Атмосферы

      2070 год       Звук стремительных шагов отражался от стеклянных граней триплекса темных стен и додекаэдра уходящего вверх потолка, под острыми углами жестко рикошетил от вставок аморфного металла, разносясь с хлестким эхом по безлюдному павильону готовой продукции. От неравномерного голубого освещения веяло пронизывающим до костей холодом и законченной обреченностью раскаленных до бела печей крематория. Находиться среди ровных рядов прототипов, замерших в предвкушении жизни, было чрезвычайно неуютно и жутко. Одна зашифрованная голосовая команда и импульс пробежит по нервным окончаниям наносхем, пробуждая от анабиоза застывшие синтетические, вылепленные из биокерамики организмы.       Их много, слишком много и уже ничем хорошим для человечества, того низкостатусного и бесстатусного большинства, что осталось на обочине техногенной цивилизации, это закончиться не может. Людские массы уже сотрясались в предсмертной агонии – беспорядки со дня на день грозили перерасти в полномасштабную и кровавую бойню, которая по цепной реакции охватит всю страну. Но корпорация продолжала равнодушно штамповать и спускать с конвейера все новые и новые партии прототипов для полиции и армии будущего, которые, в конце концов, вычистят трущобы растущих вверх городов, не оставив после себя и напоминания о тех, кто на данный момент был лишним – прожорливым и вечно недовольным властью – звеном. И решение, которое после долгих бессонных ночей и мучительных раздумий, он готов был принять, взвалив на собственные плечи всю ответственность, наплевав на многомиллиардные потери в прибыли и навсегда запятнанную репутацию, все еще казалось единственно верным.       - Господин Нечаев, Вы здесь? – сухой до скрежета голос Аллы гулким раскатом громыхнул по павильону, отскочил от отшлифованных стен, прокатился по рядам и затих шепотом где-то в дальнем углу.       - Да, Алла. Что Вы хотели? – отреагировал он на раздражитель, через силу сбрасывая с себя груз невыносимой усталости.       Ассистентка спешно прочеканила высокими каблуками по керограниту пола, и через несколько секунд Нечаев увидел ее холодное, но неизменно прекрасное лицо в конце ряда.       - Димитрий Александрович искал Вас, – ровным, лишенным эмоций тоном отрапортовала Алла, словно сама была одним из его прототипов, а не живым человеком.       - Я занят, – спокойно, так что не дрогнул ни один мускул на лице, ответил он, возвращаясь к обдумыванию более серьезных, если не сказать, судьбоносных задач.       - Он потребовал немедленно Вас найти и сопроводить к нему.       - Димитрий Александрович подождет столько, сколько я сочту нужным.       - Так и передать? – ярко-красные губы поджались, превращая рот в кровавую узкую щель, и от этой картины мысли неожиданно приняли совершено другое направление. Взывал ли этот рот хоть когда-нибудь к близости, бывал ли чувственно приоткрытым и стенающим о прекращении изощренной пытки на грани удовольствия и боли, обхватывал ли член жестко, насаживаясь до основания, или нежно обволакивал, окутывая горячим влажным языком?       - Как только я закончу с более срочными и важными делами, я к нему поднимусь, – резко обрывая неуместные изыскания, пренебрежительно кинул Нечаев словами: – И не беспокойте меня больше по таким пустякам.       Димитрий… альфа и омега всех его текущих проблем, которые рано или поздно приведут к катастрофе. Отсутствие какого-либо контроля свыше нивелировали моральные ограничители, которых и раньше было, не сказать, чтобы много. Власть и свобода, свалившиеся на него после смерти отца, окончательно закрепили за ним статус безжалостного и беспринципного социопата, не брезгующего ничем на пути достижения цели. И если раньше его удавалось держать в жестких рамках, посредством страха лишения наследства, то теперь он оказался предоставлен сам себе…       - Максимилиан Александрович?       Нечаев подальше отодвинул накатывающий волнами гнев и нехотя развернулся корпусом на голос – тщетная попытка спрятаться в запутанных лабиринтах главного здания корпорации не возымела успеха: камеры слежения неотступно следовали за ним, ведя по коридорам и лифтам с этажа на этаж, исключительно по вопросам безопасности, вот только кого?       - Господин Павлов, рад видеть. Чем обязан?       Один из самых старых членов Совета директоров, по-птичьи склонив голову к плечу, пристально всмотрелся в его перекошенное дежурной улыбкой лицо слезливыми, но внимательными глазами. Пожалуй, Владимир Иванович был единственным человеком из окружения покойного отца, к которому Нечаев питал уважение и к словам которого время от времени прислушивался.       - Плохое настроение?       - Нет, – усмехнулся он прозорливости старика, – настроение замечательное. Дел поднакопилось… Оптимистично предполагал, что управление «ФармаТехноГен» дастся мне легче.       - Вы отлично справляетесь, Максимилиан, – заверил его Павлов, шаркающей походкой подбираясь ближе. – Поверьте, корпорация работает как часы. Ничто не может ее вывести из строя.       - Что, если именно это и не дает мне покоя? – насмешливо вздернул бровь Нечаев, жестом предлагая окинуть взглядом заполненный рядами прототипов павильон. – Вам не кажется, что их слишком много? Посмотрите вокруг. Вас это не пугает?       - Вы правы, иногда они и впрямь кажутся жуткими, – после затяжной паузы задумчиво согласился Павлов, постучав скрученным артритом пальцем по морщинистому подбородку. – Но я не об этом хотел с Вами переговорить. Димитрий Александрович настаивает на скором запуске в производство двести первого препарата. Вакцина превзошла все ожидания, Вы не зря потратили на нее столько времени и сил.       - Вакцина еще в разработке, – жестко рубанул Нечаев. – Лабораторные опыты на приматах не дали должного результата. Надеюсь, Вы не забыли о побочных эффектах? Я запретил выпуск до тех пор, пока не доведу ее до ума.       - Димитрий Александрович хочет подключить к этому проекту ученых из генетической лаборатории и рассматривает вариант подписания контракта с китайской «ФасунФарма» – он уведомил Совет. И уже не для кого ни секрет, что его гораздо больше интересует усиление побочных эффектов…       - Я не подпишусь под этим! И ему прекрасно об этом известно.       - Я переслал Вам расчеты прибыли на третий квартал, – будто не расслышав его выпада, продолжил Павлов с присущей его возрасту невозмутимостью, – если Вам все-таки удастся договориться с братом о запуске вакцины, придется внести корректировки в цифры.       - Спасибо, я ознакомлюсь с ними, как только поднимусь к себе, – он глубоко вздохнул, пытаясь взять себя в руки. – Сейчас я занят подготовкой к конференции в Пекине. На данный момент – это все, что занимает мою голову. Оставим вопрос Димитрия Александровича о запуске вакцины до заседания Совета директоров. После поездки я намерен посвятить этому все свое время.       - Конференция на первом месте, Вы правы. Мы к ней долго готовились. Но, – Владимир Иванович доверительно подвинулся ближе и едва слышно зашептал, – и это только между нами, Максимилиан Александрович, члены Совета озабочены Вашим конфликтом с братом – он непосредственно влияет на бизнес и нашу репутацию. Нас всех беспокоит судьба «ФармаТехноГен». Вы же понимаете, мы не можем допустить внутреннего раскола? На кону астрономическая сумма прибыли.       - Я справлюсь с этим, – нервно протолкнул он вязкий ком по пересохшему горлу. – Не стоит беспокоиться, и передайте членам Совета, что никакого раскола не будет.       Бесшумно закрывшиеся массивные двери павильона отсекли от него сгорбленную спину старика. Нечаев обессилено опустился на ступени – что ж, он предельно ясно расслышал предостережение в голосе Павлова. Сможет ли он настоять на своем? Сможет ли не дать слабину и не сдаться? Попытается ли побороться? Димитрий не упустит момента и не оставит от него мокрого места перед Советом директоров. А значит, все-таки пришло время перепрофилировать «ФармаТехноГен». Несколько дней назад Нечаев втайне выкупил потрясающую идею у одного чокнутого гения – он должен успеть рассмотреть этот проект и перекинуть на его разработку все имеющиеся резервы.       Вот что по-настоящему было его призванием. Он всегда хотел заниматься фармакологией, спасая миллионы людей от неизлечимых болезней. И он должен найти такие весомые аргументы в пользу нового проекта, чтобы Совет директоров навсегда заткнул свои алчные рты. Да, прибыль будет не такой колоссальной, как от запуска вакцины, но это все еще миллиарды… Может, тогда Димитрий угомонится? Но с ним будет сложно. С ним всегда было сложно, особенно Максимилиану.       Нечаев вскинул голову, обвел последний раз потухшим взглядом ряды прототипов, которые взирали на него бездушными пустыми глазами, на дне которых, в искусственной беспроглядной черноте, скрывалось что-то ужасающее, и передёрнул плечами. Да, с этим тоже нужно что-то решать, что-то, что сделает это партию последней…       Центральный округ города намертво встал из-за многокилометровых пробок. Забастовщики снова перекрыли станции метро и улицы, стекающиеся к правительственным зданиям. Максимилиан устало откинулся на спинку сиденья – это надолго. Митинги проходили с завидным постоянством; их численность и частота возрастали в математической прогрессии, как возрастала безработица из-за повсеместных сокращений рабочих мест и изнуряющий голод от отсутствия выплат пособий и пенсий. Отчаявшимся гражданам только и оставалось, что выражать свое недовольство властями, наплевательски махнувшими рукой на собственный народ.       А у него не хватало сил, а может, и храбрости смотреть им в глаза. Нечаев был частью всеобщего безумия, и даже больше, он был одним из основных его виновников – на нем стояло неистребимое клеймо могущества и богатства, и никого не волновало, что он хотел нести своими деяниями только благо. Вот только благими намерениями, как давно известно, вымощен путь в ад…       Толпу стали смещать полицейские с водометами и слезоточивым газом. Он устало следовал за ними воспаленными от недосыпа глазами. Забастовщики бежали по дороге прямо на него, сметая все на своем пути: витрины магазинов и окна зданий рассыпались стеклянным крошевом, переливающимся в свете заходящего багряного солнца, из перевернутых урн ветер вырывал мелкий мусор, смешивая его с едким серым дымом раскуроченных терминалов оплаты и коктейлей Молотова.       Автомобиль с логотипом «ФармаТехноГен» привлек внимание группы разношёрстых подростков, и Нечаев мгновенно заблокировал двери, трусливо пожалев о том, что не взял с собой охрану – не хотелось бессмысленно корчить из себя героя. Машину изрядно качнуло, когда в нее попал булыжник, выдолбленный тут же из брусчатки тротуара. Все правильно, так и должно быть – неприятное и никому ненужное чувство вины кольнуло изнутри, смешиваясь со стыдом и страхом. Он должен успеть все исправить, еще не поздно. Второй камень попал в лобовое стекло, Максимилиан дернулся, рефлекторно прикрывая голову руками. Бронированный автомобиль выдержал, приводя подростков в еще большее неистовство.       Он опасливо наблюдал, как беззвучно открывались их грязные рты, сыпавшие ругательствами в его адрес, как кривились, словно снятые в рапиде лица в гримасах боли и ненависти. Мелькали мысли открыть дверь, выйти, объяснить, но кто будет слушать? Толпа быстра на расправу, а ему уже давно подписали смертный приговор. Быть растерзанным сейчас хотелось меньше всего.       Полиция без устали била по людям водометами. Хватала отставших и зазевавшихся в давке, упавших забивала дубинками в кровь, затаскивала в огромные автозаки, которые ползли позади ровных рядов безжалостного спецназа. Народ с криками бросался врассыпную, оставляя позади себя раскуроченные автомобили, бутылки с зажигательной смесью, листовки и плакаты, на которых ярко пестрели их требования: «Нет «ФармаТехноГен!» Нет прототипам! Верните работу! Верните пенсии и зарплаты!»       Только через час Нечаев сумел тронуться с места, объезжая горящие остовы машин и баррикады из мебели и строительного мусора. Это напоминало кадры хроник военных действий. Он знал, что со дня на день в город введут правительственные войска, чтобы обуздать граждан – и вот тогда начнется самое страшное.       А ведь когда-то именно граждане, и что важно – справедливо, считались главным достоянием нации, ее основным богатством. Но сейчас это всего лишь ненужный балласт, создающий проблемы и неудобства. И с этим боролись, как могли. Максимилиан в последнее время часто задавался вопросом: «Какое, собственно, мне до всего этого дело? И почему меня не устраивает нынешнее положение вещей?» Может оттого, что в этой безликой массе могли находиться полезные государству люди: талантливые ученые, инженеры, управляющие, которые смогли бы поднять страну на еще более высокий уровень? Да только теперь они низшая категория – именно такой статус стоял в их электронных паспортах, вживленных под кожу правого запястья.       Нечаеву повезло больше и, пожалуй, он был этому искренне рад. Максимилиан родился в богатой семье, принадлежал к так называемой касте элиты, был почетным членом верхушки общества. С ним за руку здоровался Президент, ему ласково и заискивающе улыбались министры и депутаты, все искали его расположения, хотели его дружбы. Но это фальшь, это мерзость – неприятные издержки статусности. В конечном итоге, все жадно хотели урвать кусок того пирога, которым он пока еще владел. Может поэтому Нечаева все чаще посещали мысли о вселенской несправедливости, и он сам себе казался маленьким винтиком в насквозь прогнившей системе.       Отблески пылающего камина библиотеки навивали сон и умиротворение, и что совсем уж странно, какую-то чужеродную романтичную томность. Вермут в запотевшем бокале холодил пальцы и расточал терпкий аромат; Шопен, выбранный домашним ИИ под его минорное настроение, вязко истекал из скрытых колонок стереосистемы и заполнял собой каждый уголок первого этажа фамильного особняка. А ему остро хотелось только одного: быть от этого, похожего на тюрьму места как можно дальше, где-нибудь на океанском побережье затерянного в теплых водах острова, чтобы брести неспешно по пляжу, оставляя следы на рыхлой полосе прибоя, и чтобы непременно накатывали белые барашки волн, а пальцы зарывались в прохладный песок…       Безумная усталость от конфликта с братом, от корпорации, от города стала хронической и никогда не отпускала из своих цепких лап. Рядом с Максимилианом не было ни одной искренней улыбки, в его мире все продавалось и покупалось. В его мире повсеместной разрухи, которая все ближе подбиралась к сверкающему и прилизанному центру, не было ничего, что могло бы подарить толику тепла и радости. Рядом не было ни одного настоящего друга, с которым можно было бы просто по душам поговорить, а лучше помолчать, не думая о завтрашнем дне и распухшем банковском счете.       Женщины… нет, просто животные особи, слепленные лучшими пластическими хирургами за баснословные деньги, с которыми он иногда коротал ночные часы, существовали не для задушевных разговоров с уставшим от груза собственного завидного для других положения Нечаева. Они существовали для обуздания, и то лишь на время, его либидо. Без чувств и без обязательств – это избыточные рудименты человечества. Рыночные отношения в своем чистом первозданном виде. Он – покупатель, они – товар.       Любовь – непозволительная роскошь для людей его касты. В его мире это удел тех, кого он каждый день видит за стеклами пуленепробиваемого окна автомобиля. Да и к чертям всю эту меланхолию! Лучшее лекарство от тоскливых мыслей – поездка в Китай. Наука всегда все четко расставляла по своим местам, заставляла логически мыслить, анализировать, планировать – это торжество прагматизма, в отличие от коммерции, которая всегда ввергала его в мелодраматичное уныние. В Пекин съедутся великие умы своего времени, ученые всех мастей. Последние открытия и разработки в фармакологии и генной инженерии, международные проекты – все это чрезвычайно воодушевляло. И если бы не висящий тяжким грузом «ФармаТехноГен» и какое-то нехорошее предчувствие, которое время от времени шевелилось внутри, Нечаев смог бы забыть о предстоящем Совете директоров и отдаться полностью на откуп грядущей конференции.       - Что?! – громогласно сотряс воздух Димитрий. – Ты, должно быть, сошел с ума, мой старший бесхребетный брат. Не бывать этому! Слышишь?! Мы должны и дальше наращивать производство. Прототипы пользуются огромным успехом на внутреннем рынке. У нас заказов на год вперед, мы получили несколько предложений от европейцев на поставки, потому что наша модель более конкурентоспособна, чем китайская. А тендер с правительством на замену полиции и армии? Ты не посмеешь вынести этот вопрос на голосование. Я не позволю тебе закрыть «ФармаТехноГен»!       - Речь идет не о полном закрытии, я говорю о перепрофилировании основного направления. И не забывай, что твой голос ничего не решает. Меня поддерживает Павлов, а он и есть, по большому счету, Совет директоров, – Максимилиан старался внешне сохранять невозмутимость и спокойствие, на его лице не отразилась вся та гамма противоречивых чувств, что он испытывал, сидя в кресле перед братом, который в очередной раз был под наркотическим опьянением, что, впрочем, не мешало ему заниматься делами корпорации.       - Нет, – замотал головой Димитрий, – не желаю больше этого слушать! Никто и никогда, даже сраный Совет и стоящей одной ногой в могиле Павлов не откажется от прибыли и власти, а прототипы – это и то, и другое. Твой гениальный новый проект провальный с самого начала. Давай, просыпайся уже, Макс, – пощелкал пальцами перед его носом взбешенный донельзя брат. – И вообще, какая муха тебя укусила, что ты начал строить из себя поборника справедливости? Я все продумал и просчитал, Макс. Смотри: мы увеличиваем выпуск, дальше – запускаем в производство двести первый препарат, и, – Димитрий возбужденно хлопнул в ладони, – мы самые богатые в этой стране. Да что там, в стране, в мире! У нас, понимаешь, у нас патент на изобретение, и пока это так, мы – боги! А? Как тебе такое развитие событий?       - Отец хотел не этого, – устало ответил Нечаев и прикрыл глаза, чтобы не видеть, как брат, втянувший в себя наверняка ни одну дорожку кокаина, мечется по кабинету.       - Плевать, чего он там хотел! Его кости давно изгрызли черви. И прекрати, наконец, идеализировать его образ. Он был жадным до денег и власти, и вся эта корпорация была создана только с одной целью – обогащения.       - Страна разваливается, у людей нет работы. Прототипы заменили их на рабочих местах. Еще пара лет и они в нашем правлении начнут заседать.       - Заткнись! Страна как никогда сильна, мы почти обогнали Китай по разработкам синтетических организмов. Это всего лишь новый виток цивилизационного развития – выживает сильнейший. Нам нет больше нужды плодить рабочие массы, их заменили прототипы, которым ничего не нужно, кроме подзарядки аккумуляторов. Отец умер, теперь «ФармаТехноГен» наш. И я не собираюсь из-за тебя упускать шанс удвоить свое состояние. К тому же, давно пора разогнать Совет к чертовой матери, во главе с лицемерным Павловым, и взять все только в свои руки!       - Никто тебе этого не позволит сделать, – примирительным тоном начал Максимилиан, пытаясь вразумить брата. – Твоя идея еще безрассуднее моей. Скорее Совет раздавит нас. В любом случае, я поставил тебя в известность, участвовать в очередном твоем безумии я не собираюсь. А деньги? Мне их и так хватает, завоевывать мир я не хочу. Вопрос решен. Как только я вернусь из Пекина, вплотную займусь этой проблемой, – он с достоинством выдержал полный ненависти взгляд зеленых глаз Димитрия и поднялся из кресла.       Еще один бесполезный спор. Они всегда были разными и по-разному смотрели на жизнь, несмотря на внешнее сходство и одно воспитание…       - Слабак! Единственное, что у тебя получилось – это двести первый препарат и то по ошибке. Больше ты ничего не создал. И если бы не отец, так бы и просидел всю жизнь в гос. лаборатории никчемным лаборантом. Я все просчитал, провел негласные переговоры с министром, ты же в курсе моих связей, они подсунут на подпись Президенту мой проект. Он разрешит выпуск препарата под видом противовирусной вакцины. Макс, ну же, это ведь такая малость, сделай хоть раз что-то для родного брата! Тебе всего-то и нужно, что поставить свою подпись.       - Нет.       - Какая к черту разница, что будет с этими бесстатусным сбродом? Пусть сдохнут, проблем станет на порядок меньше, страна давно нуждается в очистке от экскрементов. Все, на что они годятся – это органы на продажу, – Димитрий взвился не на шутку, сгребая с полок на пол хрупкие раритетные статуэтки, которые коллекционировала их покойная мать. – С каких это пор ты беспокоишься об обездоленных? Может, пойдешь, раздашь им свое состояние? Наплюй! Мы подомнем под себя страну, прототипы заменят людей во всем, а двести первый превратит их в рабов.       - Завязывай с дурью, пока не поздно, – вставил он напоследок, прежде чем открыть дверь и выйти в коридор.       - Ты ни черта не понимаешь в этой жизни. Посмотрим, какой станет эта страна, когда я закончу! Не в твоих интересах бороться со мной. Все будет так, как решил я! Совет уже в курсе, мы ведь можем и без тебя обойтись.       - Это вряд ли. Поговорим об этом, когда я вернусь.       - Да, обязательно поговорим, когда ты вернешься. Приятного полета, брат, – Димитрий неожиданно успокоился, сел в отцовское кресло и расплылся в абсолютно безумной улыбке.       В сердце резко кольнуло, что заставило содрогнуться всем телом. Димитрий громко, от души расхохотался, и его смех, прокатившись по кабинету, вырвался в коридор, чтобы понестись следом за уходящим без оглядки Нечаевым, заставив спину покрыться холодным липким потом.       Все полгода, прошедших со дня смерти отца, они только и делали, что делили власть над корпорацией. Брат вился ужом, пытаясь уговорить Максимилиана начать выпуск двести первого препарата – сильнейшего синтетического галлюциногена. Да, его создал он, случайно, по ошибке, как побочный эффект от разработки лекарственно средства от нового смертоносного вируса, который вот уже пару лет свирепствовал в юго-восточной Азии, иной раз точечно вспыхивая то в Африке, то в Европе, то в Австралии, постоянно расширяя территорию эпидемии. Но Димитрий зацепился за этот шанс, скопировал все данные из его персональной консоли, решив, что именно этого ему недостает для завоевания целого мира.       И может быть, Максимилиан бы согласился, договорившись со своей совестью, встал бы на сторону родного брата, если бы не видел больных глаз одичавшей толпы безработных голодных людей, которые сбивались в кучи возмущения и недовольства своим крайне тяжелым положением. Нет, Нечаев не хотел усугублять, он не хотел превращать их еще и в рабов наркотика. И все это на фоне ужасающего по своей жестокости, пролоббированного в парламенте закона о стерилизации граждан, проживающих за чертой бедности. А таких месяц от месяца становилось все больше и больше…       Он далеко не альтруист, но и не законченный мизантроп. Планы правительства на ближайшие пять лет все больше и больше напоминали продуманный и просчитанный геноцид. Когда отец создал «ФармаТехноГен», на котором впоследствии начался выпуск прототипов, чтобы там не заявлял Димитрий, он хотел только одного – упростить и улучшить существование общества. Прототип – это помощник по хозяйству, охранник, сантехник, водитель, да кто угодно, но никак не полноценная замена человеку во всех сферах его жизнедеятельности.       Александр Нечаев не был антагонистом, он был гением – мастером воплощать даже самые дерзкие фантазии в реальность. И он возлагал большие надежды на своих сыновей и воспитывал их с пониманием важности и значимости каждого человека, даже простого рабочего, которому они были обязаны многим. Отправив наследников учиться в один из лучших азиатских университетов, он хотел быть уверенным, что и после его смерти, дело всей жизни продолжат дети. Именно поэтому Максимилиан как проклятый корпел над учебниками, читал научные статьи в журналах, изучал последние открытия в фармакологии и генной инженерии, торчал сутками в лаборатории, в то время как Димитрий с такой же жадностью исследовал ночную жизнь клубов и притонов.       Отец имел слабость смотреть на это сквозь пальцы – конечно, его любимые мальчики – все что осталось ему от покойной жены, ушедшей так рано – должны были познать все радости жизни и перебеситься, пока молодые, чтобы в дальнейшем с трезвой головой полностью посвятить себя семейному бизнесу. И только наркотики стали последней каплей в чаше его родительской любви и безграничного терпения, тогда-то он и переписал завещание в пользу Максимилиана. Впрочем, Александр Нечаев слишком поздно понял, что Димитрия уже ничем не остановить.       Нет, отец не лишал его абсолютно всего, он оставил крупную сумму на счетах, чтобы с лихвой хватило на беззаботную жизнь, и пакет акций, но решающий голос всегда должен был оставаться за Максимилианом. Вот только почему-то в этот раз Нечаев не был так уверен в этом. Димитрий прав в одном – с Советом возникнут большие проблемы.       Сейчас, когда брату наконец-то представилась возможность отыграться, он пойдет на все. После похорон отца, в нем вдруг проснулся живой интерес к семейному бизнесу. Раньше Димитрий и слышать ничего не хотел о делах. Вопрос только в том, как со всем этим справиться?       Максимилиан поднялся к себе. В комнате, собирая чемоданы, тихо копошилась Марина – первая модель прототипа, невыносимо внешне напоминающая мать. Через три часа у Нечаева рейс в Пекин, где должна состояться конференция по вопросам синтетических организмов. Планировались слушания наработок по будущему закону о прототипах, пришло время принимать серьезные решения, от которых напрямую зависело их будущее.       - Ко мне перед отъездом подходил Димитрий, он хочет, чтобы я поддержал его проект на заседании Совета, – между делом бросил Павлов.       - И? Что же Вы решили, Владимир Иванович? – с тем же безразличием задал вопрос Нечаев.       Член Совета директоров внимательно посмотрел на Максимилиана сквозь толстые стекла очков – старая привычка, которой он, видимо, будет верен до смерти. Операция по коррекции зрения занимала пару минут, но Павлов не доверял современной медицине, как бы абсурдно это ни звучало, и продолжал по полчаса искать потерявшиеся очки, чаще всего находя их на своей же лысеющей макушке. Он вальяжно развалился в кресле напротив, выпуская в салон самолета тонкие струйки дыма от дорогой кубинской сигары.       - Я сказал, что подумаю. Ваш отец был моим близким другом. Я не хочу предавать его интересы и идеалы, которым он оставался верен до конца. Да и идти на поводу у зарвавшегося мальчишки, возомнившем себя богом, я не намерен. Вы – другое дело, Максимилиан, я всегда готов Вас поддержать в любых начинаниях, – Павлов сам себе кивнул и неспешно продолжил. – Но эта битва будет проиграна, даже не начавшись. Я понимаю, Вы слишком порядочны для этого бизнеса. Вы слишком хороший человек, таким здесь не место. Перепрофилирование «ФармаТехноГен» не выход из сложившейся ситуации. Продайте мне свой пакет акций, и я Вас заверяю, я сделаю все возможное, чтобы сократить производство.       Максимилиан удивленно приподнял брови, а чего он собственно ожидал? Кто в здравом уме согласится отказаться от грядущей прибыли? Димитрий прав – он наивен до невозможности.       - Ваш отец питал большие надежды относительно Вас. Димитрий испорчен большими деньгами и эгоистичен, им движет алчность и жажда власти. Вседозволенность, к сожалению, сгубили его. Совет не будет на Вашей стороне, но и сторону Вашего брата он не примет, я Вас заверяю. Конечно, мы попытаемся, но успеха не ждите. И все-таки, подумайте над моим предложением. Это реальный выход для Вас.       - Спасибо за такие приятные новости, – хмыкнул он, скрывая едкое разочарование. – Думаю, после Пекина мы сразу же и соберемся на заседание, нужно проработать план нашей защиты. У нас должна быть припрятана пара козырей в рукаве, – Максимилиан отвернулся к иллюминатору, чтобы не видеть кивающего лысой головой Павлова.       Внизу мелькали квадраты возделываемых техникой полей, темные островки невырубленных лесов, переливающиеся серебром змеи рек и заснеженные вершины гор. Солнце окрасило толстые облака в золотые цвета, казалось бы, вот оно спокойствие, так близко, только протяни руку…       - Откровенно говоря, я устал, – после длительного молчания произнес Нечаев. – От корпорации, от брата, от всего, что меня окружает каждый день. Скажите, Владимир Иванович, разве глупо желать, чтобы «ФармаТехноГен» приносил пользу, а не приводил страну к еще большему упадку?       - Вы идеалист, Максимилиан. В наше время это непрактично. Но нет, это не глупо, и мы постараемся этого не допустить. Я не отдам власть Димитрию. Все будет как нельзя лучше, не переживайте, – Павлов склонился и похлопал его по сжатой в кулак руке. – Все будет хорошо.       Нечаев откинулся в кресле и прикрыл глаза. Один вопрос, вроде бы, решен – уже неплохо. Только от этого удушающее чувство тревоги стало еще более ощутимым. Он предполагал, что Димитрий пойдет на все, чтобы добиться желаемого, даже убрать родного брата с дороги, чтобы подмять под себя Совет. За годы разгульной жизни Димитрий, пользуясь своим привилегированным положением и состоянием отца, успел обзавестись сомнительными знакомствами на самом верху. В голову Максимилиана иногда закрадывались мысли о самом наихудшем сценарии развития событий, но он гнал их от себя, боясь прослыть параноиком. И все же даже такого нельзя было исключать.       - Господин Нечаев? – он приоткрыл глаза и уперся взглядом в сочный бюст стюардессы. Если бы не дела… Максимилиан не прочь бы был провести с ней пару часов в хвосте самолета, где располагался спальный отсек. – Через полчаса мы приземлимся в аэропорту Дасин.       - Спасибо, Светлана, – прочитал Нечаев имя девушки на бейдже, приколотом все к той же аппетитной груди.       Она лучезарно улыбнулась в ответ и, призывно покачивая бедрами, затянутыми в короткую узкую юбку голубой униформы, пошла по проходу. Максимилиан проводил ее голодным взглядом под одобряющий смешок Павлова. У него полчаса в запасе – он должен успеть.