Сообщницы

У сестры Антонии оливково-смуглая кожа, и прямые темные брови, ровные и густые. Глаза словно прожигают тебя насквозь, смотрят прямо в душу — глубокие как лесные озера, под лед которых проваливаются путники, черные, как уголья, и так же как уголь, таят в себе огонь — того гляди вспыхнут. Она преподает девочкам светские науки: стихосложение, искусство вести беседу. Говорят, она и сама еще совсем недавно была одной их тех блестящих дам, за благосклонность которых соперничают самые богатые и знатные кавалеры Милана. Во время занятий сестра Антония любит бродить среди воспитанниц, словно бы в задумчивости — обманчивое впечатление, она все видит, все замечает, глаз у неё орлиный. А сама — словно облако, плывущее по небу. На губах задумчивая улыбка, взгляд лениво перебегает с одной воспитанницы на другую. Руки — словно порхающие бабочки на летнем лугу, то опустятся на плечи одной девушки, то погладят по голове другую. Ливия почему-то всегда вздрагивает, когда сестра Антония кладет руку ей на плечо, всегда напрягается. Поднимает голову и смотрит Антонии в глаза — в чем дело? — но та лишь улыбается в ответ, задумчиво, как мадонна на росписях в монастырской церкви. По вечерам сестра Антония частенько заходит к девочкам перед сном. Идет от одной кровати к другой, там поправит подушку, здесь — одеяло, кого-то поцелует на ночь. С некоторыми чуть задерживается поболтать. — Я знала твою мать, — говорит она Ливии. — Правда? — девочка удивленно вскидывает глаза. — Мы вместе воспитывались в монастыре, она была на несколько лет старше. Я, помню, всегда восхищалась ей. — Приятно это слышать, синьора. То есть, сестра Антония, — сейчас Ливии трудно думать об Антонии как о монашке. Труднее даже, чем обычно — она ведь совсем не похожа на эту стаю старых грымз, завидующих девочкам из богатых семей. Как так вышло, что Антонию занесло сюда, в этот монастырь? Вообще, в монастырь, любой? Ей в подобном заведении совсем не место. Она слишком красивая, слишком яркая, слишком… Ливия останавливается, не в силах подобрать правильный эпитет. Жаркая? Почему-то именно это слово приходит на ум. Сестра Антония наклоняется, чтобы подоткнуть одеяло, теперь лицо её совсем близко, в полумраке общей спальни Ливия смотрит на абрис скулы и думает, что кожа у Антонии должно быть гладкая и шелковистая на ощупь. — А вы были близко знакомы? — не то чтобы Ливию так это интересовало, мать она почти не помнит, и вряд ли Антония может рассказать о ней больше, чем отец, но ей хочется, чтобы разговор их продлился подольше. И, кажется, Антония тоже этого хочет. — Нет, не очень. В таком возрасте несколько лет еще очень много значат, она дружила с девочками постарше. Но мне всегда хотелось быть похожей на неё: она была самой хорошенькой и очаровательной из воспитанниц, самой прелестной. Монахини её недолюбливали, а она в свою очередь, не любила их — ей не нравилось в монастыре. «Как и мне». — Она, помню, очень любила рассказывать, как устроит свою жизнь, когда выйдет из монастыря. Говорила, что непременно выйдет замуж за богатого и красивого мужчину. Впрочем, ведь так и вышло, разве нет? — Да, пожалуй, — осторожно отвечает Ливия. Ей странно думать о своем отце так — как о мужчине. Ей он кажется уже старым — ведь он же её отец. Хотя, вспоминает Ливия, когда она уезжала, у него еще почти не было седых волос. — Как жаль, что это продлилось недолго, — задумчиво говорит Антония. — А? — Так печально умереть в расцвете лет, от какой-то дурацкой болезни. — Да, верно, — об этом Ливия еще тоже не думала. А ведь это так. Сколько лет было её матери? Двадцать пять. Совсем короткий срок. Она помнит, как стояла у могилы, одетая в траур, помнит, как отец часами просиживал у себя в кабинете, никому не открывая, и ходил по дому мрачный. — Ужасно несправедливо, — сестра Антония гладит её по волосам, рука её задерживается, касаясь кожи на затылке. Монахиня смотрит на Ливию как-то особенно пристально — девочка сказала бы «со страстью», если бы это не было так неуместно. Должно быть, они с её матерью были знакомы лучше, чем Антония говорит.

***

По пути в монастырский сад Ливия проходит мимо сарая, в котором монашки держат всякий хлам. Его даже не закрывают — настолько бесполезные вещи там хранятся: сломанные лопаты и дырявые ведра, испорченная посуда, которую почему-то не выбрасывают. Бог весть, зачем все это монахиням, наверное, они просто жадные. В сарае кто-то есть, Ливия отчетливо слышит стоны. Наверное, кто-то из сестер опять пришел в сарай поплакать: она видела такое несколько раз. Девочка тихонько подкрадывается к двери — интересно, кого на этот раз настоятельница довела до слез. И сразу же замирает в удивлении. Такого ей еще наблюдать не доводилось. Монахинь две, вернее, одна из них — всего лишь послушница, готовящаяся к постригу. Другая — сестра Антония. Она прижимает подругу к стене, юбки послушницы задраны, рука Антонии блуждают по её бедрам, накрывает на мгновение треугольник волос на лобке, скользит вниз, между ног, к лону. Вторая рука ласкает грудь послушницы, скрытую под одеждой. С губ девушки срывается стон. Антония что-то неразборчиво шепчет, накрывает её рот поцелуем. Дверь, которую Ливия чуть приоткрыла в порыве любопытства, скрипит, обе женщины отскакивают друг от друга, как напуганные кошки, судорожно оправляют одежду. Антония кидается к Ливии, хватает её за руку, хотя та и не думает убегать — она слишком удивлена. — Ты ведь умная девочка, и не скажешь ничего? — Антонию трясет, видно, что губы её кривятся, она от страха с трудом выговаривает слова. Глаза выпучены и уже не кажутся такими красивыми и чарующими, как обычно. Очень отчетливо Ливия вспоминает руки Антонии, скользящие по плечам воспитанниц. Вспоминает некоторые непристойные шуточки, слышанные еще дома, до монастыря. Которые она тогда не поняла. Монастырь — очень скучное и неприятное место. Ей, сказать по правде, давно надоело тут, а монахини не слишком её любят. Было бы неплохо разнообразить такую скучную и нудную жизнь. — Нет. А что мне за это будет? — спрашивает она. — О, все зависит от того, что ты хочешь, — голос Антонии мгновенно преображается, становится веселым, озорным и певучим. Все-таки они неплохо ладят друг с другом. Послушница застыла в ожидании у Антонии за спиной с белым перекошенным лицом. Ливия прикусывает губу, щурится. — Мне надо подумать. Антония расплывается в довольной улыбке.