Моя Вселенная

«Твой кораблик опять затонул, сестренка.»  Люси на ощупь в темноте находит выключатель, пальцы судорожно дрожат, покрытые белой склизкой пленкой. В ногах такая тяжесть, точно дух желает вылететь из тела, сбросить с себя износившуюся физическую оболочку. Исчезнуть в бесконечном бытие, в необъятном просторе миролюбивого космоса. Затеряться между черных дыр и мертвых звезд.  Голос Стинга сочувственный, с наигранной насмешливостью, проникает в опустевшую голову мягким соленым бризом, щиплет кровоточащую рану на припухшей нижней губе, проходится невидимыми волнами по заледеневшей коже, трупно-синей, пульсирующей, оставляя колючий узор из мурашек. Люси всю колотит, точно тепло по капле вытекает из широко-раскрытых горьких глаз цвета дешевого растворимого пресного кофе.  Мокрые дорожки на нездорово раскросневшихся щеках стыдливо стирает тыльной стороной ладони, пытаясь привыкнуть к ярко вспыхнувшему свету, озарившему крохотную прихожию и острый проем коридора.  Мысли неловко путаются, спотыкаются друг о друга, наваливаются на затуманенный мозг, сдавливая виски и пуская новый импульс головной боли, сопровождающейся гулом в ушах и приступами дурноты.  Ой, братик же спит. Щелчок. Со второй попытки мир снова объяла тьма. Люси и сама в ней немножечко захлебнулась — тьма была в стакане с горьким алкоголем, тьма плескалась из душа в маленькой стеклянной кабинки в дешевом мотеле, тьма застилала глаза, когда она смотрела в очередное безликое лицо мужчины, желавшего ее, но не жалеющего.  Тьма плесенью оплетает ребра, прорастает к кроваво-красному медленно бьющемуся сердцу, точно желая его полностью заглушить.  В этот раз было даже не больно — тьма, точно анестезия, качала ее на своих руках, убаюкивая. Пока грубые руки раздвигали ноги, пока шершавый язык слизывал влагу с ее бедер, пока вдалбливался в нее жадно и быстро, точно хотел проникнуть целиком. Пока спина проламывалась под его потной тяжелой тушей. Пока он ломал ее душу, тьма сшивала ее обратно, делая все более равнодушной и безразличной ко всему происходящему.  Точно это не с ней, она просто смотрит дурацкий фильм, в котором героине не повезло стать принцессой, потому что принц опоздал с тушением ее пылающего замка. Замок сгорел, осталось одно пепелище. И от нее, к слову, одни едва теплые угольки.  — Люси…ты в порядке? — Полусонный, хриплый голос застывает надтреснуто в плотной ночной тишине, дробя ее на мелкие части.  Слезы застывают в горле, она замирает, неловко прижимая трясущиеся руки к груди.  Прости, что потревожила твой сон. Мы ведь оба знаем, как это страшно закрывать глаза в темноте.  Нет, она не в порядке. Совсем. Ей страшно от этой тьмы, оплетающей сердце. Ей стыдно, что он видит ее такой сломленной и растерзанной. Ей хочется кричать звериным голосом, стонать от боли, раздирающей промежность, и плакать, как ребенок от того, что нельзя повернуть время вспять.  — Почему ты не спишь?  Свой голос она всегда умела контролировать, даже когда стремительно падала в глубокую бездну, кишащую внутренними демонами.  — Ты здесь устроила вообще-то световое шоу, сестренка.  И правда, что за глупые вопросы. Это она его разбудила. Он что, пытается пошутить? — Ты же знаешь, я люблю эффектно появляться.  «Прости меня. Давай оставим эти пару вырванных из нашей немой вражды фраз, а завтра опять станем чужими». Люси неожиданно садится на корточки, прислоняясь спиной к металлической холодной двери. На ее потрескавшихся опухших губах вырисовывается слабая, едва теплая улыбка, а на дне затуманенного, холодного взгляда проглядывают живые искорки, скрытые в темноте.  — Я уточню. Ты хотела сказать: эффектно вваливаться в квартиру в три часа ночи?  Стинг прячет руки в карманы свисающих пижамных штанов, судорожно сжимая пальцы в кулаки. Из его горла вырывается хриплый смешок, а обветренные тонкие губы приломляются в усмешку. Сердце такое громкое, барабанит по ребрам в сбившемся ритме, эхом разносясь по всему телу, заставляя вздрагивать и неловко передергивать плечами.  Люси вернулась домой. Не оттолкнула его, сломала свой неприступный барьер. Что это? Хороший сон или начало кошмара наяву?  Тихо, сердце. Она сейчас нас услышит и больше не позволит опять приблизиться.  — Ты всегда был таким вредным? Голос у Люси все еще пресный немного, но почти оттаял, не потрошит изнутри своими колючими нотами, не замораживает бесцветной тональностью. Она обхватила колени руками и смотрит на него из темноты неопределенно, выжидающе.  «Не плачь, я сложу для тебя новый кораблик. Лучше этого будет!»  — В твоей голове определенно дыра, сестренка, раз ты смогла упустить такой важный факт, — Стинг беззлобно хмыкает, глухо кашляя в кулак, пытаясь не выдать в какой заднице находится его здоровье последние пару недель, подходя к Люси немного шатающейся от волнения походкой. — Я жуткий вредена, хам и бандит.  — Ну это мне известно. Спустишься сюда?  — Куда «сюда»?  — Со своих небес на землю, придурок, — Люси неожиданно смеется, с паузами, глотая слезы, что так и не хотели останавливаться, точно пыталась выпить их все, осушить свои глаза до самого дна. Если слёз не будет, может и душу горечь проедать тогда перестанет?  А потом неловко, совсем по-детски, зарывается скользкими пальчиками в его растрепанные светлые волосы, когда он, точно бы нехотя, опускается на корточки рядом с ней, разбирая барьер между ними — камень за камнем — тихим, прерывистым смехом. Точно ему и правда смешно от ее нелепой шутки, а не хочется давится слезами, оставляющими на распоротой душе новые ножевые раны.  Сердце в груди замирает, отключается, в сонный режим переходит. Боится, что сможет все испортить своим неравномерным биением, своим криком в пустоту ребер. Своим — люблю — люблю — люблю, переламывающим хребет и опусташающим воспаленное сознание.  Люси вдыхает родной запах до боли в легких, точно жадно выпивает большими глотками, как рыба в осушенном море последние капли спасительной жидкости.  Соль, кислый лимон и горький серый дым от сигарет. От него пахнет мягкими одеялами, мятным мылом, оборванными снами и…таблетками.  Люси вздрагивает всем телом, чувствуя прилив какой-то болезненной нежности, и неосознанно целует его в макушку мокрыми, горячими губами. Невесомо, почти с любовью.  Точно говоря этим, все будет хорошо. Обязательно. Просто верь мне. Не сейчас, но будет. Как маленькому ребенку обещают чудеса в дешевой коробке с рождественскими конфетами из круглосуточного супермаркета.  Когда родители разбились в автокатострофе и судмедэксперты для опознания тела собирали их изуродованные обугленные тела по частям, Люси, как старшая, обнимала его крепко-крепко, прижимая к своей трепыхающейся горячей груди, и целовала так же в макушку — с обещанием на лучшее будущее.  — Оставь эти нежности… — хрипло, вырезая каждое слово на небе перочинным ножиком, судорожно сглатывая. — мы их давно переросли.  Стинг глухим шепотом раздирает макет тишины, застывший в едва дышащей чернильной темноте. Их маленькая квартирка тонет в невысказанных криках о помощи, в запахе подгоревших тостов и вечно холодного ромашкового чая, в ее нежных духах, смешанных с горьким запахом чужой плоти, в его окровавленных бинтах, спирте от медикаментов и мокрых разводах на старых, заношенных детских снимков. Квартирка за столько лет превратилась из уютного гнездышка, доставшегося в наследство от прабабушки, в шаткий корабыль с пробитым дном, наполненный грузом не|нужных воспоминаний.  В детстве у него хорошо получалось мастерить бумажные кораблики. Он и сестре всегда помогал их складывать, так аккуратно и красиво, что та потом часами не могла налюбоваться на проделанную работу. Они спускали их на воду во время сезона серых, не просыхающих ливней в сточные каналы. А потом смотрели, как их караблики, точно окрыленные мечты, неслись вперед, преодолевая суровые волны и хлесткий ледяной ветер.  Прости, сестренка, наш хренов кораблик я починить не смогу.  Люси не успевает возразить — холодные губы требовательно сминают ее разодранные пухлые губы, жадно, резко, похищая остатки воздуха, остатки разума расщепляя на атомы.  Люси сползает по стенке, дрожит, как от лихородки, руки безвольно опускаются вниз.  Она точно погружается в холодный омут воды. На самую глубину.  Тонет. Слезы безмолвно текут по раскрасневшимся щекам, оставляя жгучие полосы.  Глаза Стинга в темноте светятся — колотый лед в хрустальном бокале, морозное зимнее небо, застывшее от холода.  И холод бьет до костей, и хочется еще, так точно боль стихает.  Руки касаются оголенной кожи, протекают по напряженным мускулам. Рот невольно шире открывает, позволяя заполнить себя до краев северными морозами и обжигающе-холодной страстью.  Тонет.  Шершавый язык по небу, обманчиво нежно по передним зубам, в рот глубже проталкивается — мокро, вязко, жарко.  Тонет.  И в низу живота тянет, пульсирует, точно мало, хочется раствориться в его холоде полностью. Без остатка. Почувствовать, каждой чертовой клеточкой почувствовать, как ей не хватало близости с ним — ехидным, внимательным, безрассудным и слишком родным, чтобы держать на расстоянии.  Тонет.  Стинг дрожащими пальцами скользит под трусики, нажимает, трет, касается половых губ двумя пальцами — нежно, с осторожностью. Так хотелось ее там почувствовать, так хотелось сорвать из ее раскрасневшихся уст томительный, сладкий стон. Так, черт возьми, ее всю хотелось в себя забрать, почувствовать согревающий, пьянящий жар внутри, проникнув в нее до самого дна. Узкого. Мягкого. Липкого.  Тонет.  Тонет Тонет… Их тела сплетаются в жаркой агонии, Люси тихо шепчет — «спаси меня», «спаси меня», «спаси меня» — оставляя слезы на его обветренных губах, задыхаясь в рвущихся стонах и его утешительно-разрывающих поцелуях, до крови, до тошноты. До истомы.  Стинг разодрано криво усмехается ей в губы — не спасет. Потопет. Их обоих.  Наш караблик идет ко дну, Лю, но я буду наслаждаться временем с тобой каждый миг. До самого конца.