Игры с числами

– Я родился на ферме в округе Олстер. Семнадцати лет я убежал из дому. И на Запад-то я попал случайно. Шел я по дороге с узелком в руках, хотел попасть в Нью-Йорк. Думал, попаду туда и начну деньги загребать. Мне всегда казалось, что я для этого и родился. Дошел я до перекрестка и не знаю, куда мне идти. С полчаса я раздумывал, как мне быть, потом повернул налево. К вечеру я нагнал циркачей-ковбоев и с ними двинулся на Запад. Я часто думаю, что было бы со мной, если бы я выбрал другую дорогу. – По-моему, было бы то же самое, – философски ответил Боб Тидбол.

О. Генри, "Дороги, которые мы выбираем"

Гиноза стоял лицом к затопленным причалам, глотал холодный воздух и делал вид, что проверяет почту. Город дышал в спину, отовсюду слышны были оживленные голоса, флаги хлопали, словно крылья птиц, и взвивался пронзительный детский смех или плач. Влажный ветер доносил обрывки музыки и тошнотворный запах жареных на открытом огне креветок. Он собрался с духом, развернулся и неуверенно ступил на тротуар. Его тут же подхватило людским потоком, увлекая вперед. Он сразу увидел свою цель – облепленный ярмарочными палатками и лавками павильон. Бесцветно-серое под низким январским небом, приземистое сооружение выглядело пристанищем бездомного сброда. Никаких следов уличных сканеров, разумеется; не было видно даже обслуживающего персонала и, тем более, представителей органов правопорядка. Толпа, шумная, зловонная, как воды залива, стекалась к тесному и, кажется, единственному входу, который одновременно служил выходом – вопиющее нарушение правил пожарной безопасности. Он кое-как убрал смартфон, придержал воротник наглухо застегнутого пальто. Толпа вынесла его к дверям, помяла и втолкнула в торговый зал, битком набитый людьми и книгами. Книги были всюду – тускло-коричневые, с пожелтелыми обрезами и рваными корешками или едва порченые временем, они высились шаткими стопками на столах, самодельных стеллажах и просто на полу. Разбухшие фолианты и заботливо укрытые полиэтиленом собрания, подшивки газет, брошюры, даже рукописи – рассыпающиеся, на вид ломкие, как сухие осенние листья. Настоящие пирамиды журналов с комиксами. Пахло пылью, лежалой бумагой и нечистыми тряпками. Сквозь мгновенно запотевшие стекла безликие продавцы, освещенные галогенными лампами, казались зловещими уродцами. Задрав подбородок и опустив ресницы, стиснутый со всех сторон, Гиноза неуклюжей пингвиньей походкой продвигался вглубь книжных развалов. В глазах рябило от разноязыких названий, известных и неизвестных имен, от гомона и духоты сразу разболелась голова. Он поправил очки на взмокшей переносице, бросил взгляд на часы и протиснулся к первому же столику, возле которого было свободнее. Торговка, совсем юная особа в школьной форме, монотонно перечислила, не отрываясь от раскрытой книги: – Научно-популярная литература, периодика, манга, сто пятьдесят тысяч любой экземпляр. Гиноза поджал губы, оценивая предлагаемый ассортимент, довольно скудный – журналы, сомнительной чистоты карманные томики стихов в мягких обложках, несколько бумажных календарей. Разложенные веером волнистые от влаги открытки и одинокий кляссер в новенькой кожаной обложке. Досадуя и злясь на себя, он вытащил смартфон и попытался активировать, не снимая перчаток, записную книжку. Перевел взгляд, чувствуя, что краснеет. Школьница выпрямилась, неохотно поднимая глаза от страницы. Потупилась, захлопнула книгу и проворковала, прижимая ее к груди обеими руками: – Могу я чем-нибудь помочь господину? Гиноза сощурился и вскинул костяшками сползающие очки. – Сколько стоит ваша книга? Эта, – для верности указал он трясущимся пальцем и через силу улыбнулся. Спустя минуту он пробирался к выходу, прижимая бумажный пакет локтем. Не стоило держать покупку на виду, но было слишком тесно. Поток вынес его наружу. Студеный воздух хлестнул по лицу, пробрался за шиворот. Гиноза смахнул липнувшие к щекам волосы и ослабил узел шарфа. Толпа быстро редела, порывы ветра рвали из рук прохожих зонты, бросали в лицо мерзлую морось. Небо словно сдвинулось ниже, башня Нона тонула в густой и белой, как молоко, пелене, и казалась обезглавленной. Он засмотрелся, придерживая очки, и вдруг услышал свое имя. В спину как будто впивался чей-то неотрывный взгляд. Гиноза ускорил шаг; расстегивая верхние пуговицы, не выдержал – обернулся на ходу и запнулся с наполовину спрятанным за пазуху пакетом. Когами совсем не изменился – все та же возмутительно небрежная прическа и незабытое, притягательное сочетание жестких черт и мягкого взгляда. В углу рта дымилась сигарета. Он улыбнулся, вскинул раскрытую ладонь; Гиноза с упавшим сердцем отвернулся и с размаху врезался в кого-то. Внутренне содрогаясь от ужаса и стыда, дернулся в сторону, забыв про извинения, но его удержали за локоть. Гиноза поднял взгляд и снял мутные перекошенные очки, крепко зажал их в кулаке. – Попался, – довольно ухмыльнулся Чхве. Гиноза молчал, задыхаясь от злости, бессильной и такой отчаянной, что подступали слезы. Чхве смотрел на него слегка озадаченно, потом огляделся и потянул за собой. Гиноза не сопротивлялся, шмыгая замерзшим носом. Сердце дергалось и ныло, затылок сверлил взгляд, настолько острый, что хотелось пригладить волосы; потом все исчезло. Высвободив локоть, Гиноза убрал очки в карман и оглянулся: Когами у входа в торговый зал уже не было. Набережная была пуста, непогода разогнала даже одиноких бегунов и собачников. Облюбовав более-менее целую скамейку, Чхве смахнул мусор и снежную крупу и вольготно уселся, раскинув руки по спинке. Кивнул на место рядом с собой. Гиноза сел на самый краешек, неловко сжимая пакет обеими руками. – Что купил? – поинтересовался Чхве. – Не твое дело. Гиноза сунул пакет под мышку. Он уже успокоился и злился теперь на себя за недавний приступ паники. Чхве хмыкнул, ловко выдернул из пакета книгу и шлепнул себе на колено. Открыл одной рукой, перелистнул страницы. Гиноза стискивал зубы, продолжая смотреть прямо перед собой. Ветер усиливался, чайки падали в мутные взъерошенные волны и тяжело взмывали в пасмурное небо. Чхве присвистнул. – Подарок, – безошибочно определил он. – И как ее зовут? Искин-2113? Только не говори, что завел настоящую подружку, придется отдать засранцу Кагари заработок за следующий месяц. Тебе ведь не тридцатник стукнул? Гиноза отобрал книгу, затолкал в надорванный пакет и спрятал за пазухой. Пальцы не слушались. Он бросил застегиваться и туго затянул шарф. – Пошло-поехало… Не психуй, – Чхве подался вперед и панибратски сгреб за плечо. – Ты что, обиделся? Гиноза дернулся, сбросив руку. Чхве с фыркающим смешком снова развалился на скамье. – Мне двадцать восемь. – С прошедшим. Ты бы хоть в свой день рождения на звонки отвечал. – Как он? – отрывисто задал Гиноза свой обычный вопрос и глянул исподлобья. Чхве придерживал длинную мокрую челку, открывая улыбающееся лицо. Его неподвижные мерцающие глаза казались горячими и на холодном ветру напоминали, совсем как в детстве, огонь за решеткой крематория. – Фантомные боли, бессонница, все как обычно. Рисует. Нашел общий язык с нашей новенькой инспекторшей, бедовая девчушка, ей бы еще стрелять научиться... Насчет выпивки у меня все под контролем, – предупреждая следующий вопрос, подытожил он и сходу включил режим заботливого дядюшки: – У тебя как дела? Жениться не надумал? Гиноза нахохлился и засунул руки в карманы. – У меня много работы. – Так и загнешься от своей работы, не оставив наследника. Девственником. Гиноза только глаза закатил. Нарочито грубая простота, фамильярность и особенно снисходительно-покровительственный тон – все это в Чхве бесило, сколько он себя помнил, но странным образом успокаивало. Может быть, поэтому он и не прекращал эти отношения, даже приучил себя к ответному демонстративному "тыканью" – исключительно ради того, чтобы выказывать свое неуважение. По-настоящему близких людей, которые заслуживали его искреннего обращения, было двое, и Чхве в их число не входил. С одним Гиноза прекратил общение восемь лет назад, перейти с уважительного "вы" на дружеское "ты" со вторым пока не решался. – На звонки не отвечаешь, домой к себе не зовешь, – продолжал перечислять Чхве. – Тебе прекрасно известно, где меня искать. – У меня разговор не для ваших коммуфилдов… Держи-ка. Гиноза глянул без интереса и похолодел. Мелкий снег шуршал по форменной куртке Чхве и таял, не долетая до его протянутой руки. – Под мою личную ответственность. Бери-бери, не бойся. Гиноза стянул перчатку и негнущимися пальцами взял карту памяти, запаянную в водонепроницаемую пленку, перевернул надписью вверх. – Джонни-мнемоник, – не дождавшись реакции, многозначительно зачел Чхве. Гиноза нашел в себе силы кивнуть. Чхве тут же перешел к делу, с ленцой растягивая слова – как всегда, если речь шла о чем-то серьезном. – Вот эта ерундовина поломала систему безопасности приличного уровня. Нужна любая информация о взломщике, все, что нароешь. Сион говорит, наш любитель Гибсона использует мутные прокси-сервера, наверняка прячется в каком-нибудь подполье, как крыса. Да что я тебе рассказываю? Ты ведь знаешь вашу братию лучше всех. Особенности, почерк... Не мне тебя учить. Слыхал о заварушке в Экзосете месяц назад? Гиноза увидел, словно наяву, выведенный на монитор прокуренный зал. Беснующиеся, как в пляске святого Витта, карнавальные монстры, ядовитый кислотный дым, девицы у барной стойки, с испитыми лицами и мертвыми старушечьими глазами. – Сион считает – его же рук дело. В клуб сходил бы, кстати, там живые дамочки попадаются. Если не присматриваться. Чхве заржал. Гиноза держал карту двумя пальцами и боролся с тошнотой. Его разбирал истерический смех и опять душили слезы. Программа и вправду была несложной – "на одну кружку": он писал код играючи между делом, сделав перерыв в работе, чтобы выпить кофе. – Взломом промышляет Чеширский Кот, – пробубнил он простуженно первое, что пришло в голову. – Неа, – протянул Чхве. – Кот работает только с голограммами, а наш Джонни и фабричного дрона взломал, и хакнул не меньше двух десятков аватаров. Тридцать восемь, уточнил про себя Гиноза и осторожно предположил: – Значит, ваш Джонни работает не один. Чхве теребил серьгу, раздумчиво глядя на волны, облизывающие стены полузатопленных домов. – Мидо Масатаке, – бросил он небрежно. – Помнишь такого? Гиноза помедлил и кивнул. – Его сообщник. Покойничек, – припечатал Чхве с удовольствием. – Большего сказать не могу, тебе ни к чему. Ко совсем сдвинулся, носится со своими идеями, одна другой краше, всю душу вынул. То тебя ему найди, то в Токородзаву его вези. Вывез вот, пусть проветрит мозги. – Он помолчал и скупо улыбнулся. – Позвонил бы ты ему, в самом деле. Ко только из больничного блока, два огнестрельных ранения – тысячу лет таких не видал… Не сомневается, что это связано с тем делом Сасаямы, помнишь? – Меня это не касается, – выговорил Гиноза непослушными губами. – Я к тому, что ты не геройствуй, Нобучика. Не лезь, куда не просят. Когами редко ошибается. – За своим паспортом следи, – слабо огрызнулся Гиноза. Чхве рассмеялся. – Насчет меня можешь не беспокоиться. За старика тем более, – добавил он, посерьезнев, и завел старую шарманку о долге и чести. Гиноза медленно стер со щек талую воду, сунул карту в карман, надел перчатку. Облокотился на колени, переплел пальцы и опустил голову. Он не слушал; заверения в готовности "отдать за старика жизнь" обрыдли еще со времен учебы в академии, когда Чхве вламывался к нему в комнату без предупреждения, сграбастывал за грудки и в своей неповторимой манере по-собачьи обнюхивал "на предмет злоупотребления алкоголем и наркотой". Иногда Гиноза его по-настоящему ненавидел. – Подбросить тебя? – мирно спросил Чхве. – Ко наверняка закончил маяться херней, можем перекусить вместе, заодно расскажет тебе, что хотел. Здесь рядом неплохое местечко, стейки делают – от настоящих не отличишь, если засранец Кагари не врет. Гиноза отрицательно покачал головой, глядя себе под ноги. Чхве хлопнул его плечу и поднялся. – Как знаешь. Диск смотри не посей, на днях заскочу к тебе, вернешь. Гиноза покивал его блестящим от воды армейским ботинкам. Чхве постоял еще немного, переговариваясь с наручным коммуникатором, словно ждал, что Гиноза передумает. Наконец попрощался и ушел. Гиноза отвел завесившие лицо волосы и вытер запястьем нос, потом сообразил достать платок. Он совсем продрог и почти жалел, что отклонил предложение, явно искреннее, но испытывал облегчение. Увидеть Когами снова было выше его сил. О его просьбе он малодушно старался не думать. В конце концов, решил Гиноза, все могло закончиться куда хуже. Он мог не найти книгу так быстро и столкнуться с Ко в торговом зале, или сегодняшняя смена БОБ могла оказаться другой, и тогда встречи с отцом точно было не избежать, учитывая его вечное везение. Он высморкался, спрятал платок и побрел, спотыкаясь и оскальзываясь, к стоянке такси. *** – Господина ожидают в гостиной, – открыв дверь, прохладным голосом доложила Кейс и деактивировалась. Гиноза снял перчатки, прислушался к тишине. Торопливо проскользнул в гостевой туалет, помочился, вздрагивая от удовольствия, и заперся в ванной комнате. Неловкими пальцами развязывая шарф, привалился к двери. Под зажмуренными веками стоял образ Когами, преследовавший всю обратную дорогу. "Сенгудзи отстреливал не дронов – и не собак, Гино, не переживай; он охотился на людей". Он с усилием стряхнул оцепенение, пустил в умывальник воду. В зеркале маячило бледное лицо с впалыми щеками, глаза сухо горели за влажной спутанной челкой. Избегая смотреть на себя, Гиноза скинул тяжелое волглое пальто, дважды вымыл руки, аккуратно причесался, протер и надел очки. Хотелось принять горячий душ, смыть липкое ощущение грязного города и толпы, но он заранее решил отдать подарок сразу, как вернется. Он бесцельно перебрал баночки на полке, жалея, что оставил сканер в спальне, нашел таблетки для подавления стресса. Подержал и сунул на место, захлопнул дверцу шкафчика. Выпутал из бумажных раскисших обрывков подарок. Книга стоила всех заплаченных денег, чудом не забытых во время приготовлений к поездке в город. По-настоящему старинная, издана едва ли не в позапрошлом столетии, но в хорошем состоянии и замечательно, насколько Гиноза был способен оценить, иллюстрирована. Ее портила расплывшаяся чернильная надпись над фронтисписом: "ученику от благодарного учителя". Гиноза сообразил, что надо было озаботиться какой-нибудь упаковкой, и совсем пал духом. Он на всякий случай подышал в ладонь, глубоко вздохнул и вышел из ванной, пряча книгу за спиной. Заранее хмурясь, он раскрыл двери гостиной и с облегчением увидел, что Макисима спит в кресле у камина, – очевидно, задремал, пока читал. Его сегодняшняя книга выпала из свесившейся руки и лежала на ковре раскрытая, обложкой кверху. Возле босых ног разлегся Дайм; заслышав хозяина, пес вяло застучал хвостом, не поднимая головы. Гиноза прикрыл двери за собой, подкрался на цыпочках и разобрал, изогнув шею, короткое заглавие, написанное на английском языке. Автор оказался знакомым – одно из имен в бесконечной череде писателей, чьи книги он тайком прилежно скачивал и до которых никогда не доходили руки. Макисима читал даже за едой, и почти каждый вечер Гиноза открывал свою библиотеку, чтобы пополнить коллекцию. Бесконечный список завершал файл с сотнями цитат, в разное время опознанных Кейс. Большую часть Гиноза выучил наизусть, когда писал для Макисимы в подарок простенькую игрушку. Смысл ее прохождения заключался не в угадывании автора цитаты или названия источника, а в обмене логически подобранными ответами с виртуальным собеседником, – Гиноза, не придумав ничего лучше, дал ему имя "Энджи". Игра Макисиме быстро наскучила, но понравилась; Гиноза оставался немым зрителем – в отличие от своего тезки, на роль собеседника он не годился. Он не видел в играх со словами ничего странного или смешного и даже считал своеобразной зарядкой для ума и памяти, пусть и небезопасной для чистоты оттенка. Но всякий раз выходил из себя, рано или поздно попадая впросак, не сумев отличить цитату от собственных мыслей Макисимы, принимавших порой самые причудливые направления, воссоздать которые было не по силам даже Кейс. Макисима вплетал всё новые чужие фразы в свою речь, увлеченно спорил вслух и даже над чем-то сам с собой смеялся. В такие моменты Гинозе казалось, что смеются над ним. Он перечитал название, хотя запомнил четырехзначное число сразу, и застыл в унылой нерешительности. Уйти он не мог, будить не посмел бы. Он смотрел с болезненным вниманием на профиль Макисимы, освещенный огнем из камина. Оранжевые сполохи ложились на спокойное лицо, смягчали черты, делали его нежнее и проще. Неотвязчивый образ Когами снова возник перед глазами, отчетливый, как голограмма. Приподняв очки, Гиноза надавил пальцами на веки, расслабил плечи, сдаваясь тоскливому отчаянию. Что-то внутри него будто сломалось сегодня; он не раз воображал эту случайную встречу, но оказался к ней не готов и был раздавлен собственной реакцией. Он понял, что потерял счет времени, когда устала заведенная за спину рука с книгой, с нечаянным вздохом открыл глаза и дернулся всем телом. – Ты гулял без собаки, – ясным голосом заметил Макисима. Его правая щека раскраснелась из-за близости к каминной решетке. Гиноза неосознанно качнулся к его кисти, протянутой как для поцелуя. Дайм тихо зарычал во сне. – Место, – сдавленно скомандовал ему Гиноза. Дайм насторожил уши и открыл один глаз, встречая разгневанный хозяйский взгляд. Неохотно поднялся и поплелся, подволакивая лапы, к дверям. Гиноза дождался, когда пес простучит по коридору когтями и плюхнется на коврик, подошел и закрыл обе створки на механический замок. Глубоко вздохнул, приводя в порядок дыхание, и вернулся к креслу. Макисима следил за ним, опустив ресницы. Из-за неестественно неподвижной позы и волос, позолоченных огнем, он как никогда напоминал дроида-стюарда из рекламы местных авиалиний "Скаймарк Эйрлайнз". Он выжидающе улыбался. Гиноза долго поправлял очки, охватив пальцами оправу. – Я не гулял. Я… гм… в некотором роде… вот. Положив книгу на колени, он отступил на шаг. Тонкие брови Макисимы вздрогнули. Он провел по обложке, словно слепец по чьему-то лицу. – Где ты достал ее? – спросил он тихо. – На ярмарке. Гиноза покрутил шеей, оттянул пальцем ворот водолазки. Кожа зудела, он весь взмок от напряжения и нервного возбуждения. Не зная, куда девать руки, сунул в карманы брюк, потом подобрал с пола забытую книгу и бросил на журнальный столик. Макисима не обращал на него внимания, поглощенный созерцанием подарка, который пока даже не открыл. – Можно брести в поисках утраченного времени по самым хрупким следочкам, как Мальчик с Пальчик по лесной тропинке, но у вас не получится специально сбить с пути время обретенное, – неожиданно заговорил он с той особой интонацией, с которой обычно зачитывал вслух полюбившиеся отрывки. Гиноза весь обратился в слух. – Мальчик с Пальчик возвращается как штык, с этим ничего не поделаешь. Не существует технологии забвения, в этом смысле мы все еще ждем от природы случайных милостей. Макисима посмотрел на него с вопросом в слегка оживших глазах. – Каких милостей? – машинально спросил Гиноза. – Мозговых кровоизлияний, амнезии, хирургии и что там еще может стрястись… Ну, скажем: путешествия, пьянство, лечение сном. Самоубийство. – Рад, что угодил, – помолчав, сухо сказал Гиноза. Макисима рассмеялся и сказал своим обычным голосом: – Ты действительно угодил мне, Гино. Не расстраивайся. – С чего вы взяли, что я расстраиваюсь, – пробормотал Гиноза, покосился на дверь и замялся. Макисима смотрел на него немигающим взглядом и молчал. – Я не успел принять душ, – запинаясь, попытался объясниться Гиноза. – Душ подождет, – сказал Макисима, не меняя позы. Голос был негромким и ровным, но во рту пересохло, а взмокшие под одеждой плечи непроизвольно передернулись от зябких мурашек. Переставляя ноги как сомнамбула, Гиноза подошел к нему. Не дожидаясь разрешения, встал на колени. Макисима перевел задумчивый взгляд на просвет между неплотно задернутыми гардинами. – Опять снег. – Да. То есть… уже нет. Растаял. – Жаль, – вздохнул Макисима и улегся на спинку кресла щекой. Расстегивая снизу вверх одну за другой пуговицы выправленной рубашки, огладил напоследок книгу и переложил ее на стол. Гиноза разомкнул ремень, застежку на его легких брюках, потянул вниз молнию. Макисима приподнялся, позволяя спустить одежду с бедер. – Руки, – напомнил он мягко. Гиноза с замирающим сердцем убрал руки за спину и для надежности переплел пальцы. – Мясо хочет мяса, – опуская твердую ладонь ему на затылок, насмешливо сказал Макисима. На этот раз он узнал цитату и от неожиданности едва не подавился. Макисима недовольно втянул воздух сквозь зубы, но Гиноза уже справился с собой, расслабил горло и ровно задышал носом, отдаваясь незамысловатому и старому, как мир, процессу. В этом не было никакой премудрости – потянуть-отпустить, вобрать и впустить глубже, обвести по кругу, надавить языком там и потрогать здесь. Его действия были отработаны и неотличимы от выверенных движений запрограммированного дрона или стандартного обслуживающего персонала виртуальных борделей. Тишина погруженной в полумрак гостиной, потрескивание пламени и снежный свет за окнами пропали; остались непристойные влажные звуки и собственное слабое возбуждение. Редкие солоноватые капельки смешивались с теплой слюной, ее набегало все больше, и Гиноза сглатывал, хладнокровно подавляя непроизвольные спазмы прежде, чем его брезгливость могла быть замечена. Макисима по обыкновению молчал и не выказывал своего удовольствия или одобрения ни стоном, ни случайным возгласом, но его дыхание ощутимо затруднялось, а бедра коротко подрагивали навстречу. Гинозе еще ни разу не удалось довести его до оргазма таким способом и, тем более, кончить самому, однако Макисиму это ничуть не беспокоило. Он не любил лишних прикосновений и будто бы наслаждался самим фактом происходящего, пользуясь возможностью забирать то, что ему отдавали почти против воли. Его неплотно сжатые в кулак пальцы проезжались до самых мокрых напряженных губ, контролируя глубину проникновения, оттягивали тонкую бархатисто-нежную кожу, ласкали с томной ленью и снова направляли вперед и вверх, двигаясь в плавном медитативном темпе. Свободной рукой он перебирал волосы, захватывал длинные пряди, открывая лицо. Он никогда не раздевал Гинозу, не снимал с него очки, и если те сползали, отпускал челку и заботливо возвращал их на место одним и тем же точным движением. Гиноза отрешенно и размеренно двигал головой, стараясь работать губами и языком как можно тише. Мучительное напряжение истаивало, сменялось приятной легкостью и пустотой. Он привычно расслабился и ни о чем не думал. Под сомкнутыми веками сами собой возникали и пропадали образы, бледные вспышки воспоминаний о холодном зимнем утре: смеющийся Чхве, корявые книжные обложки, грязь под ногами, выхваченный взглядом кусочек чистого неба, падающая в воду чайка. Лучистые серые глаза, нежный рот округляется, выдыхая дым. Он сбился с ритма и не сразу сообразил, что Макисима стонет. Пальцы вздрагивали в волосах. Он вскинул взгляд, осторожно восстанавливая прежний темп: Макисима полулежал в кресле, закрыв глаза и беспомощно изогнув шею, его приоткрытые губы влажно блестели и кривились, как от боли. Гиноза разобрал тихое, как выдох, "не останавливайся" и опустил веки. Не останавливайся, – сказал воображаемый Когами, и Гиноза расцепил затекшие руки, огладил расставленные ноги, повел ладони вверх. Мускулы твердели от осторожных прикосновений, и прерывистое дыхание над головой становилось громче, пока он брал сильнее, глубже и медленно вел ладони дальше, чувствуя ток крови под согретой кожей, пока ласкал, осмелев, ягодицы, сжимая и расслабляя пальцы в такт своему жадно сосущему рту. Он видел запущенную в густые волосы руку с тяжелым браслетом, чувствовал запах сигаретного дыма и туалетной воды – той же, что стояла на полке в его ванной. Слышал голос, мечтательный и необидно насмешливый; он до сих пор хранил все голосовые сообщения, зашифрованные и запрятанные как будто от себя самого. Образы сменяли друг друга: короткие видения, отпущенные фантазии о том, чего никогда не было и не будет. Собственные голые плечи в крепком захвате, твердые гладкие мускулы перекатываются под его ладонью. Язык, плавно скользящий по языку, первое соприкосновение губ. Тяжесть и тепло другого тела. Движения навстречу, жесткие и ласковые. Мягкие и властные. Гиноза глухо закашлялся, но не отпустил закаменевшие бедра; он торопливо глотал, собирал губами и слизывал тягучую и скользкую соленую влагу с чужих пальцев и напряженного живота. Макисима еще всхлипывал, его тело неконтролируемо сотрясалось, словно прошитое очередью из автоматического оружия. Он беспорядочно трогал лицо, зацепил очки, те упали. Гиноза уронил голову, прижался лбом к влажной коже, хватая ртом тяжелый пряный воздух. Низ живота подвело сладко тянущей судорогой; он едва успел опустить руку, расстегнуть тугие пуговицы, вытащить. Крупно вздрагивая, зажмурился, прикусил губу, чтобы не закричать. – Как его зовут? – спросил Макисима, когда сумел отдышаться. В повисшем тягостном молчании неожиданно громко за дверью чихнул Дайм. Гиноза хрипло и неровно, не поднимая головы, рассмеялся.