И пусть это странно, страшно и очень наивно

Белль никогда не говорили, что она умеет чувствовать людей. Скрытую в их сердцах доброту. И страдание. Она и сама не подозревала об этом. И не тратила слов, чтобы обозначить свои чувства. Просто Белль оказалась единственной, кто смог, кто захотел разглядеть что-то человеческое в древнем чудовище, чье имя неразрывно сплелось со страшными легендами. С рассказами, половина из которых - Белль теперь это знала - была неправдой. Она видела, как исчезла привычная маска, которую Румпельштильцхен носил столько лет. Как в его броне, утыканной шипами, появилась неожиданная брешь. И более того - этой брони не стало. На несколько мгновений перед ней был много выстрадавший, уязвимый и - глубоко несчастный человек. Белль была непосредственна в своем желании исцелить чудовище. Но она еще не научилась тому, что исцелить сломленную душу одним поцелуем - нельзя. Если бы все было так просто. Если бы Румпельштильцхен мог избавиться не только от магии, но и от того, что она принесла с собой. Если бы... - Ты должна была бы испугаться, - позолоченные пальцы жадно гладили ее локоны. Вместо того, чтобы в отчаянии прогнать ту, которая так некстати пробудила его сердце, Румпельштильцхен сумел сохранить ее для себя. Он окликнул Белль, когда та уже шла к выходу из замка, собрав вещи. Окликнул ее и подивился тому, как смог сложить в слова чувства, накопившиеся у него на сердце: "Ты права, Белль, я трус. Но если ты останешься... все может измениться". "Мы... попробуем?" - она повернулась к нему с растущей надеждой во взгляде. Надеждой, которая лечила ее собственные душевные раны прямо на глазах. Если бы так же легко он мог избавиться от своих. Но Белль ничего не знала. "Если ты хочешь", - где-то в глубине души Румпельштильцхен испугался снова - своей вспышки решимости, и еще того, что Белль опять захочет поцеловать его, прежде чем все узнает. "Ты мне все расскажешь?" - почти беззвучно прошептала Белль. И вот тут-то он снова замкнулся в своей броне. "Нет". - Почему ты видишь во мне что-то хорошее? - спрашивал Румпельштильцхен, и Белль не могла на это ответить. Потому, что он отпустил Робина Гуда? Потому, что был добр к ней? Но это не ответы. Даже самые страшные злодеи способны на редкие - очень редкие - приступы милосердия. Наконец, Белль положила голову на узкое плечо монстра, который умел любить, и сказала: - Не знаю. В этой простоте было какое-то особое отдохновение для изощренного ума, который умел угадывать, подозревать, раскидывать паутины и строить ловушки. Но Белль не делила мир на черное и белое, как все остальные принцессы, которых знал Румпельштильцхен, не выносила никому приговоров и обвинила его только в том, что он знал и сам. Теперь он не был трусом - потому, что смог переступить грань, смог принять чужую любовь. Теперь он держал на руках свою маленькую принцессу, и ее глаза сияли не блеском далеких звезд, а близким земным сиянием. При ней Румпельштильцхен мог показать свою чувствительную сторону - и не страшиться, что она проникнется презрением. Только ущербные духом люди презирают там, где надо помочь. - Я правда не знала, что могу чувствовать что-то скрытое. Пока не встретила тебя, - призналась Белль, чертя пальчиком узоры на его груди, на блестящей темно-золотой коже. Ей никогда не говорили, что она умеет чувствовать людей. Но она сама это поняла. Когда почувствовала человека - в чудовище.