Мхи Тёмной Гавани

Соблазн. Грех. Страсть.       Что знала о них Алексис? Точнее, что она помнила? За столько лет брака, наверное, казавшегося со стороны идеальным, сколько пряных воспоминаний осталось ей от той, прежней жизни? Почти свободной жизни, в которой горячий деревенский паренек мог проскакать верхом чертову кучу миль, чтобы влезть в ее окно с бутылкой виски и свежими вафлями в руках?       В ее нынешней системе координат такое просто невозможно. Женщины ее круга выходят замуж, чтобы упрочить свой статус, получить представительного спутника для выхода в свет, и… и? Продолжить этот список Алексис вряд ли смогла бы. Деньги и положение в обществе — они были у нее задолго до появления в ее жизни Дэвида. Так что, строго говоря, его представительность стала тем камнем, который он и положил в основу их семейных отношений.       Еще он был надежным. По крайней мере, тогда ей так казалось. В моменты, когда ты тонешь, и мир буквально уходит из-под ног, как зыбучие пески, все, что имеет чуть большую устойчивость, чем ты сам, начинает казаться скалой. Ну, или как минимум могучим дубом, за который так хочется ухватиться. Вот Алексис и ухватилась.       Самоуверенность, вот что это было. Она поняла это довольно быстро. То, что она приняла в Дэвиде за надежность, на самом деле было простой самоуверенностью. Он мог нести абсолютную чушь, мазать ракеткой по воланчику или вести лодку неверным курсом. Но все это делалось с таким спокойным, высокомерным выражением на лице, что хотелось просто довериться этой вселенской мудрости. Переложить на мужские плечи груз всех проблем и быть просто слабой женщиной. Иногда это у нее получалось.       Нет, назвать их брак неудачным было бы несправедливо. Он был не хуже и не лучше других браков, которые она наблюдала. И уж точно, не хуже брака ее родителей. Папа… мать так давила на него, что он не нашел лучшего выхода, чем… Хотя, для него это был лучший выход.       Возможно, он станет лучшим и для нее однажды, как знать?       Дэвид мог быть очень милым. Когда хотел. Милым и беззаботным, и таким внимательным. Иногда ей даже казалось, что он любит ее.       Что она любит мужа, Алексис казалось чаще.       Но… Соблазн.       В их отношениях ему не осталось места. Разве что речь могла пойти о новом блюде, которое Дэвид собирался приготовить? Готовил он мастерски… Грех?       Алексис не изменяла мужу, что бы он там себе порой не воображал. И что бы там не воображала ее мать. Почему? Потому что думала, что любит его. Потому что было лень. Потому что не подвернулся никто, кто смог бы вытряхнуть ее из этого размеренного цикла надуманного благополучия. Хотя бы на несколько часов. Страсть!       Было (или опять же — ей так казалось?), но остыло так же давно и быстро, как выстывают под напором северо-восточного ветра камни на берегу залива, когда солнце уходит за горизонт. Соблазн. Грех. Страсть.       Кто мог подумать, что все эти темные полотнища чувств всколыхнет в ней худенький бродяжка с вульгарным синяком под глазом? Боже правый, он даже не умеет писать! Она была спокойна и неподвижна внутри себя, как воды их Темной Гавани. Она словно спала… спала наяву, едва ощущая саму себя, теряя связь с реальностью. Даже злость… злость на Дэвида. Была она злостью на самом деле, или только тем, что Алексис воображала?       Жизнь с Дэвидом — это сон? Или она спит сейчас, ощущая, как теплые губы покрывают поцелуями ее тонкое запястье? А потом ладонь, алчно пахнущая землей, мхами, сырой грибницей, касается ее лица, и она чувствует его вкус на своих губах, его напор, его желание…       Возмутиться? Дачтоонсебевообразил?! Наглый, глупый, зарвавшийся мальчишка! Они приютили его… дали кров… а он нарушил…       А что он нарушил?       Ее полудрему? Тупое кружение по течению? Ее ОДИНОЧЕСТВО?       Разве это преступление?       И никакой он не наглый. Он просто естественный во всех своих желаниях… Такой, какой сама Алексис не была, наверное, никогда, стиснутая рамками того общества, которое ее породило.       То, что он делает… ОНИ делают… Это плохо… Или?       Мысли меркнут в сознании Алексис, когда она отдается на волю этих рук и губ, на удивление искушенных для такого юного создания. Тело, освобожденное от мешковатого комбинезона, ощущает влажную упругость мхов под собой, и зябнет от легкого морского бриза, покрываясь мурашками страсти, но ОН согревает его раньше, чем она успевает замерзнуть по-настоящему.       ОН исследует ее тело, как произведение искусства, без ненужного любопытства, спокойно и внимательно, как до этого исследовал ее дом и ее душу. Алексис стонет, сжимая пальцами тонкие стебли папоротника, упругий мох, попадающий под мечущиеся по их ложу руки. Она коснется его, обнимет, но еще не сейчас… еще немного… еще чуть-чуть…       Мир растворяется и тонет. Она снова тонет, не решаясь ухватиться за того, кто более стабилен, чем она сама.       Когда ОН в нее входит, Алексис, наконец, разжимает ладони. Мхи и папоротники теперь свободны.       Она свободна.       Ее тело бьется, как волны о камни на берегу залива.       Она хочет позвать его по имени…       Но она не знает, как его зовут.       Она свободна.