Mon nom est Sebastien

ПРЕЖДЕ ЧЕМ БЫТЬ ОСЫПАННОЙ ВОПРОСАМИ, ПОЯСНЯЮ. FLASHFORWARD - ЭТО СОБЫТИЯ, КОТОРЫЕ ПРОИЗОЙДУТ! ЭТО ТО, ЧТО ТОЛЬКО БУДЕТ, А НЕ БЫЛО (FLASHBACK) ИЛИ ЕСТЬ СЕЙЧАС. СПАСИБО! Прошло два года. Я смотрела на себя в отражении: болезненно согнувшуюся, с огромными синяками под глазами, уставшую, сонную. Меня было бессмысленно засовывать в мешковатое черное платье, наносить макияж, расчесывать - меня можно было просто разбудить и сразу вести на кладбище. Хотя, я выглядела более как мертвец, чем "посетитель". Но требовались эти формальности. Да, мы собирались на кладбище. Ужасная процедура, скажу я вам, эти поминки. Тебя из года в год вытаскивают из дома, усаживают на заднее сидение машины, везут туда. Там обязательно соберутся все родные и близкие умершего, его друзья. Натянуть маску скорби нельзя кому-то, поэтому ты просто встанешь около могилы, посмотришь на заросший травой и цветами участок земли, и будешь вспоминать о том, как это произошло. А произошло это ужасно. Я продолжала себя рассматривать. В дверь позвонили. Я отвыкла от этого чувства, когда кому-то что-то от меня нужно, тем более в Калгари; с тех самых пор мы жили только втроем. Я бросила на себя последний взгляд, заметив, что не хватает, разве что, тонны румян, и двинулась в сторону двери. Паркет хрустел под моими босыми ногами, где-то заиграла радионяня. Он стоял на пороге, обнимая одной рукой букет цветов, а другой - моего ребенка. Я рассмотрела их в окошечко около входной двери и криво улыбнулась. - Привет. - Он зашел внутрь, не забыв поцеловать меня в щеку на пороге, и положил Пьера в детскую кроватку, стоящую в гостиной. - О, - он впопыхах вернулся ко мне и вручил букет. - Это тебе. Я обняла цветы обеими руками. - Красивые. Он кивнул, улыбаясь. Я смогла рассмотреть его ближе. Черный пиджак был застегнут на все пуговицы, а под ним, обнажая немного волос на груди, его торс туго обтягивала белая рубашка. Брюки на нем висели - заставить его есть я так и не научилась, но были подпоясаны. Я аккуратно повернула его, положив руку на плечо, и заключила: - Выглядишь потрясающе. Он смотрел на меня с легким недоумением, решая, сказать мне то же или тактично промолчать. Я, конечно, была далека от того, чтобы выглядеть "потрясающе". Я вообще никак не выглядела - маленький Пьер не давал мне спать всю ночь. Как, впрочем, всегда. Но он отметил, что мне "очень идет платье". Я поблагодарила его. Мы сели на диван. - Если ты не хочешь брать с собой Пьера, мы можем вызвать няню. Правда, Пьерин, в этом нет ничего такого... - Нет, пожалуйста. Я хочу, чтобы он поехал. - Но он... - Он маленький, - я положила руку на его ладонь. - Знаю. Я не смогу быть там без него. - Понимаю. Он отвернулся. Я могла показать пальцем на всех людей, кто был потерян, разбит, убит его смертью двухлетней давности. Но я бы не смогла и руки поднять, чтобы указать на него - на него нельзя было указывать. Это то, что горело огнем в его легких, ржавые болты в механизме его сердца. Он чувствовал такую боль, что нельзя было и вообразить. Как он только держался?.. - Хочешь съездить куда-то сегодня вечером? - Он повернулся снова. Его лицо, пронзенное болью, стало обыденным, но что-то новое скользило в нем сейчас. Страшно предположить, но, может, надежда? - Да, - я ответила. - Да, конечно. Давай куда-нибудь съездим сегодня. - Отлично, - он попытался улыбнуться, и эта попытка была даже хорошей. - Возьмем Пьера и прокатимся до какого-нибудь ресторанчика, что скажешь? - Если он не будет капризничать. Я боюсь, что после унылого кладбища у него не будет настроения. - Ему год, - заметил он. - Я думаю, мы справимся. Я кивнула и медленно поплелась в комнату. На кровати были разбросаны детские вещи, мужская одежда и море, целый океан бумажных салфеток. Я вытащила сумку и начала наполнять ее детскими вещами. В Калгари было так сыро и невыносимо грязно в это время года. Я едва могла разобрать дорогу в вечном тумане, когда смотрела на улицу через окно. В доме было тепло - в доме был он, я, мой сын. Но мы будто были выжившими, спасенными из какой-нибудь катастрофы. И, кроме нас, в городе не было больше никого. Поэтому я никогда не любила раннюю весну здесь. Не любила ее слякоть. Настоящая весна приходила лишь в апреле, а март... Как я ненавидела март... Спустя столько времени, я снова плакала. Я отставила почти собранную сумку и упала на мягкую кровать, на мокрые салфетки, на пахнущую мной, им и моим сыном простыню. Мы все еще не могли справится с его смертью, все еще не могли поверить. Люди говорят: "Надо быть готовыми". Как этому можно быть готовым? И как к этому вообще можно готовиться? Ты столько времени знаешь человека, ты впускаешь его так близко, что уже уверен, ты никогда не выпустишь его обратно. Он идет с тобой по одной дороге, ты... Ты любишь этого человека. И что нужно говорить себе? Как себя нужно уговаривать? "Он умрет, знаешь? Будь готова. Когда его не станет, будь добра, сделай вид, что так и должно быть". Нет, не было и никогда не будет слов, которые смогут подготовить человека к чьей-либо смерти. А особенно к его. К его смерти. Он не должен был умирать. Во всем великолепии и холоде этого слова - ОН НЕ ДОЛЖЕН БЫЛ УМИРАТЬ. Он был такой частью всех нас, которую не закроешь уже ничем. Он был так мне нужен. Что-то оторвали от всех нас, опустошили. Словно не было достаточно той далекой весной боли. Я спрашивала небеса: "почему"? И те только и делали, что отзывались дождем. Возможно, это были и его слезы. Он знал, что не должен был умирать, оставлять нас. Но он умер. И единственное, кроме воспоминаний, что от него осталось... Мы должны были навестить это через несколько часов. *** - Пристегну тебя, Пьер, - я говорила квелому сыну. Он тяжело дышал, рассматривая унылый пейзаж за окном. - Не вздыхай. Просто навестим одного человека. Машина ехала по оживленной трассе. Так странно для Калгари, для места, где мы жили. Мы с сыном рассматривали фотографии на моем телефоне. За два года я не сделала много новых фотографий. В основном остались лишь те, далекие. Маленький Пьер хрипло хихикал, указывая на набор пикселей в моих руках, а я винила себя за то, что он его уже не увидит. Тот, что составлял эти пиксели. - Ты помнишь, как туда ехать? - Он спросил, настраивая навигатор на ходу. Я подняла глаза. Наши взгляды встретились в зеркале. - Издеваешься? Я мертвая ночью эту дорогу найду. Он скривил рот. Мы приехали туда тогда, когда все уже собрались. Немногочисленное количество человек стояло разными кучками. Я вытащила Пьера из сидения и, тяжело вздохнув, направилась к людям. Все помахали нам руками. Он закрыл машину и, догнав меня, выхватил сына из рук. - Вы приехали, - Лакелль шла в нашу сторону с объятиями. Мне удалось стиснуть ее в своих так, чтобы не сломаться самой, хотя она вряд ли и прикосновения почувствовала. Отстранившись от меня, она взяла Пьера на руки и тот удобно устроился на ее плече. - Да. Собрали даже сына, - я переглянулась с ним, стоящим около меня в безупречном костюме. Я рядом с ним как крыса помойная выглядела, честное слово. Жена Бувье едва заметно нахмурилась и скрылась в толпе людей вместе с моим сыном. Меня слегка передернуло: - Не бойся, - он улыбнулся и погладил меня по плечу. - Она с ним ничего не сделает. - Я не за сына боюсь, - я сглотнула. - За нее. Когда люди двинулись к могиле, я почти приближалась к панической атаке. *** Он придерживал меня за талию, когда первым сказать что-то вышел Дэвид. Он был одет как обычно - тугие черные джинсы и белая футболка. Только его кожа, к сожалению, была белее. Я смотрела на него, пытаясь выглядеть ободряюще, но не выглядела никак. Он вытащил из кармана скомканную белую бумажку и, откашлявшись, зачитал: "Этот человек всем нам был братом. Вот уже второй раз за свою жизнь я вынужден говорить о нем в прошедшем времени, но...". Он откашлялся снова. "Но я безмерно рад, что я делаю это в окружении людей, которые поймут меня. Я...". Каждый раз, когда он кашлял, сердце присутствующих на церемонии людей останавливалось. Я чувствовала слезы в уголках глаз, я по-настоящему тонула. Он бросил бумажку в траву и, вытерев лицо тыльной стороной ладони, продолжил сам. - Друг, ты... - Все посмотрели на небо. - Я надеюсь, тебе там просто хорошо. Честное слово, я... Мы так скучаем по тебе, что... Если только ты знаешь, как сильно мы любим тебя тут, внизу. Мы и при жизни тебе это говорили. Тебя нет с нами, но... - Джефф вышел, чтобы поддержать его. Они стояли у его могилы, молча обнявшись. - Мы тебя помним, друг. Мое сердце стучало в горле. Я держалась за шею. Все едва стояли на ногах, и даже сын, мирно лежащий на плече жены Бувье сидел так тихо, словно пытался с собой совладать. Хотя, он, вероятно, мало что понимал. Когда все сказали речь, в том числе и я, тот, кто поддерживал мою талию, последним вышел вперед. У него не было бумажек, желания говорить и всего остального, но все знали, что было у него на уме. Он помялся на одном месте, его колени дрожали так сильно... Я закрыла глаза. В буквальном смысле гробовое молчание воцарилось над кладбищем. Где-то летали вороны, и единственное, что было слышно - их полет. Никто не был в силах издать и звука. И им наконец-то поданный голос был оглушающе громким среди всего великолепия тишины. - Я два года благодарю небеса, знаете? - Он вытащил из нагрудного кармана платок и вытер глаза. - Но одновременно ненавижу. Да, они подарили мне все, что я так хотел - счастье с женой, сына, дом в Калгари. Все окаменело в один момент. - Я никогда не забуду тебя, друг. Спасибо. Просто спасибо тебе за то, что я жив. Ты оставил свою прекрасную жену и детей здесь, но... Но мы все любили и любим тебя, Пьер Бувье. Не забывай это, ладно? Никогда не забывай. Себастьян Лефебр вернулся ко мне, пряча платок обратно в нагрудный карман.