Отношение соседства

Она приехала в конце апреля. Чтобы встретить ее в аэропорту, Стас заказал такси на четыре утра и не ложился спать вообще, потому что с его расписанием это было бессмысленно. Собственно то, как они вернулись, я проспал. А утром учуял запах яичницы. Поскольку Стас ни разу при мне ничего не готовил, я сделал вывод, что это — дело рук новоприбывшей. Интересно, когда я предлагал Стасу нормальную еду, он отказался. Вообще, я представлял гостью худой, но фигуристой, хорошенькой, длинноволосой. А на кухне, сложив ноги «четверкой», с кружкой кофе в руке сидел миниатюрный бронетранспортер со свисающими до подбородка по бокам треугольного лица волосами. - Привет, — сказал он прокуренным голосом и протянул мне руку. — Я — Лена. - Привет… — пробормотал я, еще не оправившись от того, насколько реальность разошлась с моими представлениями. Рукопожатие у Лены было железное. - Доброе утро, Андрей, — Стас вяло отсалютовал мне лопаткой, которой он отдирал приставшую яичницу от сковороды. Лена оказалась членом Рабочего интернационала, участницей разнообразных феминистских и ЛГБТ-кампаний и, разумеется, лесбиянкой. У меня сперва челюсть сводило с непривычки, когда она легко, словно в этом не было ничего особенного, говорила «моя», «с моей»: «Моя-то дым не переносит, так что я бросила, да. Первые три-четыре дня реально невыносимо, а потом привыкаешь, ничего так». Я попытался прикинуть: а смог бы я так непринужденно сказать «мой», если когда-нибудь еще мне доведется влюбиться в мужчину, и он ответит мне взаимностью? Наверное, нет. С ней было интересно. А самое необычное — с ней Стас раскрывался. Смеялся совсем просто, шутил, хлопал ее по плечу, «давал пять». Они были друзьями. Настоящими, видимо, давними товарищами. Я мог только мечтать о таких отношениях со Стасом, так что до зуда в пятках Лене завидовал. Что мне сделать, чтобы ты был со мной таким?.. — думал я, с тихим отчаянием осознавая, что сила воли бессильна и бессмысленна против сумасбродной влюбленности в соседа по квартире. Во всяком случае, у меня хватает честности признаться в этом хотя бы себе. Цель приезда Лены в город была сугубо пропагандистской: она планировала посетить сборище наших коммунистов, посмотреть на анархов и предложить участие в журнале местному отделению ЛГБТ-сети (оказывается, есть и такое!). И заодно — вступить Стаса в РИ. Как я понял, последняя задача была не из легких, поскольку Стас имел несколько расхождений во взглядах с представителями исполкома, был настроен сражаться за свою точку зрения до победного конца и не хотел вступать, пока не будет достигнут консенсус по спорным вопросам. Я, хотя и не стремился никогда состоять ни в каких партиях, очень симпатизировал российской ячейке Рабочего Интернационала и искренне не понимал, почему бы не завершить спор, уже состоя в организации. Так или иначе, ближайшим было собрание коммунистов. Стоило нам выйти из дома и дойти до остановки, как с неба посыпался крупный влажный снег. Наши с Леной куртки мгновенно покрылись расплывающимися пятнами. Впрочем, у меня зато был капюшон, а вот товарищи щеголяли внезапной обильной сединой, которая таяла и превращала шевелюру в пучки мокрых мышиных хвостов. Я шел по городу с двумя малознакомыми людьми и чувствовал себя на своем месте. Мне хотелось, чтобы этот путь до подвала с красочной вывеской «Салон нижнего белья», рыхлый апрельский снег, не интересный мне, но кажущийся очень нужным именно сейчас разговор Лены и Стаса по поводу каких-то организационных вопросов никогда не кончались. А потом Лена увидела скульптуры в нашем центральном парке и захотела с ними сфотографироваться. И мы фотографировались на ее телефон: Лена на фоне гранитного мыслителя, чей постамент и седалище плавно переходили в абстрактную фантазию с вырезанным на фронтальной части углублением; Лена и Стас по бокам от все того же мыслителя; я и Лена, неловко прильнувшие плечом к плечу; Лена и Стас в позе рабочего и колхозницы; я и Стас — и Стас приобнимает меня, как приобнимают друзей на совместных снимках. На место мы явились мокрые, но веселые. У подвала по традиции стояли Виктор и смолящие Сергей с Владимиром. Все поздоровались и чинно пожали друг другу руки. Я с удовольствием наблюдал за тем, как округляются глаза у тех, кому жала руку Лена. После приветствия мы с Леной спустились вниз, а Стас остался курить. Внизу нас тоже ждали знакомые все лица. Лена как героиня дня и гвоздь программы уселась во главе стола, ближе к выходу, я сел справа от нее. Вскоре народ начал подтягиваться, и просторная в общем-то комната оказалась тесной для всех участников собрания. На активистку РИ пришли посмотреть как на диковинную зверушку, даже не берусь сказать, что было главной причиной: то, что она женщина, лесбиянка или троцкистка. Впрочем, Лена была железно спокойна. Последним под общее «хи-хи» в комнату ввалился Николай, которого некоторые участники семинаров за глаза называли Шариковым и который считался в среде местных левых кем-то вроде политического сумасшедшего. Собрание началось. Не знаю, может, у кого и были сомнения в Лениной серьезности и подкованности, но по мере того, как она сначала рассказывала об организации, потом отвечала на вопросы, количество ироничных усмешек стремительно уменьшалось. Что-то все же было в ней от бронетранспортера, без шуток: например, четкая рубленная речь в ответ на провоцирующие реплики, непоколебимое спокойствие и уверенность в себе, а также то особенно греющее мне душу изящество, с которым она затыкала слишком рьяных, в том числе и Стаса, когда он попытался ее перебить. Кстати, Стас на сей раз не разражался монологами, просто ходил взад-вперед вдоль стены и улыбался на меткие Ленины замечания. Было видно, что он горд за товарища. И только мне гордиться было нечем. Я сидел на политическом сборище, где обсуждались серьезные вопросы, и вместо того, чтобы участвовать в нем или хотя бы внимательно слушать, украдкой пялился на то, как теплеют Стасовы глаза, прежде чем он улыбнется. Мне тяжело воспринимать информацию на слух, я визуал — если это хоть как-то поможет мне не казаться overemotional кретином. После собрания мы завернули в еще один подвальчик — маленькую закусочную в самом центре города, настолько незаметную, что тем, кто о ней не знает, никогда не пришла бы в голову мысль о ее существовании. Внутри было людно, играла громкая музыка. - Тяжела и неказиста жизнь российского марксиста, — пошутил я, — сплошное подполье. Лена улыбнулась, а Стас, видимо, не расслышал, будучи увлечен изучением ассортимента. - Кроме шуток, в России есть подпольные левые организации. - Но… зачем? — я в замешательстве повернулся к Лене. - Прости? — не поняла она. - Зачем подпольные? - Лен, тебе что брать? — вмешался Стас, прежде чем Лена успела мне ответить. - А что есть? На несколько минут разговор прервался, товарищи обсуждали меню. Сошлись в итоге на шаурме с чаем, после чего мы с Леной отдали Стасу деньги и уселись за стол. - Так вот, про подпольные партии, — без напоминаний продолжила Лена. — Мы считаем, и не только мы, это основано на определенном историческом опыте, что если существует хоть малейшая возможность действовать легально, ее нужно использовать. Легальной организации гораздо проще устанавливать контакты с рабочими, вести среди них пропаганду, получать обратную связь. Организации, ушедшие в глубокое подполье, изолированные от собственно рабочего движения, впадают в ультралевизну. Ты ведь читал «Детскую болезнь левизны»? - Эм… Только начал, — неохотно сознался я, умолчав, что начал я ее еще два месяца назад и с тех пор не продвинулся дальше двух первых страниц. — Но я примерно понимаю, о чем речь. Оторванность от масс, отсутствие информации, с опорой на которую можно строить анализ и дальнейшие действия. - Да, именно, — живо подтвердила Лена, ухватываясь за ручку горячей прозрачной кружки, которую поставил перед ней Стас. — Мы не видим, как реагируют рабочие на нашу агитацию, не беседуем с ними, не проводим открытых митингов… - И неизменно начинаем скатываться в унылое говно, — предположил я. - Нет, «скатываемся в унылое говно», как ты выразился, не дает никакого представления о том, что происходит в действительности, это просто набор слов, — подключился Стас. Я мысленно взвыл: сейчас последуют лекция и попытки изжить из моего лексикона образность и полноту, свойственные гуманитариям. В такие моменты, если обсуждаемый материал не был мною осмыслен ранее, я отключаюсь. Я очень плохо воспринимаю новую информацию на слух, а уж анализировать что-то at the spot мне вообще не под силу, другой склад ума. Именно поэтому мне всегда плохо давалась математика. И иногда — Стасовы лекции. Я, конечно, кивал, когда слышал что-то разумное, делал вид, что слежу за разговором, но закономерность была неизменна: если я прежде самолично не обдумывал предмет обсуждения, мой интерес угасал моментально. Так что все важные вопросы мы обсуждали, как правило, в два этапа: унылая лекция Стаса и интересная лекция Стаса, по поводу которой я уже мог полноценно высказаться. Сейчас было время унылой лекции. Наконец, я не выдержал и ехидно заметил: - У тебя чай остывает. - …чего? — очнулся Стас. - Чай, — ровно напомнил я. - Насколько я понимаю, Стась, тебе стоит больше внимания уделять обратной связи, — серьезно сказала Лена. Я прыснул. - Да, возможно ты права, — нехотя признал Стас, игнорируя меня. — Мне показалось, что Андрей настроен слушать. Соответственно, мне неясно, зачем иначе нужно было задавать вопрос. - Я задавал вопрос Лене, — огрызнулся я. - То есть, тебе важен не ответ, а отвечающий? — холодно осведомился Стас. Меньше всего мне хотелось сейчас перессориться с товарищами, хоть Стасова заносчивость и раздражала до крайности. Благо, Лена красиво поставила его на место. - Все-таки на некоторые вопросы могу ответить только я как член организации. Хотя непосредственно к вопросу о подполье это не относится. Некоторое время за столом царила напряженная тишина, а фоновая музыка, казалось, стала еще громче. Самое забавное, что, несмотря на раздражение, я все еще чувствовал себя уютно. И способствовал этому не столько горячий чай и приглушенный свет, сколько сидящий напротив нахохлившийся Стас, обладающий необъятным ЧСВ заносчивый зануда. Чертов человек-загадка. Таинственное настоящее «я», которое, по его предположению, должно меня оттолкнуть. Трудно представить, что он может быть еще более невыносимым. В отделение ЛГБТ-сети я с ними не пошел. Помимо первой реакции «чего я там забыл?», — надо полагать, сложно почувствовать себя частью сообщества, вся твоя якобы принадлежность к которому строится на факте безответной влюбленности в соседа по квартире. Представление о геях я имел весьма смутное, так что не мог предположить, как будет происходить мое с ними общение, что опять-таки ложилось на чашу весов не в пользу похода. Отговорился тем, что мне нужно сделать домашку, чтобы не дай бог не напрячь своим отказом Лену — вдруг примет за гомофобию? Собственно говоря, против истины я не погрешил, мне действительно нужно было много сделать по учебе, но обстоятельства сложились иначе. Не успел я закрыть дверь за Леной и все еще обиженным на меня Стасом, как у меня зазвонил мобильник. - Андрей, такое дело, — быстро проговорила Марина в трубке, — ушла из дома, мне б вписаться куда-нибудь ненадолго. - А… э… ну, заходи, сейчас порешаем, — озадаченно сказал я. Превращать квартиру в общежитие не хотелось, и особенно не хотелось, чтобы о фактическом количестве проживающих на нашей жилплощади в течение двух последних дней узнала хозяйка. Ушла Маринка гордо, с одним рюкзаком, что вполне соответствовало ее взрывному характеру. Насколько я понял, насмерть поругалась с теткой, почему-то из-за родителей. Я честно признался, что из спальных мест у нас только половинка дивана, и неизвестно, как отреагирует Стас на неожиданную гостью. С другой стороны, Лена же у нас вписалась, так что он мне в некотором роде должен. Дабы не ставить товарищей перед фактом, я скинул Стасу сообщение, ответ на которое мне пришел только через пару часов, из чего я заключил, что собрание закончилось, и они едут домой. Хотел было оказать Марине скорую психологическую помощь, потому как лицо у нее было уж больно мрачное, но она отмахнулась и погрузилась в практическую грамматику. Собственно, мне ничего не оставалось делать, кроме как последовать ее примеру. Стас с Леной пришли под вечер с охапкой пластиковых труб и картонных коробок. На мой недоуменный взгляд Лена ответила коротким и убедительным «Первомай же». И действительно, подумал я, скоро первое мая, день солидарности трудящихся, митинги коммунистов. И, разумеется, Стас будет в них участвовать, как и вся команда социалистов с семинаров, надо полагать. А из принесенного материала товарищи будут делать плакаты. Как-то незаметно у нас получился общий ужин. Места за столом всем не хватило, и Стас стоял с тарелкой, облокотившись на тумбочку, но не смущался этим фактом. Пусть я сексист, но все-таки присутствие Лены и Марины сыграло роль скрепляющего раствора. А, может, просто разрядило обстановку, обычно напряженную из-за висящего между мной и Стасом моего косяка. - Пельмени — наше все, — жизнерадостно выдохнула Лена, откладывая вилку. - Еда мужская, один килограмм, — прокомментировал я. - Че это — мужская? — одновременно возмутились Лена и Марина. - Я, например, поесть люблю, зато готовить просто ненавижу. Это Стас любит кулинарные изыски сооружать, — все головы от Лены повернулись к Стасу. У меня, мягко говоря, отпала челюсть — мысль о том, что питающийся растворимой лапшой сосед может любить готовить не умещалась в моем мозгу. Нафига бы ему эта лапша тогда? - Ну, не повседневную готовку, — поспешил успокоить Стас, — а по настроению. Хорошо расслабляет. - Что-то на моей памяти у тебя настроение было только на лапшу, — подколол я. - Много других дел, — коротко отмахнулся сосед. - Марин, а ты идешь на первомайскую демонстрацию? — поинтересовалась Лена. - Да че я там забыла? Крестный ход с портретами Сталина. - Разбавим адекватом, — предложил я. До этого момента я и сам, собственно, не собирался и слабо представлял себе, каким именно адекватом можно разбавить ту унылую процессию, которая ежегодно двигалась перпендикулярно единороссовской демонстрации и состояла преимущественно из пенсионеров с красными флагами. - Ну точно, — издевательски сощурилась Маринка. — Понесу плакат за права гендерных меньшинств. - На самом деле, это не повод для иронии. Стравливание трудящихся по признакам национальности, пола, ориентации выгодно правящему классу: пока мы грыземся между собой, они в безопасности. Устраивая охоту на «чурок», «пидарасов», «жидов», нас отвлекают от развала образования, сокращения социалки, повышения цен на коммунальные услуги. Да еще и имитируют бурную деятельность в придачу, — добавил я от себя, чувствуя, что сверкаю РИ-шной риторикой в присутствии собственно членов организации. Лена улыбалась. Стас кивал. - Угу. А теперь выйди на улицу с радужным флагом и объясни все это среднестатистическому гражданину этой страны, — Марина скептически скривилась. - Мы так и делаем, — сообщила Лена. — Выходим на улицы и объясняем. А как ты хочешь, чтобы что-то сдвинулось? Внезапно все прозреют? - Можно подумать, Андрей не скидывал мне ссылок на твои статьи, — грустно улыбнулась Марина. — Все правильно и логично, но кто сказал, что у гомофобии есть логика? Мне тут один знакомый, — Марина как бы невзначай покосилась на меня, — недавно такую туфту нес, волосы на заднице дыбом вставали. От греха подальше, я занялся посудой. Было стыдно слушать о себе такое и противно, что я действительно тогда это говорил. Наверное, это было что-то вроде защитного рефлекса. Все-таки, есть плюсы в том, что количество некурящих в помещении перевешивает количество курящих. Особенно, если соотношение три к одному. Маринин голос оказался решающим, и мы дружно выгнали Стаса курить на лестничной клетке. Впрочем, отвлекаться от поклейки лопаток ему было особенно некогда — имелась необходимость закончить изготовление агитматериала хотя бы до трех часов ночи, потому что им с Леной предстояло с утра ехать в аэропорт. Операцию по изготовлению производили все в той же кухне, поскольку линолеум там был наиболее изношен, и вряд ли стал бы хуже, если бы на него, скажем, капнули силикатным клеем или если бы по нему чиркнули канцелярским ножом. Надо заметить, клеем мы уделали всё, и сами уделались им с ног до головы. Возможно, дело в том, что нам с Мариной не стоило изображать ковбоев с клеевыми пистолетами, а, может быть, Стасу просто следовало быть аккуратнее с бутылкой, с которой, как паутина, свисали нити схватившегося «Титана». Лопатки получились классные. Они создавали ощущение причастности к реальному политическому активизму и некоторое недоверие, в духе «ого, это я буду держать плакат, как на настоящей демонстрации?» Лена, как имеющая наиболее обширный опыт, раздавала указания и фотографировала. Я не удержался и специально для Маринки позировал, стоя в колено-локтевой. Все ржали, конечно же. Я скромно попросил Лену это фото никуда не выкладывать и не показывать товарищам из московской секции. - Я не даю никаких гарантий, — с подкупающей честностью ухмыльнулась она. Не знаю, почему, но я ожидал, что спальные места распределятся по половому признаку. Не тут-то было: Марину не смутила перспектива спать со мной на одном диване и даже под одним одеялом. Надо думать, сильна была ее уверенность в моей «нетрадиционной» ориентации. «Дожили, Андрюша, — пожаловался я сам себе, — теперь уже и девчонки тебя не стесняются». Было немного неприятно, как будто меня выключили из категории мужчин. То есть, я, конечно, не сторонник супермужественности, но все-таки парень, чертовски обидно, когда этим пренебрегают. Не скажу, что у меня был план на случай, если спать придется со Стасом. Но, стоило мне лечь и закрыть глаза, как в голову полезли весьма красноречивые картины. Чтобы отвлечься, я начал шепотом болтать с Маринкой. - Так ты считаешь меня законченным пидарасом? - Отнюдь. Ты еще даже не начатый пидарас. Ау! — Маринка вскрикнула и отвесила мне пинка в ответ. Пытаясь соблюсти относительную тишину, мы давились смехом, жуя одеяло. - Я серьезно. Ты даже не боишься, что я начну к тебе приставать. - На самом деле, я просто верую в твою порядочность. - А ты не будешь ко мне приставать? — с деланным беспокойством спросил я. При этом я стыдливо «прикрывался», с оной целью стаскивая с Маринки одеяло. - Отдай одеяло! — возмущенно зашипела она. — Скромница, епта. - Скромник, — поправил я. - Один хрен, отдай. … - Марин… - М? - Из-за чего ты поссорилась с теткой? - У меня будет брат… - Так это же круто, нет? - Ну да. Я узнаю об этом последней, когда уже даже известен пол! Наконец-то у моих долбаных родителей получился мальчик, которого они так хотели. - О, черт, дерьмо… — я был растерян. - Какого хрена моя матушка не сделала аборт девятнадцать лет назад?.. - Прекрати. - Иди в жопу, Андрей. Ты ни хрена не понимаешь в моей жизни. Да уж, — подумал я, — я и в своей-то ни хрена не понимаю… Я слышал, как Маринка шмыгает носом, но не знал, как ее утешить, и потому решил не вмешиваться. Она, впрочем, быстро заснула. Мне же, напротив, не спалось. Два раза Стас выходил покурить. На третий я осторожно выскользнул из-под одеяла, оделся со скоростью пожарника и пошел следом. Не знаю, зачем. Стас сидел на подоконнике между этажами и остервенело чиркал зажигалкой. Искра никак не высекалась. Он удивленно посмотрел на меня, когда я сел рядом. - Андрей, ты чего не спишь? - А ты? — ответил я вопросом на вопрос. - Курю, — коротко пояснил Стас. - Между прочим, это не мне с утра везти Лену в аэропорт. - Так чего ж ты тогда беспокоишься? — раздраженно отозвался он. Зажигалка по-прежнему не работала. - Дай сюда, — я выхватил ее и потряс возле уха. — Там же пусто. - Это очевидно, — скривился Стас. - Так зачем ты ей чиркаешь? Он не ответил. У меня подмерзали ноги в домашних шлепанцах, надеть носки я не догадался. - Ты собираешься участвовать в демонстрации? — спросил Стас, спустя некоторое время. - Да… — кивнул я, — наверное. - А Марина? - Тебе лучше спросить у нее. - Хорошо, — Стас сполз с подоконника и прижался спиной к стене. Я тоже встал. В свете тусклой лампочки, горевшей на нашем этаже, отросшие Стасовы пряди выглядели серыми, а он сам был похож на какого-то востроносого зверька, скорее отталкивающего, чем привлекательного. Он стоял лицом к лестнице, но не спешил восходить. Как обычно, сутулый, руки в карманах куртки. Я подошел ближе, так, чтобы быть напротив. Мелькнула шальная мысль, что, если я решу еще сократить дистанцию, отступать Стасу будет некуда. Он смотрел на меня спокойно, даже чуть-чуть надменно, но неотрывно. Я тебя сейчас поцелую, — подумал я, — делай потом со мной, что хочешь, но сейчас я тебя поцелую. И поцеловал. На этот раз Стас не стал отталкивать меня, а я — отходить после своего неловкого прикосновения к уголку его губ. Он пах въевшимся сигаретным дымом, жирными волосами. Будь на его месте девушка, я, наверное, вдыхал бы аромат духов или, там, шампуня. Ошалев от собственной наглости, я снова приложил свои губы к его. Каким-то боковым зрением я заметил, как Стас прикрывает глаза в ожидании. Это было… что-то типа искры. Как в зажигалке, из которой он так и не высек огонь. Меня накрыло. Стас по-прежнему стоял, спрятав руки в карманы, не отвечая на поцелуи, а я, как идиот, прижимался своими губами к его напряженным губам, обхватив его лицо ладонями. Когда я отстранился, чтобы глубоко вдохнуть, что давно уже требовалось моим легким, я увидел болезненную вертикальную морщинку между его бровей и испугался. А потом Стас как-то весь подался вперед и шумно выдохнул, приоткрыв губы. Если когда-нибудь будут вручать премию за здравомыслие в ситуации крайнего эмоционального возбуждения, я определенно не попаду в список претендентов. На этот раз он ответил. Наше счастье, что дело было ночью, иначе за те минуты, в течение которых мы лихорадочно целовались, кто-нибудь из соседей точно вышел бы вынести мусор или, например, посмотреть, кто своротил пепельницу с подоконника. Понятия не имею, как моя рука оказалась у Стаса под курткой. То есть, о чем я говорю, это снилось мне в моих влажных снах, конечно, но вот момента, когда я расстегнул молнию и положил руку ему на талию, я не помню. Я уже представлял, как почувствую через ткань мягкие ареолы сосков, и начал медленно перемещать ладонь к стратегической цели, но Стас резко ударил меня по руке и отпрянул. - Не надо! - В чем дело? — я был оглушен. Стремительность, с которой происходили перемены, меня дезориентировала. - Я был бы тебе очень благодарен, если бы ты забыл этот эпизод, — быстро сказал Стас. - Ты что, придурок? — поинтересовался я. — Что еще мне забыть? Может быть, в следующий раз ты придешь и переспишь со мной, а потом сделаешь вид, что ничего не было? - Просто. Забудь. Этот. Эпизод, — с нажимом повторил он. — Я обещаю, что этого больше никогда не повторится. - Ты пидор, — злобно выплюнул я, — ты пидор и никак не можешь с этим смириться. - Хуже, — коротко ответил Стас. — Но я надеюсь, что мы договорились. Он развернулся ко мне спиной и взлетел по ступенькам на наш этаж. Осторожно прикрыл за собой дверь квартиры, чтобы не разбудить спящих девушек. Я врезал по стене. Почему?! Какого гребаного хера? Наконец-то я обратил внимание на то, что у меня чертовски замерзли ноги. Господи, каков кретин! Закон Мерфи: если что-то может пойти наперекосяк, оно обязательно пойдет. Вся моя хренова жизнь летит к едреной матери из-за этого мелкого самовлюбленного ублюдка. Ну почему? Он же не оттолкнул меня сразу, не дал мне в бубен, не обругал, наконец. Срань господня, да он же только что стонал, целуя меня в губы! Зачем вообще это всё? Решил проверить свою бисексуальность? Побыть в шкуре геев из рабочей среды, чтобы лучше представлять некоторые пункты социалистической программы? Я отдавал себе отчет в том, что несу чушь, но в отсутствие понимания истинных причин любая чушь казалась подходящей для того, чтобы задушить ощущения от жгучего комка где-то повыше желудка.