Прости, прости меня

Прости. Прости. Он повторяет это снова и снова, уже в черт знает который раз с того момента, как они встретились. Встретились вновь. Прости, Джон. И голос тише, словно меняется тембр, а внутри все стягивается в туго скрученную плеть из воспоминаний, боли и одиночества, которую не распутать, не разорвать. Прости… И они, как и раньше, давно, стоят в квартире на Бейкер Стрит, и каждый шаг дается с особым усилием. А Джон не злится. Он лишь не понимает, почему его нужно было обманывать. Искренне и слишком по-детски показывает свои эмоции, подтверждая ударами до синяков и разбитого в кровь носа. Этого тоже катастрофически не хватало. И пусть там, за пределами квартиры, у каждого уже своя, другая жизнь, тут словно все меняется, и уходят лишние обстоятельства: будь то Мэри или разлука на несколько лет. Остаются лишь недосказанные слова и боль, щемящее и от чего-то ноющее чувство в груди. Прости, Джон. И, кажется, они подаются вперед одновременно: словно импульс, дошедший синхронно. Пальцы путаются, в черных кудрях, блуждают наугад, Притягивая ближе, словно желая выучить каждое движение, каждый удар сердца. Шерлок тоже этого хочет, и задыхается в нахлынувших ощущениях, тонет, и опускается на колени, виском прижимаясь к чужому животу. Прости, прости меня, Джон. И от этих слов боль только становится сильнее, разрывает все изнутри и рвется наружу с глухими стонами и хрипами. О, как я хотел увидеть, увидеть тебя… И остановиться кажется невозможным. Все, что томилось взаперти, говорится вслух, невпопад, в перерывах между поцелуями. Детектив лишь улавливает слабый аромат близко-забытого тела, а голова уже идет кругом, и мысли уходят прочь. А я, я тебя. Джон сам уже не может стоять, и чужие губы, целующие живот; язык, очерчивающий впадинку пупка; словно каленым железом оставляют шрамы и разрывы. Он сам уже опускается на колени и в ладонях сжимает лицо Шерлока, смотрит в глаза, и также тонет от недосказанности. Он тут, рядом, жив и искренен. Даже во снах, что часто призрачными паучьими сетями вплетались в сознание, он не был таким чертовски живым, таким откровенным. Эти сны, мучающие, словно лезвиями входящие в глубины сознания, заставляли метаться на кровати и просыпаться, словно в бреду, когда с губ слетало его имя. Джон Ватсон ненавидел эти сны, и в тоже время жаждал каждого, чтобы вновь почувствовать его, вновь окунуться в призрачно-реальные иллюзии, и уловить чужое движение, разделить чужую боль. А теперь Шерлок и сам, как загнанный зверь, жадно рвет пуговицы рубашки и словно вымаливает каждый поцелуй. Он прижимается ближе, придавливая его к спинке кресла, не останавливаясь, целуя шею, словно боится, что все это сон. Прости, Джон. И Ватсон стонет от каждого этого «прости», ощущает его кожей, до крупной дрожи в пальцах мечтает услышать это снова. Там, за пределами этой квартиры, у каждого из них своя жизнь, но тут все словно осталось прежним. И руки, дрожащие и иллюзорно холодные, создают резонанс в прикосновениях к раскаленной коже. Джон хотел бы, чтобы эти холодные ладони коснулись его сердца, успокоили океан, бушующий внутри. Но Шерлок лишь сбивчиво дышит и шепчет какой-то сущий бред. Ватсон закрывает глаза, откидывая назад голову, и сразу жалеет об этом, он совершенно забыл о мебели, и удар головой слегка отвлекает от невесомых, словно взмахи крыла бабочки, поцелуев, ложащихся на его шею. О, ты уже простил... простил меня? Летит на пол пальто, шелком утекает под кресло рубашка. К дому на Бейкер Стрит подкрадывается ночь, уже плещется в переливах огненно-рыжего солнца. И сквозь пыльные стекла, сквозь клубящуюся в воздухе взвесь, оно проникает глубоко в душу, заливает тяжелый мутный океан недосказанности, забытых обещаний. И пусть у каждого там, за порогом, другая жизнь, сегодня можно позволить больше. Совсем немного.