Разделить на два

Пива в кружке осталось ровно половина. Темного, холодного, отдающего бородинским хлебом. И была эта кружка уже третьей по счету. В спортивном баре – это сочетание противоположных стилей жизни всегда удивляло Габена – сейчас было шумно. Вечер пятницы, да еще и какой-то этап Кубка мира. То ли по биатлону, то ли по хоккею, то ли по художественному ковырянию в носу – он особо никогда не интересовался и к экранам в баре не приглядывался. Радостные и азартные вопли подгулявших фанатов и слоистый сигаретный дым смешивались в один давящий на мозги коктейль. От которого, а может еще и от тусклого света маломощных, но не закрытых плафонами ламп, слезились глаза, и хотелось временами в принципе отключить все органы чувств. Конечно, можно просто уйти в любой момент, но… Но – нет. Не раньше, чем он ощутит себя достаточно пьяным, чтобы просто уснуть и ни о чем не думать. Совершенно ни о чем. Особенно о ней. Габен механически влил в рот пиво, уже не ощущая его вкуса. Осмотрел отупленным помутившимся взором искренне радующиеся жизни компашки, снующих официантов в оранжевых фартуках и горько покривил губы. Его собственный мир вчера выцвел. Застыл, замерз и почти перестал ощущаться. Но уж лучше так, чем яростное, рвуще-больное и бессильное от осознания случившегося. Если осознавать не только рассудком, но и пропускать через душу. Вчера его Есечка ушла. Сказала: «Ты, конечно, милый, но… Но не могу я так! Не хватает нам чего-то!» - и стала собирать чемодан. Она была настроена решительно. Ну, насколько слово «решительно» вообще могло ее характеризовать. Она звенела своими дамскими склянками и неловко комкала убираемые кофточки, изредка вопросительно поглядывая на него. А Габен сидел на стуле и меланхолично созерцал. Может, Есечка ждала, наконец, бури возмущения и попыток удержать вплоть до привязывания колготками к кровати? Может быть, но сам Жан не имел привычки мешать человеку действовать, тем более, если этот человек уже все для себя решил. Тем более, что разрыв, по-хорошему, был уже просто вопросом времени. Габен с некоторого момента стал это чувствовать особенно отчетливо. Так что вчера он молча проводил Есечку, молча погрузил ее чемодан и пакеты в багажник такси, а потом молча стоял в ночи февральского четверга посреди улицы. Городские огни размывались белесой заметью, холод нещадно колол укрытую только футболкой спину, сек мелкими снежинками босые – пластиковые шлепанцы за полноценную обувь считать нельзя – ноги, и Габен понимал, что выстывает изнутри. Что-то где-то треснуло, развалилось на части, впрочем… Впрочем, переживаемо. Не раз и не два было, осталось только погрузиться в свои чувства, в свою тоску, одиночество и холод. Погрузиться с головой и ниже, донырнуть до дна, выбить его ногой и выпасть с той стороны. А там можно все заново собирать и складывать, ожидая, пока срастется. А оно срастется непременно, это Жан знал наверняка. Габен едва улыбнулся собственным мыслям, лениво утягивая со стоящей тут же тарелки жареное куриное крыло. Вгрызся в него с треском и прижмурил глаза. Ядреная перцовая смесь, в которой эти крылья мариновались, почти невыносимо обожгла рот, принося странное удовольствие. А потом свет от висящей напротив стола лампочки загородил чей-то силуэт. Габен тягуче поднял голову, не отнимая крыло от губ. Он рассчитывал на появление официанта с их вечным предупредительным «Еще кружечку?», но натолкнулся взглядом на совершенно постороннего мужчину в черном полупальто. - У вас свободно? – мужчина пригладил ладонью волнистые собранные в аккуратный хвост светло-русые волосы. - Да, - монотонно откликнулся Габен, не отводя от незнакомца пристального взгляда. В голове вертелись неуместные ассоциации с каким-то былинным «косы русые до пояса». А еще этот тип с острыми скулами, упрямым подбородком и тонким носом в детстве наверняка был более кудряв, лохмат и пухлощек, посему обожаем бабушками, и вообще напоминал открыточного ангелочка. - Простите, что-то случилось? – Мастера из раздумий выдернул суховатый и безукоризненно вежливый тон «ангелочка», уже снявшего верхнюю одежду и севшего напротив. - А? – рассеянно переспросил Габен, откладывая курицу и начиная обстоятельно вытирать руки салфеткой. И заметил попутно какой-то пока еще не очень понятный, но явственный диссонанс во внешности незнакомца. - Вы так внимательно смотрели на меня, точно хотели что-то сказать, - мужчина сцепил пальцы в замок так сильно, будто хотел одолеть сам себя в неведомой борьбе. - Просто задумался, - флегматично пояснил Жан. Кинул смятую салфетку в пепельницу и понял, что его смутило в подсевшем мужчине. Галстук. Просто-таки на вид дорогой, элегантный и наверняка совпадающий тоном с рубашками, наклоном полосок – с полосками костюма, а цветом этих полосок - с подштанниками, он болтался сейчас криво и неприятно, как петля на шее висельника. Тем временем подоспел официант, которому подсевший выдал внушительный список заказываемого крепкого пития. Габен мрачно хмыкнул про себя – и у этого что-то стряслось. Что, интересно? И, надо же, как оно совпало в пространстве и времени. Если бы Жан верил в судьбу, то непременно сейчас усмотрел в происходящем ее знак. Однако Жан в судьбу не верил принципиально и категорически, так что, когда официант перестал делать пометки в блокнотике и поглядел вопросительно, тронул свою кружку пальцами. - Мне еще два таких. И колбаски, как их… Украинские. Юноша кивнул, чирканул быстро и унесся, хлопая своим больше на юбку похожим передником. Незнакомец за столом, стиснув было пальцы крепче, долго так не просидел, потер ладонями лоб в жесте безысходной усталости. В манжетах рукавов его белейшей рубашки блеснули неярко лаконичные запонки, а на левой руке – небольшой перстень-печатка с затейливым рисунком. Габен близоруко сощурился, пытаясь разобраться в переплетении линий, но был отвлечен обращением к себе. - Вы снова меня внимательно изучаете. Или ваша задумчивость всегда так проявляется? - Кольцо у вас интересное, - через паузу сообщил Мастер. – И давайте знакомиться, что ли, раз оно так… Габен, - он протянул широкую и грубую, как лопата, ладонь. - Горький, Максим, - все так же скупо представился собеседник, коротко пожав Габену руку. Информацию о кольце он ровно не услышал, а, может, не счел нужным на нее реагировать. - Какой-то вы, Горький, даже не горький, а кислый, - с философской отстраненностью то ли пошутил, а то ли нет Жан. Максим на удивление дрогнул губами, что, пожалуй, могло символизировать печальную улыбку. - Жизнь не так хороша, как была день назад, - максимально корректно и неинформативно ответил он случайному знакомому и явно на автомате натуго затянул узел галстука. Габен только покивал, оттопырив нижнюю губу. Вытрясать из Горького, что там стряслось, он не собирался. Захочет – сам расскажет. Не захочет – и ладно. Заливать каждому свои проблемы это не помешает. Максим, не спеша продолжать разговор, вытащил из кармана слегка помятую пачку сигарет и закурил, снова начиная теребить галстук. - Сняли бы вы эту удавку, - не выдержал, наконец, Габен, не в силах более наблюдать борьбу неспокойного духа и куска ткани. Сам Жан все это время почти бесшумно догрызал куриное крыло. - Пожалуй, - вздохнул Горький и с ноткой обреченности прибавил. – Уже можно… Он резким, нервным каким-то движением содрал злополучный галстук через голову, кинул на лавку рядом с собой и потер шею. А потом и вовсе расстегнул ворот, точно воздуха стало много до невозможности дышать, как при сильном встречном ветре. Габен, глядя, как мнут жесткую накрахмаленную ткань крепкие мужские, но вместе с тем очень аккуратные пальцы, как сжимаются в одну линию почти бескровные губы, поневоле приходил к мысли, что Горькому много хуже, чем ему самому. Умер у него, что ли, кто? Ему бы, Горькому, сейчас поговорить с кем навроде Есечки. Или, еще лучше, какой пожилой, спокойной мудрой женщины, каковой была габеновская начальница. Впрочем, каждый сам выбирает, чем себе жизнь и организм лечить и портить, так что пусть себе Горький сидит. Габен утешительно-ободрительных слов толком никогда не знал, а каким делом можно Максиму помочь – не представлял. Да и не просили его о той помощи. Так что просто констатировал вслух, завидев груженого их заказом официанта: - О, еда идет. - Скорее выпивка, - Максим курил уже вторую и неотрывно смотрел в пепельницу, где начала тлеть выброшенная Габеном в свое время промасленная салфетка. - Лекарство для души, - мрачно улыбнулся Мастер. – И как начнешь, бывало, лечить душу, так потом печень отваливается. - Я погляжу, вы поклонник черного юмора? – Инспектор затушил сигарету, спрашивая со все той же полумеханической корректностью, которую впору уже было считать профессиональной привычкой, а не чертой характера как такового. - Нам другого не положено, - ухмылисто отозвался Жан, принимая с подноса массивные кружки и тарелку. - Нам – это кому, позвольте поинтересоваться? – Максим заново переплел свои пальцы, подаваясь еле заметно вперед. - Патанатомам, - Габен сощурил на собеседника ярко-карие глаза, наблюдая за реакцией Горького. Последний, посмотрев с толикой недоверчивого удивления, внезапно проговорил: - Никогда раньше не был знаком, косвенно по рассказам в том числе, с представителями вашей профессии. - Ну правильно, наши пациенты о нас никому не рассказывают. И в принципе ребята спокойные, - Жан облапал кружку, с толикой удовольствия замечая, как светлые губы собеседника снова дрогнули, пытаясь сложиться в улыбку. – Пить за что-то будем или так посидим? - Давайте выпьем за молчаливых, - глухо откликнулся Максим, стиснул бокал с виски и сильным, почти агрессивным движением чокнулся с габеновской кружкой. - А лучше за умеющих не трепать языком когда и где не надо, - как прочитал мысли Мастер, обращаясь скорее к мирозданию, чем к собеседнику и прихлебывая пиво. Он не стал вникать, что там конкретно случилось на почве болтливых, просто понял подсознательно. И сам по жизни страдал от подобного, случалось, в исполнении как себя, так и других. Максим, ничего не ответив случайному своему на этот вечер товарищу, уткнулся взглядом в бокал и замолчал окончательно, лишь изредка прерываясь на физические действия. Вот приподнялся и убрал галстук в карман пальто, вот проверил что-то в телефоне, вот листнул в кожаной обложке ежедневник и отложил в сторону. Габен в свою очередь наблюдал за ним, ни о чем конкретном не думая и стараясь разве что не фиксировать взгляд в одной точке. Почему-то это Максим очень хорошо замечал и немедленно реагировал, а Жану не хотелось его лишний раз дергать. Однако постепенно взаимное молчание начало тяготить Жана, которому алкоголь обычно развязывал язык. - Горький, я вам задам личный вопрос? - Задавайте, - просто согласился Максим, кажется, не рассчитывавший на инициативу Габена в продолжении беседы, но никак своего отношения к все же народившемуся продолжению не выказавши. - Вы сами кем работаете? - Финансист-аналитик. Был, - Инспектор вздохнул тяжело, допил залпом виски и сморщился, дыша через раз. - Уволили, что ли? – Габен постарался подпустить в голос искренней озабоченности, но получилось плохо. Горький меланхолично кивнул. - Сочувствую, - будничным тоном пробормотал Жан, полностью отдавая себе отчет в том, что собеседника своего решительно не понимает. Он сам, сменивший, несмотря на не такой уж большой возраст уже около полудюжины самых разных мест и специальностей, к вопросам карьеры всегда был изрядно равнодушен. Дело по душе, деньги есть – вот и ладно, а все остальное есть суета и гонка за миражом по головам окружающих зачастую. - Может, сочувствуете. Но не понимаете, как взрослый дееспособный мужчина может переживать из-за такой ерунды, да? – Максим, налегая грудью на стол, вытянулся вперед, потрясая зажатой в пальцах незажженной сигаретой. «Сейчас манжетой вляпается в соус на жареном, и будет лишний шум и треск», - машинально отметил Мастер. И вслух ответил как мог корректно, не желая топтаться Горькому по больным мозолям: - Я работу ерундой не считаю. Но аналитик – не какой дрессировщик тараканов, в любой мало-мальски крупной компании возьмут, а уж если с положительными отзывами и прочими пунктами в резюме, так тем более. - Логично, - согласился было Инспектор, прекрасно контролирующий положение своих рук на столе, потому ничего лишнего ими не задевающий. – Для человека со стороны, явно никогда ни с чем подобным дела не имевшим. - Это да, - спокойно откликнулся Габен. – Не имел. А все же работу на время всегда найти можно. - Можно, - покривил губы горько и неприязненно Максим. – Можно, к примеру, с двумя высшими образованиями с отличием, с профильными переподготовками, с курсами повышения квалификации пойти мести улицы. Это будет очень достойная замена. Жан передернул плечами. Зачем Горький настолько утрировал, было ему не понятно. И в этот раз своего истинного отношения к вопросу он скрывать не стал: - Ну, если бы меня прижало так жизнью – пошел бы и улицы мести. Было дело, полгода в конюшне денники чистил. Ничего, не помер. - Для вас, я погляжу, вопрос профессионального самосовершенствования неважен? – аккуратно и более собранно осведомился Инспектор, продолжая вертеть в пальцах так и не подожженную сигарету. И только в глазах мелькнуло что-то острое, проверяющее. - Важен, - невозмутимо откликнулся Габен, не понявший, скорее почуявший – лучше быть максимально честным с этим странным человеком. Честность ему зачтется даже в случае расхождения взглядов. – Но я не считаю, что совершенствование напрямую коррелирует с занимаемой должностью. Точнее, не в любой профессии это верно. И, да, за чинами не гонюсь, было бы дело по душе. - Значит, вывоз конского, мгм, навоза вам по душе не пришелся? – все продолжал что-то прояснять для себя Максим. - Не пришелся, - подтвердил Жан и прибавил как само собой разумеющееся: – А кому оно понравится? Вот уж где точно совершенствовать нечего. Хотя дело полезное и нужное, не отрицаю. - То есть личные мотивы для вас оказались определяющими? – Горький склонил голову к плечу, взгляд его стал совсем уж непонятным, нечитаемым. - А как еще? – откровенно изумился Мастер, приподнимая брови. – Иначе это каторга какая-то получается. И тут уже никакие деньги и социальные статусы не помогут. Максим выпрямился резко, как от тычка в грудь. Поджал губы и помотал головой, будто мысли какие отгоняя: - Вы странный человек. И я почти уверен, что вам было совершенно все равно, что подумает и скажет ваше окружение по поводу вашей работы. - Совершенно верно, - Жан улыбнулся шире, приветливее и самую малость неловко. Нет, за свою жизненную позицию он извиняться не собирался, но не хотел этой самой позицией задевать Горького. По нему, бедолаге, похоже, и так в связи с этим увольнением что-то нехилое такое прокатилось. Но Инспектор, погружающийся в свои размышления, только качнул отрицательно головой: - Наверное, вы по-своему счастливы с такой позицией. - Счастлив. Был бы несчастлив – поменял бы позицию, - снова прямо отозвался Габен. Покачал кружкой, заглядывая в нее преувеличенно внимательно, и прибавил тише. – Плоха та позиция, что постоянно жить нормально не дает. - А вам не кажется, Жан, что ваши рассуждения граничат с полной беспринципностью и отдают нежеланием бороться с жизненными трудностями? – Максим, наконец, поджег сигарету и долго затянулся, плотно зажмуривая глаза. - Нет, не кажется, - возразил Габен настойчиво, про себя пытаясь вспомнить, когда назвал Горькому свое имя. И чем больше вспоминал, тем больше убеждался, что не называл ведь. - Почему? – голос Горького стал строг и звучен, почти требователен. - Потому что не кажется, - пропорционально чужой требовательности возросло железобетонное упрямство Мастера. – Тем более, что одно с другим не вяжется. Преодолеть разное, когда оно без спросу перед тобой выскакивает - это одно. А заведомо себя так ставить, что вся жизнь в одно сплошное натужное превозможение превращается – другое. И вот это, второе, оно глупое, как по мне. - Знаете, Габен… Вы мне кажетесь достаточно сильным человеком. Но рассуждаете скорее как непротивленец, - Максим посмотрел искоса, заперхал от неудачной затяжки и потер заслезившийся глаз. - Спасибо на добром слове, - усмехнулся Жан, выуживая из тарелки предпоследнее крыло. – Я не то, чтобы непротивленец… Я за разумное использование силы. По мере надобности, так сказать. И против пустопорожнего бряцанья и напряжения напоказ. - Ну а достижение, к примеру, определенного положения в рабочем коллективе и уважения коллег является для вас пустопорожним и напоказ? – Горький продолжал свой допрос, окутываясь плотным дымным ореолом. А Габен все не мог взять в толк, зачем этому незнакомому, в общем-то, человеку нужно его габенье мнение по таким изрядно абстрактным вещам. Бесполезное ж по сути своей знание. Может, просто завелся, сел на любимого конька и теперь не соскочит никак? А и пусть, лучше так, чем в траурном молчании. - Скажем так, достойное себя место и отношение я и так получу. А нравиться всем или, там, как еще из штанов выпрыгивать – увольте, - Жан передернул плечами. - Ну а если не получите? Если начальству нужно будет, как вы сами сказали, выпрыгивание из штанов? – Максим мгновенным движением облизнул пересохшие губы, в пару затяжек докуривая сигарету - И пусть тогда это начальство такого выпрыгивателя и ищет. А я лучше поищу другое начальство. Знаем, ели такое, что называется, второй раз уже не тянет совершенно, - Габен скривился с отвращением, поспешно запивая неприятные воспоминания пивом. А когда поставил кружку на стол, ощутил, как мало не азартно посмотрел на него собеседник. Нет, не азартно, не то слово. Азартный человек рискует, прет зачастую задурно и на удачу, а этот скорее охотник, который добычу увидел и теперь уж не успокоится, пока не поймает. Максим, покручивая пальцами по столу почти опустевший бокал, в котором сейчас перекатывались недотаявшие ледышки, замолк. И тормошить его Габен не рискнул, погружаясь в неясное сплетение собственных мыслей. Тем неожиданней стал прозвучавший вновь голос Инспектора, сейчас с глухой натужной хрипотцой: - Хорошо, Габен, а теперь представьте себе такую ситуацию. Есть некая контора, я бы даже сказал – система, на благо которой вы работаете. Работаете усердно, честно, не покладая рук, ног и прочего. Вас ценят даже не столько конкретные люди, сколько сама эта система. Все идет как надо. И вот в один момент… - он, явно не осознавая, ощерился зло, упершись слепым взором в стол. Жан замер, переключая все свое внимание на Горького. – Происходит просчет. Ваш просчет. Ничего серьезного, в общем-то, все можно исправить. Но. Но! Максим почти выкрикнул это, вздергивая голову, кривя гневно лицо. - Но вмешивается самая отвратительная в своей непредсказуемости компонента - уже упоминавшиеся нами болтуны от человеческого фактора. И, что самое отвратительное, что дальше реакция человеческого фактора становится подобна реакции ядерного взрыва. Такая же цепная и такая же неуправляемая. Когда тебя, твои доводы, твои выкладки никто не слышит, когда принимаются логически необоснованные решения. Спонтанные, непонятные. Он выдохнул шумно и ощутимо нахохлился, оставляя Габена в состоянии легкой оторопи от внезапно страстной – исповеди, так ведь? Мастер, боясь спровоцировать большую по силе вспышку, но, понимая, что какой-то реакции от него определенно ждут, проговорил осторожно и тихо. - Гадостно это все как-то. - Гадостно, - немедленно согласился Горький, допивая виски. – А самое гадостное то, что в результате всего этого… бардака в чужих головах, - он словно сплюнул сквозь зубы слова, – оказываешься никем и ничем, прожеванный и выплюнутый этой самой системой. - Ну почему же никем и ничем? – рассудительно поинтересовался Жан, кося задумчиво на пепельницу. – Самим собой в любом разе остаешься. Да и пожевали… Ну пожевали. Не переварили, что самое главное. - Почему же? – хмуро осведомился Инспектор. - Потому что при переваривании дерьмо получается. Всегда, - Габен наконец поднял на собеседника яркие свои глаза, посмотрел открыто, чуть улыбаясь. – А вы, Горький, скажу честно, пожеванным выглядите, но никак не поеденным или, упаси кто-нибудь, сломанным. Максим содрогнулся несколько раз беззвучно и нервно, приоткрывая рот и щурясь, от не нашедшего выхода то ли смеха, то ли слез. - Спасибо, Жан, - наконец произнес он, взялся за сигаретную пачку, заглянул в нее и решительно отложил в сторону. – Но какова цена тому, кто остался один, хоть и с неизменной внутренней сутью, как вы выразились? - Самая что ни на есть высокая, - уверенно кивнул Мастер. – Система, говорите, сплюнула? Ну и сама себе дура. Система без качественных деталей – даже одной детали – имеет свойство рассыпаться. А вот из тех самых деталей, но разрозненно болтающихся, всегда можно собрать новую. Или как еще иначе куда вписаться. Ну, может, не сразу… Горький сел на лавке ровно, снова потер с силой лицо, потом встряхнул руками, будто сбрасывая налипшее на них в пространство бара. И серьезно заметил, однако тему системы и ее составных частей на удивление не затрагивая. – А вы удивительно жизнелюбивы. - Уж какой есть, другого не будет, - Габен, которому внезапно захотелось подбодрить странного этого человека еще и из детства вынесенной присказкой, передумал в самый последний момент, решив, что не оценит Максим. Слишком трезвый пока. Но вот движение физическое в отличие от душевного тормозить не стал, приподнялся над столом и тяжеловато пришлепнул ладонь к чужому плечу. Горький покосился странно, едва не испуганно, на чужую руку – и слишком быстрым движением перехватил ее за запястье, однако, не отдаляя, а, напротив, на несколько лишних секунд задерживая. Жан, подивившийся разве что молниеносным рефлексам офисного аналитика, возражать не стал. И, когда отпустили, плюхнулся, иначе не назвать, обратно, берясь за кружку. Вот так вот всегда, надо же… Поговорил, во что-то чужое вник, что-то вроде как постороннее обсудил – и вроде как самому полегче стало. Не ноет, не тянет. Понятное дело, что такие вот разборы и разговоры – это не лекарство толком, а так, анальгетик. Ну да и ладно. Пока анальгетик, а там и выздоровление придет. Мастер усмехнулся печально собственным мыслям. Горький тоже молчал, скользящим непристальным взглядом изучая проступающий сквозь нарочито полуоблупленную черную краску рисунок на досках стола. Жан не стал его тревожить, пусть себе думает и осмысливает услышанное, а хоть бы и просто в собственной голове копается, но через несколько минут снова отметил что-то, вызывающее стойкий диссонанс. Так. Мастер еще раз внимательно изучил все, стоящее на столе. А вот и ответ - второй бокал виски у товарища пошел. На пустой, скорее всего, желудок. Непорядок. Габен пододвинул Инспектору тарелку с колбасками и, повинуясь толком не проанализированному пожеланию души, рискнул изменить тон и тему общения в более неформальную сторону: - Угощайся, что ли. Что стало большей неожиданностью для Максима, этот жест или внезапный несанкционированный переход на «ты», Жан не знал. Однако на еле слышимое «Зачем?» отозвался охотно: - А то развезет до нетранспортируемого состояния. Да и типаж у тебя самый что ни на есть язвенный. - Язвенный? – переспросил Максим, задним числом явно оформивший собеседнику право на сокращение дистанции общения и машинально наколовший колбаску на вилку. - Угу, - булькнул Габен в кружку. - Но вот это, - алкоголь действовал все явнее, выводя Горького из состояния самопогруженности и полнейшей серьезности. – Тоже не самая полезная еда. Он пожестикулировал вилкой. Жан издал еще серию разных по тональности, но согласных побулькиваний и в конце ответил внятно: - Не самая. Но лучше так, чем никак. - Если это врачебная рекомендация, то я ей последую, - Максим был убийственно серьезен. Настолько убийственно, что Габен, напротив, отозвался тихим смешком: - Она самая. Закусывай уже. И они сидели и пили дальше, и разговор вился неспешно, причудливо и непрерывно, как дым от максимовских сигарет. Политика, погода, экология, античная и средневековая скульптура и снова политика, но теперь в древнем Китае. Одиночество под ручку с тоской отступили, истаяли сизым мороком, но Габен не дал себе обмануться. Кончится этот вечер, уйдет по своим делам Горький, будет разгребать свои проблемы, и что в результате? И привет, пустая квартира да родная анатомичка. Снова некстати вспомнилась Есечка, как ходила она, тонкая, завернувшаяся в габеновский халат, по большой комнате и рассуждала о том, кто из знакомых какое оружие ей напоминает. Самого Жана тогда обозвали топором. Большой, простой и грубоватый, не всяк управится, но еще меньше кто польстится. Потенциально опасен, но на деле применяется раз в месяц исключительно для колки дров. В основном валяется в сарае среди разных лопат и грабель, внимания не привлекая. Интересно, с чем бы Есечка, его нежная воздушная Есечка сравнила бы Горького? С каким рыцарским мечом? Нет, не то что-то. Меч слишком прост и однозначен по сравнению с этим человеком. С этим строгим, упорядоченным созданием с каменными глазами, во всех рассуждениях которого сквозила неизменная логика автомата. А что, может, автомат? А скорее, пистолет. Суперпистолет супершпиона из приключенческого боевика, красив, многофункционален и смертоносен. - Жан, твоя манера думать весьма странна, тебе это говорили? - Что? – Габен сморгнул, точно просыпаясь, с трудом фокусируясь на Горьком. - Я хочу сказать, что когда ты углубляешься сам в себя, то очень пристально смотришь на собеседника. И в то же время не смотришь вовсе. Ощущение от такого взгляда довольно специфическое, и я не назову его приятным, - Горький, вокруг которого уже давно не таяли клубы сигаретного дыма, потирал шею и, такое ощущение, что снова тянул уголки губ. - А, это… Извини, - Мастер подпер кулаком подбородок и уставился в пространство почти опустевшего в связи с поздним часом и окончанием трансляций зала. – Знаешь, Есечка… Ну, девушка моя. Бывшая, – он с трудом сглотнул это слово. – Тоже говорила, что у меня взгляд шамана, постигающего тайны вселенной. - Возможно, она была права. Я с шаманами не сталкивался, объективно судить не могу, - Горький покачал стаканом с остатками коктейля. - И правильно, - покивал Габен. И добавил преувеличенно бодро: – Знаешь что? Давай по контрольной и по домам. А то что-то как-то уже… - Согласен. Интересно, показалось или нет, но Максим, приободрившийся было в процессе их посиделок, снова поугас. И глаза его, с цепким остроугольным взглядом как будто припорошило чем. «Пепел сгоревших мечтаний покрывал толстым слоем его душу», - всплыла в памяти псевдоромантическая строчка из невесть какой читаной в юности лабуды. Жан тряхнул головой и поднял кружку. - Ну… Тогда за светлое будущее. - Ты в него веришь? – скептично произнес Инспектор, но с Мастером чокнулся. - Я вообще мало во что верю. Предпочитаю знать наверняка, - Габен улыбнулся шире. - Я тоже. А ты знаешь, в чем это будущее содержится? – Максим уперся локтями в стол и привстал, пытаясь заглянуть, такое ощущение, в душу Жану, и грани в глазах на миг вспыхнули изнутри. - В наших руках, - по-простому отозвался Габен, с удивлением понимая, что думает сейчас так похоже с таким не похожим на него Горьким. - Все в наших руках, - строго прибавил Максим, в глоток допил содержимое стакана, стукнул им о стол и закончил с тоской. – Но иногда всего этого становится так много, что руки не просто опускаются – отрываться начинают. - Значит, надо все это положить и передохнуть. Или найти того, кто нести поможет. Чтобы вот эти руки, - разошедшийся Габен ткнул коротким мосластым пальцем в максимовское запястье, - целы остались. - Звучит гладко, - Горький перехватил чужой палец, сжал крепко, чтобы не размахивали им. – Но где тех помощников взять прямо здесь и сейчас? - Чтобы я знал, - пасмурно отозвался Жан, покосился на пойманный палец, да так его и оставил, с печальным стуком роняя голову на стол. Дальше он только слушал и ощущал, как с шорохом рукава отпустил его Максим, как нетвердым голосом подозвал официанта, как собрался расплатиться за всех карточкой… - Сколько я тебе должен в результате? – спросил Мастер, поднимаясь в ровное сидячее положение. - Ничего, - отрезал Горький. Габен только пожал плечами и сменил тему разговора: - Кстати, тебе куда ехать? - На вторую звезду, а потом налево и до утра… - с непонятным выражением покривил губы Инспектор, а после назвал район новостроек бизнес-класса. - Метро, однако, туда еще не прокопали. А маршрутками уже поздно. Такси брать придется, - флегматично сообщил и так очевидные вещи Жан. - Я на машине, - снова коротко, почти агрессивно бросил Максим. - Ага, а тебя тот факт, что, как говорится, «в портвейне кровь не обнаружена», не смущает? – с неожиданной ехидностью заявил Габен, переерзывая на другой конец лавки к вешалке с одеждой. - Моего водительского стажа и самоконтроля достаточно, чтобы не получить штраф, - упрямо возразил Максим, наблюдая за этим страннейшим сочетанием и перетеканием лени и необходимости. - Ты по такой погоде столб в морду получишь. Черт бы с ним, со штрафом… - Мастер ухитрился, все так же не вставая, снять горьковское пальто и свою охотничью куртку вместе со свитером. Отдав чужое, он начал неспешно облачаться под задумчивое молчание Максима, которое закончилось довольно внезапным вопросом. - И что же ты предлагаешь? Габен замер с поднятыми руками и застрявшим на носу воротом свитера. Он же, кажется, сказал про такси. И, кажется, это было столь очевидно, что… Но Горький спрашивал. Зачем-то спрашивал. Жан, чтобы избавиться от поднимающегося изнутри совершенно неозвучиваемого, непонятного, но явственного предощущения, рванулся решительно головой наружу и ляпнул первое внятное, что пришло в голову. - А поехали ко мне? – и сам же удивленно моргнул, пытаясь кое-как руками пригладить взлохмаченные одеванием свитера темные волосы. – Будешь в маленькой комнате ночевать, кресло разложу. Зверья у меня нет, никто не потревожит. И машина твоя никуда отсюда до завтра не денется. - И метро, получается, к тебе прокопали? – Горький, склонив голову, начал аккуратно наматывать на шею клетчатый шарф. - Не совсем ко мне, но еще в семидесятых годах. А вообще полчаса пройдемся – только на пользу будет, - приподнято отозвался Габен, лихо застегивая куртку. Почему Инспектор так и не вспомнил про такси, осталось для него загадкой. Разве что… тоже не хотел оставаться наедине с содержимым своей головы в эту ночь? - Поехали, - кивнул Максим и странно, полуболезненно, но впервые за вечер отчетливо улыбнулся.