Ты мне не сын больше!

Это была далеко не первая наша ссора с отцом. Много раз до этого мы сталкивались и выясняли отношения на повышенных тонах. В основном, раньше это была политика. Я, как никогда ясно, видел бесперспективность монархии и ее устоев, а он... он продолжал цепляться за эти развалины. Мы продолжали ссориться с тех пор, как я впервые высказал свое мнение, и, должно быть, выхода из этого замкнутого круга уже не находилось. Я смирился. Что было еще делать? Отец не желал слышать меня. Матери тоже не было дела до наших непрекращающихся скандалов. Учиться, как я хотел мне не давали. «Где это видано, чтобы императорский наследник учился с простыми смертными?!». Вместо этого меня определили на военную службу, которая нужна мне была не более, чем прошлогодний снег. Правда, даже это не мешало мне расти в чинах. Отчасти, и я хорошо понимал, это было обусловлено моим происхождением и всеми причитающимися титулами. Как бы там ни было, к двадцати четырем годам я дослужился до фельдмаршала и командовал дивизией. Особо рвения не проявлял, надо заметить, но и не увиливал от не занимавших меня обязанностей. Отец всегда и все решал за меня. Без моего ведома и согласия (да кого оно интересовало, мое согласие?) мне нашли невесту. Конечно, выгодную, с политической точки зрения. Как могло быть иначе? Никак. Хорошо хоть представили ее мне не в день венчания. И на том спасибо. Стефания. Принцесса по крови. Красотой не отличалась, как впрочем, и умом. Пустая и скучная. Ничего, кроме выгоды для страны в ней не было. Зато, как показало время, болезненно ревнивая ко всему, что меня занимало или просто попадало в поле моего зрения. Справедливости ради, надо заметить, поводов для ревности я давал ей предостаточно. Поначалу мы надеялись, что рождение ребенка (я был уверен, что непременно сына, наследника) должно нас сблизить. Но надеждам этим сбыться было не суждено. Ребенок, конечно, появился. И конечно, я полюбил ее. Да, Стефания подарила мне дочь, получившую имя моей матери, и… оказалась не способна больше иметь детей. Я, конечно, нежно любил новорожденную, но перестал замечать жену. Брак оставался формальным. Избавиться от него я не мог, но и изображать счастливого супруга желания не имел. Мы даже обитали в разных покоях, встречаясь только вынужденно, на приемах или балах, когда не было возможности избегать встреч. Я нашел утешение в алкоголе и ставших частыми выездах в охотничье сове поместье под Майерлингом. Это были способы сбежать от опостылевшей дворцовой жизни. Как-то осенью, когда один из моих друзей звал меня взглянуть на скачки, случилось то, что впоследствии переменило и разнообразило мою жизнь. Лошади мало занимали мое внимание в тот день. Нет, это мероприятие грозило обернуться скучной повинностью, когда бы взгляд мой не выхватил из толпы присутствующих Ангела, неизвестно как оказавшегося среди всей серой массы зрителей. Да-да. Именно Ангела. Никогда до этого мне не доводилось встречать такой красоты, и теперь я уверен, что люди и не могли обладать ею. Удача, похоже, благоволила мне: мой друг оказался знаком с прекрасной девушкой, и с готовностью вызвался представить нас друг другу. Мари… Чудесного Ангела, сошедшего, как мне казалось, с картин лучших мастеров, звали именно так. Баронесса фон Вечера… Она тоже имела неосторожность влюбиться в меня. Странно, но для нас обоих эта влюбленность стала первой. Никогда до этого я не подозревал о существовании столь сильных эмоций. С того странного дня началась наша с ней тайная игра. Мы искали возможности увидеться во всем, где только это было возможным: на представлениях в театре, на балах – да, я вновь увлекся посещением тех мест, в которых меня давно не видели. Эти чертовы выходы в свет дарили мне слабую надежду на то, что мы вновь увидимся. И за возможность хоть мимолетом увидеть взгляд ее темных глаз, и, может, услышать чудесный мелодичный голос, я был готов платить любую цену. Чуть позже, немного осмелев, я решился звать ее в свое охотничье поместье под Майерлингом. Это был наш шанс побыть наедине. Я точно знал, никто не решится сунуться туда к нам. Она с готовностью отозвалась на мое предложение. Несколько раз мы так вот тайно встречались. Каждая новая встреча, каждая минута в ее обществе, возвращали мне желание жить и бороться. Я даже начал было строить планы. Что-то, кажется, обещал ей. Мари верила. Ловила каждое мое слово, и верила в них, как в единственно возможную правду. На эти короткие моменты наших с ней тайных ( как мне хотелось верить, что они впрямь, тайные… и как, о господи, я ошибался!) встреч, я оживал и оставлял преследовавшие меня мысли о самоубийстве. Но стоило мне остаться в одиночестве, отпустив мою возлюбленную, все возвращалось с пугающим постоянством. И снова алкоголь. Много, иногда даже слишком. Я понимал это вполне, но отказываться не спешил. Алкоголь, равно как и тайные свидания, дарил иллюзию того, что я на что-то способен. Может, даже что-то изменить теперь в моих силах, и подчинено моему желанию. Иллюзия. Я красиво обманывал себя. Нет, от меня ничего теперь не зависело. Все по-прежнему решал отец. Наши с Мари встречи, может, от моей неосторожности, а может, просто потому что иначе быть не могло, давно не были тайной для отца. Его соглядатаи осторожно следовали по моим следам и Вене, и в Майерлинге. Они были везде, где мне приходило в голову укрываться от семьи. Я предпочитал делать вид, что не знаю об их присутствии. Скандал вышел на балу. Не представляю, каким образом и через кого Баронесса Вечера добыла приглашения себе и дочери на это сборище снобов. Я был, признаться, очень шокирован, встретив Мари в числе гостей. Вежливость, будь она проклята, предписывала мне представить гостью своей жене. Да, мало того, что я был принужден присутствовать, так еще и как назло, не один. Нет. Тут требовался фарс, именуемый семейным выходом в свет. И да, Стефания вертелась в опасной от меня близости, раздражая одним своим присутствием. Может, все могло сложиться иначе. Совсем иначе, не окажись моя возлюбленная столь дерзкой. Что ей стоило просто поклониться Принцессе, как то предписано этикетом?! Не знаю, что нашло на Мари, но только пауза между представлением и ее поклоном вызвала нежелательные разговоры и стала началом скандала. Какая-то девчонка смеет так не уважать кронпринцессу! Мне до безумия хотелось исчезнуть отсюда или обставить все так, чтобы я не имел к этому ни малейшего отношения вообще. Но нет, даже это мне не было подвластно тем вечером. Я напился. Это не было выходом и совсем не решало проблемы, но, тем не менее, я снова утопил в коньяке свои проблемы. Как обычно, после такого «лечения», меня снова посетили не самые радужные мысли. Захотелось оборвать опостылевшую жизнь. Несколькими днями позже, встретившись с Мари, я преподнес ей небольшой подарок: колечко. Простенькое. Нет, мне не было жалко денег на подарки, отнюдь. Но тайна должна оставаться тайной, а дорогое кольцо могло привлечь ненужное внимание. Единственное ценное, что в нем было – это гравировка. «Любовью соединены на Смерть». Ей это выражение виделось романтичным. До сих пор не очень понимаю, чем же. Тогда же я впервые, на удачу, предложил ей самоубийство как способ воссоединиться навеки. Нет, Я ни на что не надеялся. В моем представлении, она должна была в ужасе отказать мне. Это был не первый раз ,когда я такое предлагал близкому Другу. Но к моему удивлению, Мари охотно поддержала меня и мою безумную идею, найдя ее единственно верным выходом для нас. Надежда как-то иначе решить вопрос с моим неодолимым желанием связать навсегда свою жизнь с Мари, появилась внезапно. Мои соображения были просты, и как мне виделось, логичны. Нет, церковь не одобряла разводы. Простым смертным так и вообще не было возможности осуществить подобное. Но в случае со мной было немного иначе. Тут был единственный шанс, и не поставить на него я не мог. Я, как наследник, разумеется, должен был продолжить род. От меня должен был произойти сын, принц, который продолжит династию, если со мной что-то случится. Стефания после рождения нашей дочери не имела возможности подарить мне сына. Она лишилась возможности зачать дитя, и это могло способствовать моим планам. Я сел писать письмо-прошение к Папе Римскому. О Разводе. Дело, конечно, неслыханное, но могло удаться, как мне думалось. На первый взгляд я просчитал и учел все, что могло поспособствовать и помешать мне в этом моем предприятии. Все. Идиот! Не учел я только того, что письма… все чертовы письма в этой семье, сначала попадают на стол Отца и лишь потом, если он сочтет возможным, передаются адресату. Ответ Папы Римского не стал счастливым исключением. О, нет! О том, что мне ответили, я узнал не от того, что мне вручили письмо. Совсем нет. Об этом я узнал, когда мне в приказном порядке велели явиться в кабинет отца. Для разговора. Как же мне не хотелось идти туда. Я точно знал, ничего хорошего от этой беседы ждать не следует. Отец редко именно приказывал. Так случалось лишь тогда, когда он был сильно разгневан моими действиями. Последний раз мне приказывали явиться для серьезного разговора, когда в руки Франца попала газетенка с моей анонимной статьей о загнивающей монархии. И вот теперь второй на моей памяти приказ. Я наивно предположил в мыслях, что речь пойдет о политике. Я ведь не оставлял своих попыток хоть как-то донести до отца свои мысли, а значит, по-прежнему, раздражал его. Однако, в этот раз речь пошла вовсе не о том, чего я ждал, и к чему был готов. На этот раз отца волновала моя личная жизнь. Наш разговор он начал с упреков. Как это похоже на него! Обвинять, не давая мне ни малейшей возможности оправдать свои поступки. Наверное, стоило молчать, но я никогда не умел этого делать. Черт бы побрал мое красноречие! Когда мне в очередной раз вменили в вину сам факт наличия любовницы, я позволил себе заметить, весьма ко времени, что имеющий пару внебрачных связей, о которых хорошо известно матери, Франц, не должен бы попрекать меня за точно то же самое. Если бы взгляд мог убивать, мне не пришлось бы далее ни о чем беспокоиться. Я был бы мертв на том самом месте, напротив его стола, где находился в ту секунду. Но, увы! Взглядом убить меня он смог. Поэтому добивал словами. Всегда спокойный и старающийся сохранять лицо, не повышать понапрасну голос, отец сорвался на крик, который не слышали только в дальних покоях Хофбурга. Он кричал о долге, и моем аморальном поведении и непочтении к нему в частности, и монархии в целом. Кажется, еще о том, что с такой позицией я никогда не стану достойным наследником. Мне не было дела до наследия сейчас. Больше мне хотелось только прекратить этот фарс и исчезнуть из кабинета отца. Я заставил себя молчать и никак не отзываться на упреки. И мне ведь удавалось это. На какой-то миг мне даже показалось, что фонтан его упреков и мерзостей иссяк, наконец, и вот сейчас… Ан, нет! Откуда он брал столько колкостей и упреков?! - Мы сбежим, - тихо, но твердо заявил я…. Черт бы еще раз побрал меня с моей ненужной сейчас откровенностью. - Сбежим и все равно будем вместе. Где-нибудь подальше от Вены. - На здоровье. – Внезапно холодно отозвался отец, глядя в стену, куда-то мимо меня. – Вот только не рассчитывай на денежное довольствие. Я не намерен содержать твою любовницу. - Но, отец, - где были слова, когда они были так нужны? – деньги причитаются мне по праву. Я наследник, и ты не можешь… - Сбежишь с любовницей, и ты не сын мне. – Плюнул мне в лицо император. – Я официально заявлю, что ПРИНЦ – он сознательно выделил этот чертов титул. – Скончался. Живи, как знаешь. В общем, выбор у тебя таков: или делаешь, как положено. Или живи, со своей баронессой, как сам знаешь. Сбежишь – и ты мне не сын больше. У меня отобрали последние надежды на мирное решение конфликта. Нет, теперь не оставалось иных выходов. Я понимал прекрасно, что красивая мечта сбежать с возлюбленной и жить где-нибудь подальше от столицы, теперь рушилась. Если я лишусь своего дохода, причитающегося мне по праву наследия, нам не выжить. Я и понятия не имел, что такое содержать семью или работать. Да и откуда бы? Сомневаюсь, что Мари имела представления по этому вопросу. Итак, меня загнали в угол, не оставив выбора. - Тогда у меня есть только один выход, – отрешенно произнес я. Франц довольно ухмыльнулся, решив, что я сдался. Он был, в общем, не далек от истины, я был сломлен и готов сдаться. Но идти на поводу у его требований я и теперь не был намерен. – Ты не оставил мне выбора… Разговор на этом был закончен. Я решился. Теперь иного выхода, кроме как оборвать опостылевшую жизнь, я попросту не видел. Вернувшись к себе, я задумался над тем, как же реализовать свои планы. Прямо здесь, под носом у Франца? Я усмехнулся, представив себе выражение его лица. Мне почти стало жаль, что я все равно не увижу этого. Кроме того, мы условились с Мари уйти в лучший мир вместе, и я не мог предать ее, сбежав в одиночку. Когда опустела бутылка конька, в моей голове сложился вполне детальный план. Я хорошо представлял себе, как и где можно осуществить задуманное. Нужен был лишь предлог, чтобы сбежать в Майерлинг. Поводов я мог найти более чем достаточно. Например, мое нежелание присутствовать на скучном семейном застолье, посвященном помолвке моей сестры. Я почти ненавидел ее. С самого ее появления на свет у этой несносной капризной девчонки было то, о чем я только мечтал – любовь и забота нашей матери. Зависть со временем трансформировалась в ненависть, и теперь я мог с уверенностью заявить, что изображать радость от необходимости поздравлять Валерию с помолвкой, мне не было никакого смысла. Сбежать. Сбежать из Хофбурга. И претворить в жизнь мой план. Еще сутки. Всего ничего, и мы с Мари навечно соединимся. Пусть и не в этой жизни. Охота стала чудесным поводом к побегу из Вены. Я просто заявил, что как обычно еду охотиться в Майерлинг. Даже для вида обещал вернуться к семейному собранию. Как же! К тому времени, как вы сядете за стол, я буду в лучшем мире, только вам об этом знать совершенно не обязательно. Первым делом, конечно же, приняв такое решение, я поспешил уведомить о нем мою Мари. Как ни странно, она довольно быстро ответила мне согласием назавтра явиться в охотничье поместье. Это значило для меня то, что в лучший мир я отправлюсь в приятном обществе. Что ж, это можно было считать победой. Не попрощаться с родными показалось мне неправильным. Я точно знал, завтра на это не останется времени, но сделать это надо было. Мысли свои я изложил в письмах. Одно к матери. Я не мог не оставить ей весточку. И одно к жене. Последнее не было обязательным в моем представлении, но хотелось сообщить ей, что уже совсем скоро она будет свободна от меня. Отцу я не оставил ни строчки. Все, что мог, я уже сказал ему в той последней нашей ссоре. Все что хотел, он довольно резко высказал мне. Тут не нужны еще какие-либо слова. Я оставил все, как есть. Чтобы моя охота не вызвала подозрений, я конечно, звал на нее своих друзей, обыкновенно составлявших мне компанию в таких делах. Оба с готовностью отозвались на приглашение, и уже к вечеру были в Майерлинге. К ужину я не стал спускаться. Отчасти, оттого, что мне требовалось время на то, чтобы решиться на самый отчаянный шаг в своей жизни, отчасти оттого, что именно в это время в моих покоях пребывала моя возлюбленная. Конечно, о том, что я не один, не знал никто. Ни одна живая душа в замке, кроме верного моего Лошека, не подозревала о ее здесь присутствии. Это было только наше с ней время. Итак, сказавшись больным, я не спустился к ужину, употребив это волшебное время на общение с возлюбленной и некие подготовительные мероприятия. Ей, конечно, было страшно. Я понимал этот страх: Мари, в отличие от меня, было, ради чего цепляться за жизнь. Меня же не держало теперь ничто. На всякий случай, опасаясь, что она передумает, я еще раз уточнил у Мари, согласна ли она уйти со мной. Сегодня. Этой ночью. Ее решение, несмотря на страх осталось неизменным. Она только попросила отвлечь ее чем-нибудь. Мы ужинали. Это был чудесный, даже романтичный вечер со свечами и дорогим вином. Как же мало ей оказалось нужно, чтобы опьянеть. Маленькая моя, Мари совсем не умела пить. Я по-настоящему завидовал ей. Мне требовалось куда больше спиртного, чтобы хоть немного отключиться от реальности. Последние приготовления. Я отправил письмо в Хофбург, сообщая семье, что в связи с тем, что простыл во время охоты, не рискую своим здоровьем и вынужден с прискорбием заявить о своем отсутствии на обеде в честь помолвки сестры. Я отлично представлял себе реакцию отца, как его взбесит моя выходка, и надо признать, меня это забавляло. Затем я отдал распоряжение моему лакею поднять меня в шесть утра и запер дверь. Нам оставалось всего несколько часов на этой земле. Она занималась милой ерундой – кажется, перебирала подаренные мной цветы и что-то щебетала. Я почти не слушал ее. В моих руках постепенно пустела бутылка. Опять. Я не мог иначе. Или, скорее, не хотел. Я точно понимал теперь только одно: мне предстоит убить ту, которую люблю. Мари недостанет мужества самостоятельно лишить себя жизни. Она до смерти (какая глупая ирония!) боится оружия и всего, что с ним связано. Убить. И потом уйти следом. Пугала только перспектива убийства. И я решал проблему страха, как наловчился за многие годы никчемной жизни – топил в коньяке. Когда совсем стемнело, мы поговорили о какой-то малозначительной ерунде, и она отправилась спать, попрощавшись со мной, и попросив только, чтобы смерть была мгновенной. Она знала, что не проснется. А у меня не было права на ошибку. Мы. Оба. Должны. Умереть. И смерть Мари должна быть мгновенной. Так просила она. Пистолет. Я сжимал в руке оружие. Когда опустела вторая бутылка коньяка, время уже перевалило за полночь. Я прицелился. Стрелять у мог в любом состоянии – многолетняя военная выправка позволяла не думать, что я безбожно пьян. Я бы попал во что угодно и теперь. Но впервые за все время моего общения с оружием, пистолет в руке предательски дрогнул. Я опустил оружие и задумался. Ошибиться было нельзя. Лишний шум привлечет сюда любопытных – как минимум, в коморке за дверь спальни сейчас находится верный мне Лошек. Нет, нельзя допустить, чтобы сюда кто-то пришел. Вторая попытка. Я опустошил бокал шампанского и снова прицелился. И во второй раз не знавшая промашек рука предала меня. Пистолет с грохотом упал на пол. Да что за черт?! Нет, я не был смертельно пьян. Но что-то отчаянно мешало мне. Только с третьей попытки все произошло ровно так, как мне хотелось. Хлопок выстрела. Немного крови на виске. Я не попортил ее красоту, но точно знал, что Мари мертва. Пистолет снова выпал из рук, наделав шуму. Я напряженно вслушивался в тишину спящего Майерлинга, опасаясь услышать приближающиеся шаги. Минута, другая… Полчаса. Я потерял счет времени. Теперь существовали в комнате трое: я, бутылка шампанского и пистолет. Даже остывающий труп возлюбленной растворялся, стираемый действием смеси алкоголя во мне. Алкоголь, пистолет. Тишина. Вокруг так тихо, что я начинаю верить, будто никого вовсе нет в Майерлинге. Иначе на шум, который наделали выстрел и падение моего пистолета, уже кто-нибудь точно прибежал бы. Но нет. Я один, если не считать моей страшной компании. Дальше откладывать нельзя. Еще немного, и я упьюсь до того состояния, в котором позабуду, для чего приехал в свое любимое поместье. Подбираю валяющийся у ног пистолет, приставляю к голове. И замираю. Я колеблюсь. В моих размышлениях это было куда как проще, чем теперь в жизни. Это, как ни странно, страшно. Я даже на какое-то, совсем недолгое время, малодушно опускаю пистолет. Но за этим в сознании всплывает брошенная мне отцом фраза: « ты больше не сын мне!» Вырванная из контекста, она добивает меня, вселяя решимость, которая так некстати пыталась изменить мне. Я снова подношу пистолет к голове и спускаю курок. *** Много всего рассказывают о посмертии. Ад, Рай… Сказки это все. Ничего нет. Да, наверное, и не было никогда. После выстрела я видел себя со стороны. Неприятное, скажу я вам, зрелище. Но уж как есть. Теперь уже ничего не переменить. Я видел, как с утра, ломился в дверь Лошек, и не найдя ничего лучше, призвал в помощь ночевавших в замке друзей моих. Видел, как снесли злосчастную дверь и обнаружили нас. И я даже ощутил радость: еще немного совсем, и мы воссоединимся с Мари навечно, ведь в моей последней просьбе к матери ясно указано, что нас следует похоронить вместе. Но и тут Судьба не оставила мне права на счастье. Как только стало известно о страшной находке в Майерлинге, мое тело оттуда забрали. Я отдал бы все, чтобы также легко они забрали оттуда и мою душу, но нет. Душа моя была обречена наблюдать за развернувшимся далее жутким по сути фарсом. Император, долгих ему лет жизни с этим осознанием, устроил все так, чтобы никто и никогда не узнал о том, что в мир иной я отошел в обществе баронессы Вечера. Ее, мертвую, вывозили из моего поместья под покровом ночи, но как! Эти ироды обрядили ее, как живую. И в карете, между двумя вполне живыми людьми, вывезли, чтобы где-то похоронить. Нет, на этом отец не остановился. Просто объявить правду он не мог. Конечно! Это же позор для семьи. Императорской семьи, честь которой всегда ему была выше человеческих отношений. Нет, он заявил вначале, что кронпринц скончался от удара. Какая ложь! Моей неприкаянной душе было весьма любопытно, каким таким ударом он объяснит он мою кончину на похоронах. Все-таки, как-никак, выстрелом я снес себе половину черепа. Неплохой удар? Сутки спустя версия поменялась на еще более нелепую. Я ждал, что еще придумают. Лишь в день похорон Франц соизволил открыть более-менее похожую на правду версию о самоубийстве. Тело мое хоронили с присущими мне почестями, но это не занимало меня. Гораздо более волновало меня то, что моя последняя воля была проигнорирована. Более того, все то, что было мне дорого при жизни – мой Майерлинг, ко дню похорон прекратил свое существование. На месте моего замка в рекордные сроки возвели часовню «в память о сыне»… или как он там ее назвал? Отец был против моего счастья при жизни и сделал все, чтобы и в посмертии я не обрел его.