***
Перехватываю удобнее цветы для Карин и крепче сжимаю подарочную коробку – моя вторая половина позаботилась, чтобы я не явился на празднество с пустыми руками, – быстро поправляю спавшую на глаза чёлку и звоню в дверь. В конце концов, из-за чего я волнуюсь? Ну, не станет же Со орать на меня при всём честном народе? Он же у нас «Месье Тактичность». Да и девчонки, не думаю, что будут отчитывать, всё же не настолько я ужасный человек: на дни рождения и праздники я исправно слал поздравительные открытки. Правда… все ответные сообщения удалялись не глядя, во избежание банального желания всё вернуть, а так… – Микеланджело! – радостно улыбается Карин, открывая дверь. Стряхиваю с себя наваждение воспоминаний и обнимаю всегда приветливую ко мне мадам Моран. – Здравствуй, – тихо смеюсь, когда после объятий она обнимает мое лицо ладонями, рассматривая, словно старую, но любимую игрушку. – А ты все хорошеешь, – невольно отмечаю я и отнимаю руку от щеки. Снова обнимаю и передаю ей букет. – А ты все тот же дамский угодник? – весело щурится, принимая цветы и вдыхая их аромат. Боюсь, что сегодня многих ожидает сюрприз. – Что ж это я?! – спохватывается, пропуская меня в прихожую. – Проходи, уже почти все собрались. – Я не последний? – искренне удивляюсь я, снимая легкую курточку. – Как видишь, – хлопает по плечу, одобрительно подталкивая к двери в гостиную. – Иди–иди, они все будут рады тебя видеть. И… спасибо, что пришел, это самый большой подарок для Лорана. Вздыхаю, едва ощутимо краснея: сволочь я редкая. За дверью слышится смех и разноголосый гомон. Вот она – память, от которой я так бежал; вот они, все те, по ком я так нестерпимо тосковал всё время; вот они, те, кого я предал. Невыносимо тяжело. Снова вздыхаю. Чёрт, нужно просто взять себя в руки! Я ведь умел раньше так – из крайности в крайность… – Все хорошо, «Моцарт»? – подбадривает меня блондинка и берет под руку. Нервно усмехаюсь. «Моцарт». Давно меня так никто не называл. – Лоран, ребята, смотрите, кого я вам привела! – радостно восклицает Карин, заталкивая меня в гостиную. Лишь на долю секунды голоса замолкают, а потом… – Ах, негодник же! – Солаль. – Господи, Микеле! – Маэва. – Мике! – Диан и Мел. – Надо же, – Мерван. – А я знала, что «муженёк» явится! – Эм–м… Клэр? Эстель одобряюще кивает и ступор, сковывающий тело, наконец, проходит, и я улыбаюсь. Лоран подходит первым. Сначала крепко жмет руку, а потом на эмоциях не менее крепко обнимает, хлопает по спине, гладит по волосам, и едва слышно шепчет: – Жив… И так щемяще больно от этого слова. – Ну–ну, – бережно обнимаю за плечи, отстраняюсь. – Со, негоже мужчине в самом расцвете сил… – Ох, прекрати, Микеланджело! Мне сегодня можно всё, – ворчит Солаль, притягивая меня обратно. Он, наверное, никогда не изменится, наш папочка Со. Тихо смеюсь, окидывая уже не совсем ясным взглядом остальных. Чёрт, как же я скучал… – Мике, Мике! – Ди и Мел в два голоса радостно восклицают моё имя, прыгая за нашими спинами. – Девчонки, – улыбаюсь, когда попадаю в их цепкие ручонки. Надо же, девушка–льдинка Марс растаяла, а Дассини действительно похорошела. Без умолку что–то щебечут, поочерёдно повисая на мне. – Ну, привет, дружище, – шутливо басит Клэр и награждает меня звонким поцелуем в щёку. Оттаскивает от меня Мелиссу, заставляя обнять себя за талию. – Как поживаешь, «свой парень»? – в тон ей отвечаю я, принимая рукопожатие Рима. - А вот так и поживаем, – подмигивает Перо и треплет меня по волосам. – Пропажа, блин, – смеется Мерв и отходит, позволяя мне пройти немного вперед. Высокий мужчина в строгом костюме, обнимающий плачущую Маэву, протягивает мне руку, когда я подхожу, представляясь: – Морис Леджер. Наслышан о вас. – Можно на «ты» и просто Микеле, – жму большую ладонь, улыбаясь, когда в следующий момент «Наннерль» упирается лбом в мою грудь и несколько раз слабо ударяет меня сжатыми кулачками. – Микеле Локонте, ты самая настоящая задница! – шепчет, срываясь на истерику. – Солнышко, – обнимаю ее дрожащие плечи, глажу по волосам и спине, сильнее прижимая к себе. Немножко раскачиваюсь из стороны в сторону, будто танцуя под едва слышимую музыку. – Тише–тише, всё в порядке, больше никуда я не денусь… – Только попробуй! – всхлипывает, ни на миг не ослабляя объятия. – Да куда уж я теперь?.. – целую в макушку и улыбаюсь. Кто бы знал, каким беспросветным идиотом я себя чувствую сейчас, когда вокруг самые родные мне во всем мире люди. Даже причины, по которым я два года назад столь опрометчиво оставил их всех, сейчас кажутся такими ничтожными, такими… эгоистичными. – Улыбнись, ну же. Не стоило так за меня переживать, я уже давно не маленький, и голова на плечах имеется, мадам Леджер. Маэва недоумённо вскидывает на меня взгляд. – Откуда ты?.. – И волноваться тебе тоже нельзя, – лукаво щурюсь, прикладывая ладошку к её едва заметно округлившемуся животу. Она теряется всего на секунду, но я перепоручаю её в руки мужа и, избегая дальнейший вопросов, отхожу на безопасное расстояние. И попадаю прямиком в объятия Эстель. – Ну, обнимемся, что ли? – улыбается она, и я с не меньшей радостью прижимаю её к себе. – Как? Как тебе это удалось, Эста? – достаточно громко с долей восторга спрашивает Солаль, снова похлопывая меня по спине. – Каким чудом тебе удалось выманить этого «сеньора скрытность» в свет белый? Я только добродушно смеюсь, отстраняясь, но не убирая свою руку с талии дивы. Она довольно улыбается, и я чувствую, как её теплые пальцы касаются моих. – Это было непросто, но… у меня получилось! – Я тобой восхищаюсь! – восклицает Лоран, за что моментально получает тычок под ребра от Карин. – Дорогая, ты вне конкуренции, – оправдывается он, мимолетно целуя жену в висок. – Наверное, всё же потому, что мы… – вопросительно смотрит на меня. Киваю, понимая, что это, скорее всего, именно тот самый подходящий момент. –… Женаты, – протягивает округлившему глаза Солалю руку, на безымянном пальце которой блестит подаренное мной обручальное кольцо. – Как? – у большей половины присутствующих вздох удивления вырывается практически одновременно. – Когда успели–то? – Клэр, как всегда, оригинальна. – Господи, Микеле! – уже во второй раз за вечер Маэва бросается ко мне. Боже мой, она ещё сама сущий ребенок. – Солнышко, ты чего? – с улыбкой шепчу, прижимаясь к ней. – Я так за тебя счастлива, за вас обоих! Раздается трель звонка, и мадам Моран стремительно выбегает из комнаты. Эстель счастливо улыбается, когда Дассини, Марс и Перо наперебой бросаются поздравлять её, рассматривая перстень. Лоран что–то весело пытается шептать ей на ухо. Мерван, хохотнув, хлопает меня по плечу, Беранжер по очереди обнимает нас с Эстой. Морис облегченно выдыхает и пожимает мне руку, настороженность в его взгляде сменяется уважением. Эва только крепче обнимает меня за талию, «заковав» в кольце рук. Кажется, я по–настоящему счастлив. Когда Леджеру удается оттащить от меня вновь ревущую Маэву, мадам Локонте осторожно касается моей ладони. Очевидно, я слишком долго просил её скрывать наши отношения. Умалчивать о личной жизни, чтобы не пришлось врать. Но это было очень важным для меня... и она молчала. Моя дива. Я благодарен судьбе за то, что та встреча, на благотворительном концерте, стала роковой. – Микеле… – Люблю тебя, милая, – перебиваю, но она, кажется, не сердится, и с удовольствием отвечает на мой поцелуй. Слышу тихие вздохи умиления, а после такое внезапное: – Кело? Отстраняюсь настолько резко, что ноют мышцы шеи, оборачиваюсь на голос… В дверях стоит человек, из–за которого я предпочёл сбежать тогда, два года назад; из–за которого я стал ненавидеть себя; из–за которого любое воспоминание мне приносило нестерпимую боль… – Флоран… Не знаю, чего больше было в моём голосе: страха, мольбы или разочарования. Девчонки бросаются обнимать француза, но он ни на миг не прерывает этой дикой пытки – взгляда глаза в глаза. Эстель, влекомая подругами, отправилась за ними, я остался один… как когда–то давно. Захотелось попятиться, уйти, сжаться. Взгляд прожигает, оставляя на коже физически ощутимые раны. Я должен стерпеть, я не могу разрушить то, что имею, ради глупой прихоти своей памяти. Многое изменилось во мне за два года, я сам изменился. Вряд ли во мне осталось хоть что–то от прежнего Микеланджело. Кело… Дурацкое прозвище. Не замечаю, когда он успел поздороваться со всеми и подошел ко мне. – Здравствуй, М… Моцарт, – серьезно произносит он, но в глазах ни грамма той напыщенности, только интерес и какое–то необъяснимое тепло. – Бонжур, мон ами, Сальери, – срывается с губ раньше, чем я успеваю додумать, почти автоматически. – Рад видеть тебя, – легкая усмешка, от которой сердце в груди начинает биться быстро–быстро. Разводит руки, ожидая реакции. И я, не понимаю как, поддаюсь такому ожидаемому, но в то же время внезапному действию – делаю шаг навстречу. Большие ладони скользят по плечам и неловко замирают на лопатках. По инерции тычусь носом в изгиб шеи, ворот футболки, вдыхая такой знакомый аромат парфюма и запах такой нежной на ощупь кожи. «Господи, Фло…» Хлопаю его по плечу, призывая отпустить меня, но он упрямо стоит на месте, всё ближе притягивая меня к себе. – Вот теперь все в сборе, – возвещает Солаль, и Моту все же приходиться меня отпустить. – Рассаживаемся, прошу. Мои вы цыплятки… – выдыхает он.***
Мот сидит напротив, обнимает за тонкие плечи свою спутницу – миловидную брюнетку по имени Вероник – свою супругу, и украдкой из под ресниц следит за мной: жестами, словами, действиями. Маленькая ладошка Эсты лежит на моём колене, и словно сквозь слои ваты я слышу её чарующий голос. Кажется, что только она сейчас держит меня в реальности. Я пью. Морис обсуждает что–то с Лораном; Мерв о чем–то громко спорит с Клэр; Анж, Маэва и Карин разглядывают детские фотографии Рома и мальчишек, обсуждают «мамочкины» заботы; возле Вероник сидит Диан и, кажется, в данный момент уговаривает мадам Мот стать её личным тренером по шейпингу; Мелисса и Эстель завели разговор о том, что «быт убивает чувства». Глупенькие. Не верь этим байкам, Эста, я не позволю тебе раниться об эти рифы. Мы с Флораном играем в гляделки. – Мальчики, – немного смешно слышать это обращение из уст Карин. – Может, споёте нам? Микеле, что скажешь? Не сразу понимаю, что от меня требуется. – Дорогой, – супруга поворачивает моё лицо к себе, – все в порядке? Улыбаюсь её неподдельному беспокойству, обнимаю, заставляя склониться ближе ко мне. – Конечно, милая, всё хорошо. – Ну что, Микеле? Тряхнём стариной? – подаёт голос Флоран. Улыбается. Снова улыбается так, словно не было этого времени, словно я его не предавал… Давлю горькую усмешку и согласно киваю: я научился не поддаваться своим слабостям, теперь эти песни для меня не больше, чем память. Память взбалмошного, вспыльчивого, наивного Вольфганга Амадея.***
Голос сипит, когда мы исполняем Medley шестой раз. Нам аккомпанирует Солаль и Вероник – аккорды резкие, мелодия кое–где рвётся, но это можно списать на простое волнение, а в целом – у неё очень неплохо получается. У неё хороший учитель… Перепеты Vivre и C`est Le Bien, последняя даже с импровизированной подтанцовкой: Клэр, Мел, Беранжер и Карин решили немного разбавить опутавшую меланхолию, пытаясь по памяти вспомнить движения танцоров и воспроизвести их. Это получилось только с того раза, когда к ним присоединилась Эстель. – Перекур, – стонет Флоран, складываясь от смеха пополам, наблюдая за потугами Перо поднять сопротивляющуюся – более трезвую – Марс на руки. Девчонки хохочут, возвращаются за стол, открывается очередная бутылка спиртного. Ребята присоединяются к ним. Незаметно выскальзываю из комнаты в кухню, а оттуда – на балкон. Сегодня целый день пасмурно и воздух немного влажный. Понемногу на город опускается туман… Удивительно, как я ещё держусь? Всё же, наверное, я действительно повзрослел за это время. Он заслуживает счастья… так же как и я. И благо – с разными людьми. – Привет… – тихий шёпот раздается над самым ухом и я резко дёргаюсь, оборачиваясь. – Прости, не хотел напугать, – улыбается, доставая пачку сигарет. – Будешь? – Нет, спасибо, – стараюсь не смотреть в глаза. – Ах да, я успел подзабыть, что ты не куришь, – издевается? – А ты всё также себя не бережешь? – язвлю в ответ. – Не изменяю старым привычкам, – пожимает плечами, закуривая. Сердце пропускает удар. – Поздравляю с выходом нового клипа, – почти равнодушно произношу я, облокачиваясь о кованые перила и вглядываясь в даль ярко освещённой улицы. – М–м, спасибо, – Фло повторяет мою позу. – Не думал, что ты следишь за новостями музыкальной индустрии. – Отчего же? Я ведь не в каменном веке живу, – пренебрежительно бросаю быстрый взгляд в его сторону, отмахиваясь от дыма. – Тем более что третью неделю ты на вершине нескольких чартов. Да и я с музыкой не «завязывал». – Пишешь альбом? – Пишу. Повисает пауза. – Микеле… – Микеле, – в приоткрытую дверь заглядывает Эстель. – Наконец–то я тебя нашла, – выдыхает, улыбается Моту и снова поворачивается ко мне. – Дорогой, я вызвала машину. Неважно себя чувствую. – Что–то случилось? – спохватываюсь, сжимая её ладошку. – Всё в порядке, – мягко улыбается. – Наверное, давление поднялось. Не хочу портить вам веселье, – фыркает, вдохнув немного дыма. Фло быстро относит сигарету, извиняясь. – Может тебя подвезти? – вклинивается француз. – Машину у Со одолжу. – Не стоит, – снова улыбается моя супруга, хлопая его по плечу. – Тем более, что ты тоже выпил. И вот, кажется, моё такси. У подъезда внизу тормозит желтый автомобиль. – Тогда я с тобой, – открываю балконную дверь, пропуская её вперед, и направляюсь в коридор. Уже у входной двери Эста обнимает меня, целуя в краешек губ: – Микеле, оставайся. Я знаю, что для тебя это важно. Вы так давно не виделись. А я, как только приеду в гостиницу, лягу отдыхать. Всё будет хорошо. Договорились? – смотрит немного устало, но счастливо. – А что если… – беспокоюсь я, но она ладошкой прикрывает мне рот. – Если что–то случится, я обязательно позвоню, идёт? Милая, что же ты меня подводишь под монастырь?.. Я, безусловно, рад сегодня быть здесь, но с тобой. Я согласился на этот шаг только ради тебя. Я не хочу оставаться. – Идёт, только обязательно! – Конечно, любимый. Держу её за руку, пока мы спускаемся по подъезду. У машины – целует, садясь в салон. Закрываю дверцу авто и склоняюсь к ней. – Эстель, может, всё же?.. – И не уговаривай. Повеселись с ребятами, ладно? – ласково проводит кончиками пальцев по щеке, улыбаясь. – Ладно, – сдаюсь. – Но будь осторожна. Отхожу от такси, и оно тотчас стартует с места. Провожаю его взглядом, пока свет фар не исчезает из поля зрения. Вдыхаю влажный ночной воздух, прохлада приятно проникает в легкие. Оборачиваюсь к дому, поднимаю голову вверх. На балконе стоит человек. Скорее чувствую, чем действительно различаю, что взгляд его карих глаз обращён ко мне.***
– Ой, какой хорошенький, – восклицает Маэва, подсовывая небольшую фотокарточку Морису. – Хочешь такого? Мужчина приобнимает свою жену. – Конечно, дорогая. – Вот рожу, только попробуй о нас не заботиться. Леджер усмехается и целует лучащуюся счастьем Маэву. – Микеле, ты видел? – спрашивает она, выглядывая из–за плеча своего мужа. Мотаю головой, отставляя стакан с виски. – Никки, можно? – «Наннерль» оборачивается к мадам Мот, которая сидит в кресле рядом. – Конечно, – улыбается брюнетка, лишь на секунду отрываясь от записывания советов Карин. В моих руках оказывается фотография, на которой запечатлён малыш в горе розовых слонов. Проходит почти две минуты, прежде чем я понимаю, чей это сын. Верчу головой в поисках Флорана, а когда встречаемся с ним взглядами, показываю на фото и одними губами произношу: – Как его зовут? – Алексис, – его опережает Клэр, которая бесцеремонно плюхается на подлокотник кресла, перекидывая свои ноги через мои. – Хорошенький, да? Весь в отца, – фыркает и смеется. – Сколько ему? – казалось бы, такой простой вопрос, а с таким трудом мне дался. – Год и три, – большая теплая ладонь опускается на моё плечо, но я даже не вздрагиваю. – Слушай, Фло, будь отцом моих детей! – хохочет Перо под недоуменные взгляды присутствующих. – Тоже хочу растить такую лапулю. – Я тебе дам «лапулю», – немного зло зыркает Мелисса в сторону своей спутницы. – Да ладно вам, и пошутить нельзя, – оправдывается она, вскакивая на ноги, и тянет за собой Мел, у которой лицо сейчас напоминает непроницаемую маску. – Слушай, – непроизвольно откидываюсь на спину, склоняясь к французу. – А давно они?.. – Почти два года. – Много, – отмечаю я и резко отстраняюсь, чувствуя, как он ерошит мои волосы. – Много, – соглашается, и мне кажется, что в голосе звучит упрёк: мы столько не продержались.***
Усмехаюсь, наблюдая, с каким доверием и нежностью Маэвс прижимается к мужу, который рассказывает очередную шоу–бизовую байку – Морис продюсирует два проекта: новоиспеченный бойз–бенд и исполнительницу джаза с «офигенным голосом» – за последнюю фразу от своей супруги он получил подзатыльник. В паре моментов я узнавал нас – труппу «Моцарт»: наивные шутки, глупые ошибки, смешные каверзы. Это было круто… тогда… Но я бы не хотел вернуться в прошлое… к прошлому. Просто не посмел бы. – Всё в порядке? – интересуется Карин, и я оборачиваюсь на голос. Надо бы мне перестать пить, это уже далеко не первый стакан спиртного в моих руках, но чувствую, что если остановлюсь – натворю дел; проще напиться до «нестояния». Вошедший Фло кивает и что–то бубнит ей в ответ, Моран одобрительно хлопает его по плечу: – Ничего, всё правильно. Она хорошая жена. Мот падает рядом со мной на диван, тяжело вздыхая. Что–то внутри ёкает при взгляде на его горестно сгорбленную фигуру. – Что–то случилось? Нет, мне совсем не интересно, почему он так погрустнел. Нет. Это даже не память и не присущее мне беспокойство. Нет. Просто вопрос. Мотает головой, подсаживаясь чуть ближе: – Нет, жаль просто, что Вероник уехала. – Она уехала? – округляю глаза, понимая, что последние полчаса напрочь выпали из жизни. – Да, мы Алексис оставили с няней на весь вечер, но там какой–то форс–мажор, так что она отправилась домой. – Ох уж эти няни. – Вечно с ними какие–то беды. Снова пытаюсь вникнуть в суть разговора, который достаточно оживленно ведут оставшиеся, но она неумолимо ускользает. Этому всячески способствует француз. То его голова «случайно» падает мне на плечо, то рука «случайно» касается бедра, то очередная порция виски «случайно» проливается мне на брюки… Промакиваю бумажными полотенцами джинсы в районе колен и хмуро поглядываю на бывшего друга… на бывшего. Чёрт, за каким фигом?! – Нам нужно поговорить, – шепчет он, когда все столпились вокруг Солаля, рассматривая с ним подарки. Выдёргивает с дивана и тащит за дверь. Пытаюсь сопротивляться, но ноги не слушаются. Прижимает меня к стене и пытается поцеловать. Уворачиваюсь, соскальзывая вниз, и отползаю в сторону. – Даже не думай, – пячусь в сторону кухни. Идиот. Открываю дверь, зажигая свет, и натыкаюсь на обнимающихся Мел и Клэр. – Хей! – недовольно стонет кто–то из них, и я поспешно отступаю. – Пардоне муа, – шутливо прикладываю ладонь ко лбу и ретируюсь, в тот самый миг, оказываясь снова в объятиях Флорана. – Микеле, стой, – предотвращает мой побег, хватая за руку. – Поговорить можно и без физического… – Почему ты меня избегаешь? – перебивает, внимательно всматривается в лицо. – Фло, отпусти, – прошу тихо, но так, что он слышит, я знаю. Вытягиваю руку из его ладоней. – Я хочу поговорить, – настойчиво повторяет Мот. – Не здесь.***
Идиот! Кто меня за язык тянул? Куда теперь он меня везёт? Такси вильнуло, и я крепко ухватился за дверную ручку, чтобы не упасть ему на колени. Француз смотрит в окно и молчит. Долбанных десять минут сидит и молчит, пялясь на капли, стекающие по стеклу. – Как давно вы вместе? – Тебе с точностью до дня? – довольно грубо огрызаюсь я. Он не отвечает. Вдыхаю, верчу кольцо на пальце и тоже отворачиваюсь к окну. – Полтора года. – Ты счастлив? – вопрос задается настолько быстро, что я едва его различаю. – Да. А ты? – не понимаю, что мной движет, просто хочется знать. – И я. Незаметно напряженно выдыхаю. Да, это правильно, так должно быть. – Вероник хорошая, она подарила мне сына, – чувствую в его голосе улыбку. – Он такой славный, такой смешной, – запинается. Киваю, представляя, как Фло хлопочет по дому с тем маленьким карапузом на руках: в фартучке, с полотенечком и бутылочкой молока. Слабо усмехаюсь, украдкой замечая его улыбку. – На тебя похож, – поворачивается и смотрит в глаза, гад, в самую глубину моих глаз. В самую душу, куда я предпочитаю не заглядывать и вовсе. Отворачиваюсь, сжимаю руки в кулаки. Ненавижу, чёрт, ненавижу! Зачем он?.. – Мы на месте, месье, – монотонно произносит водитель. Мот достает бумажник, протягивает парню несколько купюр. Выхожу на улицу, подставляя лицо под прохладу пресных капель. В такие моменты я люблю дождь. Слышу звук отъезжающего автомобиля и… Зажмуриваюсь, мысленно прошу лишь об одном – пусть всё это окажется очередным плодом моего больного воображения. Сколько раз мне казалось, что он обнимает меня; сколько раз мне казалось, что в толпе за мной следят его глаза; сколько раз мне снилось, что он приносит кофе в постель и сладко целует; сколько раз… я представлял себе нашу встречу; сколько раз я истязал бессонницей своё тело и свой разум, чтобы, окунувшись в забытье, не видеть столь яркого образа?.. Пусть всё это окажется очередным миражем. – Промокнешь ведь, – мой мираж склоняется над ухом, касаясь влажными губами чувствительной кожи. – Какая разница? – Простудишься. – Где мы? – шепчу, не открывая глаз. Он не отвечает, тянет за руку, и тело, словно игрушка с механическим устройством, следует за ним. Я понимаю, что мы оказываемся в подъезде, когда за шиворот кожанки перестает капать вода, а вокруг образуется будто вакуум. Хотя дыхание прерывается мгновением раньше, когда меня спиной прижимают к стене и касаются чужими губами моих. Отвечаю, нежно, осторожно, боясь и надеясь, что когда я открою глаза, рядом никого не окажется. Но Флоран всё ощутимее сжимает одной рукой моё предплечье, а вторую опускает на затылок, не позволяя мне отстраниться. Он останавливается первым, но не отходит, по–прежнему обнимает, коротко сцеловывает мокрые капли со лба, щек, висков, потом снова в губы: опаляя дыханием, заставляя тело гореть и умолять. Снова тянет. Спотыкаюсь на первой же ступеньке. Фло поддерживает меня, прижимает к себе. Лифт с гулом распахивает свои створки, и мы вваливаемся в тесную кабину. Щелчок – и мы начинаем движение: лифт вверх, мы – навстречу друг другу. Он кусает губы, сбито просит обнять его, сдавливает талию так, что, кажется, от боли сейчас выступят слёзы. Я не остаюсь в долгу: позволяя расстегнуть рубашку, а сам притягиваю его бедра к своим, прижимаясь, чувствуя его эрекцию. Массирую сквозь ткань и наслаждаюсь блаженными вздохами. Фло снова целует: в скулу, шею, ключицу, влажно, тягуче. Зажмуриваюсь, картинка перед глазами сменяется разноцветными кругами, и становится совсем нечем дышать. Француз прокладывает холодную дорожку языком по горлу. Створки лифта разъезжаются. – Пойдём, – тянет и снова прижимает к себе. – Где мы? – в перерывах между поцелуями мне наконец–то удается задать этот вопрос. – У меня, – быстро бросает он и вжимает в холодный металл бронированной двери. – С… с ума сошёл?! – пытаюсь его оттолкнуть, но руки дрожат, и я только неверно упираюсь ими в грудь брюнета. – Никки же… – Она дома, – горячо шепчет Мот в самые губы, вцепившись одной рукой мне в талию, второй – в связку ключей, стараясь попасть в замочную скважину. Если она дома, то, что значит его «у меня»? – Не волнуйся, – легкое касание щекой к щеке, и ладонь медленно перемещается мне на пах. – Го… господи, – только и могу выдохнуть я, не до конца осознавая, насколько долгожданно это прикосновение. Он будто бы нарочно оттягивает момент, когда мы должны оказаться в квартире. Словно желая, чтобы нас кто–то засёк. Эта мысль неприятно оседает в сознании. –С–стой, подожди… Но в следующую секунду резко распахивается дверь за моей спиной, и я оказываюсь втолкнутым в нутро коридора. Преграждает мне путь к отступлению: щелкает замок, ключи летят в гору парфюмерии на зеркале. Смотрит на меня изучающее, будто запоминая каждую чёрточку… – Кело, – от этого шепота проходит дрожь по телу, и я не выдерживаю. Подхожу ближе, осторожно целую в губы, впутываю пальцы в мягкие волосы, прижимаюсь, чувствуя тепло такого желанного тела. Да, чёрт возьми, да! От желания рябит в глазах. Пожалуйста, Фло, не медли… Выскальзывает из моих объятий и скрывается в комнате. Стон разочарования непроизвольно срывается с губ. Господи, почему все табу сходят на нет? Почему похоть пересиливает мораль? Ни Эста, ни Никки не заслуживают такого предательства! Если я сейчас пойду за ним, это будет моей самой большой ошибкой за последние два года. Я ведь так старался истребить эти чувства! Мне ведь это удалось! Но оказывается, что достаточно пары прикосновений – и вся устоявшаяся жизнь снова летит к чертям… Рычу от бессилия. Срываюсь с места и ступаю в комнату. Флоран стоит у окна. Молчит. Хочется приблизиться, коснуться всегда горячей кожи, овить собой по рукам и ногам, всего, не отпуская, пропитать собой, чтобы вспомнил, как помню я: все ночи, вздохи в унисон, музыку наших тел. Но не решаюсь. Зачем? Ведь только всё стало на свои места. Ведь всё правильно было, до сегодняшнего вечера, до его такого отчаянного «Кело?». Почему я снова обрекаю нас на боль? Француз поворачивается ко мне лицом и, в бликах фар проезжающего мимо авто, замечаю, как его губы стянуты в тонкую нитку. Он делает несколько шагов и замирает напротив на расстоянии вытянутой руки. Что–то внутри кричит не своим голосом, что вся эта затея обречена потерпеть очередной провал, но тело влечёт и желание затыкает внутренний голос – голос разума, я так полагаю. – Фло… Что мне стоит сказать? Он ведь ждёт чего–то?... А в следующую секунду хлесткая пощечина обжигает щёку. Пошатываюсь, отступая, оседаю. – За что?.. – губы предательски дрожат и на глаза моментально накатываются слёзы – под пальцами болезненно пульсирует отпечаток увесистой ладони. Он снова молчит. Не шевелится. Но я без него знаю ответ на свой вопрос – за всё. За всё, что было и чего не было; за всё, о чём мечтали; за всё, что я разрушил; за все минуты счастья и минуты боли; за всю ложь; за внезапное исчезновение; за ненависть, которую я заставил его испытывать ко мне… я искренне хотел, чтобы он меня ненавидел – любить не взаимно, любить врага нет никакого резона. Я бы смог всё забыть. И он бы не страдал. – Прости, – Мот шепчет, но мне кажется, что этот звук даже громче биения моего сердца, которое вот–вот готово выпрыгнуть из груди. – Прости, – он опускается рядом, аккуратно прижимает к себе, усыпает лицо и руки поцелуями, будто прижигая вновь распоротые раны. – Кело, господи… Прости, я не хотел. Я не знаю, что на меня нашло. Я бы никогда… – Мне страшно. Стыдно признаваться, но я чувствую, что ему можно доверять, что он не вонзит вощёный клинок в спину, что не предаст, не опустится так низко, как я опустился тогда, два года назад. Флоран смотрит в глаза. Смотрит внимательно, будто ищет что–то в их глубине, но не находит. – Мне тоже, – он не произносит, только беззвучно шевелит губами, но я это слышу настолько чётко, что внутри будто всё обрывается. Словно прыжок с обрыва. Он обнимает, и так хочется забыться в его руках. Встаёт, увлекает меня за собой, но ноги дрожат, и сделать хоть шаг нет ни единого шанса. Снова опускаюсь на пол, смотрю отрешённо снизу вверх, и встречный – взгляд всепрощения. – Раздевайся, тебя нужно согреть. Немного отклоняюсь, опираясь на ладони. Нет, я не могу, всё должно быть не так. Француз слабо усмехается, садится передо мной на колени, и расстегивает последних две нетронутые пуговицы на моей рубашке. – Ты до нитки промок, – проговаривает на чистом автомате, пока взгляд жадно скользит по оголившимся плечам, груди, останавливается на ключицах. Кончики пальцев дразняще «плывут» по животу, к поясу моих брюк… А потом он отдёргивает руку и, будто опомнившись, поднимается на ноги. Подаёт из шкафа пушистый плед и теплый халат: свой халат – успеваю отметить я перед тем, как он нежно прикасается губами к моему лбу. – Переодевайся, я сейчас вернусь. Когда он выходит за дверь, падаю, ложась на пол, больно бьётся сердце, отдаваясь набатом по крови в венах, в ушах стоит гул, чувствую, как на лице расползается глупая и совершенно не уместная победная улыбка. Почему? Я ведь не хотел этого. Даже не думал. Так почему сейчас так тепло? Сжимаю сильнее ворот махрового халата, подтягиваю к лицу и утыкаюсь носом, вдыхая запах. Ткань пахнет им. Заставляю себя перевернуться и стянуть рубашку, потом и джинсы. Курточка, кажется, валяется на полу в прихожей, чёрт с ней. Надеваю халат. Тепло так убаюкивающее обволакивает тело. Кутаюсь в плед, прикрывая босые ноги. Не понимаю только одного: какого дьявола он потащил меня домой? И… зачем ему всё это? Я оглядываюсь, задерживая дыхание. Создается впечатление, что на мгновение оказался в прошлом: в комнате ничего не изменилось с последнего моего пребывания в ней, разве что на полках больше не стоят наши фотографии с Флораном, а лишь две другие: свадебное фото с Вероник и с маленьким конвертом, перевязанным голубой лентой, с выписки из роддома. Всё те же тяжелые портьеры, всё та же подставка с гитарами и стопки партитур. Всё та же постель и низкая прикроватная тумба из красного дерева, сделанные на заказ к нашей первой годовщине… – Держи, – мне в руки суют чашку с горячим ароматным напитком. Благодарно киваю, принимая подаяние. Не слышал, как он вошёл. Веду носом, ну конечно же, как я мог сомневаться. Глинтвейн. – Спасибо. Садится рядом со мной, поправляет закрутившиеся влажные пряди, зачёсывая пальцами их к верху. Ведёт по виску, касается скулы – морщусь от немного неприятных ощущений. – Прости, – убирает руку, но всё так же продолжает ласкать взглядом. – Не думал, что когда–то снова окажусь здесь, – тихо произношу я, наблюдая, как брюнет теребит чашку со своей порцией «лекарства». – Да, я тоже. Нервничает. – Но я рад. Микеле… – замолкает. Знаю, к чему он ведёт, о чём хочет поговорить, знаю так же, как и то, чем закончится этот вечер. Я боюсь. Что если то, что случится сегодня, уже не получится забыть? Я ведь сам принял тогда решение – изменить свою жизнь. А что же сейчас? Всё станет как прежде? – Микеле, – поднимает на меня растерянные глаза, полные обиды. – Почему ты исчез? Почему разорвал всякие связи? К чему была эта скрытность? Ты… меня разлюбил, но разве это повод бросать всех дорогих тебе лю… – Я скучал, – перебиваю. Какого чёрта я вытворяю? Фло отставляет свою чашку, мою ставит рядом. Склоняется немного ближе. – Кело, пообещай мне… Прикрываю его рот ладонью. Я не хочу снова врать. – Пожалуйста, не надо, – приближаю своё лицо, касаюсь губами носа, бровей, щеки, а потом прижимаюсь к тыльной стороне ладони на уровне его губ, не закрывая глаз. Он напуган. Думаю, он понимает, что в этот раз я исчезну, скорее всего, навсегда. – Флоран, – шепчу его имя, словно заклиная, когда ладонь обжигает его дыханием. Отводит мою руку, заставляя обнять его, придвинуться ещё ближе. Целует в подбородок, краешек губ, проскальзывает языком в рот… Осторожно откидывает с босых ног плед, подсаживается так, что нас отделают лишь пара дюймов. Гладит оголённое бедро, и я вздрагиваю от этих прикосновений. Что–то внутри не своим голосом продолжает орать о том, что эту ошибку, в этот раз, будет исправить во сто крат сложнее. И мы оба пожалеем, но… Не могу сдержаться, когда Мот прикусывает кожу у основания шеи, раскрываюсь ему навстречу. Полы незавязанного халата ползут в бок, позволяя поцелуям опуститься к груди. Как долго я бежал от собственных желаний. И сейчас то, что, казалось, никогда не станет явью, одной только мыслью выбивало вздох облегчения. Француз ощутимо царапает бедра, стягивая меня ниже, на пол. Вылизывает ключицы, ведёт носом по выступающей косточке до плеча, вдыхая запах кожи – я знаю, он его ещё помнит… – и возвращается к лицу. Стараюсь молчать, наслаждаясь тем, что чувствую, вижу, слышу. Перебираю пряди волос, спутывая их. А когда он снова целует в губы, я нахожу в себе силы лишь сдержать сиплую просьбу, крепче обнимая его. Не улавливаю момента, когда оказываюсь извивающимся под его горячим телом, так же, как и момент, когда он успел снять с себя футболку и брюки. Соприкосновения кожи к коже просто сводят с ума. Цепляюсь за него, сдавливая пальцами плечи до боли. Пожалуйста, не отпускай меня. Пожалуйста, держи меня. Сегодня я хочу этого больше, чем чего–либо в мире. Позволь ненадолго забыть о том, что я сам тебя предал… – Я больше не могу, Кело, – сбито стонет на ухо, поглаживая ладонью низ моего живота, легко проникая под кромку натянутой ткани. «Сделай это!» – кричит каждая клеточка тела; «Ты навсегда утратишь душевный покой» – разумно отмечают остатки совести. А мне кажется, что если возбуждение, охватившее меня, не найдёт выхода, оно просто разорвёт меня на сотню мелких ошметков. Резко поднимается, тянет меня за руку и, как только я оказываюсь на ногах, отталкивает, усаживая на постель. Давит на плечи, заставляя лечь, но внезапно моё тело противится. Руки оглаживают его бока, стягивают тесные плавки, ведут вниз, полностью избавляя от лоскута ткани. Флоран дёргается, всё ещё касаясь плеч, подступает на полшага вперёд, когда я поднимаю голову, чтобы видеть его глаза, и касаюсь рукой эрегированного члена. Он лукаво щурится и давит вздох, когда губы смыкаются у основания ствола. Ласкаю языком, зарываясь носом в жёсткие волоски, до тех пор, пока не чувствую, как большая ладонь опускается на затылок. Как мне не хватало этого повелевания… Беру в рот. Надеюсь, что я не забыл, как ему можно доставить удовольствие. Мот давит, заставляя принять его в себя полностью. – Ещё, – просит, когда я немного отстраняюсь, чтобы посмотреть на него. Снова насаживаюсь, давлю языком на вздувшиеся венки, дразню, оттягивая крайнюю плоть, посасывая головку. Стонет сквозь зубы, ерошит волосы. Отстраняюсь, облизывая губы, продолжая сжимать орган рукой. Он смотрит в глаза, когда наклоняется, чтобы поцеловать. Он смотрит в глаза, когда опрокидывает меня спиной на холодные простыни. Он смотрит в глаза, когда разводит колени и опускается на меня. Он смотрит в глаза, пока тянется к прикроватной тумбе… Так, значит, говоришь, что не изменяешь старым привычкам? Он смотрит в глаза, когда я в нетерпении смазано целую его губы. Он смотрит в глаза, когда его скользкие от лубриканта пальцы проникают в меня. Дёргаюсь, выдыхаю. – Тш–ш–ш, – невесомо прикасается к щеке. – Потерпи, пожалуйста. Я слишком долго ждал этого… Вновь прикладываю ладонь к его рту. - Меньше слов, больше дела. Затуманенным взглядом наблюдаю, как француз резко поднимается и снова тянется к тумбе… Наглаживаю свой живот, преднамеренно не касаясь требующего внимания члена. Приподнимаюсь и, склонив голову в бок, наблюдаю, как Фло ловким движением рвет упаковку и надевает презерватив. Медленно переворачиваюсь на живот, принимая коленно–локтевую позу: ноги дрожат, голова кружится, но я всё ещё помню, что он любит именно так. Но когда меня резко хватают за руку, лишая опоры, пошатываюсь, неуклюже падая на спину. Он осторожно сжимает моё запястье. – Я хочу видеть твоё лицо. Снова склоняется ко мне, придавливая тяжестью своего тела. Чувствую, как его рука дразняще сжимает мошонку, как напряжение рвёт вены почти в буквальном смысле слова. – Сейчас, – едва не умоляю, понимая, что если моя просьба не будет выполнена немедленно, у меня начнется истерика. Тело изнывает, ожидая своей участи. Господи, я не верю, что все это происходит вновь… Он входит. Ощущаю, как головка, преодолевая сопротивление, погружается внутрь. Ощущаю, как мышцы, рефлекторно, плотно сжимают инородное тело. Прогибаюсь в пояснице, не сдержав стона. Кто бы знал, как давно я этого хотел… – Кело, – выдыхает француз, целуя мою прикушенную губу, и по телу проходит дрожь от второго толчка. Мягко мажет губами щеку, шею, вдавливает предплечье в смятые простыни. Двигается медленно, аккуратно, не смея доставить лишней боли. Дышит неровно, наращивая темп. Моё сердце забывает совершить удар. – Флора–ан… – срывается стон во время очередной фрикции, и поцелуй, наконец, приходится в губы. Меня душит нежность: обволакивает всего с ног до головы, заставляя поверить во всё происходящее; заставляя с каждой секундой всё больше и больше открываться ему. Соединяю ноги за его спиной, и член болезненно трётся о его живот. Мот поднимается на руках, нависая, на висках блестят капельки пота. – Что мне сделать, Микеланджело? Этот голос просто сводит с ума. Крепко сжимаю сильное плечо и молю о единственном: – Только не останавливайся. Внутри всё горит. Хочется испещрить кожный покров ранами, лишь бы этот сумасшедший огонь имел выход. Хочется быть распятым, растерзанным… Он отстраняется, подтягивая ближе мои бедра, вжимается пахом в промежность, придерживая рукой изгиб колена. Откидываю голову назад, зажимая руками уши, звон в которых только усиливается после смены позиции. Задевает простату, мучительно медленно проезжаясь по ней. – Фло, пожалуйста, пожалуйста, позволь мне, позволь… Давлюсь стоном, когда он резко тянет меня, усаживая к себе на бедра. Ладони скользят по моей спине, ублажая, горячие губы исцеловывают ключицы, обжигая дыханием кожу. Крепче обнимаю за шею, утыкаюсь носом в копну волос, склоняю голову и стону практически в самое ухо: – Я больше не… не выдержу… Флоран, позволь мне кончить, пожалуйста… Я люблю… люблю тебя, слышишь?.. – бессвязно, бессмысленно, в никуда. Почти теряю сознание, когда он сильнее сжимает мои ягодицы, до упора насаживая на свой член. Немеют ноги и руки, будто судорогой сводит каждую мышцу в теле. И где–то на грани слышу, как он тихо шепчет моё имя, в последний раз подаваясь вперёд. Дрожащими пальцами цепляюсь за плечи, спускаюсь, царапая грудь, живот, сжимаю напряженную плоть. Лишь несколько движений – и я обмякаю, едва не выскальзывая из его объятий. Француз бережно опускает меня на постель и сам ложится рядом, избавляясь от использованного презерватива, другая его ладонь бездвижно покоится на моей груди. – Это было… – начинает он. – Волшебно, – дополняю я, ещё не оправившись от послеоргазменной истомы. Молчим. Пару минут. Осознавая всё случившееся… А потом его рука с силой стискивает мою талию, вторая – остро впивается в бедро, разворачивая меня на живот. – Фло, подожди, я не могу… дай мне немного времени. И мы продолжим… – Тебя никто не спрашивал! – грубый возглас врезается в сознание вместе с хлёстким шлепком по ягодицам. – Что ты?.. Ай! Второй удар приходится так же внезапно. Слышу, как снова шуршит упаковка из фольги. Резинка щелкает с характерным звуком. Горячая ладонь давит на шею, прижимая лицом к простыне, другая – проскальзывает под животом, приподнимая, и я оказываюсь на коленях. – Подожди, Фло, подожди… – тело пронизывает дрожь от его действий. – Почему ты ушел, Кело? – без предисловий и предупреждений он одним резким толчком оказывается внутри. Закусываю губу, чтобы сорвавшийся стон не казался таким развязным. Мот усмехается и продолжает: – Почему ты решил за нас обоих? – движения рваные, не систематичные, доставляют больше дискомфорта, чем… – Ты сказал, что любишь. Снова солгал? Хнычу, пытаясь избежать очередного проникновения. – Отвечай! Рука перемещается на затылок, стягивая в кулак растрёпанные пряди. Я только беззвучно открываю рот. – Нечего сказать? – ослабляет хватку, но через долю секунды снова тянет на себя. – Я тебя не узнаю, Микеланджело. Ты стал слишком неразговорчивым. – Пе… перестань, пожалуйста. Мне больно… – Знаешь, как было больно мне? – угрожающе шипит, склонившись над моей спиной. – Каково это было – осознавать, что твой единственный человек покинул тебя. И причиной этому ты сам? – насильно поворачивает голову, заглядывая в глаза. – Каково это – даже не знать, жив ли он? Не иметь возможности видеть и слышать его? – фрикции становятся всё сильнее и мне всё сложнее концентрироваться на его словах. Но я всё же стараюсь, несмотря на болезненные ощущения, несмотря на проступившие слёзы, потому что я виноват… перед всеми, но перед ним – больше всего. – Знаешь, каково это – бояться наткнуться на его имя в очередной криминальной сводке? Вздрагивать от каждого телефонного звонка, ожидая, что кто–то произнесёт его имя и скажет, что нет больше такого человека? Ответь мне, знаешь? Он кричит, не замечая, что голос срывается на фальцет. Отпускает волосы, бессильно шарит по спине, а потом заламывает руку. – Я понимаю, ты злишься, – голос безбожно хрипит. – Но, пожалуйста, отпусти меня… Флоран, мне больно! Кусает в плечо, шею, до синяков смыкая зубы на тонкой коже. Метит? Нет, клеймит. Он никогда не сможет простить предательства. – Я ненавижу тебя, Кело, – удерживает дистанцию между телами и отталкивает. Но в следующий момент снова валится на меня. – Ненавижу за то, что все мои мысли – ты. Ненавижу за то, что Никки так не похожа на тебя, а Алексис… – твоя копия. Какого чёрта, скажи мне, какого чёрта?! – утыкается носом в лопатки и нервно выдыхает. – Ты заставил ненавидеть всё, что было дорого для меня. Я искал тебя. Поначалу хотел всё вернуть: мне в каждом прохожем чудились твои черты, мне казалось, что я слышу твой чудаковатый акцент, и я всё также упрямо продолжал утром готовить кофе на двоих. Стоило лишь на самую малость усмирить боль, как я захотел отмщения. Мне ночами всё чаще снились кошмары с нашим участием: я – беспристрастный убийца, ты – моя жертва. Я засыпал в надежде на то, что у меня будет шанс все те ужасы сотворить с тобой в реальной жизни… – француз осторожно разжимает ладонь, освобождая моё запястье, и едва ощутимо проводит кончиками пальцев по выступающим позвонкам. Сбито выдыхаю, прогибаясь в спине. Внутри борются желание обнять и молить о прощении с желанием сбежать, как можно скорее из этой квартиры, этого квартала, этого города… – Микеле… – садится позади меня и прикрывает красные от ударов бедра мягкой простыней, даруя такую необходимую прохладу. – Пожалуйста, прости меня… Я чудовище. Я не думал, что так… – Фло, – едва различимо шепчу, не поворачиваясь, – что было потом? Он молчит, очевидно, обдумывая стоит ли вновь открывать мне душу, достоин ли я того… Лежу бездвижно, вглядываюсь в нервное движение теней на стене напротив. Мешают слёзы, собравшиеся в уголках глаз. Хотя, нет, это просто от усталости и стресса… Слишком на многое сегодня были сняты запреты. – Потом была апатия, – ровно произносит Мот и, после недолгой возни, я чувствую бережное мягкое объятие. Он придвигается совсем близко, упирается лбом между лопаток и его тихое дыхание щекочет кожу. – Я забил на весь мир. Я замкнулся. Всё писал–писал–писал… стихи, песни, тебе. Но в глупых словах не было смысла, будто бы я никогда не излагал свои мысли на бумаге, а твоих писем я так и не получил. Мне было всё равно, что со мной, как я выгляжу, чем питаюсь, дышу ли… Веришь? Я слабо киваю, чувствуя, будто мне дали под дых. – Потом в моей жизни появилась Вероник. Она открыла мне нового меня, вернула, казалось, навсегда ушедшее вдохновение. Но меня не покидало ощущение, что, даже просто общаясь с ней, я предаю тебя. Я не хотел быть предателем. Проталкиваю комок в горле и зажмуриваюсь. Мне знакомо всё то, о чём говорит француз, знакомо не понаслышке. – Я не успел опомниться, как всё изменилось: внезапно и на корню кардинально. Я полюбил её. Совсем не той любовью, что тебя, но не менее искренне и сильно. Замолкает. Осторожно прикасается к плечу, замирая. Я очень боялся, что он скажет, что ему приходится врать Никки, что на самом деле нет никаких чувств. Это было бы неправильно, даже на фоне нашей былой связи. Всё же семья – большая ответственность. – А потом я искал тебя, – едва слышно продолжает он. – Пытался узнать хоть что–то, что помогло бы мне приблизиться к своей цели хоть на сколечко… Но ты словно в воду канул. Ни Лоран, ни Дов с Альбером ничем не смогли мне помочь… Смаргиваю мутную пелену. Именно поэтому я покинул их зону «досягаемости». Я знал, что так просто Мот меня не отпустит. Мне оставалось только лишить его всякой надежды. – Я был уверен, что ты попал в беду… так чувствовало моё сердце, – шумно выдыхает, отодвигаясь. Нас связывает только память. Нас связывает только то, что мы оба знаем, что значит «быть нужным». Но почему сейчас так щемяще больно в груди? Ложусь на спину, поворачиваясь к нему лицом. Его профиль искажен гримасой. – Флоран, я так виноват перед тобой… – Кело, почему ты исчез? – он устремляет на меня свой полный отчаяния взгляд. – Так было… нужно, – не вопрос и не утверждение. – Я не хотел портить тебе жизнь. Я не прошу поверить, но это действительно был единственный выход. Он понимающе кивает. Но я вижу, как дрожат его красиво очерченные губы. – Выход, – вторит, словно эхо. Господи, как же хочется его коснуться, успокоить, согреть. Хочется сказать, что всё у моего мальчика будет в порядке, что беды не посмеют коснуться его. Что я этого не допущу. Но мальчик вырос, и я не имею на него совершенно никакого права. – Почему именно Эста? – смотрит в потолок, не шевелясь, но голос предательски сбился. – Она была единственной, с кем воспоминания не душили меня. Склоняю голову к его плечу, чувствуя, как он вздрагивает от моего прикосновения. – А как вы?.. – Случайно. На благотворительном концерте в Лионе. По иронии – двадцать второго сентября. Хмычет и легко гладит по волосам. – Сарказм, – уточняет, – от выступления на этом концерте я отказался… «Не судьба, – мелькает проказливая мысль. – Все было против нас». – Фло… – смотрю ему в глаза. – Если сможешь, прости меня. Я не мог иначе. Просто пойми, что «нас» никогда бы не было. Шоу–бизнес… мы оба на виду. Нам бы не дали жить спокойно и, в конце концов, мы бы всё равно расстались, имея за плечами мешок взаимных упреков. Я знаю, что был не прав, ни словом не обмолвившись тебе. Но… разве ты бы согласился на подобное? – Нет, – шепчет и притягивает меня к себе, целуя в губы. – Я не смог тебя отпустить. Даже когда ты исчез из моей жизни. Смотрит на меня. Такой уязвимый, такой беззащитный, такой родной и теплый, такой… из прошлого. У глаз лучики морщинок… – Микеле, скажи, ты снова уйдешь? Не проси меня остаться, умоляю, не проси. – Флоран, я… – Просто обними меня. И я обнимаю, не в силах отказать себе в такой малости. Чёрт бы подрал эти предрассудки! С ним так хорошо, с ним хочется забыться, в его руках провести остаток своих дней. Почему я должен от всего этого отказываться? Кому станет легче, если всё останется, как прежде? Глупые вопросы: когда–то я пообещал моему «Сальери», что он будет счастлив, и не смог сдержать обещания. Всё. Это. Время. Он страдал. От обиды и непонимания, из–за того, что я, как последний трус, сбежал, наплевав на все чувства. Одному богу известно, как я смог прожить без него. Но даже богу не ведомо, каково было ему. И легче станет всем: не состоявшимся «нам», Эстель и Никки… Врать любящим тебя – низко, я испытал это чувство на собственной шкуре, и не хочу, чтобы груз вины так же повис на Фло. Это страшно. Я недостоин таких жертв. Даже этот вечер. Этот странный вечер в объятиях такого недостающего в жизни человека, это неправильное чувство «нормальности». Это щемление в груди – всё это ошибка. Но как же мне сейчас хочется забыть об этом. – Кело, – выдыхает, мягко сжимая моё предплечье, – давай вместе встретим рассвет? Приподнимаюсь на локте, вглядываюсь в его до боли знакомые черты лица. Разве он не понимает, что это только усугубит ситуацию? Что это будет очередным поводом для самобичевания и мук совести? Смотрит на меня так, как когда–то, с нежностью, доверием и надеждой. И мне вдруг кажется, что, если бы он даже не попросил, я бы всё равно остался. Киваю. Пусть эта ночь никогда не кончится.***
А потом мы занимаемся любовью, долго, тягуче, упоённо. Наслаждаясь каждым мгновением близости, запоминая каждый удар чужого сердца. Сквозь стоны называем друг друга по имени, и эти звуки – музыка для ушей. Усыпаю поцелуями каждый сантиметр оголённой кожи; рвано исцеловываю плечи и грудь, когда он наклоняется в очередной фрикции; сжимаю сильнее, растворяюсь в ощущениях. После этого дня ничего не будет, не будет даже этой ночи. Мы оба знаем это. Когда силы на исходе, мы тащим друг друга в душ и уже там, стоя под упругими струями, мы нетерпеливо прижимаемся, не позволяя себе остыть. Мы не смотрим на часы ни когда кутаем влажные тела в гладь прохладной махры; ни когда Мот ненадолго засыпает, уткнувшись носом в изгиб моей шеи; ни когда пол вечности спустя он целует меня в уголок губ и осторожно встаёт с постели, боясь потревожить мой псевдо–сон, чтобы пройти босыми ногами на кухню и, стараясь не издавать лишнего шума, заварить две чашки кофе: две ложки молотых кофейных зерен и ложку сахара; ни когда я обнимаю его со спины, заставляя вздрогнуть от неожиданности. – Доброе утро, – шепчу, щекоча дыханием затылок. – Доброе, – прижимает мои ладони к груди и животу, непроизвольно подаваясь назад. – Уже рассвет, – с долей сожаления, констатирую я. – Знаю. Ёжится, отстраняется, не глядя подаёт мне одну из чашек и берет за руку, увлекая на балкон. Там в углу по–прежнему стоит «шезлонг» с металлическим каркасом, заваленный горой пледов, который француз приобрёл после первой нашей ссоры, когда я выгнал его спать на балкон из–за его самой давней привычки – курения. На подоконнике – пепельница с зажигалкой и два вазона с цветами. – Надо же, ты их ещё не выбросил, – усмехаюсь, прикасаясь пальцами к холодному влажному листку. – Они, оказывается, в тепле погибают, – немного виновато косит взгляд на растение и, обойдя меня, садиться на лежанку. – Присоединишься? – отставляет чашку, хлопает себя по коленке, чем заставляет меня улыбнуться. Присаживаюсь на самый край не шибко устойчивой конструкции, но в следующую секунду Флоран резко подтягивает меня к себе, обнимая руками плечи. Я шиплю, обжигая пальцы напитком, но он перехватывает емкость, а потом осторожно касается губами каждого пальца. – Прости, я не специально. – Не страшно, уже не болит. Обнимает, укутывает в плед. – Я и забыл, как здесь красиво, – произношу, когда он легко целует меня в висок, прижимая ещё теснее. Предрассветный Париж, осень… – мечта всех влюбленных. Бледно–розовые блики в окнах, серо–синие верхушки домов, тихие пустые улочки. Романтикой так и пыщет. Но только влюблены мы в разных людей, которые, хвала небесам, не знают о существовании этой порочной, ранящей связи… Но это не мешает брюнету нежно и крепко сжимать меня в объятиях, а мне – столь доверчиво лежать на его плече, считая оставшиеся минуты. – Будешь? – жестом фокусника достает из–под полы пачку сигарет. – Прости, забыл, – усмехается. – Ты не против? Слабо машу рукой в знак согласия. Как только он прикуривает, отнимаю у него сигаретку и делаю затяжку. Удивленно хмыкает, но ничего не говорит, молча поджигает вторую. Размерено выдыхаю сизый дым, откинув голову на крепкую грудь. «Я тебя люблю» – фраза так и просится на язык, но я никогда не прощу себе, если сейчас произнесу её. Я не разрушу наши жизни. – Я люблю тебя, – самими губами шепчет Мот, целуя меня в макушку. Не надо. Не надо. Не надо. Пью кофе, онемевшими пальцами сжимая чашку. Как продолжать жить, зная, что предал того единственного дважды? Мне кажется, что моё сердце остановится, стоит только ступить за порог этой квартиры. Сдавливаю фильтр, тушу сигарету в пепельнице. – Мне пора, – встаю, направляясь к двери. – Кело, стой! – перехватывает за руку, разворачивает к себе и целует. Жарко, нечем дышать. Ладонь, до боли сжимающая моё бедро, кажется, обжигает кожу. – Перестань! Пожалуйста. Остановись! – мычу сквозь поцелуй, когда внизу живота становится непростительно горячо. – Я не могу. Я не могу, прости меня. Я не хочу тебя терять. Пожалуйста. От шепота бросает в дрожь и признак моего неравнодушного отношения к происходящему становится весьма заметным. Он опускает руку на пах, и я не сдерживаю стона. – Пожалуйста, останься. Ещё на немного… – Фло, Фло, прошу, отпусти. Пожалуйста, не надо, – обнимаю ладонями его лицо, заставляя смотреть в глаза. – Так будет ещё тяжелее, пойми ты. Я не хочу, чтобы ты страдал. А счастливым ты можешь быть только с Вероник – любимой женщиной, которая подарила тебе такого славного сына. Алексис, помнишь, Флоран, ты говорил, что до беспамятства любишь её и это маленькое существо, в котором столько счастья? Он молчит, и только тяжело вздыхает, ладонями обнимая свои плечи. Взгляд светлеет. – Фло, я должен уйти. Иначе всё, что мы делали эти два года, просто пойдет насмарку. Фло, они не заслуживают разбитых сердец… – Наверное, – спустя пару мгновений начинает он. – Наверное, ты прав. Киваю, понимаю, что всё–таки сумел донести до него суть. – Спасибо. Отступаю к балконной двери, затем в комнату. Поднимаю голову к потолку, ерошу волосы, собираюсь с мыслями. Я поступаю правильно, я не должен поддаваться искушению, иначе последствия будут плачевными. Поднимаю влажную рубашку с пола… не понял. Ах, да, дождь ведь… Накидываю её, быстро застегивая, еле нашариваю под постелью белье, поверх натягиваю джинсы. Только когда я выхожу в коридор, Мот покидает балкон, по ходу поднимает с пола халат, надевая его, и смотрит на меня взглядом побитой собаки. Не усложняй. Быстро хватаю курточку, обуваю ботинки, выпрямляюсь. Я не поддамся. Он умоляет, молчаливо, каждой клеточкой своей большой души. Мне кажется, что он сейчас не сдержит слёз. Делаю пару шагов навстречу, протягиваю руку и замираю. Кто бы знал, как мне хочется остаться… Берет мою ладонь в свою и прикладывает к щеке. Лёгкая щетина покалывает пальцы, но это не портит момента. Осознаю, что вижу его в последний раз. Кажется, что он сейчас заурчит, как кот, когда хозяин возвращается после долгой поездки… Я зря разбередил раны, теперь боль, которую он смог усмирить, вернётся, с каждым разом сильнее ударяя воспоминаниями по распоротой душе. Он мне не простит этого. Он будет меня ненавидеть. Притягивает к себе, отчаянно обнимая. – Пожалуйста, давай не будем прощаться? – тычется носом в плечо. – Сделаем вид, будто вечером, после работы, мы снова встретимся. Словно ты не уходишь, чтобы больше не вернуться. Веду ладонями по теплому ворсу. – Флоран, прошу тебя… – Кело, пожалуйста. Я никогда ни о чём тебя не просил. Хотя бы раз… – и совсем тихо: – Не убивай меня. Зажмуриваюсь. От боли в груди хочется орать, но что–то, сдавливающее легкие, не позволяет сделать даже вздоха. – Я тебя люблю, Микеланджело. И я тебя, и я тебя, чёрт возьми! Но я не могу позволить слажать себе в этот раз. Мы оба умрём, если я останусь, но «нас» всё равно никогда больше не будет. Немного отстраняюсь, прикасаюсь пальцами к подбородку, поворачивая к себе лицом. С трудом удается растянуть губы в заметно горькой улыбке. – Не грусти, слышишь? – целую в краешек губ. – Всё будет хорошо. Принимаю его условия. Мне тоже больно. Усмехается, приглаживая мои волосы, вздыхает и кивает. В темноте коридора замечаю, как блестят от влаги его глаза. – Вечером не задерживайся, ладно? Я приготовлю ужин и буду ждать тебя. – Конечно, – киваю. Обдаёт дыханием висок, потом щёку, и обнимает меня. В самый последний раз. «Про–щай», – стучит его сердце. «Про–сти», – отвечает моё. Отступаю. – Пора? Снова киваю. – Не опаздывай, – напутствует, открывая дверь. – Пока. – До встречи. Делаю несколько шагов, оказываясь за порогом. Металлическая панель захлопывается с тихим щелчком. Прижимаюсь к ней лбом. – Пожалуйста, ты должен меня понять, – шепчу, прислушиваясь к происходящему в квартире. Тишина, но мне кажется, что я слышу такое безнадёжное: – Я дождусь. Ты только вернись… Зло рычу. Идиот! Срываюсь с места и несусь вниз. Шестой этаж, пятый, бессчётное количество ступенек, четвёртый, третий. В голове гудит, второй, первый, выбегаю на улицу. Ни–че–го это–го не бы–ло! Нет и никогда не будет! Ускоряю шаг, метр за метром отдаляясь от того, кто больше ни на миг не будет моим.***
Осторожно прикрываю за собой дверь. В гостиной комнате номера зажжены пара бра. Тихо бреду в ванную, снимая на ходу куртку, включаю свет. Рассматриваю в зеркальном отражении неузнаваемое бледное лицо с темными кругами под глазами. – Паршиво выглядишь, герр «Моцарт», – констатирую я, беззлобно скалясь в ответ. Стаскиваю рубашку, штаны и снова обращаюсь к отражению, оглядывая следы на коже: – Словно побывал в логове вампира. Провожу пальцами по плечу, по которому растянуто несколько вздувшихся царапин, по шее, обегая укусы и засосы, к груди. Тук. Тук. Тук. Всё вернётся на свои места. Всё придёт в норму. Мы взрослые люди, в конце концов. Залажу в душевую кабину и несколько минут нежусь под напором горячих струй. Всё правильно. В моей жизни есть только один единственный человек, которому я посвящаю всего себя, до последнего слова, до последнего вздоха. И этот человек сейчас безмятежно спит в соседней комнате. Эстель – всё, что у меня есть. Обтираюсь полотенцем, накидываю на плечи халат и тащу себя в спальню. Сон, мне нужно хотя бы пару часов крепкого сна, а потом я стану прежним Микеле, с задорным блеском в глазах. Тихо крадусь, осторожно опускаюсь на постель, обнимаю Эсту. Вот она – моё солнышко, моя надежда, моя сила. Чувствую себя последним подлецом… – Ты поздно, – шепчет, не поворачиваясь. Зарываюсь носом в копну волос, шумно вдыхая их запах, и теснее притягиваю ее к себе. – Прости, любимая, я не думал, что так задержусь, – глажу оголённое плечико, приникая губами к тёплой коже. – Как ты себя чувствуешь? – Всё в порядке. – Хорошо, – поправляю покрывало. – Напомни, пожалуйста, во сколько у нас рейс? – Спи, ещё есть время. Я разбужу тебя. – Спасибо, милая, – благодарно целую в шею и уютнее устраиваюсь на подушке. – Микеле, – несмело начинает супруга, – я знаю о Флоране. – М–м, в смысле? – зеваю. – Знаю, что вы вместе уехали от Лорана. Со звонил в половине второго уточнить, как ты добрался… Сказал, что Мот вызвался тебя подвезти. Слушаю, не перебивая. Не дышу. – Паззл сложился, да? Хоть ты мне и не говорил, но я догадывалась о причинах, по которым ты прекратил общение с ребятами. Медленно поворачивается, касается пальцами губ и смотрит в глаза. – Микеле… Мне больно, но, если ты его любишь, я отпущу тебя. Слышишь? Я хочу, чтобы ты был счастлив, ты заслуживаешь… – Глупенькая, – целую ладони, вытираю скользящие по переносице слёзы. – Я больше никогда, прости меня, я больше никогда. Я поступил низко, ты имеешь право меня ненавидеть, но я больше никогда не допущу мысли о нём. Это глупость, нелепая случайность, стечение обстоятельств. Я виноват перед тобой, – обнимаю, ожидая сопротивления, но его не следует. – Ты мой маленький, славный, любимый человечек. Я больше не предам. Не думал, что всё получится так. Злись, пожалуйста, ударь меня, прогони из постели. Только не бросай меня. Только с тобой я узнал, что значит жить. Только с тобой я понял, что любовь – это не только страсть, и что это чувство так многогранно. Что вмещает в себя все достоинства и недостатки этого мира. Только ты меня делаешь счастливым, слышишь? Этого больше никогда не повторится, – шепчу, не замечая, как тело сковывает дрожь. Я боюсь её потерять, чёрт! Я не хочу её терять! Вся моя жизнь – в ней, в женщине с ангельским голосом и ласковым взглядом. – Микеле, это не было ошибкой, если ты этого хотел… Уже и не знаю, чего я действительно хотел, а что было лишь минутным помутнением. – Эстель, пожалуйста, накричи на меня, твое понимание только ранит, я не заслуживаю его. Я не достоин тебя, прекрасно знаю. Но, пожалуйста, позволь мне забыть этот день. Я никогда не вернусь к прошлому. Я стал другим. И я не могу найти оправданий своему поступку… – Я люблю тебя, Микеле, – шепчет, прикладывая палец к губам, останавливая бессвязный поток слов. – Я тебе верю. Сердце в груди больно бьётся, тук–тук–тук. – Мне кроме тебя никто не нужен, но если когда–то ты захочешь уйти, я отпущу тебя, потому что… – Никогда, родная. Никогда, любимая, слышишь? – до боли стискиваю ее в кольце рук. – Мы справимся, я верю в это. – Я не предам. Я больше никогда не предам тебя…***
– Эста, во сколько прилетают твои родители? – интересуюсь, продолжая наряжать невысокую зелёную красавицу. Сегодня Сочельник, а у нас, как всегда, всё в последний момент. – Самолет уже приземлился, – доносится из кухни. – У нас на приготовления меньше часа. – Может, их всё же стоило встретить? – Папа сказал, что сами доберутся. Не переживай, Микеле, ты же знаешь, они у меня самостоятельные. – Это да, – усмехаюсь, пытаясь вылезти из запутанного клубка гирлянды. – А когда Джеремиа и Рипальта приедут? – Только завтра. Все рейсы на сегодня забиты. Зато Пьетро и Анжела вызвались нам помогать и должны быть с минуты на минуту. – Чем это ты тут занимаешься? – смеётся супруга, заглядывая в комнату. – Рождественской камасутрой, – смеюсь в ответ, кривляя рожицы. – Смотри, чтобы током не бахнуло, трупы мне прятать уже некуда, а два запеченных гуся на столе – многовато, – заливисто хохочет, вытирая руки о фартучек. – Это ты кого запеченным гусем назвала? – возмущенно восклицаю я, не в силах сдержать смех, и, избавившись от электрического шнура, бросаюсь к ней. – Мике, Мике, прекрати! – извивается, когда я её щекочу. – Остановись! Иначе… иначе… Гусь! Гусь, Ми–и–ике! У меня сгорит… – Поймалась та, что кусалась, – ехидно проговариваю я, вжимая трепещущее тельце в дверку шкафа. – Я серьезно! Ой–ой, переста–ань, – почти стонет, когда я пробегаю пальцами по спине. – Микеле Локонте, если сгорит мой гусь, на стол я положу тебя! – М–м, извращения… – веду бровями в знак одобрения. – Нет, ну, маньяк же, ну! – констатирует Эстель, пожимая плечами, и я её всё–таки отпускаю, когда раздается звонок в дверь. – Это, наверное, Пьетро. – Ладно, беги, доставай гуся, я открою, – мурлычу ей на ушко и звонко чмокаю в губы. – С Сочельником, любимая. – Вот вредина, – ответно целует и скрывается в кухне. Довольно усмехаюсь и плетусь в коридор. Сейчас заставлю брата наряжать елку, иначе меня сегодня точно током шибанёт. Открываю дверь, улыбаясь гостю – всё–таки давненько мы не виделись, но в следующую секунду чувствую, как всё внутри сковывает ледяным жгутом. Что? Как? Как такое возможно? Как он узнал? На пороге стоит Флоран. Выталкиваю его на площадку и сам выхожу из квартиры, прикрывая двери. Какого дьявола?! – Здравствуй, Кело. Смотрит в лицо, ожидая реакции. А я не могу даже пошевелиться. Он такой… реальный, к нему можно прикоснуться… Нет–нет, мне наверняка чудится. Мотаю головой, избавляясь от миража. Но Мот никуда не пропадает. – Я настоящий, – не пойму, то ли он это действительно произносит, то ли мой, утомлённый активной работой мозг снова подшучивает надо мной. Он тянется к моей руке и я, не совсем осознанно, отскакиваю от него. – Что ты здесь?.. Как ты?.. Адрес?.. – ни один вопрос мне не удаётся закончить. Мысли путаются, с нечеловеческой скоростью сменяя одна другую. Молча достаёт одну руку из кармана курточки и протягивает что–то мне. Рефлекторно принимаю подаяние. Маленький чёрный кожаный бумажник… Мой, утерянный когда–то в сентябре незнамо где. Автоматически открываю: на тоненькой бумажной полосочке прописан мой марсельский адрес. Поднимаю глаза на француза. Что за?.. Он мягко улыбается и повторяет попытку прикоснуться ко мне. – Я подумал, что стоит его вернуть.