***
— Айем, — ласковый голос звал её сквозь сон, точно в юности. — Да, — только и смогла ответить она. К губам тут же приложили матовое стекло. Горлышко бутылки. — Пей, — мягко велел всё тот же голос, и Альмалексия послушно сделала несколько глотков. Поднять веки всё ещё не было сил, но это было и не нужно, чтобы почувствовать, как струятся по жилам исцеляющие чары. Кажется, её подняли и усадили, прислонив к стене. — Хочешь открыть глаза? Погоди, я погашу свечку… Теперь можно. — Нет… Не могу смотреть на тебя, — ни страха, ни ненависти не было в голосе златокожей — только непередаваемая мука раскаяния. И никак не сдержать стона, когда шершавые пальцы Нереварина хватают её ладошку и прижимают к горячечно-жарким устам. Никак не сдержать, ибо зелье лечит раны на теле — не на душе. Никак не найти сил, чтобы и дальше отчаянно жмурить глаза — поэтому поверженная богиня распахивает их и бессильно роняет голову на грудь Возрождённой. Рыдания сотрясают её тело, но слёз нет. Хочется укусить что угодно, хоть руку, хоть рукоять клинка, чтобы задушить рвущийся из горла вой. — Это ты — истинная богиня, — шепчет Альмалексия, вскинув голову и снизу вверх глядя на свою старую любовь в новом обличье. — Ты — вождь, ты — царица, ты — Госпожа Милосердия… Ты спасаешь и даришь, а я… Я ослепла и могла только губить! — Ты не виновата, — словно маленькую, целует её в лоб Ариана, — Я бы тоже не устояла перед таким соблазном, Айем. И сейчас боюсь не устоять. Твои желания не были твоими, у Сердца свои, страшные цели… Лорд Ворин был первым, теперь пришёл черёд вас троих… — А чего тебе бояться? — последняя из Трибунала действительно не понимает. — Мне ведь придётся идти туда. Придётся разрушить Сердце, и я боюсь, что не смогу. Знаешь, — неожиданно прибавляет Возрождённая, — мы ведь уже больше суток здесь. — Зачем?.. — «…ты не оставила меня умирать?» — повисает в воздухе неоконченный вопрос. — Не привыкла к мелочной мести. Не хотела становиться такой, какой Сердце сделало тебя. Короткие сухие слова, достойные воительницы — но сколько нежности в её руках, голосе, взгляде, в самом биении её сердца! Доспехи сняты и сложены поодаль — теперь Альмалексия прекрасно его слышит. — Я так ждала твоего возвращения, любовь моя, — и только теперь — почему только теперь? — наконец собираются в уголках пересохших глаз и скатываются по золотым щекам слёзы, — Прости меня за всё. — Убила бы, если б не простила. Золотистые губы накрывает поцелуй пепельных. Поверженная богиня всхлипывает, податливо впуская в рот острый язычок Нереварина. Сколько веков она уже не целовала таких чутких губ! И как она могла быть таким врагом самой себе? Если бы её взгляд хоть на миг пробился сквозь наведённую Сердцем кровавую пелену, они могли уже месяц как быть снова вместе! Снова стучатся в виски кровавые волны, и Альмалексия делает над собой усилие, разрывает поцелуй. Тонкая ниточка слюны ещё секунду соединяет губы женщин, затем лопается. Богиня снова склоняет голову к груди телваннийки, утирает слёзы о ткань чёрной рубашки женщины-данмера и боится, как не боялась уже много столетий — боится, что реальность вот-вот обернётся сном. — Веди меня за собой, любовь моя. Я не пойду по тем же граблям. — Это ты поведёшь меня, — камень валится с души, когда Ариана тихонько смеётся. — Я ведь не знаю выхода отсюда. Вскоре заколдованный даэдрик вновь занимает место на плечах хозяйки. Она бережно поднимает Альмалексию, стараясь не поранить об острые кромки доспехов, и та поворачивает на пальце Ленту Лабиринта.***
Первая леди погибшего Ресдайна и на супружеском ложе неуловима, как на поле боя. Нереварин куда массивней, и сейчас ей, обнажённой, уже не помогают наложенные на доспехи чары. Когда толчок в спину заставляет её встретиться с шершавой стеной Тель Увирит, она не успевает развернуться — и в следующий миг гибкое золотое тело вдавливает её в стенку, жёсткая губчатая поверхность которой возбуждающе царапает тяжёлые груди. — Айем… пожалуйста… — прерывисто выдыхает она. Коготки Альмалексии с наслаждением впиваются в мускулистый зад любовницы, и она прекрасно понимает, что Ариана хочет большего, но нарочно медлит, сжимая запястья Возрождённой над головой. — Айем… — в голосе Нереварина слышится отзвук далёкой грозы. Разумеется, она не станет причинять вреда своей возлюбленной — всей боли, что была между ними, поставлена точка ещё в тот далёкий день в зале Сота Сила — но Альмалексию заводит угроза, и данмер это знает. Золотистая ладошка лениво, словно нехотя, соскальзывает меж пепельных ягодиц, вострый ноготок слегка царапает нежную кожу, а два других упираются в призывно налившиеся кровью складки… что? Как она смеет остановиться на этом, не дать возлюбленной всеми мускулами лона сжать её пальчики? — Я предупреждала! В притворном гневе телваннийка роняет свою царицу на кровать, и у Айем перехватывает дыхание, но она хорошо знает вкусы Возрождённой и искусительно облизывает губы. Теперь уже её золотистые руки вжаты в простыни — не пошевелить, а Нереварин опускает жаждущее лоно к лицу любовницы, чтобы через несколько минут рухнуть рядом в безумно сладостной судороге. Закалённое корпрусом тело неутомимо — и Ариана сама сжимает медового цвета ягодицы Альмалексии, а та смиренно раздвигает колени, позволяя ответить лаской на ласку… Переливаются на бюро ровные ряды зачарованных колец и амулетов. На стул рядышком небрежно брошена мантия первого драконьего жреца. В углу прислонён ветвистый даэдрический посох — Альмалексия всегда улыбается, когда видет вырезанную на навершии букву «векх». За стенами башни ярится моровая буря, а последняя из Трибунала перебирает тёмные кудри возлюбленной, что спит, по-детски обняв её, прижавшись щекой к обманчиво хрупким на вид рёбрам. Спи, Ариана. Набирайся сил, любовь моя. Главный бой ещё предстоит. Но знай, что куда бы не повели тебя воля и предназначение, я всегда останусь с тобой.