Почему он идет?

      А в общем-то… находиться здесь было даже интересно. Еще чуть-чуть вперед, и он узнает?.. все. Любовь! Вот каким словом его клеймили с самого рождения. Родись с ней, живи с ней, твори ее: играясь, забавляясь, подстрекая. Торгуй ею. Хочешь – как шлюха, хочешь – как сутенер. Делай ее из пустого места. Из воздуха. Из души, из разума, из грез. Вперед, ведьмак – ты рожден с этим. Твое тело – само по себе клеймо. Не такой урод, как собратья. Красивый. Меченный. И интересный вопрос – а любит ли он сам? Смотря на Фарлонг – любит? Ловя ее на руки при падении – любит? Отодвигая свои собственные сны, где, как ему кажется, может появиться она – любит? Бросаясь в грезы кого угодно другого, лишь бы не видеть своих собственных – чего боится? Шаман, шаман же! Знает, как это важно. Знает, что сможет найти там ответы. От чего бежит? Что с ним случилось теперь, когда его душа ранена? Больно было, когда она его укусила? Прямо за душу. Истекающий грезами, как кровью, кусок призрачной плоти. Что с ним случилось после всех своих ран? Что случилось после смеха и необузданной, устрашающей его самого ярости? Куда делся тот, кто говорит, кто обманывает, оплетает своей ложью, сбивает с толку? Умудрился ли он влюбиться? И умудрился ли он продать ей себя? Как и было велено, да-да! – ты же любовь, Ганнаев. Торговец, лжец, воин и шлюха для духов. Для всех. Исковеркал сам себя, когда… Ой, не ври себе! Она ли с тобой это сделала? До нее твои руки уже были по локоть и выше в крови. А уж если говорить о жестокости… скажи честно, хоть самому себе, лжец, не ты ли являешься тем существом, которое куда как страшнее Фарлонг? Люби ее. Смотри на нее. Иди за ней. Какое же… отчаянье. И пустота. Теперь так. Злоба. Но внутри – подозрительно пусто. Маловато чувств, чтобы там еще и любовь угнездилась. Так почему же он идет? … А вот за этим! Ганн вытягивает руку, обрушивая молнию на голову наступающего паладина. Резко разворачивается, всаживая копье в другого с такой силой, что наконечник и древко выходят из спины. И не забрать оружие обратно - застряло. А и ладно. Хватает нож с бедра, подпрыгивая к женщине-паладину. Сгребает ее за волосы большой рукой, притягивая к себе. Одно прикосновение, и в голове мелькает ее прошлое. Вот каким сильным он стал с этой Фарлонг! Вот какую силу она в нем воспитала! Он шипит в лицо паладинши: - Такая юная вдовушка. Бьет ножом в живот, резко поворачивая. Небрежно отмахивается от слабого ответного удара. - Тяжело было, девочка? Сколько? Сотню лет назад? Бьет снова. Швыряет ее тело наземь. Ищет следующего. Набрасывается на него со спины и отчаянно молотит лезвием по голове, сбив шлем. Рычит тихо прямо в ухо: - Сдохни! Сдохни снова! Поворачивается, разводит руки. Поворачивается, поворачивается, поворачивается… Смеется громко и дико. Смеется и видит краем глаза, как с опасением и некоторым страхом в глазах отступают его спутники. Фарлонг позволяет паладинам окружить его. А он все смеется: - Я вижу ваши души! Я слышу ваши души! Он тянет в сторону одного призрачную руку, ловит дух. Хватает его. Живой, сильнейший шаман в мире мертвых. В мире, наполненном духами. И остается упиваться своей силой. Он проводит круг, который цепляет паладинов, как паутину. Он может. - Я вижу вас, ублюдки. И бьет, бьет, бьет. Колотит магией и руками. Стихии бушуют вокруг его тела, такие яростные… как он сам. … Вот за этим. Он идет по мостовой. Красивое место. Почти. Он хотел бы убить их всех. Но времени мало. Он резко поворачивается к замку. Он чувствует раньше самой Фарлонг? Он бросается вперед раньше нее? Он любит? Или он хочет убивать? Но он с хрипом ржет, как пьяница в трактире: - Я тебя вижу, мразь! Иди сюда! Фарлонг ему чуть зубы не выбила, пробегая мимо и отталкивая его. Какой-то рыжий парень и воин… а-а-а, ну-ка… следопыт и паладин – Ганн почти слышит их имена в этих прикосновениях, но не может разобрать – эти двое держат его по приказу Фарлонг. Не дают пройти. … Вот за этим. - Сдохни! - Сам сдохни. Уйди с дороги, пацан. Здоровенный детина с татуированной рожей проходит мимо и встает плечом к плечу с другим, помельче, но очень похожим. С братом. Одного убила Фарлонг, а второго защищала. Это Ганн тоже чувствует. Ха! Даже не дотрагиваясь. Он поворачивается к врагам, выпрямляясь, широко расставив ноги, закинув копье на плечи и свободно перекинув через него руки. Ганн ухмыляется, как какой-то головорез из подворотни. Игнорирует Фарлонг, которая смотрит на него с подозрением. Смотрит на врагов. Идут. Ну-ну, идите… сюда, ко мне. … Вот за этим и шел. Сюда. Где так… как-то… уютно. Самый центр души Фарлонг. То, чего даже он не мог ни познать, ни коснуться раньше. И ему… будто бы рады здесь? Да она, оказывается… Ганн встряхнул головой. Нет. Он не за этим здесь. Он перехватывает копье, он весь подбирается – готовый к атаке зверь. Он орет, ревет. Он идет в бой – сейчас, как воин, каким его учили быть варвары. Он орет и смеется одновременно. Как дикарь. Он указывает на Акачи, чувствуя его… ужасную пустоту. Ужасающую. Но что-то… что же он еще чувствует? Его крик постепенно растворяется в этом нежном зареве, который составляет собою суть Фарлонг, а замолкший Ганн цедит сквозь зубы, испытывая буквально сокрушающий его самого гнев: - Сдохни. … Вот за этим? Фарлонг смотрит на него, непроницаемо, как всегда. Пусто. Как всегда. - Ганн? А он где-то внутри себя. Любит ли? Она так много ему дала. Ненавидит ли? Она столько отняла у него! Или просто хотел убивать? Что?.. А у нее голос твердый, жесткий. Не спрашивает и не просит. Не зовет и не требует. Она просто говорит. Произносит слова. - Ганн, я люблю тебя.