Ночи с запахом пряного чая

В кровати Гокудеры тепло и уютно. Мукуро сладко потянулся, с наслаждением вдыхая запах свежего белья. Везде лучше, чем связанным по рукам и ногам в колбе, без возможности даже пошевелиться. А так – тем более лучше – сухо и мягко, и Мукуро очень жаль, что он не может прочувствовать это в полной мере. В чужом теле это невозможно. Зато он может встать. Жалко терять время, просто валяясь в постели. Удобная кровать – не единственное достоинство Гокудеры. Мукуро куда больше нравится то, что он живет один. Рокудо включает свет и идет на кухню, не утруждая себя одеванием. Откидывает с лица светлые пряди, удивляясь, как Гокудера вообще хоть что-то видит с такой прической, все время лезущей в рот и глаза. Но волосы мягкие и легкие – Мукуро было бы жалко стричь такие. А еще у Гокудеры есть чай. Деталь несущественная, но очень приятная, Мукуро кажется, он не пил чая целую вечность, пусть даже в пакетиках. Он кладет в чашку сразу несколько, чтобы наверняка хоть чуть-чуть почувствовать вкус. И, пока закипает чайник, разглядывает кухню. С его последнего визита здесь ничего не изменилось: на подоконнике лежит полупустая пачка сигарет, на столе и в холодильнике – самая полная коллекция полуфабрикатов в мире. Готовить Гокудера не умеет и не хочет. Зато у него чисто. Мукуро это тоже нравится. За все время он сменил множество тел, и у парней обычно такой свинарник... Нет, в квартире Гокудеры тоже не самый идеальный порядок, но Мукуро хотя бы не приходится искать стул, на котором меньше свалка вещей, чтобы сесть. Если бы Хаято ненавидел его чуть меньше, Рокудо, наверное, сделал бы ему комплимент. Мукуро обхватывает руками чашку – должно быть, она обжигает, но он чувствует лишь слабое тепло. Нужно выпить чай пока он не остыл. И он пьет, быстро, большими глотками, ни капли не волнуясь – это не он сейчас глотает кипяток, не у него завтра будет болеть обожженный язык и, может быть, желудок. Он может с уверенностью сказать, тихо посмеиваясь, что ему нет никакого дела до Гокудеры. Ему просто нравится этот чай – зеленый, сладкий, пахнущий какими-то пряными травами. Когда он выберется из тюрьмы, то обязательно заставит Гокудеру сделать ему чашку. И, возможно, не один раз. Мальчишка сам виноват, что попался однажды на простую уловку Мукуро, позволив получить свое тело. Теперь он принадлежит ему навечно. Или хотя бы до тех пор, пока Гокудера живет один, спит на мягкой кровати и покупает такой вкусный чай. Пока он оставляет на кухне сигареты, в комнате на своем столе – бумажки, исписанные бесконечными расчетами и планами новых боевых техник и развития Вонголы. Пока он кладет возле кровати интересные книги, а сахар – на нижнюю полку. Пока он рядом с Савадой, он – такая удобная и очень приятная в использовании вещь. Мукуро моет чашку и убирает обратно в шкаф. Ему не хочется оставлять следов и привлекать внимание. А чашку Гокудера заметит наверняка, в его доме сплошная одноразовая посуда, Мукуро знает. Он вообще знает о Гокудере слишком много: какие журналы он читает, чем питается, во сколько просыпается и ложится спать. Чем пахнет мыло, которым он пользуется, и какой у него размер одежды. Весьма бесполезная и очень интимная информация. Ночь только начинается и Мукуро размышляет, чем бы еще себя развлечь. Он останавливается напротив зеркала в прихожей и улыбается себе. Думает, что такое выражение лица идет Гокудере куда больше, чем угрюмо сдвинутые брови. Мукуро улыбается широко и открыто, смотрит, как легко растягиваются мягкие сладкие после чая губы, как щурится непривычно хитро левый зеленый глаз. У Гокудеры вообще красивые глаза. Он спит в трусах и футболке. В особо жаркие дни – без неё, Мукуро запомнил. Футболка явно какая-то старая, которую не жалко, и, стягивая её, Мукуро бросает её прямо на пол тоже безжалостно. Чистота чужих вещей – не его забота. Зато ему нравятся выступающие ключицы, бледная кожа, плоский живот. Он красивый. Он – это Мукуро, ему не нравится Гокудера. Просто сегодня это тело – его. Мукуро может абсолютно безнаказанно провести руками по груди, задевая розовые соски. Он чуть сжимает их и жалеет, что не может в этот момент видеть лицо Хаято. Ему хотелось бы смотреть, шептать почти беззвучно: «Посмотри, я могу делать с тобой все, что захочу». Но Гокудера этого не услышит сейчас – он спит. Где-то там, в глубине сознания, не чувствуя боли, не замечая разницы. Его здесь нет – здесь только Мукуро. Он может сейчас убить Гокудеру, покалечить, оставить на его теле любые следы от ушибов до смертельных ран. Но то, что этого никто не увидит, изрядно испортило бы ему удовольствие. И он просто смотрит, затаив дыхание, как краснеет на груди царапина, оставленная его ногтем. Размазывает выступившие капельки крови пальцами, возвращаясь к соскам. Мукуро не чувствует прикосновений, поэтому он со всей силы выкручивает их. Будь Гокудера в сознании – он бы кричал сейчас от боли, но Рокудо чувствует лишь слабое покалывание. Этого мало. Мукуро спускается ниже и засовывает руку под резинку трусов. Он едва ощущает прикосновения к члену и раздевается полностью – так он сможет хотя бы видеть. Видеть, как как он проводит рукой по своему члену. Ему наплевать, что Гокудера, должно быть, считает иначе. Он его. Мукуро может сжать его в руке, погладить, чувствуя, как тело отзывается на прикосновения и плоть начинает увеличиваться. Мукуро неторопливо оглаживает яички, возвращается к члену, проводя по всей длине уже увереннее, сдвигая нежную кожу и обнажая головку. Размазывает выступившую на ней каплю смазки – так удобнее двигаться, и теперь он чувствует слабое удовольствие, разливающееся по принадлежащему ему телу. Этого тоже мало. Мукуро сжимает член сильнее, но это не помогает, не делает ощущения острее. Зеленый глаз в зеркале смотрит на него почти с жалостью – Рокудо знает, что ему это кажется, но это все равно его злит. Гокудера не может справиться с силой Мукуро, он не проснется, пока это не будет угодно иллюзионисту. Просто, это ему показалось, но даже за секундный обман зрения Мукуро больше не намерен жалеть Хаято. Он прислоняется к противоположной стене, откидываясь и шире раздвигая ноги, и смотрит не отрываясь, как пальцы обводят яички, чуть задевая кожу на бедре. Мукуро нащупывает сжатое колечко ануса и надавливает, проникая пальцем внутрь. Горячие стенки сжимаются вокруг, но этого все еще мало, и Мукуро быстро оглядывается. У зеркала валяется расческа с длинной круглой ручкой, и он, ухмыляясь, берет её в руку. Облизывает торопливо, воровато осматриваясь, словно кто-то может увидеть его в такой нелепой ситуации. В квартире пусто, и Мукуро, упираясь рукой в стенку около зеркала, начинает проталкивать расческу в себя. Это больно, и Мукуро улыбается дрожащими губами, наслаждаясь даже такими ощущениями. Так он точно порвет Гокудеру, но ему плевать, плевать уже на все, он одним движением вгоняет предмет до конца, и стонет, чувствуя как кончик расчески упирается в простату. Смеется тихо, сорвано, упираясь лбом в холодное стекло. Двигает рукой все быстрее, чаще, постанывая при каждом движении, вздрагивая каждый раз, как волна удовольствия проходится по телу. Ему хочется еще резче, сильнее, и он не сдерживается, смотрит шальными глазами как запотевает зеркало от его частого горячего дыхания. Шепчет, сам не зная к кому обращаясь «ещё!» и опускает вторую руку на член, принимаясь надрачивать, пытаясь двигаться одновременно с проникновением предмета внутрь. Еще несколько грубых движений, и Мукуро вскрикивает глухо и брызгает спермой на стекло. Пару минут стоит неподвижно, пытаясь отдышаться и унять дрожь в расслабленном после оргазма теле. Выдергивает расческу, на ручке которой блестят капельки крови – это ничего страшного, это стоило того, что он чувствовал, по-настоящему чувствовал сейчас. Вытирает её рассеяно об футболку, сил хватает только одеться и добраться до кровати. Мукуро ложится и закрывает глаза, продолжая улыбаться – он почти счастлив. Завтра Гокудере будет очень больно, Мукуро даже немного ему сочувствует. Но через недельку вполне можно будет повторить. И еще, ему интересно – а как бы Хаято вел себя в постели, будучи самим собой? И это тоже очень бы хотелось проверить. Мукуро открывает глаза и разглядывает знакомый потолок. Конечно, с той ночи прошло мало времени, но дольше он держаться уже не мог – ничего страшного ведь не случится, если сегодня он не будет делать ничего извращенного. Просто попьет чая, посмотрит в окно на тихую улочку, освещенную фонарями, где в этот час нет ни единой живой души. Здесь так хорошо, так по-домашнему уютно, что с каждым разом все меньше и меньше ему хочется уходить. Жаль, что сил не хватит остаться тут навсегда. Мукуро идет на кухню и тут же замечает, что что-то не так. На холодильнике висит, прикрепленный дурацким ярким магнитиком, какие обычно дают в супермаркетах к покупкам, листочек бумаги. Рокудо подходит поближе и читает написанные на нем строчки. «Мукуро, тварь, я знаю, что это ты. Если ты думаешь, сука, что я ничего не замечаю – ты крупно ошибаешься. Если еще раз до меня хоть пальцем дотронешься, я тебе башку оторву, ублюдок!» Мукуро фыркает и, не трогая записку, подходит к полке. Чая на ней не оказывается. - Ну что, Гокудера, хочешь войны? Ты её получишь. Мукуро берет из комнаты ручку и пишет на обороте: «Не стоит беспокоиться, в следующий раз я буду с тобой нежнее.» Чай Мукуро находит на холодильнике и, взяв пакетик, ставит пачку на её привычное место. Мукуро огорчает то, что о нем узнали. Было так приятно чувствовать себя как дома в чужой квартире, в чужом теле. Сопротивление и угрозы были непривычны, но не пугали – скорее смешили. Ну что Гокудера ему сделает? Он прячет вещи, выкидывает что-то, к чему прикасался Мукуро. Засыпает за столом у открытого окна, что бы все «удовольствие» от пробуждения досталось не ему. Мукуро думает, что это ребячество. Сам он до такого не опустится, сам он должен придумать что-то интереснее. Он не портит чужие вещи, убирает за собой и спокойно раздевается каждый раз, ложась в кровать. Потому что ему так нравится, и – чтобы лишний раз посмотреть на доставшееся ему тело. Он вообще часто его разглядывает. Все рано или поздно замечают, что люди разные. Даже если одного пола, даже если почти одного возраста. И разные не только глаза и волосы – реакции на прикосновения другие, ощущения другие, и, наверняка, мысли другие. Но в чужие мысли забраться не может даже Мукуро, как бы ему это не было интересно. Гокудера оставляет ему записки с руганью и недовольством. Мукуро оставляет с утра на столе завтрак с наилучшими пожеланиями, догадываясь, что это разозлит Хаято больше, чем если он уничтожит весь дом. Мукуро нравится эта переписка, а на столе появляется стопка белых самоклеящихся листов. Мукуро пишет очередное «С добрым утром» и думает, как это – просыпаться с мыслью, что здесь, совсем рядом, кто-то другой, кто может делать все, что ему заблагорассудится, когда ему захочется. И делать с тобой. Наверное, это страшно. Мукуро сжимает пальцами маленькие соски, проводит ладонями по гладкой теплой коже. Опускается ниже, чуть сжимая пальцами ягодицы, чувствуя, как тело в его руках возбуждается. Кладет руку на член, размазывает каплю смазки и сосредоточенно хмурится. Сжимает его в ладони, гладит, отмечает момент, когда он возбудиться полностью. Быстро проводит рукой вверх-вниз, и за мгновение до разрядки исчезает. По ушам резко ударяет внезапная тишина тюрьмы, в глазах – темнота. Мукуро улыбается, представляя, как где-то далеко Гокудера сейчас содрогается от оргазма, стоя на коленях перед все тем же зеркалом, а потом утыкается лбом в стекло, что бы наткнуться взглядом на очередную записку: «Видишь, я и тебе могу сделать приятно. Хочешь еще?» Послание остается не отвеченным. Мукуро за всю жизнь видит множество ночей. Разные: ясные, пасмурные, лунные. Бывают ночи, когда в доме становилось совсем светло от низких туч, бывают – непроглядно черные. Бывают бессонные и бывают обычные. А еще – густые, обсидиановые ночи, слишком тихие и от чего-то тревожные. Неприятные. В такие ночи он старается как можно быстрее вернуться обратно, как можно дальше от пронзительного темного неба. В толще воды не так сильно чувствуется оно, не так давит. В такие ночи в комнате Гокудеры всегда горит свет. Мукуро останавливается снова перед зеркалом и проводит пальцами по тонким чертам, долго разглядывает тени под глазами, светлые ресницы, тонкие линии бровей. А думает о том, как должно быть некуда бежать ему из этого дома такими ночами, что остается сидеть допоздна за столом, перебирая в сотый раз учебники, записи, зарисовки, лишь бы чем-то занять руки. И рядом – чашка с чаем, едва заваренным, совсем горячим, от которой поднимается пар и идет терпкий запах каких-то трав. Мукуро бродит по квартире словно по Марии Целесте. И тогда где-то внутри щемит неуютно, что если придет он по-человечески, купит по дороге какой-нибудь торт или фрукты, что бы не с пустыми руками, позвонит в дверь – ему не откроют. Рокудо сделал бы себе собственный чай, высыпал в вазочку печенья, поставил на кухню второй стул. Потому что, быть может, этими ночами им обоим не хватало именно этого. И он бы так обязательно сделал, но только усмехается, понимая, что Гокудера его не ждет. Закидает динамитом, обложит ругательствами, хлопнет дверью перед носом. И от этого квартира становится чужой. Совершенно по-другому чужой, когда Мукуро не сидит здесь незаметным призраком, наслаждаясь возможностью продолжать нормальную жизнь, даже будучи осужденным, а словно вор залез, словно бездомный пробрался и теперь напрягается от каждого шороха. Гокудера, совершенно неспособный к иллюзиям и абсолютно бессильный против него мальчик, сам того не замечая отвоевал обратно свою территорию. Мукуро совсем не хочет оставлять все как есть. Вопроса, не поискать ли другое тело, перед ним почему-то не стоит. Возможно, он будет жалеть об этом. Одно дело – забраться в чужое тело, и совсем другое – полноценная иллюзия. Сил хватит на час, в лучшем случае – полтора, а восстанавливать их потом придется очень и очень долго. Но Мукуро не сомневается, бесшумно проходя по коридору к приоткрытой двери спальни. Гокудера на кровати – спит, отвернувшись к стене, запутавшись в одеяле, уткнувшись в подушку. Кончики волос на глазах, на губах, так что даже смотреть щекотно. Но Мукуро смотрит, фыркает бесшумно и забирается под одеяло рядом, довольно прикрывая глаза и зарываясь в светлые пряди на чужом затылке. И замирает в ожидании – что будет? Гокудера не просыпается. Дергается во сне, выдыхает, пытается отодвинуться, такой же беспокойный, как и бодрствующий. Резко разворачивается, натыкается в темноте на Мукуро и осторожно шарит рукой перед собой. Мукуро жмурится, когда теплые пальцы прикасаются к его носу и проводят по щеке. А потом исчезают. Он открывает глаза и понимает, что Гокудера уже не спит – смотрит сонно и недоверчиво, и молчит, словно ждет, что это простое продолжение сна сейчас закончится. И оно не кончается, а Мукуро тоже молчит и тоже ждет. - Какого? – Хаято садится в кровати и трет глаза. – Ты! - Я, - смеется Мукуро. Он смеется, а внутри все замирает в предвкушении продолжения. Что Гокудера дальше сделает? Выгонит? Попытается убить? А вдруг, совсем невероятно, простит? Гокудера просто снова отворачивается, натягивая на себя одеяло: - Дай мне хоть раз нормально поспать. - Дам, - обещает Мукуро, наклоняясь к самому уху. – Но с тебя чай. Гокудера смотрит на него удивленно, но встает и идет на кухню. Там он ставит чайник и достает чашку. Мукуро садится на стул и смотрит на хмурого Хаято, пытаясь ничем не выдать странное чувство радости. Это так здорово, по-новому здорово – сидеть снова на этой кухне, у приоткрытого окна, из форточки которого доносится стрекот сверчков. И при этом – смотреть на худые острые плечи под серой тканью майки, тонкие пальцы, треплющие и без того взлохмаченные светлые волосы. Занятие буднично-бесполезное, и от этого – безумно заманчивое. Гокудера наливает в чашку кипяток и садится рядом, забираясь на стул с ногами. Выхватывает чашку из-под носа у Мукуро и дует, что бы остудить. На безмолвный вопрос пожимает плечами: - Я тебе ничего не обещал. Впрочем, пока Мукуро достает из шкафа вторую чашку, Гокудера не возражает. Время летит слишком быстро. Оба молчат и даже не пытаются нарушить тишину. Чай кончается, чайник пустеет, Мукуро смотрит за окно, где темные от дождя ветки кустов освещаются льющимся с кухни светом, Гокудера – на пол, куда-то в угол, отсутствующим взглядом. Там на улице – темная дождливая ночь, словно назло, чтобы сделать небольшую кухню еще теплее и уютнее. Здесь обстановка приятная, такая домашняя, и этим непривычная для Мукуро. Он смотрит на Хаято и думает, что для него, наверное, тоже. Круглые настенные часы показывают четыре утра, и Мукуро понимает, что дольше оставаться здесь не может. Нужно возвращаться обратно в тюрьму, и теперь – надолго. Но теперь это не так удручает, потому что он знает, что здесь его будет ждать теплая кухня и вкусный чай. А еще он хочет, чтобы здесь его ждал Гокудера. И обязательно этого добьется. Пора уходить, но Мукуро не может сдержаться, чтобы не вскочить резко со стула, от чего Гокудера тоже встает, отреагировав машинально. Подойти вплотную, наклониться близко, положив руки на плечи Хаято. И прошептать в самое ухо: - Я отойду ненадолго. Ах да, и большое спасибо за чай. И раствориться в воздухе быстрее, чем Гокудера сумеет придумать ответ.