В холодном плену

Вырываюсь из теплых объятий сна. Где чьи-то перешептывания, громкий до мурашек по коже смех и грохот закрывающейся двери. В комнате холодно, из приоткрытого окна льется свежий воздух, шевелится штора – белоснежная паутина с темными прожилками – оставляя на полу причудливую тень. Притягиваю одеяло к подбородку, что еще хранит тепло, но все так же дрожу. Переворачиваюсь на левый бок – неудобно. Сердце таранит грудную клетку, отдавая комом в горле, отчего мне страшен лишний вдох. Пахнет мятным шампунем и еще чем-то едва уловимым. Раздражающим. Чужим. И в глубинах сознания проскальзывает мысль, что я здесь не один. Но ведь это невозможно. Прогибается матрас, и я вздрагиваю. Не от страха, от неожиданности. Приоткрываю правый глаз, совсем как в детстве, когда хотел увидеть того монстра, что шуршит в углу. И вот спустя столько лет я подстерег его. Воочию увидел его подбородок, губы, глаза. Не красные, но холодные. − Что ты здесь делаешь? – толкаю его в плечо, и серебряной змейкой выползает сковавшая наши запястья цепь. – Это все твои шуточки? Да? Хватит прикидываться, я знаю, что ты не спишь! Он лениво раскрывает веки, сонный, растерянный. Языком проводит по слипшимся после сна веснушчатым губам. Хриплым голосом: − Проваливай из моей комнаты! Не знает еще, не видел, что здесь нет ни его фотографий в золотистых рамках, надрывающегося от звонков телефона, любимых наград, гардеробной, огромного во весь рост зеркала. Лишь бледные, без единого украшения стены, невзрачный комод, а на полу пушистый ковер, чтобы не мерзли пальцы. − Да раскрой же ты свои чертовы глаза и посмотри, что это не твоя комната! Нависаю над ним и едва не ору на ухо. Знаю, что нужно быть сдержанным, но каждый раз, когда мы сталкиваемся, организм воспринимает его как противника. Активируются защитные механизмы, и привычная сдержанность меняется на агрессию и злость. Ударить. Вырвать язык, что смеет унижать, глаза, не знающие по отношению ко мне других чувств, кроме презрения. А я так устал от вечных придирок… Перебираюсь на свою половину кровати, при этом натягивается цепь, неприятно сдавливая кожу. Несколько секунд он не шевелится, и я прихожу к выводам, что он уснул. Но нет, он просто хотел сделать мне больно. Резко вскакивает, и пока я шиплю от боли в плече, он же побелевшими губами приказывает, даже не просит: − Доставай ключ, и я сделаю вид, что ничего не произошло. Решил все свалить на меня. Так предсказуемо, что я даже не сразу нахожу, что ему ответить. Да, и есть ли смысл? Плечо болит, а он не заметил, так же продолжает кричать: − Низко и некрасиво такими способами пробираться в мою постель. Что, Том, прижало, да? Устал от одиночества, так решил, что волен делать все, что вздумается? Или причина в чем-то другом? Что молчишь, вспомнил о совести? Давай… Звонкая пощечина. Но продолжать слушать… Мне же больно. С вызовом смотрю на красный след, мысленно обдумывая, так же ударит в ответ или рука не поднимется. Сердце отсчитывает удары, и ничего. Лишь тишина щекочет нервы, и мы так близко. Кожей ощущаю, как он наблюдает, рассматривает родинку возле пупка, жутко хочется закутаться с головой в одеяло. Но ведь это ребячество. Демонстрация той позорной слабости, о которой он любезно изо дня в день напоминает мне. Нужно просто… − Да пошел ты к черту! – снова не сдерживаюсь. – Не буду я перед тобой оправдываться. Ты мне осточертел, − я так старался быть равнодушным, доказать себе и ему, что его слова ничего для меня не значат. Но из-за сквозняка я предательски вздрогнул. Как самый настоящий дохляк, когда он, кажись, даже не заметил ни открытого окна, ни гуляющего вдоль стен сквозняка. – Это ты все подстроил, а не я! Ты постоянно меня провоцируешь, словно тебе больше нечем заняться. И это меня достало! Ясно? Насмешливо изогнута бровь и улыбка, все та же, что пробуждает желание убить. − Выговорился? Не моргая смотрим друг для друга. Не так как влюбленные, когда в глазах напротив находишь утешение и радость. Здесь лишь ожидание, что противник признает свое поражение, желание унизить, удовлетворить супер-эго за счет слабости ближнего. Человек человеку волк – научила меня жизнь, и я не собираюсь забывать эту важную истину. − Отвали! – разворачиваюсь к окну, так беспечно позабыв о закованных руках. Шаг, и я останавливаюсь. − Ты, наверное, не понял, но мы должны действовать сообща. Иначе ничего не получится. − Нет! За спиной недолгое молчание, хотя обычно он сразу же знает, что сказать. А мне сейчас так холодно и стыдно, что в этой схватке я неизбежно проиграю, и тогда… Но почему именно в этот момент гордость советует идти против его разумных доводов? Ведь в действительности, как я выпутаюсь из всего этого в одиночку? − Том, – разбивает мои размышления, не оставляя возможности ни на миг побыть вдали отсюда. − Так что ты решил? И так же стоя к нему спиной, вздрагивая при каждом новом порыве ветра, бросаю через плечо: − Закрыть окно, а на остальное мне плевать. Молча соглашается, но я то знаю, что сейчас он злится. Называет меня напыщенным индюком, который только и может что (как он тогда скривил свой талантливый рот) «бренчать» на гитаре, потому что для этого не требуется работа мозгов. И пусть… Тянусь рукой и не могу достать защелку. Четвертая попытка. Все та же неудача. Странно, что он еще не смеется. − Давай я закрою, − без тени иронии, сарказма предлагает помощь. Но не мне. Себе. Он просто замерз, а я слишком долго закрываю это чертовое окно. Отступаю в сторону, дабы ненароком не прикоснуться к нему. Делаю вид, что смотрю куда-то в угол комнаты, хотя краем глаза ловлю каждое движение мышц на молочной спине, что слишком давно не видела солнца. Зачем? Ха, это не любопытство. Это просто вредная привычка. − Готово! − улыбается. Счет 1:0 в его пользу. Как обычно. – Предлагаю обыскать комнату, если, конечно, ты еще не надумал отдать ключи. – Небольшая пауза, наверное, чтобы я сознался, а далее все та же усмешка. – Хотя мне даже начинает нравиться твоя затея. По крайней мере, это оригинально... И загадочно. Провоцирует, зная мой взрывной характер, лезет на рожон. А ведь нам нужно будет еще пережить этот день. Без свидетелей, взаперти, без запасных выходов и менеджеров, что готовы растащить нас по разные стороны комнаты. Ни штрафных санкций, ни плана эвакуации, ни возможности разойтись по углам. Связанные друг с другом. Но если мы продержимся, все станет намного легче. По крайней мере, так хочется думать. − Поддерживаю обыск комнаты, но сначала проверим дверь. Ад длинною в два часа. Ведь именно столько времени мы потратили на то, чтобы найти пару носков, завалявшихся на дне комода, электрический чайник, банку кофе с пачкой печенья, еще одно одеяло и холодную воду в кране. И ни единой зацепки, кто бы мог закрыть нас. Предположительно Адам, учитывая его актерские способности. Но зачем ему это делать? Для остроты ощущений? Скуки ради, очередной розыгрыш, забава молодости? Ответов, как и взаимопонимания, не было. Лишь придирки и обвинения. Попытки стать главным. Когда он и я дергали на себя цепь, дабы подчинить другого. И не был бы я слабее его, у меня обязательно получилось, и я не ходил бы за ним след в след. − Мне срочно нужно в туалет! – заявил он после того, как мы выпили по чашке кофе. Не знаю почему, но мне до боли захотелось дать ему по роже. Он должен был злиться, кричать, что вынужден провести со мной целый день, в одних боксерах и носках, в холодном помещении, без еды и удобств. И глядя на его спокойное лицо, все казалось неправильным и нечестным. В то время, как я чувствовал себя потерянным и беззащитным, он был слишком спокойным, словно ничего не произошло. Молча мы побрели в ванную комнату. И, возможно, это ребячество, но я хотел, чтобы мы шли вечно. Тесно, едва с трудом развернуться, никакого намека на личное пространство. Даже зеркало и то открывало слишком много. − Том, ты там не подглядываешь? От неожиданности я вздрогнул, и он не мог не почувствовать. Стало стыдно, что меня поймали, что в очередной раз я выставил себя придурком. Но признаться еще глупее. − Твое самолюбие погубит тебя, − напускная веселость в голосе. Хотя кого я собрался обманывать? Я разбит, и с каждой минутой здесь мне лишь становится хуже. Исчезнуть – вот о чем я мечтаю и чего я лишен. А он, словно на уровне интуиции, пристально всматривается, и если спросит, то… Я не сдержусь. − Все нормально? Но вот зачем? Мне не нужна наигранная жалость, как и тогда. Абсолютно. Я справился, смог подняться на ноги, когда казалось, что точки возврата нет. Тогда я увидел свой финиш. И себя. Одиночку, что сломя голову бежал к победе. На два метра впереди остальных, потому что слишком боялся проигрыша. Против ветра, ослепляющего солнца, бездумно тратил силы, чтобы в последнюю секунду упасть и под топот ног ладонью коснуться финишной прямой. Приз достался другому, а на меня повесили ярлык «Неудачник». − Да, разве не видно? – развожу руками, при этом крича как самая настоящая истеричка. – У меня все нормально. Я дома, а не черт его знает где. И тебя здесь нет, всего этого нет. Не дожидаясь его ответной реплики, возвращаюсь в спальню, и плевать на все. Слишком резко хватает за руку, заставляет развернуться к нему лицом. Смотреть, когда хочется закрыть глаза и ничего не видеть, подобно пытке. Как и чувствовать его холодную руку. − Тебе не кажется, что давно уже пора поговорить? Сколько еще может так продолжаться? Ты не устал? Ах, вот оно что! Обычная усталость, а не желание извиниться. − Не кажется! – сбрасываю его руку и кутаюсь в одеяло, чем вызываю недовольство. Чертовые кандалы. Еще одно наказание судьбы. Виновато улыбаюсь, хотя, скорее всего, это просто судорога мышц. – Сегодня мы с тобой и так слишком много разговаривали. Отворачиваюсь, намекая таким образом, что разговор окончен. Но, очевидно, он так не думает. − А тебе просто легче сделать вид, что нет проблем, когда дерьмо уже по горло, и есть возможность задохнуться. Разве не так, Томми? Ты же постоянно бежишь, когда что-то идет не по плану. – Опускается на кровать, видимо, неудобно разговаривать с вывернутой рукой. − Спрятал голову в песок, и проблем не видно. Пусть другие решают, а мне некогда. Я в депрессии. Так? Что молчишь? Или ты и сейчас увиливаешь от проблем. Чтобы не слышать его нытье, укрываюсь с головою, но для него нет понятия «человек не хочет с тобою разговаривать». Обязательно нужно стаскивать одеяло, всячески дергать и надоедать. Злой как черт показываюсь из своего убежища. Наэлектризованные волосы торчат во все стороны, но сейчас как-то не до этого. А он же наоборот, весь такой ухоженный, противно смотреть. − Бла-бла-бла! – кричу ему в лицо, наблюдая, как от удивления у него выпучиваются глаза. – Доволен? Вполне продуктивный разговор получился. Кажется, сейчас убьет. Или задушит. Даже не знаю, что хуже. Сидит напротив и глубоко дышит, словно решил забрать себе весь воздух. А мне тревожно. И смотрит … Нет, просто показалось, он не может хотеть. Только не сейчас. В этом глупом мотеле, куда привозят шлюх и любовниц для супружеских измен. Думает, что я не слышу, как он тихонько отсчитывает цифры до десяти. Гребанная методика управления гневом. − Ты ведешь себя как глупый и капризный ребенок, − получилось слишком безэмоционально. В отличии от его лица. − А мне казалось, ты любишь детей, − прикидывается, что не понял, о чем я. Но прячет глаза, чем сразу же выдает себя. – Или я не правильно растолковал твои действия, вот уже… − загибаю три пальца. – Столько месяцев, или больше? Не подскажешь? – выжидаю, но момент упущен. Откровений не будет. Как обычно. Возвращаюсь под одеяло, но теплее не становится. Молчим, каждый в своем мире. Кто-то смотрит под ноги, чтобы не споткнуться, а кто-то вверх. Я же из тех, кто смотрит перед собой, дабы не столкнуться с айсбергом. Кому по вкусу сидеть в обнимку перед теликом и есть нездоровую пищу, смеяться над ужастиками, в сотый раз смотреть черно-белый фильм и наперед знать все реплики. Слушать Менсона, когда на душе неспокойно, и засыпать под Адель. В моем мире нет отношений на пять минут, как и фальшивых друзей. Они уходят не прощаясь. Лежим по разные стороны, с закрытыми глазами, чтобы не смотреть друг на друга. А между тем в комнате стало еще холодней. Словно мы в открытом поле. И сколько бы я не кутался в одеяле, как бы не прятал нос, все равно не могу согреться. Начинаю медленно тянуть на себя одеяло Адама. Знаю, что так нечестно. Но если это он нас здесь запер, то вполне заслуживает на то, чтобы остаться без него. Естественно, моя попытка кражи не осталась незамеченной. Злой и недовольный глядел на меня Адам, когда я всего лишь укрыл свои ноги. − Что? – изо рта пошел пар. – Нужно делиться одеялом! − Ну, тогда и ты делись! – тянет свои руки, словно имеет право. – Я, знаешь ли, тоже замерз. Наглый, самовлюбленный козел. В который раз он доказал мне, что ему плевать на всех, кроме себя. Для него не существует правил. Опаздывать на репетиции, менять песни, кривляться и паясничать перед менеджерами, прятать гитары и концертные наряды, потому что это весело. Потому что ему так хочется. − Не нужно мне от тебя ничего! На, забирай, − отбрасываю его одеяло в сторону. – Уж лучше я замерзну, чем воспользуюсь твоею помощью. Не верит: − Ну-ну, посмотрим. И отворачивается. Знает, что тогда мне будет неудобно лежать, берет и отворачивается. − Мне неудобно! Не реагирует. Ну да, мои неосторожные слова задели его гордость. − Ты слышишь, мне неудобно лежать! Рука болит! Рука! – это как с малоумным разговаривать. Или немым. Он словно понимает, но вразумительного ответа от него не дождешься. Так спиной ко мне и отвечает: − Мне тоже, и что? − бесполезно спорить, этот человек никогда не признает своей ошибки. – Я не могу уснуть на спине. К тому же на боку я не буду храпеть. − Но ты же не… Не важно. – Набираю полные легкие воздуха, а затем медленно выдыхаю. – Мне теперь всю ночь так лежать, лишь бы ты выспался? − Не всю, часик или два. Смотрю в потолок от скуки. Неизбежность. Считаю белые звезды, но постоянно сбиваюсь со счета. Именно так заключенные сходят с ума. Другие цвета приносят страх, и тогда легче подумать, что это иллюзия, нежели реальность. Но не в моем случае. В детстве я боялся чужого дыхания. И не мог уснуть, если кто-то дышал возле меня. Мне тогда казалось, что другой человек может забрать весь кислород, и тогда я, пребывая во власти сна, так и останусь по ту сторону. Этот страх не исчез. Спустя столько лет сон все та же маленькая смерть. Простыня холодит кожу, как и воспоминания. А те, кто утверждают, что мозг можно обмануть, стоит лишь подумать о чем-то хорошем, лгут. В этих четырех стенах не думается и не спится. Не дышится. Сколько бы ты не делал вдохов. Переворачиваюсь на бок под звон кандалов. Он ерзает и что-то недовольно бурчит. Как обычно. Но я молчу, чтобы со словами не ушло мое последнее тепло. Посиневшие пальцы, словно высечены из дерева. Не мои, а чужие. Инородные. Хочется вырвать их, дабы боль не распространялась. Острожное прикосновение. − Можно тебя обнять? Я в тупике. Слишком быстро делаю вдох, и ледяной воздух иголками пронзает легкие. Повторный вопрос. − Зачем? – хотя сам знаю ответ. А он пододвигается, так и не дождавшись моего согласия. Трепет сердца. Гипертония страха. − Ты не просишь, а я знаю, что тебе холодно. Разве, нет? Дрожит, как и я. Голос пробирается под кожу и морозит кровь. − Нет, − отодвигаюсь к краю кровати, поддавшись глупости. Куда бежать из этих ледяных оков, если одно резкое движение, и я падаю на пол? А если же решусь придвинуться вперед, то… Нет, об этом лучше не думать. Подстроенная ловушка, и я, глупый кролик, угодил в капкан, хоть и знал, что любая игра подходит к концу. Остановиться казалось безрассудством. И мне так нравилось его дразнить, словами и взглядами провоцировать, когда он язвительно шипел, что я никчемный музыкант. А следующим же утром присылал смс: «16: 00 репетиция». Сотни обещаний, как песок на ветер, что не нужно друг другу портить нервы. Новые встречи, и все по старому сюжету. Слышу предостерегающее «Осторожней». До тошноты противно. Или же страшно? Словно кокон, одеяло до самого подбородка. И рука поперек торса, прижимает к себе, не позволяя сердцу биться. − Что ты делаешь?! Отодвинься! Опрометчивые слова, которые уже не вернуть. Еще теснее прижимается. Нужно оттолкнуть. Нужно… Забываю, когда его чуть теплые губы касаются шеи, осторожно, словно боясь пораниться. − Так теплее. – Выдыхает воздух, отчего небольшой участок кожи горит, как после ожога. − Не упрямься. Зарывается носом в волосы, а я едва сдерживаюсь, чтобы не ударить его локтем. Хватаюсь за простыню, как за соломинку, сжимая ткань до боли в суставах. И не выдерживаю: − Отвали! – эхом раздается под потолком. Он замирает, но лишь на секунду, потому что в следующий момент его ладонь забирается под резинку моих трусов. Секундная растерянность сменяется на омерзение и стыд, что ему все же удалось обмануть меня. Как и тогда. Как все время. Щиплет глаза, и я перехватываю его руку, ногтями впиваясь в запястье. Только бы ему передалась моя боль. Но его черствое сердце не способно чувствовать, сколько бы я не надеялся. − Так мы быстрее согреемся, − не отодвигается. – Позволь мне согреть тебя. Ты же хочешь этого. Большим пальцем оглаживает кожу возле пупка и целует в шею, не принимая отказа, не замечая моих попыток увернуться. Стук сердца оглушает. Как гром. Тянется к губам, обезумевший, и когда не удается дотянуться, разворачивает меня к себе. Первым, что я вижу, его глаза, с каплей грязи вместо зрачка. Мольба, ни тени смущения. − Мой хороший, − приглаживает волосы, и я в который раз ловлю себя на мысли, что его руки нежны. Это неправильно. – Позволь… − Заткнись! Зарываюсь пальцами в волосы, и тяну на себя, что есть силы. А он не боится, не просит ослабить хватку, покорно молчит и смотрит своим блядским взглядом, словно мало ему той боли и нужно еще. Сильнее, пока из губ не срывается жалостное: «Аааай». Возбуждение забивает мозг, прыгая перед глазами темными пятнами. Все тело жаждет, когда его прохладные руки пробегают вдоль позвонков, поглаживая спину. Дыхание… Я забываю дышать и просто наблюдаю, как он тянется к губам, неторопливо, словно ему лень. Становится жарко. Его руки, ноги, весь он слишком горяч для такой маленькой кровати. Воздух сушит кожу, и кончиком языка он касается верхней губы. Осторожно ведет, не спуская с меня тяжелого взгляда, от которого не спрятаться. Щекочет, играет, как с добычей, и тихонько мурлычет: − Я скучал. Взгляд в сторону, чтобы отдышаться: − Тебе было некогда. И стук собственного сердца, ведь я решился. Сказал. Морщится, как от удара, прикусывает губу в наказание, хоть и знает, что я прав. А в следующий момент дорожка из мокрых поцелуев и ощутимый укус в предплечье. Чтобы я помнил… Все видели. Переворачиваюсь, в его глазах удивление и едва уловимый испуг. Не доверяет. Или очередная игра? Понимаю, что зря, но впиваюсь ему в губы. Вихрь воспоминаний, как наваждение. Былое не вернуть. Требовательно и властно заглушаю его попытки перехватить контроль. Пальцы обхватывают шею бессознательно, хотя кого я обманываю, это желание выело мне мозг, еще когда на его нежной коже красовались алые пятна преданной любви. Тогда мне многого стоило держать себя в руках. А сейчас… Когда он весь такой притихший, как море перед бурей, раскрасневшийся и греховно соблазнительный, сложно не поддаться порыву и не испить дыхание до последнего глотка, вывести те ненавистные следы, что хранит память. Раз и навсегда утолить жажду, чтобы потом отречься. Если бы он остановил меня… Но думать об этом было поздно. Он дернулся, когда на предплечье уже красовался отпечаток моих зубов. Шрам на память. − Он тоже так делает? – усмехаюсь, наблюдая, как он пытается освободить свои руки. И от этого завожусь еще сильнее. – Или ты не позволяешь ему? Давай скажи, что вот сейчас все это не ошибка? Что ты не используешь меня? − Томми, − от того, как он произносит мое имя, вздрагиваю, − мы расстались. − На секунду теряю бдительность, и вот он подминает меня под себя. Но на лице нет победной улыбки, а в голосе − радости. − Месяц назад. Память возвращается в то время и замирает: раздражительность, недосказанности, которые я старательно игнорировал за обидами и гордостью. Легонько касаюсь его щеки, пытаясь разгладить отпечаток боли. Он закрывает глаза. Снова где-то, а не со мной. До сих пор страдает? Собственные мысли режут больнее ножа, и я встряхиваю головой, чтобы прогнать их. − Мне жаль, − он хочет слышать эти слова, а мне не сложно соврать, как и спрятать те проблески радости в глазах. – Вы отлично смотрелись. Выдох облегчения. Губами утыкается в ямку ключиц, совсем как ребенок. Ищет утешение. Обнимаю его сильней, сдавливаю, не заботясь о том, что ему перехватывает дыхание. Сумасшедший. Он моя болезнь. − Ты никогда не умел врать, − пытается вырваться из моих цепких объятий, и мне приходится немного ослабить хватку. – Томми, мы могли бы сейчас… Но ты не хочешь. Все еще злишься на меня, − я кивнул, зная, что ему сейчас сложно говорить. – Но я не… Почему ты тогда не остановил меня? Ты же видел, что я ошибся. Мысленно чертыхаюсь. Заткнуть его поцелуем – не выход, все равно придется когда-то поговорить. Однако сейчас я оказался абсолютно не готовым, беззащитный, в отличие от него. Вздрагиваю от холода пристальных глаз. Ожидает и осторожно ведет подушечками пальцев по животу. Намекает или подсказывает? Сложно контролировать свои губы, что тянутся за поцелуем, когда он рядом. Окутывает своим запахом, резким и чуть горьким. И я пьян от желания быть с ним, спать с ним, дышать и гореть им. Руки абсолютно не там, где мне хочется. Тело не терпит, слишком долго оно было лишено его прикосновений. Накрываю его ладонь, с удивлением отмечая, что теперь звон цепочки не раздражает, а наоборот возбуждает. Подаюсь вперед, когда его чуть прохладные пальцы оттягивают резинку трусов, освобождая возбуждённую плоть. Касаюсь его уха, слегка прикусываю. Гулко бьется сердце, заметив на его лице улыбку, а в глазах – нетерпение. Я падаю. В его объятиях лечу в пропасть прошлого, из которой невозможно выбраться. Ведь сейчас он так похож на того прежнего Адама, с которым я увидел рассвет. Пальцем по влажной головке, дразня. − Так странно, − срывается из губ, прежде чем прояснились мысли. Снова улыбается, подносит к губам наши ладони и целует запястье. Не спуская с меня взгляда, словно читая мои желания, с придыханием на ухо: − Повернись… Мир застыл, когда он коснулся внутренней стороны бедра. Так умело и приятно. Дурманит, охмеляет, что я готов подчиниться и скулить как сучка. Забыть все и всех. Проклятие. Безумие. Языком между лопаток, и я закусываю губу, дабы не попросить о прекращении прелюдии. Хочу его немедленно. До боли в легких и светлых пятен пред глазами. Замирает. Специально? Недовольно фыркаю, и получаю легкий шлепок по ягодице. − Не торопись. − Решил меня помучить? − Касается местечка за ухом, что я едва сдерживая смех. – Щекотно. Адам! Перестань. − Пытаюсь спрятаться, но, кажется, он повсюду. Гладит, кусает, обжигает… Безумно мало. − Я залюблю тебя до смерти, − с хрипотцой, от которой кожа покрывается мурашками, и руки дрожат. Закрываю глаза. Так легче. Или я просто обманываю себя? Выгибаюсь навстречу его пальцам, что скользят по позвонку. Холодная простыня не спасает от бушующего внутри огня. Тихий щелчок, но увидеть, что там происходит невозможно. Дергаюсь в сторону, но он сразу же меня успокаивает: − Это всего лишь смазка. Вопросы застревают комом в горле, когда липкая ладонь ложится на ягодицы и начинает поглаживать. Иногда мягко, иногда до красных следов. Не торопя задевает колечко мышц, массируя, вырывая тихие стоны. Прохладная жидкость стекает по ложбинке вниз, образуя подо мной мокрое пятно. Не нравится, хочется отодвинуться. Но я прижат, в цепких объятиях… Накрывает губы ладонью, заглушая тихий вскрик, когда два пальца проникают внутрь. Приподнимаюсь, тянусь к нему, иначе я просто не выдержу. Член жаждет прикосновения… Только бы провести, растереть. Сладко до боли. − Ааааааа-дам… − теряется где-то в простынях. Спутанные волосы лезут в глаза, черт. Еще один палец, массирует, задевает. Царапает. Волны тока. Сознание на грани. Направляю наши ладони. Да, вот так. Легонько обхватываю член и провожу, размазываю выступившие капли. − Нечестно играешь, − замираю, пойманный на месте преступления. Пристыженный. Краснею до кончиков волос. – Развратный Томми… Накрывает мою ладонь, в одном темпе. Не останавливаясь, дразнит, пока нити нетерпения не лишают воздуха. Очередной стон в подушку. Отстраняется, какого черта? В нескольких сантиметрах приземляются порванные куски фольги. Значит, все продумал и подготовился. Собираюсь высказаться, как влажная головка проталкивается вперед. Рывок под сдавленный хрип. И сразу же целует пересохшими губами с привкусом вины. Секундная боль растворяется. Отчего мне хочется прижаться к нему еще теснее. Снова укусить за соблазнительную шею, всего пометить, оставить свой запах, дабы никто больше не прикоснулся, не посмотрел, потому что это мое. Движение вперед, резкое. На всю длину… Выдыхаю его имя. Цепляюсь за простыню, что пальцы сводит. Чертовски хочется целоваться, провести пальцем по животу, коснуться… Ему сносит крышу, как и мне. Быстрые толчки, и я не успеваю дышать. Пересохшим ртом хватаю воздух, но его катастрофически мало, в отличие от хлюпающих звуков и ощутимых шлепков по ягодицам. Сердце падает в район живота, когда он выходит почти полностью, а через мгновение вбивается так, что я забываю все чертовые слова, кроме звуков. Подчинил меня, сделал безмолвным рабом своих желаний. Связан с ним не только кандалами, но и невидимыми нитями, без возможности освободиться и разорвать узлы. Начинаю двигаться сам, приподниматься и насаживаться. И каждый раз член трется о мокрую простыню, чем еще больше приближает желанное удовольствие. Еще немного… Ощущения на максимуме. Оголенные нервы, а не кожа, покалывают от его теплого дыхания между лопатками и едва ощутимых поцелуев. Подаюсь назад, ближе к нему. Прогибаюсь. Лицом в подушку, вытираю капельки крови на прокушенной губе. Все кажется слишком медленным. Убийственным. От ногтей на ткани зацепки. Еще… − Фааааак. Пальцы обхватывают изнывающий член и в ритм его движениям ласкают, хотя нет, мучают. С упоением садиста резко задевают головку, смешивая томление и сладость. Толчок… А далее обрыв под режущие вспышки света. Без звуков и запахов, без тела, падаю, лечу вместе с ним в неизвестность. Прихожу в себя, когда он уже прижимает меня к своей груди. Взъерошенный, с каплями пота на лбу и широкой улыбкой, он разглядывает меня, словно раньше никогда не видел. − Что? – не выдерживаю молчания. Череда нежных поцелуев от подбородка к уху: − Ты не ответил на мои вопросы. Обхватывает мочку и начинает посасывать сережки. Снова дразнит. Я же ищу на потолке ответы. Хотя попросту тяну время. − Томми! – слышу где-то издалека. − Ты тогда был счастлив, − на одном дыхании. Обхватываю его за талию и сильнее прижимаюсь. Откуда только взялся этот позорный страх, что он сейчас уйдет, если мы связаны? – Я не хотел вмешиваться. Да и не смог бы. Ты подумай, что я, тридцатилетний, против него, девятнадцатилетнего модели? Ничего. Удивленно смотрит, словно не верит мне, думает, что это глупое оправдание. А затем, приподняв пальцами подбородок, целует, нежно, без нажима и демонстрации силы. Отрывается, чтобы сказать: «Придурок», и тут же получает болезненный щипок. − А извиниться? – возмущается. – Теперь здесь будет синяк, и что мне говорить моему парню? − Он не против, даже может еще парочку добавить. Вот здесь, − провожу пальцами по бокам. – И здесь, − указываю на выпирающие косточки. – Буду тебя одомашнивать. Улыбаюсь, пусть только попробует мне перечить. Только хуже будет. − Ну, раз мы все решили, и ты осознал свою ошибку, то… − откатывается в сторону и начинает водить рукой под матрасом. Мне остается лишь ждать, пока на его ладони не сверкнут ключи, чертовые куски металла, которые мы так и не нашли. – Домой? − Угу. И с каждым шагом чувство страха перед ненавистным «домой» рассеивается, как и шрамы недавнего предательства.

16.12.13