Голос сердца

-Хён… Донхэ просыпается от хрипловатого полушепота, обращенного к нему. -Хён… Он же не вернется?       В комнате очень холодно. Донхэ имеет привычку спать с открытыми окнами, потому что любит свежий воздух и иначе просто не высыпается. На улице уже декабрь и оконная рама неприятно скрипит от малейших порывов ветра. От очередного порыва старая гребенка слетает. Форточка распахивается, впуская в комнату новый холодный поток. Сидящий на полу молодой человек поднимает взгляд на окно, встает, прикрывает его, и, немного постояв, ложится на свою кровать, что напротив. Отворачивается, закутавшись в одеяло с головой. Донхэ не знает, что ему говорить. Донхэ не знает, что делать... Потому что, казалось, он делал уже все, что только можно было попробовать... И все - без толку. Воздушные замки были разрушены. Мечты разбивались с оглушающим хрустальным звоном. Ничего не было больше. Даже слез. Донхэ не знает, может ли он что-нибудь еще. Он тоже кутается в одеяло и забывается тревожным сном, в котором видит волка, протяжно воющего на луну посреди леса в глухую снежную ночь. Зверь пропадает среди тысяч снежинок, а на его месте появляется юноша, который что-то поет. Он поет прекрасную песню, и парень знает, что она наверняка тронула бы любое сердце в этом мире. Она трогает и сердце Донхэ, вот только… Он не может ее услышать. Когда юноша просыпается второй раз, за окном еще темно. Часы показывают 4.45, а это значит, что до будильника еще больше часа. Он не совсем понимает, все ли было сном, или Кюхён действительно обращался к нему ночью. Не очень помнит свой сон, но на сердце отчего-то так тревожно и тяжело… Час спустя просыпается младший. Это утро - самое обычное утро, которое должно продолжиться обычным днем. Его отличие лишь в одном: полное безмолвие. Донхэ занимает ванную первым; затем, пока младший приводит себя в порядок, идет на кухню и готовит завтрак. Некоторое время спустя Кюхён ответит легким кивком головы на поставленные перед ним тарелку и чашку, а Хэ молча сварит себе крепкого кофе. На улице редкая метель, но это сегодня Кю впервые не наденет шарф, собираясь выходить в институт, но возьмет с полки несколько учебников, относящихся к разным сферам вокального мастерства, и позже сдаст их, наконец, в институтскую библиотеку, когда будет прогуливать одну из пар - просто чтобы не видеть этого полного сочувствия взгляда преподавателя и не слушать того, что он, скорее всего, снова будет говорить после занятия, поймав студента среди покидающих аудиторию соучеников. Кюхёну было уже все равно. Он слишком устал. Донхэ следовал за ним, задумчиво смотря ему в спину.       А потом они шли домой. Снегопад все не прекращался, ветер усилился, протяжно свистел между домами в лабиринтах маленьких улочек, кидал в парней горсти снега, заставляя тех кутаться в куртки и ускорять шаг.       Дом встретил их тишиной и холодом. Хэ ставил чайник и заваривал чай, пытался закрыть окно еще плотнее, но у него не получалось. Тогда он взял чашки и пошел в комнату. Он ожидал, что она встретит его холодной темнотой, которую, возможно, разбавляет свет экрана ноутбука.. Но нет. Комната была слабо освещена теплым желтым светом, перед источником которого, спиной к нему, сидел Кю. Услышав вошедшего, он обернулся, задумчиво посмотрел на него, и отвернулся обратно. Ли поставил чашки на маленький столик, и, подойдя к младшему, сел рядом с ним. Тот заканчивал складывать журавлика из листа, что пару минут назад был титульным в нотной тетради, лежащей перед ним. Закончив, Чо установил фигурку на веточку рождественской елки, свет гирлянд которой и освещал комнату, хотя до самого рождества оставалось еще около месяца. - Что ж ты так, Хён… Поставил елку и совсем забыл о праздничной иллюминации, - Произнес донсэн, переключая режимы огоньков гирлянды так, чтобы они медленно сменяли друг друга. Донхэ ничего не ответил. Немного подумав, расстелил одеяла прямо на полу: теперь они сидели на них, прислонившись спинами к кроватям, и пили чай... Классический зеленый; Спокойный и с мягкой горчинкой барбарисовый; Островатый и необычный своей непривычностью - с корнем имбиря; Горький и крепкий черный; Непонятный, как редкий диалект, травяной китайский; Сладкий, с кислинкой, малиновый; Мягкий и уютный по-рождественски с корицей… Дни были одинаковы, чай был разный. Иногда Донхэ казалось, что это единственное, что он мог менять. Единственный способ хотя бы немного заставить звенеть натянутую, замершую однажды, струну. Единственный способ написать новые ноты одиноко пустующей, будто камни в душу насыпающей, тишине. *** Тогда они были просто соседями-студентами, делящими одну комнату в крошечной квартире. Они даже не были однокурсниками: Донхэ учился на курс старше. Нельзя сказать, что эти двое с самого начала были очень близки, но время шло. Они перебрасывались парой фраз, встречаясь на кухне по утрам или вечерам, иногда одалживали друг у друга немного денег, а чуть позже - вместе сидели на кухне, делая домашнее задание, или корпели над курсовыми. Кюхён шутливо дразнил Донхэ "Рыбой" и объявлял рыбные дни, а тот, отмахнувшись, готовил чай, который когда-то так любил его отец, и, забыв про все, с волнением предлагал соседу "продегустировать". Иногда младший играл на фортепьяно, а Фиши спрашивал, может ли он подпеть. А иногда, чаще, было наоборот: Кю пел, а Ли тихонечко подыгрывал. Во время экзаменов один слушал другого, вечера за чаем на общей кухне давно стали привычными, а в смешении почерков в их нотных тетрадях уже никто не мог обнаружить ничего удивительного. И так, наверное, могло бы продолжаться вечно. И им, наверное, именно так и хотелось бы дальше быть, но эта осень заставила небо пролить слишком много слез, а зима наступила и вовсе слишком рано. Однажды Кюхён заболел. Беспокоить соседа он не видел смысла. Закутавшись в одеяло, он сидел в комнате и молча убивал время в очередной игре, слушая, как Донхэ за стенкой наигрывает новую мелодию, и, иногда прерываясь, тихонечко что-то напевает. В ту ночь Кю особенно хотелось петь. На душе было так паршиво, что из глаз чуть ли слезы не текли. Но в соседней комнате спал сосед, которого сам Кюхён туда и выгнал - чтобы не заразился, а на утро был назначен прием к врачу, который, проведя обследование, обнаружит образование в горле юноши и назначит операцию, не сообщив ему о ее возможных последствиях. Операцию, которая все и изменила. *** В этом городе родственников у Кюхёна не было. Он никогда особо не переживал по этому поводу, будучи свято убежденным в том, что один он не только здесь, но во всем мире. Просто жил так и это было одной из его истин о нем самом. Он ехал в больницу с очень тяжелым сердцем. Казалось, еще шаг, и оно просто упадет в ноги и больше не даст сдвинуться с места. На столе их кухни зачем-то он оставил записку, придавленную крекером в форме рыбы, а когда очнулся после наркоза, первым, что он увидел, были спина и тысячу раз знакомый растрепанный затылок Фиши. Друг стоял у входа в палату и тихо говорил с врачом. Тот, заметив, что Кю очнулся, поклонился и вышел. Хэ обернулся на младшего и во взгляде его было столько страха и непонимания, столько боли, что и Кюхён испугался. Не за себя, за Донхэ. Потому что сам он еще не знал. ***       Казалось, что с тех пор прошла бесконечность. Казалось, прошли долгие годы. Казалось, что эта зима не кончится никогда… Но уже наступает новый год, и Кюхён решает сделать себе один подарок. Очень дорогой подарок.       Этот вечер они, как давно уже стало уже обычным, проводят в своей комнате. Почему-то Кю совсем не хочется брать в руки ноутбук, он слезает с кровати и устраивается на полу рядом с Донхэ. Тот, привычным уже движением, зачем-то кутает Чо в шарф, проводит рукой по его волосам и допивает свой порядком поостывший чай. Запоминает номер страницы, которую читал минуту назад, аккуратно закрывает книгу, и, отложив ее в сторону, мягко приобнимает Кю. Тот думает, что оба они, наверное, уже совсем, как дети. Сидят вечерами перед елкой и пьют чаи, читают книги, играют в игры и мечтают о чем-то, что с каждым днем кажется все более странным, далеким и нереальным. Кюхён думает, что большего ребенка, чем Донхэ, он действительно не знает, и в который уже раз тихо и очень секретно поражается тому, на сколько же у Ли доброе и бескорыстное сердце, которое может мечтать о чем-то для другого. За двоих. Это действительно редкость - и Кю ценит... - Знаешь, Кюхён-а… наступает новый год. И если бы я только мог, я бы обязательно…- Начинает Хэ, но донсен не дает хёну договорить. - Я знаю, Хён. Знаю. И знаю, что он уже не вернется. К тому же, ведь голос - это не сердце, не печень, не легкие. Не жизненно важный орган. Я ведь даже могу им разговаривать... Я знаю, Хён, - Лицо младшего выражает абсолютное спокойствие, собственные слова кажутся до смешного глупыми, но по щеке его сбегает прозрачная слезинка. А за ней - еще одна. И еще. Он смотрит на светящиеся теплым светом огоньки на рождественском дереве и тонет в объятиях Донхэ. Кю не чувствует соли на губах, не замечает, что картинка перед глазами - вся расплылась. Он думает о том, что никогда, наверное, не сможет выразить свою благодарность словами - и слезы из глаз бегут с новой силой. Донхэ мягко укачивает его в объятиях и стягивает с кровати плед, укутывая младшего. Ему слова не нужны - он тоже знает. Фиши протягивает руку за отложенной не так давно книгой, открывает ее на случайной странице и тихо читает в слух. Кюхёну кажется, что он снова в детстве. Ему тепло, хорошо, и впервые за долгое время чуть легче на душе. Голос у Донхэ тихий, мягкий и очень-очень теплый - такой, что хочется в него укутаться с головой, и Кюхён так и засыпает - в объятиях, одеяле и тепле. Но - уже без слез. А проснувшись, он первым делом говорит: - Знаешь… Одна из моих истин все-таки рухнула. Это истина об одиночестве. Чо встает и идет в гостиную. Там, засомневавшись на мгновение, подходит к черному музыкальному инструменту в углу, и ,судорожно вздохнув, поднимает крышку, сразу же легко касаясь клавиш - чтобы не успеть испугаться. Чтобы не успеть передумать и вообще - подумать. Чтобы не отступить. Находит на столике рядом чистый лист и карандаш. Обозначает черновое название, закатывает рукава и садится за фортепьяно, потому что выражать чувства словами он почти не умеет...Но он решает попробовать - все-таки он споет ...Всем своим сердцем.