***
Эстель нервно пересекает комнату от окна к двери и обратно уже, наверное, в трехтысячный раз. Его нет. Руки сжаты в кулаки с такой силой, что красные следы от ноготков скоро начнут кровить. Она не злится – ей страшно. Микеланджело никогда не пропадал так внезапно и так… без вести. На его мобильном вежливый женский голос раз за разом сообщает о том, что «абонент не может ответить на звонок» и предлагает оставить сообщение. Еще одно? Да он издевается! Сколько можно?! Несколько часов назад звонил месье Аттья, чтобы поинтересоваться, почему его некогда подопечные отказались прийти на его новую постановку, ведь все не так уж и плохо прошло. И сначала мадам Локонте мастерски солгала о каких–то неотложных делах. Но когда он почти шепотом попросил сказать ему правду – все же годы сотрудничества сделали свое дело, – напряжение дало о себе знать. Она даже толком не смогла объяснить, почему так волнуется. Микеле ведь не маленький, а вполне себе взрослый и дееспособный, но что–то слишком уж настораживало в его поведении в последнее время. Что–то пугающее было в его всегда таком светлом взгляде, когда вчера он прощался, стоя на пороге. Какая–то совершенно непередаваемая боль… Чуть больше часа назад дом четы Локонте покинуло четверо человек: Дов с Альбером и двое полицейских. Благодаря помощи продюсеров и их связям полиция Марселя пустила ориентировку на исчезнувшего итальянца. Была, конечно, ничтожная надежда на то, что он просто задерживается… сильно задерживается по долгу своей профессии. Но по полудню звонил Альберто, уточняя расписание концертов на второй предстоящий тур. И был очень удивлен, сообщив, что вчера мужчина уехал из офиса около трех, упоминая, что опаздывает. Эста знает. Она отправляется на кухню, выпивает несколько таблеток успокоительного, но не помогает. Ничто не помогает, черт его дери! Почти бегом возвращается в комнату, хватая безмолвный гаджет в надежде, что что–то изменилось, что есть пропущенный звонок или хотя бы короткое смс: «Не злись, опаздываю. Скоро буду». Но ничего нет, будь оно все неладно! И эта неизвестность просто сводит с ума. Эстель присаживается на край дивана, гипнотизируя свой мобильный. Ей больно от осознания того, что Мике, возможно, таким способом решил ее бросить. Она всеми силами пытается переубедить себя, что это не так, но… факт его невозвращения домой остается фактом. И так щемит в груди. – Он вернется. Он меня любит, – отчаянно шепчет она, закрывая лицо ладонями. Неужели его Микеле любит больше?***
POV Florent
Откладываю книжку и перевожу взгляд на спящего сына. «Мое маленькое солнышко», – ласково улыбаюсь, не озвучивая этой мысли, поправляю сбившееся одеяло. Алексис тихо посапывает, сжимая маленькими ручками плюшевый автомобиль. – До чего техника дошла, – усмехаюсь, вслушиваясь в едва различимое «вж–ж», сквозь сон. Поднимаюсь со стула и выхожу из детской, тихо затворяя дверь, бреду в гостиную, где меня ждет Вероник. – Уснул? – негромко интересуется она, когда я сажусь рядом, приобнимая ее за плечи. – Да. Ты не помнишь, случайно, кто ему подарил Жужу? – Кажется… – на несколько мгновений задумывается. – Маэва. На это рождество. А что? Снисходительно улыбаюсь и целую жену в висок. – Это его любимая игрушка, правда? Когда вырастет, куплю ему настоящую. – Весь в отца, – шутливо вздыхает она, уютнее устраиваясь в моих теплых объятиях. По телевизору транслируют какую–то романтическую комедию, поэтому я, не отвлекаясь от просмотра, тискаю Никки, непринужденно рисуя пальцем на остром, не прикрытом одеждой плечике витиеватые узоры. Она жмется теснее, обнимая меня. От семейной идиллии нас отвлекает телефонный звонок, который буквально разрывает легкий флер неги. – Да кто там еще? – чертыхаясь, резко наклоняюсь за трубкой. На дисплее высвечивается незнакомый номер, и я несколько медлю с ответом, поглядывая на часы. Половина десятого. Хм… Неужели Мартин совсем совесть потерял? Ну, я сейчас ему задам! Принимаю звонок. – Алло? В ответ из динамика раздается тихое шипение. – Я вас слушаю, говорите! – повторяю попытку. Незримый собеседник неровно вздыхает и, наконец, раздается: – Здравствуй, Флоран. – До–добрый вечер, – автоматически киваю, вспоминая, где я мог слышать этот голос. Уж больно знакомым он мне кажется. – Прости, что беспокою тебя в столь позднее время, – голос дрожит, едва слышно сбиваясь на всхлипы. – Это Эстель. Молниеносно выпрямляюсь и поднимаюсь с дивана, неосознанно, будто бы готовясь защищаться. – Да, я слушаю, – жестами пытаюсь объяснить Никки, что выйду поговорить, она согласно кивает. Пока направляюсь к двери, голоса в голове наперебой орут о том, что сейчас наступит пиздец. Кело ведь предупреждал, что она подозревает… Где мы так прокололись? Или это новая игра, которую затеял «Моцарт»? Как она узнала мой номер?.. Хотя, ладно, его никто в секрете не держит. Но зачем она звонит? Что хочет узнать? О чем ей можно говорить, а о чем лучше умолчать? Что если сейчас именно тот переломный момент? Может, он ей во всем признался? Готов ли я сейчас отказаться от своих близких, ради единственного? Черт, кажется, мне сейчас крышу снесет! – Ты что–то хотела? – решаю не откладывать не самый простой разговор в долгий ящик, хотя и предчувствие, охватившее меня, очень, очень нехорошее. – Я… – замолкает, не сумев совладать с голосом. Дьявол. «Это скандал», – мелькает в мыслях, но я все равно полон какой–то дикой решимости довести дело до логического конца. Я не привык отступать на полпути. Либо все, либо ничего. – Что–то случилось? – осторожно пытаюсь подтолкнуть поток откровений. Быстрее начнем – быстрее закончим, это лучше, чем продолжать маяться в незнании. – Да, – наконец, собравшись, почти ровно произносит она. – Микеланджело пропал. – Что? – ноги слабеют, и я опускаюсь на корточки. Обухом по голове. – Он не вернулся сегодня рейсом из Парижа. – Откуда ты?.. – едва лепечу, понимая, что, значит, все–таки… – Я. Просто. Знаю. Не перебивай, пожалуйста. Оба замолкаем. – Его телефон отключен, – продолжает она совсем тихо. – Альберто сказал, что в студии сегодня его не было. Вся марсельская полиция стоит на ушах… – Эста, – еле могу произнести ее имя, когда голос совсем хрипнет. – Фло, – перебивает. Это у них семейное? – Он у тебя? – Нет, конечно, – отмираю, едва соображая, растираю виски. – Мы с ним… виделись, – пожалуй, самый некомпрометирующий синоним. – Но потом он… ушел. – Пожалуйста, Фло, – уже не скрывая слез, просит она. – Скажи мне правду. Если он у тебя… – не сразу понимаю, что она пытается приглушить рыдания, и темнеет в глазах от боли в груди. – Просто скажи, что с ним все в порядке… Скажи, что он счастлив и что нужен тебе… Я должна знать это. – Эстель, – сам не могу понять, почему, но резко становится нечем дышать, и чувство раскаяния захлестывает с головой. – Прости нас. Это я во всем виноват, но я, правда, его люблю, – не замечаю, как признание слетает с губ, но, опомнившись, резко вскидываю взгляд на дверь в гостиную. Она закрыта, и вздох непроизвольно рвет грудь. – Но утром Кело… – где–то на периферии сознания понимаю, что имя режет чужой слух, поэтому быстро исправляюсь: – Микеле уехал. В семь он должен был сесть в самолет. Молчит. Ожидание убивает. Слушаю удары сердца, понимая, что теперь назад пути нет. Теперь она знает всю правду. – Но… он этого не сделал, – едва различимо шепчет мадам Локонте и мне становится страшно. Очень, до навязчивого чувства вины. До дрожи. Что же я наделал? Ведь знал, что нельзя отпускать «Моцарта» одного! Что нужно было оставаться рядом с ним, как бы тот не сопротивлялся. Но… что теперь?.. – Флоран, – снова подает голос Эста, – я прошу тебя, помоги мне его найти. Я должна убедиться, что с ним все в порядке, что он жив… Последнее слово вклинивается в сознание и не желает его покидать. «Жив. Жив...», – вопит что–то внутри, и я зажимаю себе рот ладонью, чтобы не прокричать его, повторяя. – Он жив, не говори глупостей, – рычу неоправданно зло, оправившись от эмоций. – Дай мне немного времени, я постараюсь что–то разузнать. Съезжу в аэропорт, – в голове моментально складывается план, – расспрошу, может, его кто видел… – Спасибо, – шепчет дива. Чувствую где–то между ребер укол совести. Какая ирония: жена любовника благодарит меня за помощь. Что за глупый фарс?! – Я позвоню, если что–то узнаю. – Да… Мне кажется, что я должен сказать что–то еще, снова попросить прощения, объясниться, но комок в горле не позволяет даже открыть рта. Поэтому я несколько отстраненно слушаю тихое шуршание, пока телефон совсем не замолкает. Не успеваю даже выдохнуть, как гаджет снова начинает светиться. – Да? – мычу, в бессилии прижимая руку к груди. Понимаю, что это, скорее всего, снова Эстель, что она опомнилась и сейчас набросится на меня с упреками и обвинениями. Я почти готов все признать… – Твою мать, Мот, три часа треплешься, как баба, ей–богу! – громко раздается в трубке грозный голос Клэр. – Шестой канал включи, идиот. Смаргиваю мутную пелену, уставившись на затихший мобильный. Что за нафиг? Что она себе позволяет? Какого хрена? «Станци» совсем слетела с катушек? Негодование холодным жгутом сдавливает горло и я уже готов перенабрать номер и задать этой выскочке, но где–то на уровне шестого чувства, я ощущаю, что должен последовать ее… просьбе? Совету? Упреку? Просто словам, а не разбираться, с чего это вдруг она столь нелюбезно отзывается обо мне. – Никки, включи, пожалуйста, шестой канал, – совладав с эмоциями, прошу я, появляясь в комнате. – Дорогой, что–то случилось? – немного испуганно интересуется она. – Ты весь побледнел. – Сейчас узнаем… Картинка на экране сменяется другой, не столь беззаботной, и я медленно опускаюсь в кресло, чтобы не упасть там, где стою, потому что силы, кажется, совсем покидают тело. – «На протяжении нескольких часов лучшие специалисты Парижа борются за жизнь всеми любимого «Моцарта». По последним данным, состояние артиста тяжелое, но стабильное. Врачи воздерживаются от прогнозов, всеми силами стараясь вытащить гения из лап смерти. Далее о таких событиях…» Все меркнет, в один миг, словно вновь, как в том июле, опустили занавес. Неужели это… финишная прямая? Поднимаюсь на ноги так резко, что голова просто идет кругом. Решительно сжимаю кулаки и направляюсь в прихожую. Внутри все дрожит, но я из последних сил держу себя в руках. Я должен все выяснить. – Милый, это ведь… Ты куда? – подает голосок жена и спохватывается, выбегая следом. – Я еду туда. – Куда? Ты даже не знаешь, в какой он клинике, – резонно отмечает Вероник. Замираю. Плевать! Я узнаю. Узнаю и буду с ним рядом! Только здравый смысл никак не может найти выход из этого тупика. Но я не могу оставить все так! Это неправильно, так не должно быть! – Подожди–подожди, успокойся, пожалуйста. Давай ты возьмешь себя в руки. Мы сейчас позвоним… – замешкалась она, – кому–нибудь. На телевидение или… продюсерам, и вместе поедем, а? – жена гладит меня по плечу, пытаясь поддержать. Но я не слышу. Это не потерпит промедления! Ведь сейчас каждая секунда на счету… – Никки, пойми меня, я… должен сейчас быть там. Он мой… друг. И я… – трясу ее за руки, пытаясь сформулировать хоть какую–то мысль, касательно того, что мне делать дальше. – Я понимаю, – она кивает, помогая справиться с курточкой. – Только… кто тебе звонил? Озаряет в тот же миг. Умница, милая! Перо, ах ты ж чертова всезнайка! Набираю номер, пальцы не слушаются. Наконец–то после второго гудка трубку снимают. – Клэр… – начинаю я, но сегодня явно не мой день. – Если тебе интересно, – шипит в ухо, словно рассерженная кошка. – Он в больнице Святого Франциска, – а потом, немного помолчав, добавляет: – Только вот какого дьявола он делал в столице этой ночью? Но мне нечего сказать. Мне слишком больно. Я слишком сильно чувствую свою вину. – Я еду, – коротко бросаю, отключаясь и пряча телефон в карман брюк. – Все образуется, – Вероник приобнимает меня, понимая, что сейчас ей там быть не обязательно. Сейчас все мое внимание нужно совершенно другому человеку. – Позвонишь? – Да, как только что–то… – Беги, – целует на прощание. И я бегу: вниз по лестнице, пусть сколько бы ударов не пропускало сердце.***
– Где он? – попеременно хватаюсь то за сердце, то за стойку регистрации. – Микеле Локонте? Где он? – не в силах нормально объяснить, ноги подкашиваются от быстрого бега. – Простите, к нему нельзя, – взволнованно бубнит девушка, закрепляя в пухлой больничной карте какие–то клочки бумаг. – Я не спрашивал разрешения! – рычу, скалясь. – Где он?! – Успокойся! – кто–то сбоку хватает меня за руку, оттаскивая от запуганной медработницы. – Значит, совести хватило, да? – «Станци», что с ним? – не обращая внимания на ее слова, задыхаясь, спрашиваю я, цепляясь за плечи. – Будто ты не знаешь! – Представь себе! – зло выплевываю, и она отталкивает меня. – Может еще скажешь, что ты тут ни при чем? – Да что случилось? Почему ты на меня ополчилась? Как себя чувствует Кело? Говори же ты! – трясу, ухватив за предплечья. – Хватит, хватит передо мной дурака валять! Это ведь ты, ты виноват, что «Моцарт» сейчас здесь! Чувствую, что к нам обращены множество взглядов, потому что мы кричим так, что, наверное, окна сейчас повылетают. Но мне все равно. Все рав–но! – Прекратите, оба, немедленно! – визжит Мелисса, протискиваясь между нами. – Клэр, заткнись, заткнись! Отстань от него, не видишь что ли, что он ничего не соображает? – Придурок! – шипит Перо, отступая и скрываясь в ближайшем коридоре. – Какого черта? – мне кажется, что я просто взвою от всей этой абсурдности. – Мел, хоть ты мне объясни, что тут происходит, и где Кело? Я готов лишиться чувств, ей–богу, потому что внутреннее напряжение сковывает так, что, кажется, вот–вот сломает ребра своими крепкими «объятиями». Горло саднит и дышится с трудом, все внутри болезненно пульсирует, будто перед взрывом… – К нему нельзя, операция закончилась полтора часа назад. Он без сознания. – Что с ним? Как он сюда?.. – Его сбила машина. То есть, ну, как, сбила… – мямлит она, пытаясь подобрать слова. – Девушка–водитель, что была за рулем, сейчас в комнате ожидания. Конвоиры побоялись ее уводить, она в шоковом состоянии. Думаю, если хорошо попросить, вам позволят поговорить. – А почему?.. – все, что я хочу знать, так почему никому не сообщили? – Я не знаю! – внезапно кричит Марс и закрывает лицо руками. – Прости, но я сама толком ничего не знаю. Тут все на нервах. Клэр обзвонила всех наших. Может, когда Лоран приедет, нам все же хоть что–то расскажут.***
Молчу. И кажется, я один такой. Вокруг шум. Я сижу в самом дальнем углу оголтелой комнаты ожидания. Пялюсь в одну точку и ничего не вижу, мой взгляд пуст, как и моя душа, которую я готов продать кому угодно, лишь бы Микеле был жив. Все принимает такой странный оборот… ведь кто бы мог подумать?.. Кто–то в руки сует большой стакан с ароматным напитком, и я только поднимаю свои глаза, чуть склонив голову вбок, в знак благодарности. Маэва садится рядом, утыкаясь носом в мое плечо. – Как ты? – интересуется искренне, мягко гладит по ворсу пледа, которым она же предусмотрительно укрыла мою спину пару мгновений назад. Хмыкаю и обнимаю ее в ответ, не говоря ни слова. Ведь все и так понятно. Пусто. – Нужно просто подождать, – шепчет, хлюпая носом, и почти незаметно стирает блестящие дорожки слезинок. – Он поправится. Я верю, слышишь? Он сильный. Он никогда не сдается, – убеждает она, но скорее себя, чем кого–то другого, потому что я знаю, что ей тоже страшно. Мадам Леджер… Эва, чуть больше месяца назад ставшая мамой, всегда переживала за своего непутевого «братца». Казалось бы, по крови не родня, но… Они всегда друг друга любили. По–особенному как–то, по–своему. Но, если признаться, я ревновал даже к ней. И сейчас «Наннерль» чувствует то же, что и я – как кто–то старательно выбивает почву из–под ног. – Со еще не выходил? – из–за молчания мой голос сделался будто бы на несколько тонов ниже. Но это, конечно, никого не волнует. – Нет, он уже там долго… – Надеюсь, что там все не так страшно, как мы… Да что ж это такое? И в этот раз мне тоже не удается договорить. Только теперь меня перебивает девчонка на вид лет двадцати пяти, которая с устрашающим вскриком бросается ко мне. – Простите! Простите, я не специально! Я его не видела, он будто из–под земли вырос! Простите, пожалуйста! Господи, что же я наделала? – хватает поочередно меня и Эву за руки и продолжает плакать. Более сострадательная, чем я, особенно в такие моменты, Маэва гладит незнакомку по голове, а я только поджимаю губы. До чертиков обидно за такое стечение обстоятельств. – Как тебя зовут? – мадам Леджер пытается стереть черные потоки туши со щек девушки. – Мириам, – дрожит та, не успокаиваясь. – Мириам, – подаю голос, запинаюсь, всматриваясь в личико этого тщедушного дитя… – Как это случилось? Я знаю, что если она соврет хоть на полслова, то почувствую это. И тогда самолично засажу эту слепую идиотку за решетку до конца дней! Почему из–за… почему я должен терять самого родного из–за невнимательности какой–то глупой… Неровно выдыхаю и сглатываю, пытаясь хоть немного унять напряжение. Я хочу знать, что произошло с Кело.***
Мир чернеет, потому что я понимаю, что совершил ошибку всей своей жизни, позволив итальянцу уйти сегодня утром. Мириам говорила много, плакала, заламывала руки в мольбах прощения. Потом подоспели полицейские, которые не уследили за девчонкой. – Знаете, – один из них присаживается возле меня, после того, как его напарник уводит ее, – судя по всему, мадмуазель Меццо просто не успела притормозить, когда увидела, что месье Локонте… – Это не ее вина, – согласно киваю, закрывая лицо руками. Хотя, конечно, она виновата, но не больше моего. – Вы в праве подать иск с обвинениями и… – Нет, – отрицательно качаю головой. – Спасибо, офицер. Мужчина в форме молча оставляет меня в одиночестве, ведь мне есть над чем поразмышлять. Как же мне сейчас хочется думать, что во всем виноват случай: невнимательность, нерасторопность, нетрезвость. Но Мириам адекватна, не считая шока, конечно же, да и тест на алкогольное опьянение, который ее заставили пройти, ничего не показал. И теперь то, нехорошее, что грызло меня изнутри еще прошлой ночью, с новыми силами принялось за свое дело. Если бы я его не отпустил, если бы я настоял на предложении сопроводить Микеле в аэропорт, если бы… – Пусти меня, – вырывается из рук Лорана Клэр, – я этому проходимцу голову оторву и все! – Успокойся, – просит Солаль, не ослабляя хватки. – Мел, держи ее. Не вздумай даже подпускать ее к Моту. – Да что вы все себе позволяете? Немедленно!.. – Клэрри, – Марс обхватывает ее лицо ладонями, привлекая к себе внимание. – Пойдем, тебе нужно… – …Оторвать ему голову! – согласно кивает Перо, пытаясь отодвинуть свою половину, но та взглядом «только попробуй» едва не прожигает в ней дыру, и приходится отступить. – Вот и славно, – облегченно выдыхает Моран и, доставая пачку сигарет, обращается ко мне: – Выйдем? Я абсолютно бессознательно, на чистом автомате следую за ним, и отмираю только тогда, когда мы, наконец, оказываемся на крыльце приемного покоя. – Со, что с ним? – чувствую себя потерянным маленьким ребенком. «Папочка» закуривает, вертит в руке зажигалку, всматриваясь в темноту больничного сада. – Флоран, – наконец произносит он, – скажи мне, что вас связывает? Тебя и Микеланджело, – смотрит в глаза и ждет предельно честного ответа. Меня передергивает, вот и пришло время во всем признаться. В том числе и себе. Не ожидал я, что, однако, все откроется при таких обстоятельствах. – А разве ты не… – Ты не понял. Что–то большее, помимо секса? – последнее слово из его уст звучит так неприлично, что я невольно краснею. Время на ответ – доля секунды, некогда размышлять и разглагольствовать. Только «да» или «нет». – Да. Я люблю его, – произношу твердо и уверенно, и чувствую, будто камень упал с души. Лоран кивает, подтверждая какие–то свои мысли, и продолжает: – Тогда слушай. По мере его повествования я медленно осознаю, что моя жизнь меняется, но все же отказываюсь принимать этот факт. – Фицджеральд говорит, что с вероятностью в девяносто процентов Микеле отключился до того, как его сбила машина. Он просто… – Потерял сознание, – заканчиваю за него и, сокрушенно пряча лицо в ладонях, пытаясь сдержать накатившие слезы, шепчу: – Это я его убил. – Послушай… – Сегодня ночью, Со, – ни на что не обращая внимания, произношу, оседая на пол: – Я видел, что ему тяжело. Я видел, как его изматывает гастрольный график. Как ему сложно находиться рядом со мной… Что я за идиот такой, раз не забил тревогу, когда он… Я думал, ему просто стало плохо, он сам убеждал меня в этом… Он ведь поправится, Со, скажи? Он ведь сможет? Лоран устало выдыхает, туша окурок, и приседает рядом. – Прогнозы не утешительные… Удар был сильным, – каждое слово – ножом по сердцу. – У него раздроблена грудная клетка, повреждены некоторые внутренние органы… серьезно повреждены… и тяжелая черепно–мозговая травма. Если организм не сможет бороться… – Не говори, – тихо прошу, сильнее сжимая виски. – У него поднялась температура во время операции, – нагнетая, продолжает мужчина, – врачи сделали все, что было в их силах. До последнего были там. Я не знаю, но Джер говорит, что если до утра она не спадет… – Солаль отворачивается, понимая, что и без слов все ясно. Слова застревают в горле вместе с дыханием. – Я не могу его потерять… – Он сильный, слышишь, мы должны в него верить.***
– Флоран, нужно поговорить, – сдержанно произносит «Станци», но я все равно отшатываюсь от нее. – Не бойся, – фыркает в сторону, – не ударю. Садится рядом, пряча руки в карманах. – Я, наверное, должна попросить прощения. Безразлично пожимаю плечами. – Пойми, я думала, он из–за тебя под машину решил сигануть. Он ведь такой восприимчивый. Хотя, – поправляет челку, смахивая ее с глаз. – Не мне тебе рассказывать. Вы с ним… поссорились? – смотрит искоса. Мотаю головой. – Ты его обидел? Повторяю жест. – Ты можешь открыть рот? Это раздражает, – несколько нервно произносит она, еле сдерживаясь, чтобы не вскочить. – Клэр, ты его встретила в аэропорту. Как он выглядел? – поворачиваюсь к ней, перекладывая руки поперек своего живота. – Ну как?.. Испуганно, – утыкается взглядом в бахилы, натянутые поверх лакированных ботинок. – Он, наверное, не ожидал встретить кого–то знакомого. Мне показалось, что он был уставшим. И хоть рад был меня видеть, но улыбался как–то… натянуто, что ли? Как в тот день, помнишь, когда страховка оборвалась? Снова киваю, она только выдыхает. – Я интуитивно знала, что он прилетел к тебе, ведь в тот раз, от Солаля, вы уехали вместе. Флоран, если ты думаешь, что мы, – акцентировано выделяет это местоимение, – ничего не знали, то глубоко ошибаешься. Похоже, только Эста не замечала проскочившей между вами искры. А ведь во время оперы вы… Что–то щелкает в голове, и я подскакиваю, словно ошпаренный. Черт, Эстель! – Успокойся, – проникновенно произносит Перо, – если ты наконец–то вспомнил о нашей диве, то Со ей уже позвонил. Останавливаюсь, вопросительно уставившись на нее. – Со? Она немного смущенно отводит в сторону взгляд: – Я не решилась. Опускаюсь обратно, утыкаюсь носом в ладони. Чувствую себя разбитым… Вздрагиваю от мимолетного сравнения с Микеланджело. – Ладно, «Сальери», извини, я налетела, не разобравшись. Сценическое имя остается на душе осадком. Машу рукой, мол, не обижаюсь. – Все образуется, он сильный. «Сильный». Почему они все говорят, что он сильный? Он ведь просто человек. Такое же живое существо, как и все мы. И он устал, чертовски устал. В чем–чем, а в этом доля моей вины есть. Бесцельно осматриваю зал. Маэва нервно расхаживает перед большой белой дверью, ведущей в коридор к реанимационным палатам, с телефоном у уха. Карин – и зачем только Лоран притащил ее сюда? – сидит рядом с мужем и держит его за руку, он заметно переживает. У автомата с кофе стоит Мелисса и уничтожает уже, похоже, не первую порцию бодрящего напитка. – А где Мириам? – вопрос получается каким–то сухим, но все равно, главное сейчас – не молчать. – Ее забрали в участок. Передергиваю плечами. Если кого и судить, то только меня. Я не думал о том, каково ему, когда практически заставил его встретиться вновь. Ему было сложнее, чем мне, ведь ему удалось забыть все, что когда–то нас связывало, мне же он снился едва ли не каждую ночь… – Что будешь делать? – как бы невзначай интересуется Клэр. – В смысле? – С Эстель. Вы теперь, вроде как, боретесь за сердце одного человека. – Знаешь, – вздыхаю, – главное, чтобы он, – делаю паузу, – хотел бороться за свою жизнь. Отвешивает мне подзатыльник. Молчим. Господи, я вспомню все молитвы, которым меня в детстве учила бабушка, только, пожалуйста, не забирай его. Если он больше никогда не захочет меня видеть, клянусь, я исчезну из его жизни и больше никогда не попадусь на глаза. Но он должен жить. – Послушай, Фло… я вроде лезу не в свое дело, но… скажу тебе только одну вещь: ты ему нужен. Хмыкаю и устремляю на нее свой удивленный взгляд. – Не смотри так, – отворачивается, упирается ладонями в края стула. – Сам знаешь: со стороны виднее. И… я не хочу, чтобы рушилось семейное счастье Микеле, он любит Эсту, да, но… И тебя он тоже любит. Всем сердцем. Думаешь, он бы согласился на все это, – запинается, – если бы сам этого не хотел? С его–то характером… Он бы скорее послал куда подальше тебя и твои «благие намерения», с нами, вместе взятыми, чем согласился бы сделать что–то против воли. – Но, Клэр, – опускаю голову, упираясь лбом в колени, от чего голос становится гулким. – Наша связь приносит ему только боль и неприятности. Ты себе даже представить не можешь, сколько всего я передумал. Я собирался его отпустить, забыть нашу встречу, забыть все слова, взгляды глаза в глаза, прикосновения. Забыть с каким упоением и желанием он… – что уж скрывать–то? – Он отдавался мне, обнимал плечи, целовал губы. Я неделями убеждал себя, что не было всего… того. Нежности, что просто душит, понимаешь? Трепета, который заставляет сердце биться под самым горлом. Чувства, которое возникает, когда понимаешь, что сбылось твое самое заветное желание… – Счастье? – это уточнение ни к чему, но все же киваю. – Я не могу от него отказаться, Клэр, – комок подкатывает к глотке и мне приходится поднять голову. Влага щиплет глаза, и я на долю секунды задерживаю дыхание в попытке совладать с собой, чтобы не дать выхода скопившимся слезам. Только не сейчас. – Он тот, ради кого я дышу… – Слишком пафосно, «Сальери», но я тебя понимаю. Ты, конечно же, можешь проигнорировать все, что я сказала, но если бы Микеланджело тебя не любил, стал бы он врать той, которой посвятил всего себя? – поднимается, хлопает по плечу. – Подумай, ладно? Краем глаза наблюдаю, как Перо подходит к Мелиссе и обнимает ее, отнимая вредный кофе. Я бы отдал все на свете, лишь бы сейчас иметь возможность обнять живого и невредимого Кело…***
– Со, можно тебя на минутку? Мужчина кивает и осторожно перекладывает голову задремавшей Карин на сложенный на подлокотнике свитер, поднимаясь совершенно бесшумно. – Может, ты ее домой отвезешь? – участливо предлагаю я, на что он только усмехается. – Она упрямая. Сказала, что будет сидеть тут со мной, пока рак на горе не свиснет, или пока не станет ясно, что угроза миновала. Хм, как бы и я хотел сейчас точно так же взять кого–то за руку и услышать такое долгожданное «все хорошо»… Но тешить себя иллюзиями – только делать больнее. – Ты что–то хотел? – Да, я… – мычу что–то малоразборчивое, так и не сумев сформулировать свою просьбу. – Остановись, – просит Лоран, сжимая мое плечо. – Сейчас сделаешь вдох… – машет рукой, подгоняя меня, и я послушно набираю в легкие воздух. – Теперь сделаешь выдох, – продолжает инструктаж «папочка», и я выдыхаю. – Вот так, а теперь внятно и по делу. – В общем… Со, я… хочу его увидеть. Я знаю, что туда нельзя, – предотвращая нравоучительные речи, добавляю я раньше, чем он успевает открыть рот. – Но… – прячу взгляд. – Пойми, пожалуйста, меня. Мне хотя бы одним глазком, хоть на минуту. – Фло, – аккуратно приобнимает, – я понимаю, но это невозможно. Он в реанимации, туда не… – Я знаю, – перебиваю. – Но… я так боюсь, что будет поздно. Радуюсь только одному: в этот момент Солаль все еще обнимает меня и не видит, как по щекам начинают катиться слезы. – Не говори глупостей. Даже думать так не смей. Микеланджело не сдастся, – он говорит тихо и уверенно, но что–то внутри не позволяет поддаться желанию и поверить в его слова. Что–то, что сильнее меня. Предчувствие? – К утру все наладится, слышишь? И нам позволят навестить его, пусть ненадолго, но… – Я не выдержу. Я сойду с ума. Отстраняется, смотрит в глаза, тяжело выдыхает. Вытирая ладонями мое лицо. А я понимаю, что это все, что нет больше того прежнего меня, который мог найти выход из любой ситуации. Сейчас я всецело завишу от Кело, и не в моих силах что–то изменить. Моран снова притягивает к себе, прижимая крепче, чем в первый раз. Бьет дрожь, боже, совершенно не чувствую конечностей. Сковывает такое мерзкое чувство чего–то неотвратимого… – Не надо, слышишь? – едва слышно шепчет Со. – Я… я поговорю с Фицджеральдом, я сделаю все, что в моих силах. Держись, пожалуйста. Киваю. Он уходит по коридору, а мое сердце, словно ошалелое, бьется в такт его шагам.***
Маэва говорит негромко, но много и очень быстро, пытается отвлечь. Я благодарно сжимаю ее руку, но мысленно я рядом с самым дорогим человеком. – Морис говорит, что Аннет – самый красивый на свете ребенок, – улыбается, немного грустно скосив на меня взгляд, выводит своими тонкими пальчиками на тыльной стороне моей ладони причудливые линии. – Значит, – делаю вывод я, понимая, что мое молчание нарушает всякие рамки приличия, – она очень похожа на тебя, – обнимаю краснеющую Леджер за плечи. Как бы я хотел, чтобы здесь сейчас была Никки. Чтобы я мог ощутить ее прикосновение, чтобы хоть ненадолго ощутить привычное тепло и покой. Чтобы хоть на миг забыть, что там, за дверью, в нескольких десятках метров от меня, возможно, умирает тот, единственный, кому я позволил себя присвоить. Черт… – Фло, знаешь, мне кажется… – начинает она, но обрывается на полуслове, взволнованно глядя в сторону. Следуя ее примеру, поворачиваю голову. За высоким седовласым мужчиной в белой «пижаме» идет Солаль. Оба напряжены. – Нет, нет и нет, – нервно выговаривает он, очевидно, уже не в первый раз, перелистывая страницы больничной карты. – Фицджеральд, по старой дружбе. Войди в наше положение, – продолжает Со. – Лоран, – выдыхает мужчина, – ты знаешь, я могу сделать многое, но нарушить свои профессиональные обязанности… – Но я не прошу ни о чем таком! – немного повышает голос «папочка», но в миг сразу же совладает с собой. – Пять минут – о большем я не прошу. Возможно, это вопрос жизни и смерти! – Вот именно, – подтверждает врач. – Любое влияние внешних факторов – и вашего Микеланджело можно будет причислять к лику святых. Меня передернуло. Неужели шансов совсем нет?.. Маэвс крепче прижимается ко мне, глотая немые слезы. Она тоже больше не верит? – Джер, – Моран хватает старого друга за локоть, останавливая. – Кому как не тебе знать, что неведение убивает? Доктор зло отдергивает руку, расправив складки ткани на плече, и резко оборачивается на нас с Эвой. Внутренний механизм срабатывает быстрее, чем мозг успевает дать команду, и я вскакиваю на ноги. Возможно, мне только кажется, что его глаза на какое–то мгновение смягчились, будто бы становясь теплее, жалостливее… – Ладно, – сдается он после полуминутной игры в гляделки. – Я посмотрю, что можно сделать. Не теряйся из виду. Когда за врачом захлопывается ближайшая дверь, Со зажмуривается, сдавливая виски пальцами, и громко выдыхает, привалившись спиной к ближайшей стене. Только сейчас я чувствую, как сильно Маэва все еще сжимает мою занемевшую ладонь.***
Глаза слипаются, невыносимо тяжелыми кажутся не только веки и голова, но и конечности. И очень холодно. Это из–за того, что волнение и напряжение не спадает, а, наоборот, с каждой минутой только растет. Мне кажется, что еще немного, и я просто буду орать от бессилия и отчаяния. Как можно было?.. Мое подсознание издевается надо мной. Когда я проваливаюсь в кратковременный полусон–полубред, я вижу Кело. Он распят, перетянут перепачканными кровью бинтами, запястья и лодыжки овиты шипами диких роз, а их бутоны – серы, словно вылеплены из пепла... Слишком часто раньше я видел, как умирает "Моцарт", слишком живы сейчас эти воспоминания, слишком реальны. – Фло, – шепотом зовет кто–то, и я от неожиданности вздрагиваю, открывая глаза. Передо мной на корточках сидит измученная Мелисса, протягивая мне невысокий пластиковый стакан. – Выпей. Ты дергаешься во сне, – осторожно улыбается уголками губ и настоятельно сует мне питье. – Я не сплю, – веду рукой по лицу, стирая остатки кошмара, протираю наверняка покрасневшие глаза. – Спасибо, но я, пожалуй, воздержусь от кофеина. – Это чай, мятный. Я в буфет спускалась, подумала, что, может быть, это поможет тебе чуточку расслабиться. Принимаю стакан из ее рук. Марс, удовлетворенно кивнув, поднимается и садится рядом. – А где все? – неясным взглядом обвожу опустевшую комнату и делаю глоток обжигающей жидкости. – Клэр и Карин спят в сестринской, девчонки уступили им свой диван – все удобнее, чем на стульях. Маэва разговаривает с мужем: Морис хочет приехать, а Эва его отговаривает, им ведь Аннет не с кем оставить. Но… на самом деле, ей просто слишком плохо, чтобы держать марку. Она не хочет, чтобы ее видели… такой. Ты ведь знаешь, она всегда всех утешает. Горько усмехаюсь и давлю зевок. – А Солаль? – Солаль? – задумчиво теребит прядь волос. – Он, кажется, выходил курить. – Ясно. А почему ты не спишь? – Ну… должен же кто–то за тобой присматривать, – предельно честно отвечает Мел, осторожно улыбнувшись. Надо же, я даже и не помню, с каких пор наша девушка–льдинка превратилась в такую покладистую и немного наивную кошку. Неужели Перо действительно имеет на нее столь внушительное влияние? Или это все же любовь сумела растопить ее марсианское сердце? И ведь… как странно все сложилось: мы с Кело любили друг друга, они – ненавидели, в итоге девушки – вместе, а мы наказаны разлукой… – Фло, мне Клэр сказала, что ты… хочешь оставить Микеле? Вздыхаю, утыкаясь носом в стакан с чаем. – Не хочу, – мотаю головой. – Но я должен. Потому что… он с самого начала был против, а я повел себя, как последний эгоист и… видишь, что из этого вышло? У Мел немного задумчивый вид – спокойствие осталось главной чертой ее характера. – Можно, – чуть помедлив, произносит она, – я приведу тебе маленький пример? Осторожно киваю. – Знаешь, в свое время, если бы Клэрри не сказала своего веского слова, мы бы расстались навсегда. Расстались врагами, как ты понимаешь. Помнишь, я ей так и не смогла простить уход из труппы? Но вот уже два с половиной года, как я самая счастливая девушка на планете. Не потому, что занимаюсь любимым делом, а потому, что со мной рядом человек, который поддерживает меня во всех начинаниях, который в любой момент готов прийти мне на помощь, который заботится обо мне. Тот, кого я люблю и кто любит меня. Без нее я – ничто, ноль без палочки, – склоняется чуть ближе ко мне. – Только ей не говори, а то зазнается еще, – усмехается. – Но все, что у меня есть – ни деньги, ни слава, – она. И если бы она тогда не рискнула… Замолкает, наблюдая за мной. Я прекрасно осознаю, что все, что только что рассказала мне Марс, правда. Я чувствую все то, что она пыталась до меня донести. Когда рядом со мной Микеланджело, мне кажется, что я справлюсь со всеми невзгодами, что вздумают появиться на моем пути; что смогу его защитить от проблем; оградить от всего, что может ему причинить боль. Мне хочется быть с ним, просыпаться по утрам, видеть его заспанным и ненакрашенным, со следами подушки на лице и вороньим гнездом на голове, но он все равно будет оставаться самым прекрасным; говорить ему комплименты, прикасаться к нему, смущать; целовать губы, с которых с таким вкусом срываются витиеватые ругательства, дрожащие во время сна ресницы, руки, которые мне дарят столько тепла. Мне хочется, чтобы он знал, что я его люблю, и никогда не забывал об этом. – Фло, – подает голос Мелисса. – Однажды он сделал выбор за вас обоих… Теперь твоя очередь решать. Сейчас только от тебя зависит, что вас ждет: снова годы боли или все же… – Мел, ты хочешь сказать, что… – Флоран, борись за него, если не хочешь снова потерять. Это может быть твой последний шанс.***
Смотрю в потолок. После разговора с Марс сон как рукой сняло. Она права. Я не должен опускать руки, если он мне дорог. Если я отступлюсь, это будет значить, что я не достоин его самого, ни его чувств, ни жертв, на которые он пошел ради меня. В этот раз выбор за мной. И я не ошибусь. Лоран появляется внезапно, касается плеча, отвлекая от мыслей. – Фло, все в порядке? – Да… задумался просто, – вздыхаю, переведя на него взгляд. Интересно, он одобряет «нас»? – Пойдем, – берет за руку и тянет с места. – К–куда? – К Микеле. Фицджеральд сказал, что ему немного лучше и разрешил кому–то одному навестить его, но всего на пять минут, – сворачивает в коридорчик, и я спешу за ним. – У дежурной получишь халат. Его палата третья слева, – останавливается перед дверью в отделение. – Фло… он без сознания и, я не уверен, но Джер говорит, что Микеле все слышит и понимает, поэтому… скажи ему, ладно? – заискивающе смотрит в глаза. – Попроси бороться. – Хорошо, – решительно киваю. Моран одобрительно хлопает по плечу и подталкивает. – Помни, пять минут. Снова киваю, открываю дверь и ступаю в отделение. – К месье Локонте? – интересуется девушка в светло–зеленой форме. Не могу совладать с голосом и снова просто киваю. Что–то черкает в журнале и подает мне на роспись. Ставлю инициалы в строке, на которую она указывает пальцем, затем в руках оказывается халат. Быстро накидываю его. Иду к палате. Сейчас… сейчас я его, наконец–то, увижу. Но резко торможу на пороге, решительности как не бывало. Мне страшно от того, что я могу там увидеть. – Не бойтесь, – словно подслушав мои мысли, тихо произносит девушка. – Он спит, – и приободряюще кивает. Нервно выдыхаю и толкаю дверь. Я должен, иначе никогда себе этого не прощу. В палате зажжен яркий «дневной» свет, на какой–то миг у меня даже возникают ассоциации с операционной, размеренно негромко пищит какой–то прибор. Делаю шаг в сторону койки, на которой лежит Кело. Он по пояс укрыт простыней, торс и грудь затянуты в своего рода корсет, несколько прикрепленных электродов, шея забинтована, изо рта тянется трубка к аппарату искусственного дыхания; откуда–то из–под простыни тянутся несколько дренажей; по ту сторону от койки стоит штатив с капельницей, от которой вьются «проводки» к его руке. Невольно отмечаю, насколько у него бледное лицо, что рассечена губа, что над правой бровью растянулось пятно синяка, уходящее далеко под волосяной покров, что залегшие под веками тени стали еще глубже. Меня сковывает страх, цепляется ледяными лапами в горло и душит, не позволяя вздохнуть. Я едва успеваю сжать его безвольно покоящуюся ладонь прежде, чем в глазах темнеет. Его пальцы теплые, мелко подрагивают. Давлю всхлип, прижимаясь к ним губами. Мой родной… Не могу совладать с собой, слезы катятся по щекам, но мне ничуть не стыдно. Страшно. Его плечи и руки покрыты темнеющими гематомами, правое запястье перебинтовано. Он почти не похож на того, кому я еще утром шептал слова любви. Но сердце быстро бьется, с каждым ударом причиняя невероятную боль, – это он и он жив. – Ми–ке–ле, – шепчу его имя, прикасаясь к бледной впалой щеке. – Я знаю, что ты меня слышишь. Держись, пожалуйста… У меня нет никого дороже в этом мире. Он выглядит таким беззащитным, уязвимым, открытым. Хочется обнять его и умолять, чтобы не сдавался. – Я не смогу заставить тебя, но, пожалуйста, Кело, живи. Ты должен бороться, пожалуйста… Я прошу тебя, слышишь, я прошу тебя… Слезы застили глаза, но я упрямо вытираю их, чтобы видеть его. Он прекрасен даже так, даже здесь. – Я люблю тебя. Пожалуйста, не оставляй меня. Ты нам нужен: Солалю, Маэве, Клэр, Мелиссе… Эстель… ты нужен мне, слышишь? Если я что–то значу для тебя… пожалуйста, борись за свою жизнь, позволь тебя спасти. Касаюсь дрожащими губами закрытых век, скулы, уголка рта. Господи, если ты существуешь, прошу, не дай ему уйти. Я готов на любые жертвы и лишения, забери меня… но он должен жить. Отстраняюсь, отпуская руку. Что–то внутри просит меня не торопиться, продлить этот момент еще на немного, ведь у меня есть еще пара минут, но понимаю, что еще хотя бы мгновение – и никакая сила извне не заставит меня больше оставить его одного. Закрываю глаза. – Ты нужен нам, слышишь? Я… я не должен был тебя отпускать… Медленно пячусь, пока не упираюсь в дверь, поворачиваюсь к ней лицом и тяжело вздыхаю. – Я верю, что ты не сдашься. Когда оказываюсь в коридоре, силы буквально испаряются, и я просто–напросто обессилено оседаю на пол. Не могу. Все это уже слишком. Разве мало испытаний мы прошли? Разве он заслуживает такой участи? Где сказано, что он должен страдать? Где сказано, что мы не можем любить друг друга? Почему сейчас, когда счастье было таким близким и осязаемым? По–че–му? – Месье, – дежурная спохватывается ко мне. – С вами все в порядке? Стойте, давайте я вам помогу, – придерживает под руку, помогает встать на ноги. – Простите, я… – не могу сконцентрироваться и сказать хоть что–то внятное. – Пойдемте. Девушка медленно ведет меня к выходу из отделения, и я едва волочу ноги. Хочется сжаться, сесть в уголочке, где меня никто не найдет, и не дышать. Жмурюсь от слез, но перед глазами снова Микеланджело. А на душе так пусто–пусто, звонко–звонко. У двери меня встречает взволнованный Лоран, он нервно теребит браслет часов на левом запястье и мотается между двух стен коридора. – Спасибо, – благодарю я сострадательную медсестру и даже пытаюсь улыбнуться. Но, очевидно, эта гримаса мало похожа на улыбку, потому что она, несколько испуганно смотрит на меня, передавая в руки коллеге, и сочувственно гладит по плечу перед тем, как оставить нас наедине. Солаль не теряется, в два шага дотаскивает меня до комнаты ожидания, усаживает на стул. – Фло? – осторожно бьет по щекам, но я все так же не могу произнести ни слова. Болит. Что–то внутри болит так, что хочется кричать, просить остановиться, прекратить эти муки, вырвать из груди. Болит сердце. – Флоран, – садится на корточки передо мной, крепко сжимая мои плечи, – слушай меня, смотри на меня. Смаргиваю слезу. – Он сможет. Он знает, что не имеет права уйти. Микеле ведь не сдается, помнишь? Мы должны в него верить. – Я верю, Со, – едва–едва шепчу, потому что звуки царапают горло и слух. – Верю… – Сейчас нельзя раскисать, мы должны держаться. Мы нужны ему. Смотрю мужчине в глаза, и мне не нравится то, что я в них вижу. Он всегда умел прятать свои эмоции, все же актерство – большая часть его жизни. Но сейчас он испуган и растерян так же, как и я. Помню лишь однажды такое выражение на его лице, когда его младший сын сломал ногу. Только в тот раз ребячество не привело к серьезным последствиям… За какие грехи итальянец должен отплатить жизнью? – Где… где Микеланджело? – чуть севший красивый женский голос разносит этот вопрос по коридору. Эстель. Подхлестываемый возродившимся чувством вины, подрываюсь с места. Она прижимает руки к груди, комкая свисающий с шеи шарф. Я не сразу замечаю за ее спиной Альбера и Дова. Дива подходит ближе, становится напротив. Смотрю на нее, в глаза маленького ребенка, полные слез, на дрожащие, приоткрытые во вздохе губы, на пальцы, нервно терзающие полоску шерсти. Она знает и винит меня, чувствую. Не выдает себя, боится обвинить беспочвенно, но… Коэн и Аттья – взгляд на продюсеров – догадывались, еще тогда, ведь все зарождалось на их глазах. Ей больно. Кажется, что она не уверена в правильности своего приезда. Но не приехать она не могла. Ровно, как и я. – Эста, – имя подкатывает комком в горле. Не отвожу взгляда, делаю полушаг, но останавливаюсь и… опускаюсь перед ней на колени. Зажимает ладошками рот, а слезы лишь быстрее льются из глаз. – Прости меня, я… виноват, – склоняю голову, разрывая этот отчаянный зрительный контакт, не в силах больше вынести столь изощренной пытки. Мадам Локонте делает шаг назад. Жду криков, истерики, упреков. Но буквально через несколько секунд раздается голос Солаля, который просит ее пройти с ним к Фицджеральду. И она уходит. Обессилено упираюсь ладонями в пол, склоняясь вперед. Перед глазами серая пелена. Почему она промолчала? Почему дала мне надежду на прощение, когда подобного не прощают? Когда я не заслуживаю такого благородства? Неужели смирилась с тем, что я заявляю свои права на Кело?.. Да не имею я никаких прав на него! Черт!.. Ударяю кулаком по полу, обхватывая другой рукой себя поперек живота, мне кажется, что меня по живому рвет на части. Хочется кричать, но из горла вырываются только тихие хрипы. Чьи–то руки заставляют меня подняться, усаживают на стул. – Флоран, – несколько опасливо произносит Альбер, поглаживая меня по спине. – Не стоит так переживать, Эста отходчивая, побесится и остынет. А Микеле… мы сейчас все разузнаем, да, Дов? Могу поклясться, что в этот момент тот кивает – они слишком долго работают вместе и уже давно понимают друг друга с полувзгляда, – и уходит. Его шаги тихим гулким эхом отдаются в моем сознании.***
Не знаю, сколько я сижу так, на полу у стены, опустив голову на переплетенные руки. Тело ломит, но мне совершенно безразлично, что происходит с моей оболочкой, потому что мой разум терзают куда более важные вопросы. Я жду Эстель. Все мое нутро противится такому развитию, но я больше не могу. Мы должны поговорить, иначе мне просто сорвет крышу – я не выдержу этой молчаливой войны. Она выходит в коридор. Я слышу, как она односложно отвечает Лорану. «Мы не теряем надежды. – Да»; «Ты устала, отдохнуть хочешь? – Нет»; «Я позову Карин. – Хорошо». Поднимаюсь на ноги. Черт, что мне делать? Дов молча идет за ними, сунув руки в карманы, на лице выражение полного отсутствия. Коэн поднимается, буквально принимая из рук Солаля диву, помогает ей опуститься на стул, придерживая, и смотрит на коллегу. Тот отстраненно сверлит взглядом стену, отвернувшись, и качает головой. Сердце уходит в пятки. Альбер оседает на стул, как–то растерянно смотрит на женщину, а потом осторожно приобнимает ее за плечи. Не выдерживают нервы, просто сносит крышу от абсурдности. Это все какой–то сюрреалистичный фарс! В голове не желает укладываться… На ватных ногах приближаюсь к троице. Эста никак не реагирует, мужчины медленно поднимают на меня глаза. – Вы позволите? – совсем не узнаю своего голоса. Альбер кивает первым, встает, хлопает меня по плечу: – Вам есть о чем поговорить. Аттья разворачивается и, не говоря ни слова, идет за коллегой. Стою, словно вкопанный. Не имею ни малейшего понятия, что я должен ей сказать, то есть… имею, конечно же, но слова будто застряли в глотке. Она плачет, хотя, думаю, эта информация остается за чертой ее сознания. Пальцы судорожно сжимают плетеную бахрому шерстяного шарфа. Опускаюсь на место, где прежде сидел Коэн, она даже не удостаивает меня взглядом. Но когда нервные вздохи переходят в приглушенные всхлипы, а потом в тихий вой, не выдерживаю – протягиваю руку, приобнимая ее. Вздрагивает. Хочется пожалеть, утешить, ведь понимаю, что причина всех ее бед – я. Даже немного не по себе от того, что все наши на моей стороне… Она ведь жена, главная женщина в его жизни, а я лишь тот, кто… целенаправленно рушит их семью. – Не нужно, – едва различаю сквозь всхлипы. – Не трогай меня. Пожалуйста, – передергивает плечом, скидывая мою руку. – Если ты хочешь знать, я расскажу все, о чем мне сообщил доктор Кор, только, пожалуйста, не на–до ме–ня тро–гать… – будто ножом по сердцу, размеренно, с ноткой отчаяния, точно в цель. Убираю руку. Я понимаю, что она имеет полное право так говорить, обижаться, может нагрубить… оттолкнуть. Но почему так чертовски обидно? Упираюсь ладонями в колени, не решаясь спросить. Очевидно, Эстель принимает мои действия и молчание за знак согласия, потому что, несколько раз тяжело вздохнув, вытирая слезы, она поднимает голову, обращая взгляд к потолку, и начинает медленно говорить. Очень много слов, терминов, незнакомых и непонятных, она говорит с паузами, не акцентируя и не выделяя, ровно. Голос почти не дрожит. Я смотрю на нее искоса, нервно кусаю губы, наблюдая за тем, как в ее глазах с каждой секундой мелькает осмысление происходящего и ужас, который скрыть не удается. – ...Гемоторакс, как следствие. Месье Кор говорит, что они сделали все возможное, но сильно повреждены внутренние органы, организм слаб… сейчас от врачей ничего не зависит. Как и от Микеле, наверное… Главное, чтобы до утра не открылось повторное кровотечение… иначе шансов совсем не ос… останется… – запинается, сглатывая слезы. – Ты, – решаюсь спросить, – его видела? – Да. – Он… в сознании? – сердце бешено бьется, подгоняемое надеждой. – Нет, – мотает головой, закрывая лицо руками. Выдыхаю. Молчим, наверное, несколько минут. – Эстель, я… – хочется оправдаться, заверить, что все будет в порядке и впредь я не стану поганить их жизнь. О том, что все это ложь, думать как–то совершенно не хочется. – Не надо, – обрывает меня, поворачиваясь. – Но… – Это его выбор. – Эста, но ты… – Замолчи. Пожалуйста. Прошу. Я бы хотела побыть одна. – Прости… – осторожно мимолетно сжимаю ее ладонь и встаю. – Скажи, – хватает за рукав и, будто бы моментально передумав, затихает. Но потом снова крепче сжимает в кулачке ткань. – Скажи, он был счастлив?.. Замираю. Мне хочется думать, что его жертвы не напрасны. – Надеюсь.***
Курю, опираясь на высокий парапет у приемного покоя. Заметно потряхивает, никак не могу справиться с волнением. Уже утро. Часы показывают почти семь, но мне кажется, что сижу я здесь не первые сутки. – Значит, все–таки, ты, – четко, с долей злости констатирует кто–то, и я в недоумении поворачиваю голову. Не успеваю среагировать, как меня хватают за грудки, отталкивая. Глазами полными ненависти на меня в упор смотрит Мерван. – Не понял. – А как спать с чужими мужьями, – фыркает и кривится, – так ты все понимаешь. Нервно усмехаюсь. Ну, я же хотел истерики, похоже, сейчас ее и получу. – Мерв, сейчас очень не кстати, – желая предотвратить разбирательства, в защитном жесте вскидываю руки. – Отчитаешь меня позже, ладно? – Хрен с ним, с Мике, – продолжает он, даже не думая меня слушать, – но ты! Привык пользоваться ситуацией? А он так удобно подвернулся под бок? Ну ты и скотина, Мот. Рим с силой толкает меня в плечо, я пячусь. – Что на тебя нашло? – Не знаю, что ты там себе удумал, но из–за твоей затеи страдает Эстель. Считаешь это справедливым? – Успокойся, – опускаю руки, выкидывая недокуренную сигарету. Взгляд невольно цепляется за какого–то парнишку, стоящего в десятке метров от нас с камерой в руках. – Во–первых, тут, похоже, пресса. Во–вторых, это не твое дело. А в–третьих, мы во всем… – А ты наглый. Никогда не думал, что начищу тебе морду, – быстро подтягивает рукава курточки, пропустив мои слова мимо ушей. – Но, видимо, придется. Не успеваю сообразить, как он валит меня на асфальт. По позвоночнику будто проходит электрический разряд боли. Какого хрена?! – Думаешь, за нее некому заступиться? – удар проходит вскользь по скуле. – Ошибаешься, – крепко держит меня за горло, налегая всем весом. – Хоть кто–то тебя проучит, эгоист херов, – шипит и снова бьет. Невольно замечаю, как несколько раз щелкает вспышка. Пытаюсь его сбросить с себя, поставить блок, но кости ломит так, что мне кажется, я и без помощи «Клоуна» слышу их хруст. – Прекратите немедленно! – кричит кто–то сбоку, и перед моими глазами мелькает еще одна пара рук. – Не лезь, – огрызается Мерван, – я ему всю дурь из головы выбью! – Встань с него, идиот! – очень похоже на Клэр. – Хочешь, чтобы журналисты сюда сбежались? Ну, давай же… Да помогите мне кто–нибудь! Мгновение спустя матерящегося алжирца отнимают от меня, но он не прекращает размахивать руками, поэтому двоим крепким санитарам, которые держат его, достается все же пара тумаков. Перо бросается ко мне, помогая подняться, ощупывая лицо, заслоняет меня спиной от настойчивых всполохов вспышки. Приложив ладонь к щеке, я наблюдаю, как, заломив руки за спину, парни уводят Рима. – Что это было? – интересуюсь у коллеги, наспех проверяя, ничего ли он мне не успел сломать. – Он злится, что Локонте предпочел тебя Эсте, а не наоборот. Все в порядке? – поправляет на мне сбившийся пуловер. – Цел, – киваю и ощущаю, как липкое чувство ненависти к себе обуревает с новой силой. – Пойдем наверх, Рим и так уже обеспечил материал для завтрашнего выпуска, идиот, – тяжело вздыхает, берет под локоть и тянет в помещение. – Есть новости? – Пока тишина. – Хорошо, – облегченно выдыхаю, заходя на приемный покой. – Что хорошего? – Ему не стало хуже. «Станци» снисходительно гладит меня по плечу все те полминуты, что мы поднимаемся в лифте. В комнате ожидания стоит равномерный гул. Мерван, уже сам, без санитаров, сидит возле Эсты, приобнимает ее, прижимает к себе, там же рядом и Альбер. Дов с Солалем стоят у кофейного автомата и о чем–то напряженно спорят на полутонах. Маэва, Мелисса и Карин висят на телефонах, восседая вокруг маленького журнального столика. Клэр подводит меня к «папочке». – Лоран, держи свою пропажу. Мужчина обращает на меня свое внимание. – Это что за?.. – осторожно прикасается к подбородку, обращая меня лицом к себе. – Его стараниями, – брюнетка зло фыркает, тыча указательным пальцем в Рима. Ей, наверное, никто не говорил, что ябедничать нехорошо. Аттья рассеянно переводит взгляд с меня на Клэр, потом на алжирца и на Морана. – Вы что творите? Совсем сбрендили? – негромко, но с ноткой угрозы и раздражения произносит продюсер, отворачиваясь. – Мерван, ты хоть понимаешь, чем может закончиться твое рукоприкладство? У клиники дежурят два десятка борзописцев, которые так и ждут какой–нибудь грязной горяченькой сенсации, а вы тут… цирк развели какой–то! – он буквально выкрикивает последнюю фразу, срываясь с места. – Стой! – Коэн вскакивает на ноги, заслоняя собой «клоуна» и диву. – Все совершают ошибки, но не голову же ему откручивать, в самом–то деле! – Уж прости, Альбер, что я переживаю за этих идиотов! – язвит Дов. – Так, тихо, без оскорблений. Давай ты выпьешь кофейку? Нам сейчас всем надо успокоиться. – О, конечно, успокоиться, – закипает Аттья, но не успевает более ничего сказать, потому что напарник утаскивает его почти насильно в другой конец комнаты во избежание конфликта. – Так, Клэр, – командует Со, – этого дуэлянта к медсестре, пусть обработают ссадины, а ты, – поворачивается к Риму, – нужно поговорить. Последнее, что я вижу перед тем, как Перо уводит меня в коридор, как Мерв становится перед Лораном, складывая руки на груди.***
Сижу между Маэвой, которая что–то черкает в пухлом блокноте, и Мелиссой, у которой телефоны – целых три? – ни на секунду не замолкают. В двух шагах от нас Карин о чем–то шепчется с мужем, он обнимает ее. Коэн сидит возле Эстель. Мервана и Дова нет. – Фло, – Эва осторожно гладит меня по руке, – Морис звонил. Ты, в общем… если понадобится какая–то помощь, ты можешь на нас рассчитывать. Он говорит, что сможет изъять из оборота любую требующуюся сумму, если вдруг понадобится дорогостоящая операция. Я понимаю, что такой разговор больше уместен с Эстой, но… – Спасибо, Маэвс, – прижимаю ее к себе, целую в щеку. На самом деле я даже боюсь представить, что теперь будет дальше. Что будет, если он не придет в сознание или… Хм… Эстель сказала, что я – его выбор, и мне так хочется в это верить. Но вдруг он не захочет остаться со мной? Ведь во всем, что сейчас с ним происходит, виноват только я. Я и больше никто. В чем же его вина, господи? Ему ничего не стоит изменить своего зыбкого решения. Может, он и вовсе не собирался больше ко мне возвращаться? Ведь что я принял за согласие? Сорвавшуюся на эмоциях с губ фразу «я не хочу просыпаться»? Смешно. Он мог иметь в виду что–то совершенно иное… – Фло, – Марс касается плеча, – звонил Икар, просил передать, что очень беспокоиться, и чтобы ты его набрал, когда станет что–то известно. Еще звонил месье Обиспо, он узнал от Нуно, Резенди тоже звонил, еще Патрик, Мартин и твои родители. Все предлагали помощь. Месье и мадам Мот мне удалось успокоить. Еще Никки. Кажется, кто–то обещал ей позвонить… Она волнуется, что твой телефон вне зоны. Спрашивала, нужно ли ей приезжать. Черт. Нервно роюсь в карманах джинс в поисках мобильного. Знал ведь, что забыл что–то сделать! – Так! – с этим возгласом в дверях появляется Аттья, пересекает комнату и подходит к мадам Локонте. – Эста, тут такое дело… В холле полно прессы. И как бы я не был против, но общественность требует информации. Я не знаю, как будет лучше… Может тебе не стоит? А мы с Альбером или… я не знаю, – честно признается он, приседая возле женщины. – Нет–нет, – она не торопясь встает, заправляя выбившуюся из прически прядь волос за ухо. – Я спущусь. – Ты уверена? – взволнованно интересуется Коэн. – Да, все в порядке. – Но мы все равно пойдем с тобой, – кивает Альбер, придерживая ее под руку. – Хорошо, – соглашается Дов и поднимается на ноги. – Лоран, ты за старшего. Солаль отстраненно кивает, продолжая слушать жену. Мне иногда кажется, что он никогда не избавится от своего образа «отца». – Кстати, – отвлекает меня Мел, – Диан будет через несколько часов. – Ей удалось перенести концерт? – удивляется Леджер, склоняясь, чтобы видеть подругу. – Не знаю, но похоже, она что–то придумала… К слову, а где Клэр? Я молча продолжаю наблюдать, как продюсеры и дива проходят мимо. Когда за ними закрывается дверь, громко выдыхаю, облокачиваясь на спинку стула. Господи, почему все так сложно? Почему столько рамок, условностей, преград? Почему нельзя решить все раз и навсегда? По краю сознания скользит проказливая мысль, что, если бы «Кавальери» не любила моего «Моцарта», все было бы гораздо проще… – Флоран, – перед носом щелкают тоненькие пальчики, – ты как? Киваю. – Хей, – Марс сжимает мою ладонь, – может, я позвоню Вероник и попрошу приехать? – Не лучшая идея, но… – Эва рассеянно перебирает брошюры, лежащие на столике. – Не надо. Спасибо, Мел, – отмираю и осторожно ее обнимаю за плечи. – И тебе, Маэвс, – приобнимаю «Наннерль». – Спасибо за то, что вы рядом. Я… отойду. Никки ведь… я же обещал, – аккуратно поднимаюсь, чтобы не зацепить девчонок, и делаю несколько шагов в сторону. – Фло, – окликает меня Леджер, – все наладится. Светлая, наивная… еще такая маленькая. Невольно давлю неуместную усмешку. Киваю. Как там говорится: нужно верить в лучшее, но готовиться к худшему? Я верю, но я никогда не буду готов… Останавливаюсь возле четы Моран. – Лоран, прости, что… отвлекаю, – на долю секунды ловлю на себе сочувственный взгляд Карин и поспешно отвожу глаза. – Я подумал просто, что родные Микеле ничего не знают, и… что, наверное, стоит с ними… связаться… – слова застревают в горле. – Я разговаривал с Локонте–старшим. Аттья уже забронировал им билеты на ближайший рейс. Джеремиа сказал, что сам поговорит с Рипальтой и сообщит детям. Просил оповестить, если будут изменения. Но… сам понимаешь, возраст. Я далеко не все решился ему рассказать по телефону… – Да, возраст… Лишь на мгновение перед глазами замелькали ужасные картинки. От одной только мысли о том, что чувствуют родители, которым приходится хоронить своих детей, становится не по себе и катастрофически нечем дышать. Нет, черт… но проклятое воображение со всем смаком уже рисует меня и сына. Моего сына… Невольно отступаю, что–то липкое обволакивает сознание, взгляд словно затягивает пеленой. Нет, нет, это все неправда! Он же еще совсем ребенок! Жмурюсь до рези под веками. Прочь, прочь из моей головы!.. Он в своем любимом темном джинсовом комбинезончике, на ножках маленькие ботиночки, которые он так любит пачкать в пыли, крохотные ладошки… до боли четкие, будто прорисованные, глазки, носик, тоненький изгиб светлых бровок… А вокруг кружева–кружева… Не надо, прошу, не надо! Гоню этот образ, но не получается отделаться от горького осадка, сдавливаю виски, чувствую, как крик поднимается из груди к глотке, открываю рот, но не слышу собственного голоса. Пожалуйста… Что–то внутри жжет, опаляя так, что хочется распороть кожу и навсегда избавиться от очага боли… – Фло! Фло, что с тобой? Фло, остановись, слышишь? – чувствую, как сильные руки сжимают мои плечи, но не могу совладать с собой. Кажется, что лечу в бездну все те секунды, пока опускаюсь на пол. – Тише–тише, слышишь меня? – Со гладит меня по спине, обнимая, но почти не дышит сам. – Не кричи. Все, все скоро кончится. Тише–тише… Наваждение исчезает так же мгновенно, как и появилось. Кашель раздирает горло. – Что это было, Фло? – легко стучит по спине. Судорожно выдыхаю и делаю глубокий вдох. – П–показалось… – Ты нас напугал. Я сам себя напугал. Мотаю головой в тщетной попытке привести мысли в порядок. – Прости, я не знаю… не знаю, что это было. Он подает мне руку, помогая подняться. Взгляд цепляется за онемевшую Карин, за девчонок, на лицах которых застыла гримаса неподдельного ужаса. – Ты точно в порядке? – Кажется. Прости, я… – неловко тереблю в пальцах мобильный. – Мне нужно позвонить, успокоить Никки. – Уверен? Может, стоит позвать… – он спешно отряхивает рукав пуловера. – Нет–нет, все нормально. Спасибо. Лоран с подозрением измеряет меня взглядом и, очевидно решив, что ничего страшного все же не случится, отпускает мою руку. Быстро выхожу в коридор, стараясь не обращать внимания на ошарашенные взгляды, обращенные ко мне. У ближайшего же угла приседаю на корточки и жмурюсь, почти до слез. Не приведи господь… Дрожащими руками, пытаясь не выронить, включаю телефон, наверное, по неосторожности выключенный, и набираю супругу. Один гудок, два… они тянутся будто целую вечность. Но наконец–то она снимает трубку. – Алло, я слушаю. – Милая, все в порядке? Как Алексис? – забыв даже поздороваться, тараторю я. – Привет, мой неуловимый. Не беспокойся, у нас все в порядке, он сидит в манеже и машет тебе ручкой, – она улыбается. – Как ты? – Я… нормально, – не рассказывать же ей, в самом деле, что я окончательно и бесповоротно начинаю сходить с ума. – Как Микеланджело? Что–то известно? – негромко спрашивает она. – Кроме того, что состояние тяжелое стабильное, нет никаких новостей. – Что с ним произошло? Вы Эстель сообщили? Давлю горькую усмешку. Если бы только знала, Никки… – Да, сообщили. Он попал в автомобильную аварию, хорошо, что водитель не растерялась и вызвала «скорую», – на чистом автомате выговариваю я. – Ты как? Удалось хоть немного поспать? – Если честно, то мне не спалось, я переживала за тебя. Да и Алексис, – на пару секунд повисает пауза, и у меня сердце уходит в пятки, – был очень беспокойным. – С ним точно все хорошо? Может, температура поднялась или болит что–то? – меня охватывает тревога. Не дай бог это видение что–то значило… – Нет–нет, все нормально. Милый… ты уверен, что мне не стоит приезжать? Все, что случилось, так страшно, – она говорит почти шепотом. – Может, я могу чем–то помочь? Просто быть рядом… – в голосе заискивающие нотки понимания и искреннего сочувствия, но… я не могу так рисковать. – Не стоит. Тут такая атмосфера… Нет, не надо, не хочу, чтобы ты нервничала. Да и… – замолкаю, замечая, что Солаль, выглядывая из–за двери, активно машет мне руками. В голове будто что–то включается. – Меня зовут. Прости, но я… должен бежать. Поцелуй за меня сына, я люблю вас, – ведь не вру. Сердце готово выпрыгнуть из груди в тот момент, когда я оказываюсь вновь в комнате ожидания. «И мы тебя, все будет в порядке», – произнесенное Вероник в спешке, тонет в моем нетерпеливом возгласе, когда я отправляю телефон обратно в карман. – Говори! Лоран не в силах сдержать какой–то испуганно–счастливой улыбки. – Фиц… – его губы дрожат, – Фицджеральд только что… я не могу поверить! Он сказал, что, боже, Микеле пришел в сознание, и… подожди, он говорил еще что–то, – глаза Со бегают из стороны в сторону, он явно пытается вспомнить то, что прошло мимо его ушей. – Не помню. Просил, чтобы ты нашел его, как только освободишься, – порывисто крепко обнимает меня и хлопает по спине. – Теперь все будет хорошо, я уверен! Теперь Микеланджело точно не сдастся! Слышу приглушенный плач Маэвы, которую прижимает к себе не менее заплаканная Мелисса. – Куда мне?.. – Месье Мот, похоже, я первым вас нашел, – раздается голос за спиной, и я резко оборачиваюсь. – Это правда? – единственное, что я могу произнести. Неужели все действительно налаживается?.. – Я попрошу вас пройти со мной. – Да, конечно. Моран отпускает меня и притягивает в объятия свою жену, а я иду вслед за месье Кором. Он сворачивает к дверям реанимационного отделения и резко тормозит возле них. – Месье Мот, ваш друг… – Фицджеральд неуверенно отводит взгляд. – Месье Локонте попросил, чтобы я позволил вам навестить его. К сожалению, вы должны понимать, что много времени я вам предоставить не могу, но… – Я понял. – С правой стороны от головы находится кнопка экстренного вызова персонала, если… – Я понял, – нервно тереблю рукав, перебивая эскулапа. За каким он тянет? Или я так похож на идиота? – Надеюсь на вашу рассудительность. Он с непроницаемым видом ступает в белый коридор, жестом просит у дежурной халат, отдает его мне и идет к палате. Боже, мне не верится. Толкает панельную дверь, оставаясь за порогом. Только на мгновение закрываю глаза перед тем, как ступить в комнатку. …Он смотрит на меня, его голова лежит на подушке, немного склоненная вбок, губы растянуты в горьковатой улыбке… Даже сейчас он находит в себе силы улыбаться. Медленно поднимает левую руку, призывая меня подойти. В два шага оказываюсь рядом, аккуратно прикасаюсь к немного липкой ладони, он совсем слабо сжимает пальцы. Пытается что–то шептать, но до уха долетает только едва различимый шелест. Склоняюсь ближе. – Вы знаете, мой друг… я не успею в срок… свой реквием. Что? Непонимающе поднимаю на него свой взгляд. Наши роли?.. Слабо усмехается. – Смерть близка… – Нет, – едва ощутимо веду пальцами по бледной щеке. – Нет, ты поправишься… Пожалуйста, не сдавайся. В уголках его прищуренных глаз блестят слезы. Нет, не плачь. – Все наладится, слышишь? Ты обязательно… – Не о том… я не о том хотел сказать. Легко приглаживаю его высветленные волосы. Пытаюсь избавиться от кома, вставшего в горле. Я почти не ощущаю его прикосновения, настолько бессильно он сжимает мои пальцы. Он будто бы стал совсем прозрачным. Тихо скрипит дверь, но в палату никто не входит. – Кело, ты не можешь уйти… – Флоран, – напрягается, делая тяжелый вдох, – я хочу, чтобы ты знал, – выдох. – Все эти годы… – его губы почти не шевелятся, и я скорее чувствую, чем слышу, слова, которые он с таким усердием пытается донести до меня. – Тише, не трать силы. У нас еще будет время. Мы все успеем… – Ты должен знать, – Микеле совершенно меня не слушает, впрочем, как всегда, и только немного крепче сжимает ладонь. – Все это время… я не хотел причинять тебе боль… Я надеялся, что когда–нибудь ты меня простишь за то, что я отталкивал тебя… Я не мог иначе… – Не говори, слышишь, не надо… – шепотом прошу его, прижимая дрожащую руку к груди. – Я все это время не говорил тебе самого главного… Молчи. Прошу тебя, молчи. Если ты сейчас произнесешь те самые заветные слова, это будет означать, что ты сдался, смирился со своей участью. Я не могу этого допустить, я не могу позволить тебе уйти. – Нет, Кело… Слышишь, я готов на все, на любые условия, любые запреты, любые лишения, только, пожалуйста, не оставляй меня. Он улыбается лишь уголками губ, будто из последних сил, взгляд его блеклых, с каждой секундой все больше тускнеющих глаз, словно постепенно заволакивает мутной пеленой. – Я… – его грудь тяжело вздымается, с приоткрытых губ срывается болезненный стон, и он заходится в кашле. Медленно отворачивается, откашливаясь. – Тише–тише, – придерживаю его голову. Он прерывисто выдыхает, слабо пытается пошевелиться, будто порываясь встать. – Не нужно, осторожнее. Я сейчас позову врача, – уговариваю его, но сам словно цепенею. – Не надо… Я… – Микеле снова закашливается, пытается перевернуться на бок, свернуться калачиком. Укрыться, защититься… – Я всегда любил тебя… Флоран… Господи, сердце, будто сумасшедшее, заходится под ребрами. – Нет, подожди… я… боже, Кело, – подношу его ладонь к лицу, целую, едва–едва прикасаясь, боясь навредить. То, что он только что сказал, напрочь выбивает воздух из легких, заставляя задыхаться, но терпеть, потому что… на протяжении сколького времени я бредил, желая их услышать? Такие обыденные, банальные и такие долгожданные три слова из его уст – благословение, не меньше. Он впутывает мелко дрожащие пальцы в мои волосы. – Я надеюсь, ты сможешь… простить… Поднимаю растерянный взгляд. Что… что происходит? Микеле прерывисто выдыхает, содрогаясь практически всем телом, его рука медленно скользит по волосам и безвольно опускается на живот. Доселе работающий аппарат искусственного дыхания замирает, по монитору одного из приборов тянется непрерывная прямая… Нет, нет, нет! – Нет, пожалуйста, – быстро касаюсь лица, – ты не можешь! – нашариваю на тумбочке маленький пульт и с остервенением жму на кнопку. – Давай, давай же! – отбрасываю его к чертям, снова склоняясь над своим Микеланджело. – Я знаю, знаю, что ты меня слышишь!.. Борись, пожалуйста, борись за жизнь! Ты не можешь нас бросить, слышишь?! Борись же! – отчаянно обнимаю его лицо. – Пожалуйста, я знаю, что ты все еще меня слышишь… Ты не посмеешь… Но он больше не шевелится. – Помогите, помогите, прошу вас… Взгляд непроизвольно цепляется за какие–то несущественные сейчас мелочи, пытаясь запомнить как можно больше, как можно целостней, как можно точнее. Блестящие дорожки от слез на висках, круги под глазами, заостренные, кажется, черты лица, тонко очерченные бледные губы, с красными узором трещин. Прикасаюсь к ним пальцами, целую влажный от пота лоб. – Пожалуйста, просто открой глаза… я о большем не смею просить. Просто… открой глаза, – лихорадочно шепчу, как заклинание, пытаясь его заговорить, но ничего не происходит. Я не верю, нет, я отказываюсь верить в этот фарс! – Уведите его! – громко командует голос где–то за моей спиной и две пары крепких рук оттаскивают меня от итальянца. – Нет, вы не понимаете! Спасите его! Кор непреклонно указывает на дверь. Последнее, что остается в моем сознании, перед тем, как меня бесцеремонно выставляют из палаты, то, как Фицджеральд с несколькими медсестрами пытаются «завести» сердце Микеле. Едва ли не нос к носу сталкиваюсь с плачущей Эстель. Пытаюсь справиться с подкатывающей истерикой и мыслить трезво, но в голове невообразимый кавардак. Хочу что–то сказать, но только беззвучно открываю рот. Нет, он сможет! Он сильный! Не смей его хоронить раньше времени! Его должны спасти, боже, должны!.. – Мадам, месье, прошу вас, вы должны покинуть отделение. Вам не стоит тут находиться, – дежурная учтиво проводит нас, практически ничего не соображающих, к двери в коридор и мы, будто ведомые кем–то, послушно выходим. Молчим. Откуда–то, словно извне, доносятся радостные возгласы Лорана, гам диалогов, телефонных разговоров. Зыбкие мгновения счастья… они еще ничего не знают. Прислоняюсь спиной к холодной стене, пытаясь прийти в себя. Она стоит напротив и смотрит на меня, без ненависти или презрения, без холода и отстраненности, только с мольбой во взгляде. Судорожно зажимает себе ладошкой рот, заглушая рвущиеся всхлипы. Я жду. Теперь… последнее слово за ней. – Я все слышала, – едва различаю на слух, когда она, поборов внутренний спор, все же делает шаг навстречу. – Пожалуйста, что угодно… лишь бы он выжил. Прошу тебя, – не сдерживает слез, подходит вплотную и склоняет голову к моему плечу, – пусть он будет жив… Обнимаю, прижимая к себе. Если Ты есть. Ты, тот, кто создал все. Услышь слова, обращенные к Тебе. Кело не заслуживает такой участи, и только в Твоих силах спасти его. …Глажу ее по волнистым переливам темных волос, слушаю ее молитвы и вторю, словно эхо. Спаси душу раба божьего… Не отринь нас, Тебе изменяющих непрестанно… Помоги нам, рабам Твоим… спаси сына Твоего… за коего Ты умер на кресте. Невольно передергиваю плечами. Образ, пришедший ко мне во сне, вновь появляется перед глазами. На его лице неподдельная мука, губы что–то беззвучно шепчут, там, где в кожу впиваются шипы, темнеют пятна гематом и кровавых ран, бинты практически черные… и он просит отпустить его. Мотаю головой, избавляясь от видения. Нет, этого никогда не будет, он не оставит нас. Только не он. …Мне кажется, что мы стоим так целую вечность, но на деле не проходит даже десяти минут, когда мы оба безмолвно решаем присоединиться к остальным. Она просто отходит, ослабляя прикосновение. Сейчас нельзя замыкаться… Как из–за двери отделения появляется месье Кор. Эста затихает, с надеждой смотрит в его усталые и немного злые глаза. Почему он злится? Что–то пошло не так?.. Пусть он не молчит! – Месье… – дива решает обратиться к нему. Голос безбожно дрожит. Прикусываю губу, ожидая его слов, будто приговора. Прошу, всего одно слово, всего три буквы… сейчас они сделают нас самыми счастливыми на свете. Но сердце предательски замирает. Я боюсь, что знаю ответ… – Фло! Ты его видел? – со спины быстро приближается Лоран, разнимая руки для объятий. – Не молчи, скажи, ему лучше? Э… Эстель? – останавливается в полушаге от нас. – Джер? – даже я чувствую, как в этом, казалось дружеском, обращении сквозит тревогой. Фицджеральд отводит взгляд и… качает головой. Забываю выдохнуть. Этого не может быть. Врач разворачивается и, не проронив ни слова, бредет к двери своего отделения. Я только вижу, как он резко срывает колпак со своей головы и отбрасывает его на пол, а потом сознание раздирает женский крик, полный отчаяния и боли. Как–то отстраненно наблюдаю за тем, как к нам подбегает Карин, как Маэва принимается трясти меня за плечи, как Клэр и Мелисса придерживают мадам Локонте, как Мерван сжимает плечо Солаля. – Ты меня слышишь, Фло? – голос «Наннерль» доносится, словно сквозь плотный слой ваты. Оседаю, не чувствуя ни ног, ни пола. Опора выбита – петля затянулась. Не могу шевельнуться, кажется, что кто–то на краткий миг лишил меня мировосприятия. Перед глазами скачущая серая сетка и… прямая беспрерывная полоса. Я не смог, я опоздал… Вижу, как Лоран, отбросив все, пытается помочь медсестрам привести в себя едва не упавшую навзничь Эстель, потерявшую сознание; как Мелисса гладит по голове Клэр, в тщетной попытке успокоить; как Карин прижимает к себе Эву, словно маленькую девочку, присев рядом. Чувствую на себе взгляд, медленно поворачиваю голову, пытаясь сориентироваться в пространстве, но получается плохо. Его сощуренные голубые глаза полны ненависти и омерзения. Нервно сглатываю, жмурюсь… Руку сжимает молодая медсестра, что–то говорит, кажется, просит успокоиться. Не слышу, ни слова, ни звука… Как такое могло случиться, Микеланджело? Как такое могло случиться с нами? Ты ведь не мог, правда? Не мог просто взять и оставить нас, тех, кому ты не безразличен? Пусть месье Кор вернется и скажет, что это ты попросил его так пошутить. Пожалуйста, Кело… оставь хотя бы надежду на счастливый конец. Приваливаюсь боком к стене, зажмуриваюсь до белых бликов, сдавливая пальцами переносицу. Нет, я не плачу… нет, не плачу. Но мне больно. Твое имя навсегда останется самым глубоким шрамом на моем сердце.