что хотела сказать:
- Думаешь, если у меня такой стиль одежды, значит, мне должны нравиться девушки?
Ифань чуть вздрагивает и устало прикрывает веки.
- Отпусти, если я ошиблась.
Лу Хань не отпускает, и позже, уже у себя в квартире, позволяет чужим рукам забраться к себе под толстовку.
Через полтора года они вместе идут на свадьбу Чанёля и Ынчон, но перед этим устраивают ей отрывной девичник, во время которого Лу Хань не забывает противненько хихикать, спрашивая, долго ли им ждать пополнения в семействе Пак.
Чонин пьет успокоительные и в триллионный раз проклинает то, что его угораздило родиться девушкой (но он все равно счастлив, как никогда).
9.
В девятой жизни их всех разбрасывает по разным мирам. Лу Хань, лишенный эльфийского чутья, понимает это нескоро. Хотя нескоро – понятие относительное.
В семь у него обнаруживают рак крови, его семья не владеет нефтяными вышками, золотыми приисками и не играет на бирже.
И, наверное, так даже лучше.
10.
Чонин едва не душит его в своих крепких объятиях, когда они встречаются на платформе 9¾.
- Всего одну жизнь не виделись, - смеется Лу Хань и обнимает в ответ.
- Целую вечность! – возмущается друг и рассказывает, что на каких-то чудодейственных японских травах дожил аж до ста двадцати лет.
- Честно, больше никогда, - качает он головой, успевая разглядывать нынешних первокурсников. – Это круто, конечно, но ощущать себя старой рухлядью – все-таки не айс. Кстати, на какой факультет ты бы хотел?
Лу Хань думал об этом все лето, но так и не решил, поэтому просто качает головой. Вопрос о Чанёле тактично замалчивается, особенно, когда тот собственной одиннадцатилетней персоной щеголяет мимо них, возглавляя компанию шумных детей-одногодок.
Чонин качает головой, сварливо бормоча, что Чанёль – как всегда, умеет привлечь к себе внимание и запудрить людям мозги. Но по его улыбке и чуть дрожащим губам, Лу Хань видит, как он скучал (а это значит, что в предыдущей жизни они почти наверняка так и не встретились).
В результате Чонин, идущий в списке раньше них всех, попадает в Слизерин, растерянно снимая с себя Сортировочную шляпу и думая о том, какое письмо получит теперь от родителей, предки которых, равно как и они сами, испокон веков были выпускниками Райвенкло. Впав в задумчивость, он не замечает подножку и едва не пропахивает носом каменный пол Большого Зала, Лу Хань успевает его подхватить, вовремя отвлекшись от созерцания белокурого мальчика, стоящего неподалеку, и услышать, как Чанёль, оказавшийся тем, кто подставил ногу, шепчет тихое «слизняк».
Для Чонина эта жизнь определенно не будет легкой.
После того, как его самого определяют туда же, к серебристо-зеленым, а Пак Чанёля (ну еще бы, где ему такому неугомонному еще быть) и У Ифаня запихивают в Гриффиндор, он понимает, что жизнь будет веселой не только у одного Чонина.
Ким Минсок, уже сидящий за их столом, говорит, что все предки семьи У наверняка перевернулись в своих гробах (ну или что там у них, склепы?): наследник их великого рода попал в Гриффиндор, какой позор.
- А куда должен был? – шепчет еще один мальчик, судя по виду и незнанию, полукровка.
И Лу Хань вспоминает герб, оттесненный на чемодане Ифаня. Змею.
***
- Просто дай ему сдачи, - бесится Лу Хань. – Хоть раз. Как следует, а не так.
Им по пятнадцать и Лу Ханю только что пришлось наградить Чанёля простеньким проклятием роста волос, отчего того увели в медпункт в состоянии, похожем скорее на того дядюшку из Семейки Адамс (или это все-таки была тетушка?).
Чонин смывает водой кровь со щеки от режущего проклятия, пока Лу Хань в отражении зеркал мечется позади туда-сюда на фоне кабинок туалета.
- Если я начну с ним драться всерьез, то меня не только из школы исключат за использование запрещенных заклятий, и даже не в Азкабан посадят, а сразу – поцелуй дементора обеспечат, - морщится он.
- Тогда обезоружь его и дерись врукопашную. А после того, как от души набьете друг другу морды, трахнитесь уже. Половина Хогвартса уже полгода как сделала ставки и изнывает в ожидании, причем, заметь, многие за то, что вы все-таки трахнитесь, а не поубиваете друг друга Кедаврой.
Чонин поднимает бровь, позабыв о порезе, и снова морщится:
- Отличная идея. Так и сделаю. У тебя как дела?
Лу Хань застывает на месте, как олень, пойманный в свете фар в ночи на серпантине.
- Без изменений.
Без изменений – значит, что Ифань и Ким Чунмён, которые вместе с самых пеленок, все также друзья, и даже чуть больше, чем просто друзья. Наверное, это до сих пор аукается эхо расплаты за то, что в позапрошлой жизни ему все так легко далось, думает Лу Хань.
- Скоро война, - тихо напоминает Чонин, и он кивает. – На чьей стороне ты будешь?
- А на чьей будешь ты?
11-12.
Несколько жизней подряд Лу Хань не встречает никого из них, и со скуки решает заняться полезным делом и записать свои воспоминания на бумагу.
Из него выходит замечательный писатель-фантаст.
13.
Следующая жизнь протекает так же вполне миролюбиво: по крайней мере, никаких войн и сражений глобального масштаба. Не считая того, что память в этот раз возвращается лишь годам к двадцати пяти, и когда она со всей силы ударяет Лу Ханя по макушке, он обнаруживает золотое кольцо на безымянном пальце своей левой руки. И Ифаня в качестве своего лучшего друга, у которого перманентно уставший вид, темные круги под глазами и несоизмеримая, непроходимая тоска в теплых, кофейных глазах.
Чонин снова ничего не помнит (да сколько можно-то уже, проклинает его про себя Лу Хань), а Чанёль отсутствует на горизонте как явление, и разбираться, что к чему, приходится самому.
Он взывает к Минсоку и Исину и тащит их вместе с Ифанем в ближайший клуб, где отпаивает его высокопроцентными коктейлями, но тот остается тих и спокоен как скала, и когда они, наконец, покидают заведение, лишь покачивается на поворотах.
Лу Хань думает о том, каким плохим другом надо быть, чтобы с тобой не хотели разговаривать даже после литров выпивки. Эту миссию в этой жизни он однозначно провалил.
Они заваливаются к нему домой, свергая подставку для зонтиков, и шумя, как стадо слонов в посудной лавке. А потом, еле управившись с обувью, добираются до кровати и все вчетвером плюхаются на нее, уставшие и разморенные от паров алкоголя. У Ифаня квартира-студия и маленький дизайнерский диванчик, на котором черта с два выспишься, и поэтому Лу Хань не намерен сдавать своих позиций и уходить в гостиную. Ну, уж нет. Ни за что. Ожесточенная и кровопролитная борьба за кусочек места на кровати продолжается минут пятнадцать, выливаясь в тычки локтями под ребра, пинки ногами по голени и даже кусания за открытые участки кожи: Минсок, Исин vs. Ифань, Лу Хань. В конце концов, им каким-то невероятным способом удается утрамбоваться и улечься всем вместе, и даже почти без потерь. Почти – потому что как-то так получается, что Ифань едва ли не ложится сверху на Лу Ханя. Тяжелое горячее тело практически пригвождает к кровати, и Лу Хань жмурится, стараясь унять естественные реакции организма, и не вспоминать чужих рук под своей толстовкой из поза-поза-прошлой-
Получается не совсем идеально, потому что у него все-таки встает, и если Ифань шевельнется хоть на сантиметр вправо из своего положения, то всенепременно почувствует то, что чувствовать ему хотелось бы навряд ли. Поэтому Лу Хань не находит ничего лучше, кроме как спихнуть его с себя, и буркнув «я лучше на диване», уйти, отжав у парней напоследок подушку.
Диван на самом деле нисколько не меняется со дня (или лучше будет сказать, ночи) их последней встречи и остается все таким же упрямо некомфортабельным.
Наутро жена устраивает ему скандал, крича, что это была последняя капля ее терпения, и она больше не пустит его ночевать к этому, цитата, «влюбленному в тебя педику».
«Еще скажи, что не знал!» - восклицает она в конце.
А Лу Хань смотрит на нее круглыми глазами, и начинает перебирать в памяти воспоминания этой жизни еще раз, уже без спешки, и видит каждый момент. Каждую секунду. Каждое мгновение. Все те эпизоды, когда на лице Ифаня отражалась пластмассовая улыбка счастья – точь-в-точь такая же, что отражалась когда-то на лице самого Лу Ханя.
В тот раз, когда он был счастлив с Чанёлем.
В тот раз, когда Чонин впервые забыл.
В тот раз, когда всем миром Ифаня был Чунмён.
А ведь он сделал его шафером на своей свадьбе. Каков идиот.
Лу Хань оставляет кольцо на тумбочке.
14.
- Воды? – болтая бутылкой, спрашивает Кевин – так Ифаня зовут все корейские трейни, у которых сложности с китайским.
Лу Хань отчего-то улыбается, глядя на его тёмные волосы, и машинально теребит свои, недавно высветленные не совсем аккуратно, в обычной уличной парикмахерской, мимо которой они проходили с Сехуном после очередного сеанса релаксации с баббл-ти (наверное, в том чае было что-то еще, раз ему пришло такое в голову).
- Спасибо, - принимает он бутылку. – Как Тао?
Вчера в раздевалке кто-то из трейни - тех, кто не особо жалует иностранцев, китайцев в особенности, снова вывернул все его вещи наизнанку и вымазал в чем-то отвратительно вонючем (у Лу Ханя имеется подозрение, что чья-то мать совершенно не умеет готовить и не знает про такую штуку, как срок годности продуктов). Тао кипел, негодовал, а потом его опять пришлось успокаивать, чтобы он перестал плакать. Бедный ребенок. Даже Исину не доставалось столько издевательств, сколько ему, стоит только кому-то из них отвести от него взор. Ифаня стараются не трогать, потому что он хоть и тоже китаец, но слово Канада порой творит настоящие чудеса и действует на корейцев лучше любых хрустящих, зеленых банкнот. Самого Лу Ханя пытались «обидеть» в самом начале, но он удивил тем, что не обиделся, и более того, после и вовсе сделал из всех вокруг – если не друзей, то просто хороших знакомых, не желающих ему зла.
- Как всегда. Успокоился и попросил купить ему мяса, - хмыкает Ифань.
В последнее время активно муссируются слухи о готовящемся дебюте, и что его хотят сделать лидером. Лу Хань не уверен даже в том, что вести про сам дебют - правда, что уж говорить об этом. Он просто хочет, чтобы им обоим повезло. Дебютировать. И сделать это в одной группе/подгруппе – или что там еще взбредет в голову СМ.
***
В конце концов, когда их окончательно собирают вместе в большой аудитории, их оказывается в общей сложности двенадцать человек. Им объясняют концепцию разделения на два азиатских рынка, но пока оставляют все как есть. Прежде чем делить их по шестеро, они хотят посмотреть на их взаимодействие.
- Это правда? – спрашивает он Ифаня тем же вечером под звуковое оформление в виде сопения Тао и Исина, когда они, уставшие после дня тренировок, лежат на футонах в общежитии в своей комнате. – Что они хотят сделать тебя лидером корейцев.
- Я слышал, как они говорили об этом, но точно пока ничего не ясно, - шепчет Ифань.
И пока они вместе смотрят сквозь щель плохо занавешенного окна на улицу, пытаясь разглядеть звезды большого мегаполиса, но видя только свет от фар и уличных фонарей, Лу Хань пытается осмыслить новость, разглядеть ее со всех углов.
За все то время, что они провели в работе над собой под крылом компании, он привык видеть Ифаня рядом, полагаться на него, рассчитывать, знать, что если вдруг что-то случится – тот поможет. Точно так же, как любой из них – будь то Исин или Тао. И теперь, когда им сообщают о возможном разделении – это как запрещенный удар под дых, не по правилам. У машины четыре колеса, если убрать хоть одно – она не тронется с места.
- Мы все еще будем одной группой. Они не будут держать нас по раздельности вечно, - возвращает его к действительности младший.
- Да, да, ты прав, - кивает он, и в следующий миг чертыхается, ёжась под своим одеялом. – Какого черта здесь только полы с подогревом? Каждый раз нам всю зиму с ними обниматься приходится.
Низкий, красивый смех Ифаня вторит его ворчанию.
- Двигайся, - говорит он и сам пододвигается ближе вместе с одеялом и подушкой.
Под двумя одеялами гораздо теплее (а еще у Ифаня холодные ноги, но Лу Хань не возражает).
- Хён, я хочу быть с тобой, - Сехун хмурит брови, и ему приходится разглаживать складку между ними со словами о том, что нехорошо айдолу будет уже через два года иметь морщины на лице.
Сехуну всего шестнадцать, занятия в школе никто не отменял, где уж тут иностранный язык еще учить. Но этого он ему не говорит, дабы не расстраивать.
Когда речь заходит о псевдонимах, Лу Хань вешается на Чонина и настаивает на Кае. Один из менеджеров, понимающих китайский, берет его предложение на заметку, говоря, что это можно обыграть в концепте.
С Ифанем сложнее. Все привыкли звать его Кевином, но руководство настаивает на смене, потому что «хэй, в U-Kiss уже есть один Кевин, мы не можем дублировать псевдонимы».
Когда объявляют точные составы, Лу Хань падает на пол танцзала прямо на том месте, где стоял, спустя пять секунд оказываясь погребенным под Тао и Исином. Ифань же просто подходит к ним и, улыбаясь, присаживается рядом на корточки, чему Лу Хань благодарен, потому что еще одного человека на себе он бы не снёс.
Тем вечером они отмечают вместе с остальными, но позже смываются вдвоем гулять по Сеулу под снегопадом, и Лу Хань ловит ртом белые хлопья, незаметно стараясь слепить снежок и кинуть им в Ифаня.
Все его маневры идут насмарку, когда тот просто берет, подходит и заталкивает ему за шиворот немалую пригоршню снега. В конце их бесславной баталии, лишенной всяческих джентльменских правил, Лу Хань узнает точный вес Ифаня, когда роняет его в сугроб, а тот переворачивает их обоих, оказываясь сверху.
С красной шапки с огромным помпоном на него дождём падают снежинки, и сердце внезапно начинает биться где-то у горла, когда зрачки красивых, кофейного цвета глаз, чуть расширяются.
На вкус Ифань как лаймовый коктейль, что тот пил последним; его губы мягкие и теплые – точно такие, как он себе представлял все то время, что не мог решиться подойти к нему познакомиться и все то время, что провел в качестве друга.
Когда он лезет ледяными руками под его толстовку, успешно минуя куртку, Лу Ханю кажется, что когда-то такое уже было. И, возможно, не раз.
Time, it needs time
To win back your love again
I will be there, I will be there
Love, only love
Can bring back your love someday
I will be there, I will be there
I'll fight, babe, I'll fight
To win back your love again
I will be there, I will be there
Love, only love
Can break down the walls someday
I will be there, I will be there
scorpions - still loving you
