Всегда бывает любящий рабом любви послушным, Похожа на судью она, терзающего сердце; Кто в строгости не следует путям любовной страсти, В тех метко стрелы шлет любовь, сердца их поражает, Огнем вооружается, воспламеняет разум, И овладеет если кем, спастись тот не сумеет, Пуская прославлен будет он, пусть всех других богаче, - Поднимется над ним любовь и заключит в оковы. «Дигенис Акрит». [1]
Их разделял догорающий костёр и сизое марево дыма, едко пахнувшего смертью. Только что на глазах Хайди пламя жадно пожрало всех, кого она привыкла считать семьёй, но ненависть она испытывала лишь к одному – тому, кто играючи расправился с её создательницей. Хильда, подарившая ей бессмертие, мудрая, терпеливая и сильная, оказалась повержена, и молодая пьющая кровь знала, видела – у её наставницы не было даже шанса. Как проворный мангуст легко уходит от смертельных клыков кобры, так и убийца развлекался, заставив посмотреть в свои глаза добычу, а потом с едва заметной улыбкой и необычно просто снял её голову с плеч. Хайди никто не объяснил этой несложной истины – часто существование всемогущих вампиров не менее хрупко и конечно, чем у людей. А он – тот, чьего имени она ещё не знала – даже поклонился ей, не скрывая насмешки в холодном взгляде. «Ничего личного» – голос мягкий, низкий и волнующий. О да, Хайди его ненавидела. Он был ей противен до самых кончиков смоляных кудрей, перехваченных у основания шеи чёрной атласной лентой; его горделивая осанка и скрытая, как у затаившегося в траве тигра, сила внушала только омерзение, а лицо с резкими, ястребиными чертами было отвратительно. Но он был мужчиной – всего лишь мужчиной – и, значит, ей ещё удастся отомстить. Она брезгливо скривилась. Возможно, он не стоит таких усилий – гадко даже думать к нему прикасаться. Если, конечно, после смерти сестёр не пришла и её очередь. Хайди не думала склонять голову; лицо её приняло бесстрастное, отстранённое выражение – ни единой эмоции, ни единой вспышки обуревавших девушку чувств. Деметрий с интересом рассматривал очередной талант в коллекции господина. Дикая – первое слово, которое пришло ему на ум, когда он её увидел. И очаровательно гордая – её хотелось сломить и подчинить. Всклокоченные волосы цвета красного дерева на солнце сияли жаркой медью, а саму девушку, которой на вид было едва ли двадцать, словно окружало сияние – такое религиозные фанатики приписывают Богородице, явившейся с небес. Ищейке, замершему на отведённом ему тоном плаща месте, не приходилось встречать подобной красоты за ту половину тысячелетия, что он прожил. Он не видел ни одной правильной черты в её лице с чуть раскосыми глазами и курносым носиком, с излишне острыми скулами, но мог дать руку на отсечение – женщины мечтали убить её от зависти, а мужчины готовы были целовать носочки туфелек и жадно ловили каждый взор. Она даже источала особенный, дразнящий аромат, напрочь выбивавший связные мысли из головы. Высокая, с ладной фигурой и так похожая внутренним пылом на зимнюю метель, она завораживала, казавшись существом совершенно неземным, оставленным жестокими богами в чуждом ей мире; потрёпанное и изорванное платье на ней выглядело подобно царскому одеянию. За такую было незазорно и умереть. Уголки губ мужчины едва заметно дёрнулись – Хайди вперила в него яростный взгляд, и Деметрий, сохраняя внешнюю бесстрастность, показал ей язык. Маленькая шалость, в которой он не смог себе отказать. Вид его вновь сделался холодным и отстранённым. Их разделял дым, пахнущий смертью, и прах её создательницы. Хайди быстро привыкла к роскошной жизни клана Волтури, поддавшись честолюбию, тщеславию или же узам, созданным Чармион; день ото дня воспоминания о прошлой семье превращались в мутнеющий осадок, в речной песок, уносимый неумолимым течением времени. Молодая пьющая кровь оплакивала лишь свою создательницу – неуступчивую Хильду, поплатившуюся за нежелание отдавать Аро свою сотворённую дочь. Однако Хайди не винила повелителя – шанса на жизнь лишил именно Деметрий, цепной пёс, поспешивший выслужиться в той бойне. Это была та правда, которую девушка могла принять. Неуютное чувство в груди. Ненужные мысли. Ей так не хотелось рушить вновь обретённый душевный покой. Затемнённая комната источала аромат богатства. Роскошные гобелены, бесценная отделка, почти драгоценные породы деревьев. Человеческий гомон за окнами. Хайди не обращала на него ни малейшего внимания, сейчас её не волновала даже кровь служанки, почтительно склонившейся перед ней. Вздох восхищения замер на губах. Бездумное любование и желание потрогать, докоснуться. На чёрном бархате, напоминавшем лоснящуюся шкуру пантеры, алели, словно свежие капли артериальной крови, рубины. Камни не отличались большими размерами, но они были идеальными – бессмертный глаз не мог найти изъянов ни в тончайшей огранке, ни в структуре. Свет путался, переливался в красных гранях – чудилась живая пульсация в самой сердцевине драгоценности, точно там, внутри, было крошечное трепещущее сердечко. Золото тончайшей выделки дополняло их, делая ожерелье поистине произведением искусства – к его созданию был причастен совсем не человек. Она это точно знала. Не пустые слова и обещания – нечто, куда более ценное. Поступки. В таких же ярких, как рубины, глазах появился тот особенный блеск, который означает, что женщине пришёлся по вкусу подарок. Хайди была точь-в-точь маленькая девочка, замершая рождественским утром перед ёлкой – нетерпение сквозило в подёрнутом пеленой взгляде, в тонких пальцах, нерешительно застывших над камнями, и в самой позе. Ей очень хотелось коснуться искусно выполненных золотых листочков – чудилось, что ещё немного, и они шевельнутся от неосторожного дыхания. Решение было принято без лишних колебаний. Холодная, царственная улыбка. – Верни это тому, кто послал тебя, – медленно выговорила женщина, горделиво выпрямившись. Ноздри чуть шевельнулись. Неужели? Какой горький, как коньяк, аромат и почти такой же пьянящий, а едва ощутимая на кончике языка нота мускуса напоминала о волчьей шкуре. Зверь. – Ты плохо расслышала? Невзрачное человеческое существо, что принесло подарок, источало кислый запах страха. Пьющая кровь чуть сморщила нос – вкус безнадёжно испорчен. Холодный лик Хайди остался бесстрастным – её не тронули переживания смертной; она не станет марать об неё руки. Она не голодна. – Но госпожа… – Убирайся. Немедленно. – Уходи, – другой голос, низкий и ледяной. О, она не сомневалась, что он любил приказывать, хотя сам вынужден был подчиняться многим. Презрительная усмешка. Хайди лишь молча отвернулась от открывшейся двери, принявшись рассматривать полотно одного из венецианских мастеров, изображавших Адама и Еву в райском саду – у девушки за спиной тоже притаился змей. – Не нравится? – Не в моём вкусе, – холодно, в тон ему отозвалась она, не видя, но почувствовав его хищный взгляд. – Вульгарно. – Едва сжала пальцы, подавляя желание залепить ему хорошую пощёчину. Он не смел к ней даже приближаться. – Думаешь купить меня? – Думаю, ты стоишь гораздо дороже красивой побрякушки, – честный ответ на прямой вопрос. – Не продаётся только верность, всё остальное имеет свою цену, – усмешка. Деметрий не подходил к девушке, сохраняя дистанцию – пока ему нравилось только созерцать. Эстетическое удовольствие. Тягучее, затаённое желание, тщательно сдерживаемое и контролируемое, как собака, посаженная на короткую цепь. Рано или поздно она будет его, подчинится и уступит – ему нравилось действовать медленно, наслаждаясь процессом. Это тоже была охота – и он собрался загнать львицу в угол, чтобы она стала наиболее опасной. – Зря надеешься задеть меня подобным. – А тем, что ставки уже сделаны? И что уже есть фаворит? – его тон не давал сомнений, кто именно стал фаворитом в гонке, которая ещё и не началась. Девушка была возмущена подобной наглостью до глубины души. Ну же, дорогая, выпусти коготки. Шелк зашелестел, когда Хайди порывисто развернулась, преисполненная негодования. Острая, как лезвие ножа, улыбка играла на чувственных губах мужчины и не вязалась с выражением его глаз, от которого ей вдруг стало жарко. На неё всегда обращали внимание – на церковных службах выворачивали шеи, чтобы только увидеть, как она занимает отведённую её семье скамью, а мужчины не скрывали склизких, похотливых взглядов, стоило ей только появиться рядом, но никто никогда не смотрел на неё так. Не просто слепое желание и тлеющая страсть, а отголосок наслаждения, словно бы ему просто нравилось наблюдать за ней. Он моргнул – цвет радужки стал ярче, насыщеннее. Пьющая кровь замерла, застигнутая врасплох. Она вдруг почувствовала себя маленькой и слабой перед ним. Улыбка на его губах стала мягче, точно ищейка ощутил её растерянность – Хайди обещала превратиться в женщину, которой не будет равных, но сейчас в ней говорили молодость и неопытность. Между его пальцев было зажато сверкающее ожерелье, но так, будто он держал в руках поводок или уздечку. – Мне противно и твоё внимание, и твои подарки. Деметрий пожал плечами, словно соглашаясь, а затем, в мгновение ока оказавшись у окна, зашвырнул ожерелье прочь. Хайди не сдержала вздоха возмущения. Вопросительный взгляд его и негодующий – её. – Рад услужить, – шутливый поклон. – Ты, кажется, расстроена? Она ответила не сразу – неспешно опустилась в кресло и расправила гладкий алый шёлк юбки, а потом очаровательно улыбнулась – точно солнце появилось на миг из-за туч. Хайди приняла правила игры, в которой не собиралась уступать. Ни ему, ни любому другому. Всего лишь мужчина. – Лишь жалею, что не сделала это сама. – Какие острые у тебя клычки. – Он оказался сзади и сложил руки на спинке кресла, но не касался Хайди. Она инстинктивно насторожилась, воспринимая его, как реальную угрозу – богатый узор из шрамов, что украшал его шею и руки, внушал уважение любому, с кем ищейка сталкивался. И ей в том числе. Его голос зазвучал над самым ухом: – Я ни в коем случае не попорчу такой великолепной шкурки. Не стоит меня бояться, Хайди. Она медленно повернула голову; алмазные шпильки, собиравшие её роскошные волосы в высокую причёску, поблескивали, словно капли росы на рассвете. Нос к носу. Лицо Деметрия не казалось бесстрастной маской – он не скрывал малейшие оттенки испытываемых чувств, отчего был потрясающе живым. Она впервые обратила внимание на его до неприличия длинные ресницы и лучики морщинок в уголках улыбающихся глаз. Внешне он был гораздо старше – по её соображениям, их разделяло около пятнадцати лет. Почти старик, как ей думалось раньше, когда она, ещё едва успевшая расцвети девочка, оказалась выставлена на брачный рынок. Только ищейка вовсе не казался ей старым – скорее он был… зрелым. Её чертовски злила его привлекательность. Ему до дрожи нравилась её гордость. – Я и не думала тебя бояться, Деметрий. – Ты впервые назвала меня по имени. – Мой голос выражал достаточно презрения? – Даже чуть больше, чем надо. Хайди демонстративно отвернулась, видимо, полагая, что мужчина уйдёт; его присутствие подавляло её – он словно бы заполнял собой всё пространство маленькой гостиной, напоминая о себе если не почти неслышным звуком редкого дыхания, то запахом и взглядом, который девушка чувствовала кожей. Ему надоест, убеждала она себя. Обязательно надоест. Деметрий же не испытывал ни малейшего дискомфорта или неудобства, погружённый в свои мысли, завихрившиеся песчаной бурей. Далёкие, мучительные в своей сладости… Он ещё ни разу не касался её. Хриплое, свистящее дыхание – пьющая кровь почувствовала его на губах, когда обернулась. Но Деметрия уже не было рядом. Их разделяла гордость и гордыня. – Что ты скалишься, ищейка? – Феликс метнул на напарника взгляд, обычно не предвещавший ничего хорошего – пожелание скорой расправы, которое он выполнит с большим наслаждением. Деметрий пожал плечами и, закинув руки за голову, придал лицу почти комичное сосредоточенное выражение. Он даже не сомневался в таком исходе – Хайди флиртовала напропалую, расточала благосклонность слишком многим и явно получала удовольствие от внимания, но никого не подпускала близко к себе. Она играла с мужчинами, как играют, заставляя кошек ловить солнечного зайчика. Весьма опасное развлечение, однако, кажется, девушка прекрасно знала правила и тонко чувствовала настроение других – уходила в самый последний, решающий момент. Вампир мог отдать руку на отсечение – его сослуживец лгал про поцелуй или, как это свойственно мужчинам, приукрасил действительность. Силой её не возьмёшь. – Как твой друг, я искренне радуюсь твоей неудаче. – Деметрий отсалютовал воображаемым бокалом. – А я предупреждал, что у кошечки острые коготки. – Кошечка, – ухмылка. – Правильно ли я понимаю – ты боишься её коготков? – елейным голосом полюбопытствовал вампир. Глаза ищейки странно блеснули. – Отнюдь. Не мудрость ли учиться на чужих ошибках? Тем более, весьма интересно смотреть, как она развлекается, растаптывая самолюбие некоторых болванов. Я нахожу её просто очаровательной. Феликс показательно хрустнул пальцами и приблизился на один скользящий шаг к напарнику, вальяжно развалившемуся в кресле. Ищейка не шевельнулся. – Она тебя таковым не находит. – Твоя правда. Я ей омерзителен, она меня ненавидит – разве это не чудесно? – улыбка Деметрия стала мечтательной. – Но, однако, благодаря этому я добьюсь успеха. Ненависть сродни страсти – она так же слепа и бездумна. И управляема. – Пари? – Спорить на женщину – как это низко, аморально и бесчестно. – Так ты согласен? – Конечно. Феликс церемонно пожал ищейке руку; пари было заключено без лишних слов и клятв, оставив ложь уделом смертных. Деметрий провёл ещё одну черту – теперь их разделяло смертельное оскорбление. Южная ночь вступила в свои права, опьяняя хмелем прохлады и наполняя воздух робкой тишиной. Щербатый лунный лик серебрил жесткую листву и пожухлую траву – такого знойного лета ищейка давно не видел. Казалось, даже до восхода мир не успевал остыть, жадно впитывая выступающую во тьме влагу. Ищейка был заинтригован – Хайди хоть и одарила его полным презрения взглядом, но сама попросилась стать его ученицей в освоении нелёгкого искусства ведения боя. До неприличия явный подвох. Пьющий кровь с интересом ждал развития событий и готовился посмотреть, так ли хороши её силки, какими они казались со стороны. Как и полагается порядочной женщине, она опаздывала почти на целый час, поэтому, когда Деметрий услышал по-кошачьи крадущиеся шаги, он зарычал, не скрывая своего неудовольствия. Он не повернулся в её сторону, продолжая наблюдать за неторопливым путешествием звёзд по бархатному брюху небес. – Я не приемлю опозданий. Научись пунктуальности или занимайся с другими – правда, не уверен в том, какие знания тебе захотят дать. – Ты всегда такой грозный? – Требовательный, – поправил он, отметив беззаботность и лёгкость её тона. Она находилась в очаровательно игривом настроении, и ищейка поневоле заражался им, понимая, что слишком остро реагирует на неё. Хайди остановилась в двух шагах от него – он ощущал её взгляд так же, как если бы она действительно касалась его. Сжал и разжал пальцы. – Ты ужасно старый, Деметрий. – И почему же? – Он неторопливо обернулся, демонстрируя грацию, которой обладает сытый и разнеженный хищник. Девушка с удовольствием отметила, как всего на миг от удивления расширились его глаза. О да, он был сражён. Короткий, звонкий, как весенний ручей, смешок. – Нравится? – Она медленно, словно статуэтка балерины из музыкальной шкатулки, повернулась вокруг оси и замерла, кокетливо опустив точно присыпанные золотом ресницы. Кюлоты туго обтягивали и не скрывали соблазнительного изгиба бёдер, а шёлковые чулки второй кожей обнимали точёные икры; жилетка, идеально подогнанная по фигуре, подчёркивала тонкую талию и округлость груди. Пышный французский галстук, сколотый рубиновой булавкой, и щегольские банты на башмаках дополняли образ. Тёмно-рыжие волосы оставались распущены. – Ты простишь меня за опоздание? – Нет, – после небольшой паузы ответил Деметрий; в голосе его появилась ласкающая хрипотца, вселившая некоторое сомнение в девушку. Опасен. Он чуть тряхнул головой, поняв, что наказан за самоуверенность – к ней, появляющейся вот так, было сложно привыкнуть; каждый раз мужчина (да и любое другое существо) чувствовал себя, точно слепой, увидевший пустынное солнце. Разум, уже отпустивший чувства и эмоции с поводка, больше не мог их удерживать. Она, как и он, выбрала чёрный цвет – разве что рубашка была белоснежной, и у него на ногах – высокие охотничьи сапоги. Лукавая улыбка на её губах. – Неплохо. Хайди скривилась – по её мнению, она выглядела куда лучше, чем скупое «неплохо». Шаг к нему – Деметрий отступил назад. Урок начался. – Должна сказать, что нахожу это совершенно нечестным. Ищейка вопросительно приподнял бровь. Девушка так же прямо и открыто смотрела в его глаза, встречая его взгляд без робости и стыда; вампиру даже чудился звон скрещенных рапир. Она просто не умела уступать. Мужчина пришёл в полный, безрассудный восторг – она, вероятно, была способна навязать ему достойную борьбу и организовать отчаянное сопротивление. Хайди могла даже сразить его. – Ваша одежда куда проще и удобнее, – пояснила она, продолжая наступать, но ещё не пробуя атаковать. – Зато вашу интереснее снимать, – парировал он, чуть согнув пальцы в приглашении к более активным действиям. – Не находишь в этом определённую прелесть? Хайди едва не пропустила удар – успела увернуться в самый последний момент и с неудовольствием поняла, что это был очень ленивый, едва ли не рассеянный выпад. Даже не вполсилы – гораздо меньше. – Что ты имеешь в виду? – Равноправие. За столом бессмертных одинаково внимательно будут слушать и мужчину, и женщину. У нас нет границ нравственности, пола или общественных условностей. На её лице появилось озадаченное выражение. Девушка не увидела движения ищейки – её вампирское зрение уловило лишь смазанную тень; щёлкнули зубы, его дыхание коснулось шеи. Он сжимал её, словно куклу, и она не ожидала от него, весьма изящного и жилистого на вид, подобной силы. Ей показалось, что каждого сверхчувствительного нервного окончания коснулась раскалённая добела проволока; знала – он чувствует то же самое. – Убита. Не позволяй отвлекать себя разговорами, но сама можешь пускать в ход всё своё обаяние. – Так твои слова про равноправие только слова? Его мягкий, лающий смех раздался над самым её ухом. Деметрий не отпустил девушку, но чуть разжал хватку, давая больше свободы. Объятие стало почти любовным. Кроваво-красные глаза Хайди сощурились, и она, едва слышно вздохнув, откинула голову ему на плечо, с удовольствием отметив, сколь сильно напряглось его тело. Она позволила себе улыбку – победную и роковую. Мужчина. Всего лишь мужчина. Неудобная мысль была задушена на самом корню. Уступить. – Нет. Например, я принимаю тебя как равную. У бессмертных, по сути, нет пола. Её пальцы коснулись его руки в невесомом, ласкающем жесте – он отозвался, не скрыв дрожи. Приручить можно любого, даже самого свирепого зверя – она это знала лучше других; мутным человеческим воспоминаниям всё же было дано потревожить ледяной покой бессмертной души. Не так уж и давно – меньше двух десятилетий назад. – Хильда не была тебе соперницей, – тоска и горечь. Деметрий прислушивался к своему чутью, пытаясь понять, насколько искренним был её тон. Вероятно, она переживала вполне реально – чаровница Чармион ещё не успела полностью разорвать прошлые сильные привязанности и создать прочные новые. Он знал и о другом – узы с создателем, если этот самый создатель вырывал молодого бессмертного из жизни тяжёлой и невыносимой, крайне сильны, бестолковы и слепы; играть тогда на чувствах юного существа можно как на хорошо настроенном инструменте, взращивая сильнейшую привязанность. – Судьба редко сводит равных, Хайди, – мягко, как первый поцелуй, проговорил он. – Я не буду говорить, что мне жаль – мне не жаль, к чему лгать? Победитель всегда прав. Она выскользнула из его объятий, но оставила пальцы рук переплетёнными и теперь смотрела на Деметрия внимательным взглядом ласки, следившей за добычей. Тонко рассчитанное действие. Мужчина склонил голову набок; он позволял себя увлечь и увлечься, впрочем, не теряя бдительности – почти видел шёлковые нити силков, которыми его пытались опутать. – Тебе доводилось проигрывать? Он, доверительно понизив голос, проговорил: – Я очень мечтаю найти того, кому бы смог проиграть. В её взгляде отразилось удивление и осознание – она не могла понять, что именно в его словах произвело воздействие. Они просто были правильными. – Ты не боишься смерти? – Смертны все, а в самой смерти нет ничего трагичного или плохого – всего лишь полное завершение существования. Она ждёт всех – рано или поздно. И я боюсь – страх смерти есть естественный, заложенный в любом существе паттерн. Не верь тем, кто поёт о своём бесстрашии – они либо безумцы, либо отъявленные лжецы. Искусство сражения не в безрассудности и умении бросаться в самую гущу боя, забывая обо всём, а в другом – этим древнейшим страхом можно и нужно научиться управлять, чтобы он никогда не затмевал разум, но обострял инстинкты. Впрочем, укрощение страха лежит в основе иного учения – умения управлять собственными чувствами. Лицо девушки стало потрясающе живым – в полном смятении она нахмурила брови, но он, кажется, был абсолютно честен, хотя ей и казалось, что чести у него нет! Отняла руки. Такой Деметрий – в чём-то мудрый и не смотрящий на неё свысока – ей мог даже понравиться, а это было недопустимо. Ещё и до омерзения хорош собой. У неё было чувство, будто она проглотила что-то противное и скользкое. – Я не ожидала услышать от тебя подобного. Ты первый мужчина, который признаётся, что ему бывает страшно. Когда он, чуть улыбнувшись, склонил голову набок, у него стала видна ямочка на щеке. Мальчишка?.. Мысль была растерянной и несвязной. – Ждала, что я буду похваляться своими победами и рассказывать занимательные истории из жизни с самодовольным видом? Говорить, что я ничего не боюсь и никогда не боялся? Утверждать, что я бесстрашен? – Он пренебрежительно взмахнул рукой, а Хайди нехотя кивнула. – У меня немало слабостей. Она шагнула в сторону, намереваясь зайди к нему со спины; Деметрий продолжал стоять неподвижно – такой же холодный и бесстрастный, как глыба льда. В глазах девушки отразилось неудовольствие – какого черта он столь быстро приходил в себя? Ему словно бы стало всё равно – в нём чувствовалось опасное напряжение, которое бывает в воздухе перед ударом молнии, но ищейка был спокоен и сосредоточен. Он укрощал свои страсти, вдруг поняла она, и было в этом – в нём ли, в его спокойствии или же в хмельном, напоенном ночной свежестью воздухе – нечто удивительно притягательное для неё. В глубине её существа зародилось некое ощущение, которому Хайди не могла подобрать названия – она просто знала, что перед ней равный; чудился ей отсвет понимания в его глазах, точно он безмолвно подтверждал невысказанную ей мысль. Одной крови и одной породы. В бездонной тьме его зрачков вспыхнула и погасла искра – он встретил себе подобного. – И какие же у тебя слабости? Он, оскалившись, повернулся мгновенно – в тот самый момент, когда Хайди готовилась нанести удар, заставив её спешно отпрыгнуть назад, уходя от его броска. Выпрямилась – настороженная и внимательная, как львица, не желавшая делить добычу со львом. Низкое рычание – его, и более глубокое, мягкое – её. Между ними было меньше вытянутой руки. Теперь Деметрий смотрел на девушку иначе – не искра, обещавшая безумную, дикую страсть, теперь интересовала его, а желание укротить, приручить кого-то, так похожего на него самого. Она тоже была охотницей, в ней тлел тот же азарт, что и в нём – именно это чувство заставило её прийти сегодня к нему. Хайди будет отчаянно сопротивляться и загонять его в не менее изощрённые силки, чем он её – ищейка не сомневался в этом больше ни на минуту. Сейчас они лишь примерялись друг к другу, осторожно пробуя оборону противника, и противостояние это было совсем не на уровне физических сил. Львица. Уголки губ чуточку дрогнули – у него, у неё. Опасный блеск в его глазах, и обманчиво-ленивое, почти сонное выражение её глаз. – Какие пороки припишешь мне ты? Хайди внимательно, оценивающе – совсем как он обычно – оглядела его с ног до головы. И вновь – глаза в глаза. Скользящий шаг в сторону. Легчайшее, словно дыхание ребёнка, прикосновение пальцев к запястью. Рубец старого шрама. Он опасен. – Тщеславие. Деметрий качнул головой: – Честолюбие. – Он толкнул девушку так, что та едва устояла на ногах. – Внимание, помнишь? Не следи за движениями – следи за глазами. Со временем ты научишься понимать, когда противник готовится сделать бросок – так же, как чувствуешь, например, настроение партнёра и угадываешь его желания. И никогда не забывай, что у тебя есть пять прекрасно развитых чувств – пользуйся ими. – Ищейка позволил ей «поймать» себя: Хайди на мгновение сомкнула зубы у основания его шеи, но ощущение ликования продлилось недолго. Она оказалась сначала сжата, а потом брошена на влажную траву. Пьющий кровь прищурился – он чувствовал не только зубы, но и мягкие, как самый дорогой византийский шёлк губы, и язык, скользнувший по коже. Истома. – Продолжишь список? Она не стала отряхиваться и начала кружить уже более осторожно, пробуя его оборону быстрыми атаками и такими же стремительными отступлениями. Хайди касалась его небрежно, дразня лёгкими, как поцелуй ветра, прикосновениями; кожа её казалась мягче лепестков фиалки и нежнее дыхания младенца. Для Деметрия оказывалось всё сложнее сохранять ясность мыслей. Она пьянила не хуже молодого игристого, и он невольно гадал, как суровая сдержанная нация могла породить такое беззаботное, летнее дитя. В ней тлел огонь, она искрилась жизнью – ищейка никогда прежде не встречал подобного ей бессмертного. Хайди вновь стало неловко под его откровенным взглядом, только поздно было отступать – она ни в коем случае не проиграет ему. – Гордость. – Этот порок у нас один на двоих. Повела плечиком. Пришлось признать его правоту. На этот раз. – Самоуверенность. – Самоуверенность – порок юности, а я, как видишь, давно не молод. Его пальцы вцепились в её плечи, выгибая спину, а потом пробежались по позвоночнику. Прерывистый вздох. Дрожь. – Здесь, – лёгкое постукивание по основанию шеи, – и здесь, – ладонь легла на поясницу, – самые уязвимые места. Но удар должен быть точно выверен, чтобы наверняка размозжить хребет. Она замерла – его руки действовали бережно и ласково; ни капли чувственности или жестокости – Деметрий только учил её. Но всё же в каждом его касании чувствовалось нечто большее, а расстояние, сохранявшееся между телами, хотелось преодолеть. Хайди вскинула голову, застигнутая врасплох собственными мыслями. Ведь должно быть наоборот? – Могу я попробовать на тебе? – её голос обвился шёлковой паутиной вокруг шеи – Деметрий отметил, как превосходно она владела им, вполне способная заставить его подчиниться. Вибрации, сам тембр и интонации отдавались в самой глубине существа волшебным эхом – от одного такого можно потерять рассудок. Ему стало любопытно – интуиция толкала её поступать именно так или за короткую человеческую жизнь она успела постигнуть многие нюансы соблазнения? Она не куртизанка – слишком гордая, чтобы менять любовников словно перчатки; воспитание и имя – благородной дамы, вероятно, девушка из высокородной, хотя, возможно, и обедневшей семьи. Брак по расчёту – безусловно, иной практики он не знал на протяжении почти шести веков своего существования. Вдова? Вампир был не из тех бессмертных, которые отметали прошлое человеческое существование – паттерны, заложенные в хрупкой ипостаси, никуда не девались, лишь видоизменялись и преобразовались вслед за разумом и телом. Многие, отрицая, сохраняли даже прошлую мораль и давали в чужие руки ключ от собственных слабостей. – Если не слишком сильно испортишь мою шкуру. – Я убью тебя нежно, – пообещала она. Её руки легли на плечи – он почувствовал стремительное движение перед тем, как она, обхватив его торс ногами, крепко сжала ему голову. Определённая опасность – был шанс, что ей хватит ловкости и сноровки для убийства, а ему недостанет реакции для спасения своей жизни. Ощущать власть над ним было непередаваемо сладко; глубокое довольное рычание сорвалось с её губ. Деметрий только усмехнулся – она считала его трофеем, но в этом чувствовалось нечто большее, чем обычно женщины вкладывали в понятие «охота на мужчин». Хайди не собиралась на него охотиться – она хотела его уничтожить. Деметрий испытал ни с чем не сравнимый восторг – ему предлагали кое-что новенькое. – Так правильно? Перепутав пальцы в его кудрях, потянула за волосы и не успела заметить, как ищейка просто перебросил её через себя и прижал к земле. Она даже не ощутила растерянности. Низко наклонился, почти соприкоснувшись с ней кончиком носа. Хайди не хотела его. Убеждать себя получалось плохо. – Так – да, – в его улыбке было что-то шкодливое, по-мальчишески озорное. – Научу со временем. – Обещаешь? – пытливо поинтересовалась девушка, потянувшись вперёд и оставив невесомый поцелуй в уголке губ. Совершенно очевидно, что он боролся с собой, и напряжение, которое она чувствовала в нём – тёмное, поистине мужское желание – требовало выхода. Он почти был её. Разочарование. Она едва не скривила презрительную гримасу – он ничем не лучше других. Он такой же. – Даю слово. – Пьющая кровь могла поспорить, что от одного его взгляда девственницы падали в обморок, и к собственному стыду ей стали понятны их чувства. – Не время и не место, Хайди. Её хватило только на полный неподдельного удивления взор – Деметрий коротко рассмеялся; молча наблюдала она, как он поднялся и принялся разъяснять допущенные ей ошибки. Как ни в чём не бывало. Напыщенный индюк! С ней никто не смел так поступать. Если она захочет… но подобной победы Хайди не желала. Ей не нужны уловки, чтобы стреножить его. Девушка пыталась вправить саднящую кисть, когда услышала его спокойное и бесстрастное «Урок окончен». Одарила его холодным, колючим взглядом – видимо, Деметрий лишь поначалу делал поблажки. Критиковал, требовал и был недоволен – он даже не подумал похвалить её, и в отличие от остальных, не сделал ей ни одного комплимента. Сукин сын! Она даже не поняла, что так злило её больше всего – его выдержка как у статуи или собственная слишком бурная реакция на него. – Уступаешь эмоциям, – дыхание опалило щёку. Деметрий крепко держал пьющую кровь за локоть – жест собственнический и властный, таким берут строптивых лошадей под уздечку. Хайди повернула голову и, преисполненная клокочущей тёмной ярости, взглянула в его глаза. – В любой охоте важно сохранять голову холодной – на какого бы зверя ты ни шла. Ты же одурманена чувствами и допускаешь ошибки, – его взор впился в неё с силой стального лезвия. – Неуклюже, schätzchen [2]. Ты не укротишь другого, если не сможешь укротить себя. Она не успела возразить – ищейка поцеловал её, и этот поцелуй не шёл ни в какое сравнение со всеми прочими, что были до него. Она не собиралась ему отвечать и не желала сдаваться под его напором, однако в требовательном движении губ было нечто, чему очень хотелось подчиниться. Он сочился терпкой лаской, истекал страстью – теми эмоциями, которые она собиралась в нём пробудить. Только вкус у них был другой. Её ладонь упёрлась в его грудь – близость становилась опасной; Хайди укусила его – безрезультатно. Деметрий был слишком откровенен. Томное, тягучее, как дикий мёд чувство выжигало её нутро калёным железом. Он сжимал её, отчего она сама ощущала слишком много и чересчур полно. Её не объяло пламя – зимняя стужа вихрем миллиона снежинок поднялась в душе. Непростительно приятно было чувствовать мужчину вот так – желая забирать и отдавать взамен. Деметрий не сразу отпустил девушку; его охмелевший взгляд не отрывался от её губ – ни намёка на мысли или иные эмоции. Он сейчас был уязвим, поняла она. Оттолкнула и демонстративно вытерла рот пышными, но изрядно испачканными кружевными манжетами. Предательская дрожь в руках. – Неуклюже, ищейка. Их разделил азарт. Сегодня Деметрий опаздывал – во всяком случае, Хайди хотелось думать именно так, потому что за полное пренебрежение к себе она просто расцарапает ему лицо. Нет. Сначала спросит о том, возможно ли это, а после, когда он подтвердит, сделает. Щербатая Луна насмешливо улыбалась с небес. Возможно, это тоже было уроком. Девушка уселась на землю, глубоко вздохнула и призвала всё своё терпение. В прошлый раз вампир говорил о выдержке, как о составляющей успешного поединка; прилежная ученица гораздо реже поддавалась на его очевидные провокации. Но… Хайди вскинула голову, словно потревоженная на водопое лань, застигнутая собственными мыслями. Да будь он проклят! Они не всегда были на занятиях одни – иногда к ним наблюдателем или участником присоединялся Феликс; она не могла понять чересчур многозначительной улыбки, которой одаривался ищейка, но за неё хорошую пощёчину заслужили оба. Мог быть Афтон, Сантьяго или молчаливая, как тень, Рената. И раз за разом Хайди замечала одни и те же удивлённые взгляды, когда их застигали кружащими друг против друга – словно бы все всерьёз ставили на Деметрия. Возможно, ждали от неё иного поведения, с непонятной горечью понимала она. Что-то заглушало в ней грозящую вспыхнуть порохом ненависть, но определённо Хайди не проникалась симпатией к новым знакомым. Её стало тяготить общество. Она прождала четыре часа, но ищейка не пришёл. Возвращаться в замок совершенно не хотелось. Хайди тенью бродила по окрестностям, стараясь не встречаться с такими же безмолвными стражниками; ловя их масляные взгляды, она жалела, что не захватила с собой плащ. Сегодня не было сил быть яркой и заметной, словно райская птица; душа её отчего-то разрывалась от тоски – необычайная красота не всегда дар. От осознания этой истины стало гадко. Она так и осталась редкой арабской лошадкой, которую все хотят купить подороже. Ничего не менялось. Задумчивая, Хайди не сразу услышала музыку, примешенную к безмолвию ночи столь органично, словно витиеватый кружевной узор. Вытянулась и склонила голову набок. Непривычное звучание – виолы пели глубже, переливаясь тяжёлым, строгим металлическим звуком струн. Звонкий, блестящий тембр пробирал до глубины существа. Штрихи стремительно сменяли друг друга, точно исполнитель пробовал, приноровлялся к строптивому инструменту. За ворчливым тремоло последовало отпрыгнувшим солнечным зайчиком сотийе, перешедшее в стремительное стаккато. Она шла вслед за музыкой, принявшей отчётливое восточное звучание – должно быть, такую играли в гареме султана. Девушка кралась, почти вжимаясь в каменную кладку, невольно боясь, что чудесная мелодия смолкнет. Крадучись, Хайди выглянула из-за угла обглоданной ветром стены, зная, кого увидит перед собой, как знают, что поутру восходит солнце, а весну сменяет лето. Смычок скользнул по струнам, перебирая обертоны в незамысловатом, нежном приветствии. Играл бессмертный. Играл, не замечая ничего вокруг. Его фигура, наклоняющаяся вслед за музыкой, ярко очерченным, словно нарисованным тушью, силуэтом выделялась в арочном проёме, с вершины которого скалились три базальтовых головы. Хайди очень тихо, стараясь не нарушать его покоя, подступила ближе. Музыка, которую Деметрий теперь играл – неспешное, ленивое легато, стремящееся сорваться в деташе – очень шла ему, являясь причудливой смесью классических, почти церковных канонов и витиеватых арабских аккордов. Этот подарок нравился ей больше прекрасного ожерелья. Глаза Деметрия были прикрыты, но густые ресницы едва заметно подрагивали; весь он сейчас составлял со скрипкой – девушка полагала, что не ошиблась, ведь виолой инструмент никак не был – единый организм. Хайди не подозревала о наличии у него музыкальных талантов – чуткое ухо различало, что игра его не была просто механическим подражанием людям. Вязь мелодии шла из глубин его души, нашептанное тем самым вдохновением, ощущение которого недоступно большинству бессмертных. А как нежно он обращался со скрипкой, как бережно касался смычка и струн! В его жестах было нечто очень интимное и, безусловно, чувственное. Девушка невольно прижала ладони к щекам, уже не способным вспыхнуть жарким румянцем; чуть слышный вздох сорвался с полуоткрытых губ. Мелодия оборвалась. Ищейка развернулся на месте – вид у него был потерянный, точно он не сразу смог сообразить, где находится, но рефлексы и инстинкты поставили его в боевую стойку. Зрачки расширились, оставив от радужки лишь тонкий алый обод, и вновь вернулись к нормальному размеру. С минуту он молча смотрел на Хайди – взгляд странный, непривычный и не обжигающий, а скорее... согревающий. Девушка вдруг поняла, что не может злиться на него. Во всяком случае, сегодня. – Я увлёкся, – наконец, улыбаясь, выговорил он необычайно глубоким голосом. – Это мало похоже на извинение. – Я не извиняюсь, – он пожал плечами, – и не чувствую себя виноватым. Мне нет прощения? – Ты совершенно прав. – Хайди села на обрушенную стену, обняв руками ноги и положив голову на колени; взгляд, направленный снизу вверх на ищейку, был пытливым, с пылинками тоски в самой глубине. Деметрий глубоко вздохнул. – Что произошло? Теперь пришла очередь девушки пожимать плечами. Смычок вновь коснулся струн, выводя кружево лёгкой, незамысловатой мелодии. На лице Хайди отразилось изумление, а затем она и вовсе рассмеялась – смех её был чистым, как первая трель соловья, и искрящимся, словно брызги шампанского. Мужчина же, лукаво улыбнувшись, запел, обволакивая её бархатно звучавшим баритоном: – Mach mir auf, mach mir auf, die Stolze, Mach mir ein Feuer von Holze, Von Regen bin ich nass Von Regen bin ich nass. [3] Когда он смолк и полушутливо поклонился, Хайди захлопала в ладоши, словно девочка, перед которой фокусник вытащил из шляпы кролика. Деметрий задумчиво почесал смычком затылок, вновь сорвав смех с её губ. Паутинка еле заметных морщинок в уголках рта и глаз ему, безусловно, шла. Он больше не вызывал отторжения. – Ты придумала мне достойное наказание? Девушка чуть прогнулась, словно кошка, передумавшая в последний момент совершить прыжок, и, постучав длинными пальцами по подбородку, произнесла: – Пожалуй, в другой раз. Но ты не прощён. – Десять казней египетских покажутся мне сущим пустяком? – Возможно. Она замолчала, погрузившись в глубокую задумчивость, а Деметрий вновь заиграл – теперь музыка походила на легчайший, точно шифон, морской бриз. Ищейка уважал чужое желание быть в одиночестве и не стремился сейчас проникнуть в тайные мысли Хайди, делавшие её лик печальным, как у Мадонны с картин итальянских мастеров. – Грусть идёт тебе так же, как блондинке голубое, – мягко сказал он. Реакция была странной – слова вампира вызвали откровенное недовольство. – И всё-таки, что произошло, Хайди? Уголки её губ дрогнули в улыбке. Она привыкла, что не могли отказать ей, а не соглашаться с другим, подпадая под чужое очарование. Совершенно бессовестно, ищейка. – Я не доверяю тебе, – наконец, произнесла девушка, чувствуя непривычную скованность. Вновь окинула его взглядом – либо он прекрасно играл, либо интерес вампира действительно был искренним. – Это очень разумно, – усмешка. Её брови удивлённо взлетели вверх. – Полагаю, то, что ты ко мне испытываешь – гораздо глубже, чем простое «не доверяю». Вполне ожидаемо, учитывая обстоятельства, при которых мы познакомились. Облако тени промелькнуло на её лице. Ищейка едва заметно сощурился. – Я заинтригована. – Глубокий вздох. – Но хочу знать, чего на самом деле стоят твои слова. Она словно вспыхнула, лучась изнутри ярчайшим светом, как та самая Мадонна, явившаяся святому. Не было существа прекраснее неё. Деметрию показалось, что он просто перестал быть – его осознанное «я» растворилось в чужой воле, подчинившись практически без сопротивления. Он пойдёт за ней, если она прикажет – умрёт. Была только Хайди, а весь остальной мир рассыпался на сверкающие осколки. Она задала пару вопросов, но он совершенно не помнил, чего они касались; опутанный сверкающими нитями иллюзии, мужчина не знал себя. Её полный удивления взгляд. Дурман медленно отступил, оставляя бьющийся в когтях чужой воли разум. Осознание. Деметрий превратился в каменное изваяние – он не дышал, не шевелился и даже не моргал. Хайди поняла, какую ошибку совершила раньше, чем услышала низкое раскатистое рычание и его глаза, обещавшие смерть. У неё не было шанса – ищейка был гораздо быстрее, опытнее и вдвое опаснее, нежели обычно. Его рука сжала шею так, что затрещали позвонки. С глухим жалобным стуком скрипка ударилась о землю. Нельзя бояться, поняла девушка. Если он почует страх, то убьёт меня. Он дёрнулся как от сильной боли. Её ладони, успевшие оказаться под рубашкой, прижимались к его груди. Чуть сжала пальцы в ласкающем жесте. Хайди действовала, повинуясь интуиции – использовала единственную возможность не спасаться бегством и не унизительно звать на помощь, ведь уговоров Деметрий просто не услышит. Оставила сомнения позади – взбесившийся волк легко откусит руку, которой его хотели погладить. Рычание стало ниже, глубже, а взгляд мужчины на краткий миг подёрнулся дымкой. – Я не буду извиняться, – холодно, насколько только могла, произнесла Хайди, не отрывая от него потемневших глаз. Верхняя губа ищейки приподнялась, как у оскалившегося пса. Инстинкты: он старше, свирепее и сильнее, а, значит, она должна либо подчиниться, либо бежать. Я не буду бояться. Череда мелькнувших воспоминаний. Страхом можно управлять. Её коготки царапнули кожу, казавшуюся грубее и прочнее собственной. Рука, сжимавшая горло, медленно, почти нехотя разжалась. Деметрий выпрямился, стремясь вернуть ясность помутнённому даром и её близостью рассудку. Уязвим. Она рассмеялась – легко, беззаботная, точно канарейка; ярость схватила пьющего кровь за волосы, но перегорела почти мгновенно, став чем-то другим, куда более сильным и всеобъемлющим. Поцелуй Хайди обжёг губы. Теперь требовала она, желая, чтобы подчинялся он – ещё неуклюже и неопытно. И Деметрий отвечал, не уступая. Дикий восторг. Они не станут любовниками – они будут соперниками. Не было сорвавшегося дыхания и дрожащих рук. Истома, разлившись по телам, тлела нерастраченной, затаённой страстью. Мужчина дал ей выскользнуть из своих объятий, наблюдая за ней сквозь полуопущенные ресницы. Лев, попробовав первой крови, удовлетворённо облизал клыки. – Позволю себе достаточно нескромный вопрос, – улыбка его не предвещала ничего хорошего. Хайди, обернувшись, настороженно наблюдала за ним – в перемене его настроения чудилась уловка. Вопросительно приподняла бровь. – Не девственница ли ты случайно? Она была настолько изумлена, что не придумала ничего лучше, чем сбивчиво-возмущённо проговорить: – У меня был муж! – Который, как мне кажется, был в два раза старше меня, когда я ещё был жив. Паника. Откуда?.. – Мне только любопытно, – мягко добавил он, подобрав скрипку и оценивая нанесённый ущерб. Бережно прошёлся по струнам, словно извиняясь. – Я ничего о тебе не знаю. Он проявлял интерес к ней – не к внешности, которая его, наверное, трогала, но к личности. Хайди была растеряна. – А ты был женат? – Да. Мне было двадцать, ей – чуть больше пятнадцати. Как и полагалось, впервые мы увиделись только на нашей свадьбе – в тот день я единственный раз в жизни молился искренне, – усмешка. Тень улыбки на губах Хайди. – Я боялся, что щедрое приданое компенсировало некоторые… недостатки. – Надеюсь, что Бог остался глух к твоим молитвам. – Женщина, ты жестока. Моя жена была красавицей, но, признаться, я почти не помню её лица за прошедшие века. Я не смог полюбить её, – он поднял палец вверх, призывая Хайди к молчанию. – Но я не был с ней жесток и достаточно уважал её – словом, был образцовым мужем по меркам моего времени, если не считать некоторых несущественных грехов, которые она предпочитала не замечать. Она смерила его долгим, задумчивым взглядом. – Мне было шестнадцать. Меня продали, как лошадь редкой масти, – её голос сделался абсолютно бесцветным. – Мой дражайший супруг был стариком. Тень легла на бесстрастное лицо вампира. – Кощунственно венчать молодость со старостью, – заключил он. – И ваши священники увещевают не вливать вина молодого в мехи ветхие! [4] – Тебя, кажется, это действительно возмущает? – пытливо, с толикой любопытства. До неё доходили разные слухи об ищейке – иногда весьма… пикантные. – Я признаю подобное лишь в разумных пределах. Такие узы заживо похоронят девушку, едва выпущенную из клетки монастыря, в котором она обучалась до этого. Через пару лет очаровательный цветок увянет, не успев толком расцвести. Как видишь, в некоторых вопросах я консервативен и предан миру, в котором провёл свою человеческую жизнь. Я привык уважать женщину – конечно, если она стоит этого уважения. – Он покачал головой, видя её улыбку. – Я убивал, устраивал охоту на людей, с большим удовольствием губил невинность, на моих руках кровь не одного родственника, но даже мне не понять, зачем на седьмом десятке брать себе в жёны чуть ли не ребёнка. Теперь в её глазах загорелся огонёк настоящего интереса. – Я успел попробовать почти всё и могу сказать, что некоторые традиции нынешнего века омерзительны даже мне, – добавил вампир. – Например? – Ты видела испанских инфант? – Хайди покачала головой. – Этих маленьких девочек, не имеющих ни вкуса, ни цвета, но пытающихся вести себя подобно взрослым женщинам – пародия на истинную женскую красоту и очарование. Они куколки – холодные и неживые. Или мода знатных итальянцев содержать молоденького любовника, которому едва ли есть пятнадцать – не из-за того, что господин действительно впечатлён и испытывает страсть, а потому, что отдаёт дань общему настроению. Мальчики не имеют выбора – они не менее холодны, чем те же инфанты. Любопытно наблюдать за тем, как огромное европейское общество, бывшее почти пять веков образцом строгости, на деле сгнило до самого основания. Девушка не удержала улыбки – ищейка забавно морщился, словно попробовал на вкус нечто неприятное. И он, видимо, действительно пробовал… Хайди была заинтригована и ей захотелось быть откровенной. Он поймёт. – Знаешь, что омерзительно мне? – Взгляд её мог испарить сталь. – Предрассудки. – Общественная мораль? – Шаг к ней. – Безусловно. – Что же задевало тебя больше всего? – Я горжусь, что рождена красивой, – она вскинула подбородок. – Но мне приписывали, что я пью кровь младенцев и купаюсь в крови девственниц, чтобы эту красоту сохранить. Что я ведьма, продавшая душу Дьяволу. Что я ведаю искусство приворота. – Зависть. Если бы ты родилась на век раньше, твои чудесные волосы остригли, а тебя сожгли на костре. – Мне нравится внимание, и я не вижу в этом ничего предосудительного, но окружающие привыкли считать меня потаскушкой, даже если я не знала мужчины, кроме своего мужа и отчима, который не спрашивал моего согласия, – на её лице появилось выражение крайнего отвращения. – Все остальные считали меня лёгкой добычей и, не скупясь, называли цену, – её взгляд лезвием скользнул по ищейке. – Мне доставляло удовольствие заставлять их унижаться, разбивать их сердца. Я играла с ними, как кошка с мышью, – жёсткая усмешка. – Ничего не изменилось с обращением. «Сёстры» ненавидели меня, я стала изгоем среди себе подобных, потому что превосходила их. Потому что желала превосходить. А здесь… – в её голосе появилось пренебрежение. – До чего вы, мужчины, самоуверенные болваны! Вампиры, – издёвка, – существа, которые должны быть далеки от норм человеческой морали и не иметь человеческих предрассудков, на деле ведут себя почти как люди. Представь себе, я вызываю осуждающие взгляды, появляясь вот так! Деметрий расхохотался. – Что ж, твоё обвинение справедливо – мы вросли в шкуры. Но ты и не думаешь одеваться иначе? – Ни в коем случае, – она демонстративно одёрнула края жилета. – Я скорее буду ходить голой. Его глаза мечтательно сверкнули. Хайди фыркнула и полушутливо замахнулась на мужчину. – И за то, что я отнёсся к тебе без должного уважения, ты, конечно, желаешь проучить меня? – И проучу! Низкое довольное рычание. – Мне почему-то не жалко положить своё сердце под твой безжалостный каблучок. – Он понизил голос на несколько тонов, подойдя к ней вплотную и провёл тыльной стороной ладони по её щеке. Она не вздрогнула и не отстранилась. – Люди обладают одной занимательной слабостью – они привыкли видеть то, что хотят видеть, а ещё более любопытно – мы легко живём в мире этих заблуждений. – Хайди взглянула на него с нескрываемым интересом; ищейка предлагал ей какую-то игру, правил которой она пока не понимала. – Что тебе рассказали про меня в первую очередь? – Что ты не пропускаешь ни одной юбки, – без раздумий ответила девушка. – Любопытно, учитывая, как быстро мне опостыливает любое общество, а только красота меня не прельщает. Наше желание обусловлено не плотью, оно зарождается здесь, – он легко постучал пальцев по её виску. – Удивительно, насколько женщины глупы, раз считают, что мужчину можно взять исключительно хорошенькой мордашкой. Деметрий успел перехватить её молниеносно взлетевшую руку и, крепко сжав запястье, оставил лёгкий поцелуй на ладони. Хайди смотрела на него прищурившись и не моргая; в её глазах появился опасный огонёк. – Даже ты видишь то, что хочешь видеть. Я не оскорблял тебя, но ты приняла мои слова на свой счёт так, как тебе захотелось услышать. А ведь это был комплимент. Хайди не сразу смогла высвободить руку – ищейка намеренно сжал пальцы, не желая разрывать близости; когда он всё-таки соизволил отпустить её, она вернулась на место, с которого наблюдала за его игрой. С ним нельзя заключать сделок – это будет равносильно взять яблоко из рук змея. Не улыбка – лишь её тень. Разве не Ева заставила Адама пасть? – Что ты предлагаешь? – У тебя хватка дельца, а не аристократки, – смычок скользнул по струнам, вызвав жалобный скрипящий звук. – Ближе к делу. – Я предлагаю сотрудничество. Альянс, – незамысловатая, лёгкая мелодия, которую Деметрий наигрывал, превратилась в военный марш. Настроение Хайди по мере рассказа ищейки менялось подобно погоде на беспокойном осеннем море – готовая подняться буря сменилась волнением, а затем и вовсе ласковой волной. Не было сомнений – он искушал, и она почти представляла, как в его руках, в его длинных музыкальных пальцах, сейчас сжимающих смычок и скрипку в любовном прикосновении, перекатывалось алое, цвета греха, яблоко; соглашаться на такую авантюру нельзя назвать глупостью – это было сущим безрассудством. Однако пьющая кровь видела и выгоду в союзе с врагом – мужчина может поделиться с ней самым бесценным. Опыт и знания, накопленные за одно столетие… В качестве учителя он был превосходен, а она могла бы стать его самой талантливой ученицей, которой суждено превзойти своего наставника. – Назови свою цену, Деметрий, – её голос был холоден и сдержан. Не усмешка – волчий оскал на его губах. Такой же… Разочарование полоснуло ржавым зазубренным лезвием. – Я удовлетворюсь тем, что ты захочешь мне дать. – Даже если ты не получишь ничего? – Даже если будет так. – Его глаза смотрели на неё с насмешливым любопытством; Деметрий был до безобразия несерьёзен – она не знала, о чём так смело рассуждала. Обладать ею – всё равно, что пытаться удержать огонь в руках. Глубокое чувство удовлетворения. Позабытая скрипка лежала на сером плаще. Их разделил самообман. Лицо Деметрия выражало крайнюю степень скуки; взгляд устремлён в аляповатый потолок, изукрашенный золотыми завитушками и искусно выполненными фресками – помпезность, претившая ему в этом веке. У него было нехорошее предчувствие, что вся эта пышность выйдет из моды ещё не скоро. Сжал и разжал пальцы. Шумное общество образовало вокруг него ареал отчуждения – инстинкты не позволяли смертным подходить слишком близко. Разряженные люди напоминали жирных кур, деловито расхаживающих по птичьему двору. Хайди наблюдала за ищейкой с противоположного конца зала, едва ли слушая восхищённое лепетание, которым её одаривали. Ей было почти жаль мужчину – сейчас он действительно напоминал гончую, посаженную на короткую цепь. Ошейник сжимал ему горло, душил. Деметрий казался нелюдимым и диковатым больше, чем в окружении других вампиров; в глазах не было голода, но он с радостью поубивал бы всех присутствующих. Сегодняшний вечер – каприз господ, и мужчина был вынужден подчиниться. Девушка на миг отвела взгляд в сторону и чуть склонила голову перед прошедшей Чармион, а снова повернувшись – не увидела его. Деметрий, остро пахнущий женщиной, кровью и смертью, появился рядом с ней, когда объявили следующий танец. Церемонное прикосновение губ к руке. Ставшая привычной за последние месяцы нега от его близости; подавлять всё сложнее и сложнее. Они вышли в центр залы и замерли друг против друга, ожидая музыки. Хайди застыла в низком реверансе, смотря на мужчину без капли стыда или смущения – открытый, ласкающий взор её пробирал до самых глубин существа, а подол тёмно-синего строгого платья походил на огромный лепесток цветка. Никаких украшений – лишь белоснежные капли жемчужин в волосах. Ищейка, абсолютно бесстрастный, взирал с совершенно непроницательным выражением глаз. Сжал и разжал пальцы. К ним не присоединилось больше пар – павану оставили им двоим, словно королевской чете или благородному дофину со своей супругой. Первые торжественные аккорды и вступившие следом четыре голоса заставили окружающих почтительно замолчать. Его парадный плащ, подбитый тёмно-алым, колыхнулся, встрепенулся серым оперением – скользящий шаг. Глубокий поклон. – Общество не радует тебя, Деметрий, – Хайди грациозно поднялась, не разрывая зрительного контакта, и шагнула в сторону. Мёртвая кровь вспенилась в остывших жилах. Мужчина не должен иметь над ней такой власти. Боже, как он скован! – Я готов выть на Луну. – Не оставляй меня одну, – еле заметная пауза, – на растерзание волкам, – голос её прозвучал жалобно, девушка опустила тёмные ресницы. Юбки шуршали, когда она начала обходить своего партнёра. – Сбежим? – произнёс он, не разомкнув губ. Слова предназначались ей одной. – Не хочу разделить участь твоей неудачливой добычи, нашедшей покой в беспокойных водах канала. – Опасаться стоит мне. Деметрий опустил голову, иллюстрируя строки песни – безнадёжный влюблённый, оставленный сбежавшей девушкой. Хайди, лёгкая и грациозная, точно первый подснежник, вдруг шагнула к нему и наклонилась вперёд, ища его взгляда, но отступила вновь, как того и предполагал танец. – Почему Чармион не сводит с нас глаз? – не голос – воркование голубки, предназначенное для его ушей. – Разрывает и ослабляет узы, на которые ей указали. Непонимающий взгляд. – Я не влюблена в тебя, – голос не выдал неуверенности. Я не могу быть влюблена в тебя. – Я увлечён тобой, моя прекрасная ученица. Растерянный взгляд. Они вновь разошлись под переливающиеся звуки флейты и гобоя. Замерли друг напротив друга в очередном поклоне; по залу прошёл шёпот – чуткое ухо вампира легко расслышало серебристые тона голосов других, куда более чувствительных к происходящему, чем смертные. Напряжение, которое исходило от танцующей пары, воспринимали многие – алчно ждали развязки, когда полугодовое сражение подходило к своей кульминации. Лишь Аро знал, что перед кланом разыгрывали прекрасный спектакль, а Маркус видел заигравшихся в любовь детей, запутавшихся в собственных силках. Воркующий смех Хайди. Жаркий блеск глаз ищейки. – Всегда бывает любящий рабом любви послушным, Похожа на судью она, терзающего сердце; Кто в строгости не следует путям любовной страсти, В тех метко стрелы шлет любовь, сердца их поражает, Огнем вооружается, воспламеняет разум, И овладеет если кем, спастись тот не сумеет, Пуская прославлен будет он, пусть всех других богаче, – Поднимется над ним любовь и заключит в оковы. Быстрый разворот. Тягучее почти прикосновение самых кончиков пальцев. – Я польщён. – Деметрий, как и девушка, больше не отводил взгляда, даже если этого требовал танец. Казалось важным видеть глаза партнёра против своих; нельзя прикасаться – таково жестокое правило паваны. Нервы натянулись, как жилы в крыльях птицы, в движениях обоих появилась порывистость, не свойственная людям. Грация хищников, переплетённая с утончёнными, отточенными до блеска манерами, завораживала наблюдателей. Пара вампиров, для которых перестал существовать окружающий мир, походили на королевскую чету, переживающую свой медовый месяц – каждый плавный царственный жест и откровенный взгляд обладали изысканной чувственностью. – Я решила отвлечься от скучных трудов о несуществующем и почитать что-то более увлекательное. Вы, византийцы, оказывается, не такой уж и благочестиво чопорный народ, как принято считать. – Хайди почти прижалась к нему, но, следуя за ударом барабана, изящно отступила назад. – Признаться, во мне никогда и не было и капли благочестия. Она повернулась вокруг своей оси – лесная нимфа, застигнутая удачливым охотником. – Двоерождённый [5], – её дыхание ласкающе коснулось шеи. Танцоры давно позабыли о границах приличия, но мешать им никто не хотел. Близость на самой грани. – Мой двоерождённый. – Теперь я, кажется, и вовсе забыл, что значит «благочестие». – А меня заставишь забыть о нём? Слишком стремительный шаг к ней. Край плаща коснулся подола платья. – С удовольствием. – Церемонный поклон. – Ты посчитала демократию несуществующей? – Найди мне более практичные книги – эти интересно читать только с тобой. Демократии не существует – нельзя доверять тому, у кого есть власть над тобой. Рано или поздно она вырождается в аристократию в том или ином виде, – произносимые слова не вязались с вибрацией и интонацией голоса, ставшего сладким, словно патока. Ищейка удовлетворённо улыбнулся. – Философия мне больше по вкусу, чем политика. А ещё я хочу знать, что делают алхимики в своих подземельях. – Бесполезные вещи, – хмыкнул он. – Я хочу знать, как они делают эти бесполезные вещи. – Привести тебе одного? – Лучше двух. – Мне кажется, я могу предложить нечто более заманчивое, – жаркий шёпот. – Хочешь увидеть записи да Винчи? Или побеседовать с Герардом Меркатором? – Ах, – только и смогла выдохнуть она. – Это было бы куда лучше ожерелья. – Она мечтательно смежила веки. – После мы будем спорить. – Как всегда, – короткий лающий смешок. – Не смей смотреть на меня столь снисходительно, словно на неразумного ребёнка. – Ты и есть неразумный ребёнок. Они замерли в последней фигуре, ожидая, когда смолкнет финальный тяжёлый аккорд: Хайди в глубоком реверансе, Деметрий в низком полоне. Толпа волной хлынула ближе, оставив вокруг них тесное кольцо; гомон голосов, вопросы, на которые не хотелось отвечать. Окружающий мир превратился в мутное пятно образов – мужчина не мог унять вскипевшей крови, а девушка, казалось, упадёт, если только он оставит её. Глаза в глаза. Тщательно сдерживаемое дыхание, готовое вот-вот сорваться. Необычайное напряжение, обострившее чувства и раскалившее тела. Полуулыбка замерла на губах вампира; рука вложена в большую ладонь ищейки, но кожи касались лишь самые кончики пальцев. Ближе слишком опасно. Ни одного слова. Ночь тлела в её взгляде, а его глаза были темнее самой бездны. Не осталось сомнений. – Тебя, конечно, накажут? – её голос сочился весельем. – Тебе будет меня жаль? – Ни капли. Нетерпеливый, жадный поцелуй. Хайди выскользнула из его объятий – прелестная сильфида с растрепавшимися тёмными волосами; тьма скрывала их от глаз смертных, а чутьё ищейки хранило от любопытства вампиров. Их шагов не найти. Деметрий поймал её за руку, потянул на себя, увлекая в узкий проход – словно две кошки прошли они по самому краю ограды. Внизу плескалась вода. Жемчужины каплями призрачного света вернулись в море. Он, не любивший сырости и запаха Венеции, сегодня не замечал ничего. Она, так желавшая мести, забыла о ней. Всё будет завтра, когда эта ночь истлеет утренним туманом. Деметрий никого не желал столь сильно, как её. Хайди хотела его до боли. Его взгляд обжигал, будоражил и переворачивал всё внутри; чувства, которые будил мужчина, были подобны тем, что она переживала в первые дни после обращения. Хмель дыхания. Если он отстранился, то обречёт её на гибель. – Безумие, – рассмеялась она. Деметрий на миг замер, вытягиваясь в струнку и смотря замутнённым взором куда-то вдаль. Чуть склонил голову, прислушиваясь. – Мне стоит обидеться за то, что ты ещё способен думать. – Она прижалась к стене, не заботясь о пятнах на платье – всё равно ему не пережить этой ночи. Шальная мысль. Ей нравилось вести себя так с ним – раскованно, оставаясь полностью собой. Низкое рычание. Пусть весь мир горит огнём. – Я не способен, но кому-то из нас стоит сохранить остатки разума. – Он обнял её, пьянея от близости; небесный вкус на кончике языка. Хайди была слаще самой сладкой певицы. – Не хочу, чтобы нам помешали. Треск ткани. Хрустальный звон рассыпавшихся агатовых пуговиц по мостовой. Её руки под рубашкой. Ногти по коже. Вверх по спине, а потом медленно, ласкающе по животу. Недовольное рычание – она не заставила его дыхание прерваться, но он на миг прикрыл глаза. – Разум, говоришь? – откинула шею назад, позволяя ему себя целовать. Как сладко чувствовать его вот так… Он был в равной степени её, как и она – его. Не думать ни о чём. Всё после. – Лилит [6], – зубы на миг и вновь поцелуй. Ближайшая дверь, распахнутая настежь, захлопнулась, породив громкое раскатистое эхо под высоким сводчатым потолком. Прогорклый запах свечей и дурное марево ладана. Свежие краски. Укоризненный взгляд святых с занавешенных икон. – Богохульник. Деметрий окинул мутным взором помещение: строительные леса, пыль в воздухе и известь. Определённая, нездоровая ирония во всём этом была. Мужчина оскалился Христу, взиравшему на него с распятья. – Сегодня я готов поклоняться только тебе. – Ты говоришь это каждой? – Через одну. Крипта встретила их прохладой, которую они не могли почувствовать, звенящей тишиной, нарушаемой лишь близким шёлковым шелестом воды прямо под ногами, и чистотой не в пример перестраиваемой верхней церкви. Мертвые, облачённые в роскошные истлевшие от времени одеяния, спали в своих гробницах. В абсолютной темноте белая кожа Хайди, казалось, испускала слабое сияние, походящее на отражение лунного света в серебряном зеркале. Яркий образ её среди мрачного безмолвия храма отпечатался в сознании Деметрия. Совершенно бездумно вампир расстегнул верхние пуговицы рубашки. – Я буду жалеть? – Безусловно. – А ты? – Тоже. Нетерпеливый поцелуй, разрушивший последние сомнения. Серое пятно его плаща на полу. Ловкие пальцы легко справлялись со шнуровкой на корсаже – в отличие от всех прочих, девушка надела под низ лишь полупрозрачную сорочку. Платье лужей шёлка соскользнуло с тела. Жадный взгляд на несколько показавшихся вечностью секунд. Не важно было, кто первым потянулся к другому – прижатая к нему, Хайди чувствовала, насколько он был напряжён, как дрожал от её близости. Или дрожала она? Затаённый восторг затопил сознание. Хотелось намного большего, но Деметрий не спешил, будто бы продолжая тот танец, павану, касаясь её медленно и неторопливо, искусно разжигая и без того вспыхнувшую сухим порохом страсть. Хайди почувствовала неуверенность – редкую свою спутницу, ведь мужчины так себя с ней не вели: любой хотел скорее взять, считал её боевым трофеем, победой, которой можно похваляться. Пальцы в его роскошных кудрях. Кружево сорочки оказалось разорвано со звуком, похожим на жалобный крик. – Скажи, ты ревновал? – Она посчитала, что расстёгивать пуговицы одну за одной чересчур долго, и с силой дёрнула за края. Безнадёжно испорчено. Замерла на миг, охваченная инстинктивным страхом. Шрамы – на горле, у основания шеи, на руках, еле заметные и глубокие. Не мальчик – горячий на голову мужчина, зрелый и сильный. Прильнула к нему, касаясь губами каждого рубца, без труда представляя, как неистово билось бы его сердце, как шумела бы в нём кровь. Деметрий, легко подхватив её под бёдра, усадил девушку на постамент, с которого были небрежно сброшены останки. Поставил руки по обе стороны от нее, сжимая ладонями её кисти. Протестующий стон – он имел наглость мучать её. Ищейка втянул воздух сквозь стиснутые зубы – Хайди обняла его затянутыми в шёлковые чулки ногами, притягивая ближе к себе. Какое досадное упущение – он был ещё в кюлотах! – Отвечай. – Да, – хриплый, свистящий шёпот. – Но, кажется, ты наказала их куда больше, чем мог бы я. Что может значить презренная физическая расправа с растоптанным мужским самолюбием? Я и не знал, что ты так опасна, лисичка. – Его поцелуи, которыми он неторопливо, с явным наслаждением покрывал сначала линию скул, потом шею и тонкие ключицы, заставили её инстинктивно выгнуться. Ногти впились в плечи, стоило ему отпустить её руки. – Ты пренебрегал мной! Его пальцы, подцепившие край чулка, замерли. Там, где ищейка касался её, горела кожа; мужчина намеренно действовал неторопливо, раздразнивая и заставляя девушку изнывать в нетерпении. – Неслыханная дерзость, Хайди, делать подобные заявления. – Ты спал с этой сукой! – Мне стоило изнасиловать тебя в первое же наше занятие. Или после того, как ты решила подразнить меня ревностью. – В его глазах появился опасный, дикий блеск. – Ты бы не посмел, – шипение. Хайди попыталась вывернуться, оттолкнуть его. – Я бы не позволила тебе. – Она хотела Деметрия, но не желала сдаваться ему на милость. – Неужели? Тебя стоит хорошенько проучить, – утробное рычание. – Скажи-ка, дорогая, ты хоть раз в жизни подчинялась кому-нибудь? – Тебе я уж точно не уступлю. – Посмотрим, кто из нас первым запросит пощады, – самоуверенная, наглая улыбка – та самая, которую Хайди больше всего ненавидела в нём. Ей захотелось ударить его, но вместо этого она приникла к мужчине, поцеловав откровенно и беззастенчиво; наверное, именно тогда девушке пришлось понять, что в отношениях мужчины и женщины всё гораздо сложнее, чем она думала. Их разделило откровение. – Schätzchen, – мягко, с насмешкой в голосе позвал Деметрий. Страсть его не была утолена полностью, но Хайди – пусть не телу, но духу – следовало дать передышку; пальцы прикоснулись к изгибу позвоночника, вызвав сладостную истому. Шкодливая улыбка – только гордость не позволяла ей прогнуться, как довольной кошке. Ему никуда не хотелось возвращаться. Он, поймав рассерженный взгляд, лениво смежил веки, безмятежный и расслабленный. Чувствовал кожей её движение – чудовищная жестокость лишать его необходимой близости. Пьющая кровь села, не спуская с лежащего на спине ищейки взгляда. Уязвимый! Но уязвима, как оказалось, была она. Его дыхание замерло. Хайди, решившая не удостаивать мужчину лишним вниманием, принялась рассматривать учинённый за ночь погром; растрёпанные, перепутанные волосы облаком спускались на спину, являя потрясающий контраст с белой кожей – среди разрушений, нанесённых страстью вампиров, девушка походила на божество, спустившееся из райского сада в преисподнюю. Память мужчины жадно впитывала происходящее – такая картина была достойна кисти лучших мастеров. Девушка потянулась совсем человеческим жестом и только тогда увидела, сколь пристально за ней наблюдают. Он ласкал её, не притрагиваясь, не давая забыть о том, что было – как касался, как целовал и как подчинял. Да и можно было ли забыть?.. Острое чувство испытанного удовольствия. Они соединялись, словно две штормовые волны – с неистовой яростью и нарастающей силой. О, да, Хайди жалела – ищейка был в этом прав. Чувство пустоты в груди, точно этот ненавистный мужчина забрал у неё нечто важное. Яблоко было в его руках – не в её. – Ты не хочешь со мной разговаривать? – Ты мне противен, – холодно отозвалась она. Смех Деметрия походил на звон золотых монет, ударяющихся друг о друга. Она поймала себя на недостойной мысли – как должно быть, потрясающе смотрелось сплетение их тел; его кожа, хранившая память о смуглом загаре, и её – белая-белая, словно подвенечное платье. Мужчина приподнялся на локтях. Непозволительно красивый. – Неужели? Хайди не стала ему отвечать, отвернувшись и уставившись на лужу тёмно-синего шёлка; боги были милостивы – вампиры не могли выдать волнения собственных чувств краской или запахом. Слишком много мыслей и сожалений. Всё получилось совсем не так, как предполагалось, а главное – она не испытывала разочарования. – Из-за чего ты злишься на меня? – в его тоне не было ни капли серьёзности. – Что я не повёл себя как животное по отношению к тебе? Молчание. – Или что ты подчинилась мне и всё-таки молила о пощаде? – ласкающая хрипотца. Как сладко заныло внутри! И вновь тишина. – Я… – слов не осталось. Он был прав. Едкий укол досады. – Ненавижу. – И твоей гордости я не сломил, Хайди, – мягко продолжил ищейка. – Ты всего лишь ещё очень неопытна. Хайди повернулась, сгорая от стыда – конечно, он прав, но его прямота иногда действовала раздражающе. Ищейка пристально рассматривал уцелевший череп, держа его самыми кончиками пальцев – пергамент ставшей коричневой кожи туго обтягивал кости. Ещё можно было угадать очертания высоких скул и белёсых, словно водоросли, нитей волос. – Красавица, не правда ли? У неё даже целы все зубы. – Он повернул череп к ней, держа его на уровне своего лица, и широко улыбнулся, а потом певуче произнёс незнакомые для Хайди строки: – Здесь вечный отдых для меня начнется. И здесь стряхну ярмо зловещих звезд С усталой шеи. В последний раз, Глаза, глядите; руки, обнимайте! Вы, губы, жизни двери, поцелуем Скрепите договор с корыстной смертью! [7] Хайди капризно сморщилась, когда, закончив читать, ищейка с торжественным выражением на лице чувственно поцеловал череп, а затем непринуждённо отбросил его прочь. Древние кости разломились с жалобным хрустом. В глазах Деметрия зажегся лукавый огонёк; девушка поняла его намерения за мгновение до того, как он с проворностью мангуста бросился к ней. – Не смей! Чёрт тебя подери, Деметрий, не смей! Мужчина поймал её за лодыжку, получив хороший удар по лицу другой ногой; Хайди зашипела, точно рассерженная кошка, когда он, с силой навалившись, прижал её к полу, отчего холодные плиты покрылись паутиной трещин. Девушка вцепилась в его волосы, желая вырвать хороший клок и заставив его откинуть голову назад. Зубы впились в горло – глубоко и с удовольствием. Дрожь по его телу. Языком по ране. Торопливые шаги. Противный лязг дверных петель. Хайди, продолжавшая покусывать шею мужчины, на миг отвлеклась от столь увлекательного занятия – Деметрий среагировал мгновенно. Поцелуй с прогорклым привкусом праха. – Фу! Звук живого сердцебиения, на который они обернулись вместе, выглядя так, как и должны были выглядеть – любовники, застигнутые врасплох. Пламени толстой, под стать державшему её в руках монаху, свечи было достаточно, чтобы осветить богохульную картину. Лицо дородного мужчины в грубом коричневом одеянии становилось то пунцово-красным, то смертельно бледно, словно он никак не мог разобраться в испытываемых чувствах. Хайди царственным жестом перекинула волосы за спину и, поднявшись, перешагнула через ищейку, успевшего оставить поцелуй на её коленке. В глазах смертного отразился благоговейный восторг – тот религиозный пыл, отличающий истинно верующего. Он медленно опустился на колени. Янтарём на солнце вспыхнул и погас огонёк свечи. – Пресвятая Дева! – Как думаешь, Хайди, я сойду за архангела? Их разделила недосказанность. – Ты довольный, как нагулявшийся мартовский кот, мой друг. – Феликс в припыленном сером плаще сверху вниз глядел на возникшего из тени Деметрия, бесшумного, точно ночной туман. – На тебя тошно смотреть, – он сплюнул на пол. Разнеженный и ленивый, ищейка сделался ещё довольнее, хотя, казалось, больше уже было некуда – в нём ощущалась некоторая чувственная усталость, не дающая сомневаться, в том, как именно были проведены эти дни; сытый взгляд алых глаз подёрнулся мечтательной пеленой. Молчание затянулось. Феликс справедливо полагал, что напарник заслужил хорошую трёпку – раз уж он не был наказан за пренебрежение к обязанностям, то его можно было бы хорошенько проучить за нежелание делиться подробностями, которых должно было быть в избытке. Хайди и Деметрий вернулись в замок вместе – только ищейка мог пройти в город, да и в замок не замеченным никем: ведомый своим чутьём, он всегда знал, кто и где был. А с приёма они и вовсе бесследно исчезли, соизволив объявиться только через двое суток. – Ты пришёл за причитающейся наградой? – скользящий шаг. – Не считаю это возможным в данном случае, – ответил Деметрий, смотря прямо в глаза Феликса. Улыбка и пожатие плеч. – Женщина заставила тебя рассказывать сказки, Деметрий? – мужчина чуть прищурился. – После произошедшего в Венеции я сомневаюсь, чтобы ты отступил. – Я и не отступил, – многозначительный взгляд. – И возвращаться я не хотел вовсе, но она пока что цивилизованнее меня и стремится прожить хотя бы одну человеческую жизнь. Поэтому ты видишь меня сегодня, а не, скажем, лет через десять. Всё такого же чертовски довольного. – Вампир стряхнул невидимую пылинку с плеча. – Впрочем, я подумал, что и здесь ничего не мешает мне продолжать наслаждаться жизнью. Дьявол, какие же острые у неё коготки! – Итак, – Феликс подводил черту под сказанным, расчётливо прикидывая, сколько будет стоить его самоуверенность, – пари осталось за тобой. – Не могу признать этого. – Мне стоит справиться о твоём душевном здоровье, – с наигранной тревогой. – Она моя, – голос ищейки опустился до жадного рычания, – пусть и быть с ней всё равно, что держать в руках обоюдоострое лезвие, но, увы, пари осталось не за мной. И сейчас я должен тебя оставить – я спешу сообщить Хайди, сколь сильно проигрался. – Я поставлю за тебя свечку и пропою отходную. Деметрий проворным движением взъерошил короткие волосы Феликса и тут же ушёл от стремительного выпада, способного без труда проломить ему основание черепа. – Буду премного благодарен, друг, – учтивый поклон. – Не смей забывать, что теперь ты мне должен. – Будто ты мне позволишь. Деметрий не испытывал сожалений или угрызений совести, понимая, какой будет реакция на его признание. Он не собирался лишать себя ненависти Хайди – ему было интересно посмотреть, как теперь она поведёт себя. Вполне возможно, что сегодня он испытает величайшее разочарование в своём существовании. В длинных пальцах мелькнула золотая монетка – она, встав на ребро, замерла на ногте. Усмешка. Фортуна не желала давать ответа. Ищейка вошёл без стука. Хайди, облачённая лишь в шёлковый халат с оторочкой из беличьего меха, сияла в солнечном свете, словно соревнуясь с ним в яркости и ослепительности. В её чистом запахе не было примесей – она благоухала, точно только что раскрывшийся бутон. Растерянный взгляд её был обращён отражению в зеркале; пальцы коснулись губ – бездумный, рассеянный жест. Царственная и холодная, будто северная заря – ничто не выдавало в ней волнений, но вампир помнил, какой она была – не в его объятиях, но с ним. И каким был он сам. Она его прогонит, понял Деметрий прежде, чем встретился взглядом с её глазами. Взаимные улыбки – острые, точно шпаги. Не вызов – объявление войны. – Ты удивлён, liebling [8]? – голос её прозвучал мягко и вкрадчиво, как кошачьи шаги. Мужчина устроился в кресле – Хайди одарила его долгим взором через зеркало, а затем обернулась, ничуть не смущаясь. – Заинтригован, – Деметрий подался вперёд; пальцы сжали подлокотники чуть сильнее, чем стоило. Поза его вновь стала расслабленной – он откинул голову назад и прикрыл глаза, наблюдая за девушкой из-под полуопущенных ресниц. – Тебе стоит указать на дверь? – Не стоит. Хайди ничего не ответила; молчалива, как драгоценный камень, она непроницаемо смотрела на ищейку – казалось, между ними шёл немой поединок. В сплетении взглядов умирали так и не произнесённые слова, в ровном звуке дыхания гибли признания и взаимные обвинения. Наконец, Деметрий бесстрастно сказал: – Я заключил пари. Фраза рухнула камнем. Дикая, животная ярость тлела в самой глубине глаз девушки – ей не требовалось дальнейших пояснений. – Ты хочешь, чтобы я почувствовала себя униженной? – голос не отражал и тени обуревавших душу чувств, в нём прозвучала насмешка. Горькое, как полынь, разочарование. Вампир покачал головой; силок, в который он собирался наступить, будет прочен. Хайди медленно поднялась – улыбка играла на её губах. Подошла медленно и неторопливо; поставила босую ступню между его ног. Деметрий смотрел на неё снизу вверх, чуть прищурившись – выжидал следующего хода. – Ты в цветах моего дома – синий и серебро [9], – глубоко, с чувственной хрипотцой. Это не было больно – он не отвёл ни головы, ни взгляда, когда получил сильный удар. Не пощёчина – Хайди била кулаком, намереваясь раскрошить ему челюсть, что у неё получилось довольно неплохо. Прочные кости не выдерживали воздействия такой же прочной плоти. Девушка отошла от него, вытирая руку о край халата; на холодном лице её застыла презрительная гримаса. Деметрий поднялся не сразу; щёлкнул зубами, не обращая внимания на зудящее покалывание. Он замер в дверях. – Ты вновь спешишь. – И что же ещё ты можешь мне сказать? – Что я проиграл это пари. Шёлк зашелестел палой листвой, когда Хайди стремительно обернулась. Их разделяло слишком многое.Послесловие
– Добро пожаловать домой, Хайди [10], – обертоны голоса Деметрия не выдавали ни единой эмоции. Ищейка, провожавший двух Калленов и их ручную зверюшку, являлся тенью и испытывал страшную скуку, на фоне которой гасло даже ожидание предстоящей трапезы. Представление в зале не развлекло его – вампиру казалось, что он побывал на дешёвом спектакле. Хайди, заставившая жертв, словно скот, бездумно продолжать путь на бойню, почувствовала его гораздо раньше, чем он появился перед глазами – за пять прошедших веков она научилась различать бесшумные и очень мягкие, как у дикого кота, шаги. Если, конечно, мужчина не хотел быть незаметным. – Деметрий, – голос её был так же сладок, как первый поцелуй. Первый их поцелуй. Взгляд скользил по человеческому существу и двум вампирам, которых она раньше не видела. Глаза под фиолетовыми линзами ни разу не поднялись на Деметрия. – Хороший улов, – похвалил её ищейка, заставив на мгновение посмотреть на его лицо. Мимолётная тень улыбки. Наглец! Впрочем, женское тщеславие было удовлетворено – мужчине явно пришёлся по вкусу её наряд; сейчас, на высокой шпильке, ей не придётся доставать макушкой только до его подбородка. Что-то замерло, сладко заныло внутри. Глаза в глаза. Она действительно вернулась домой. Не стоит обманывать себя – Хайди вернулась к нему. – Благодарю, – чуть склонила голову, ослепительно улыбнувшись. – Разве ты не присоединишься? – Через минуту. Оставь немного для меня. Хайди кивнула и, бросив последний любопытный взгляд на смертную, последовала в зал. Шаг её замедлился на мгновение, когда она проходила рядом с Деметрием. Прикосновение руки к ладони. Дома. Затаённый блеск в его глазах, улыбка на её губах. Она вернулась к нему. Скуки не осталось. Прошлые обиды не забылись, осев в душах мутным осадком; битвы сменялись хлипкими перемириями, а интриги оплетали тугой паутиной. Глубокое разочарование приходило вслед за восторгом, а тлевшая страсть – за ненавистью. Ревность отравляла существование не хуже медленного яда; узы то крепли, сплетая их в единое целое, то становились слабыми, причиняя неимоверную боль. Деметрий нагнал девушку в коридоре – ни поцелуев, присущих воссоединению любовников, ни лишних прикосновений; взгляд – отражение другого, дыхание, тронувшее аккуратно уложенные волосы. Между ними по-прежнему лежало слишком многое. Голова ищейки покоилась на коленях Хайди – он, играючи покусывая, облизывал её перепачканные кровью пальцы. Она бездумно перебирала его волосы – задумчивая и отстранённая под стать Деметрию – отчего-то тоскливому и далёкому. Никто не хотел нарушать повисшего молчания – тишина никогда не тяготила и не разделяла их. Девушка капризно скривилась, заметив бордовые капли на манжетах сливовой кофточки при том, что на светлом костюме мужчины не было изъянов. Вампир лениво приоткрыл один глаз. – Мне не по себе, когда ты так смотришь на меня, Деметрий. – Почему? Она отвела взгляд в сторону. Задача без решения, и Хайди уже не пыталась подобрать к ней ключа – ни она, ни ищейка не могли сказать, что же связывало их вместе. Они совершенно не могли ужиться друг с другом, но по отдельности, забываясь в головокружительных романах, неизменно, так или иначе, оказывались вместе. Как сладко было знать, что Деметрий ревнует, и сколько горько самой изнывать от ревности… Тряхнула головой – всё это лишнее, пустое. – Ты кажешься влюблённым, а твоя любовь пугает меня, – наконец ответила Хайди. Ищейка хмыкнул. Они не обсуждали свои отношения и не пытались дать названия тому, что чувствовали. Задумчиво почесал кончик носа. – Я же говорил, что проиграл то пари. _________________________ [1] Дигенис Акрит (греч. Διγενής Ακρίτας) — среднегреческая (византийская) эпическая поэма о жизни и подвигах легендарного героя-акрита Дигениса. Время создания точно не определено, X—XII века. Поэма представляет собой сложное соединение византийского фольклорного творчества и христианской ученой, стилистически утонченной поэзии. Состоит из восьми книг неравного объёма. Написана характерным для византийской светской и народной поэзии пятнадцатисложником. Значительное число сохранившихся рукописных версий свидетельствует о большой популярности героя. Наиболее полная версия романа хранится в греческом монастыре Гроттаферрата под Римом. [2] schätzchen - сокровище (нем.) [3] Строки из народной немецкой песни "Мельничиха": – Впусти, впусти меня, гордячка, Разведи скорей огонь, Я насквозь промок, Я насквозь промок. Примечательно, что путника в итоге так и не пустили. [4] И никто не вливает молодого вина в мехи ветхие; а иначе молодое вино прорвет мехи, и само вытечет, и мехи пропадут; но молодое вино должно вливать в мехи новые; тогда сбережется и то и другое. И никто, пив старое вино, не захочет тотчас молодого, ибо говорит: старое лучше. Лк.5:37—39 [5] "Дигенис" с греческого – "двоерождённый". [6] Лилит – по библейской традиции первая жена Адама, а потом супруга Сатаны, мать всех демонов. Царица Ночи, королева Суккубов, мать Жизнь и Смерти. [7] Финальный монолог Ромео. [8] liebling - любимый, дорогой (нем.) [9] Речь о цветах Комнинов - на их гербе на сине-серебрянном фоне изображена императорская корона, поддерживая перекрещенными руками. Комнины после 1100 года (или чуть раньше) – правящая императорская династия в Византийской империи. [10] «Новолуние».