Her name was Charlie

Не имею понятия почему, но все мои мысли были забиты лишь одним человеком – Чарли. Теперь я знал, что же за девушкой она была. В смысле, я не знал ее так хорошо, чтобы раскидываться такими словами, но теперь я – хотя бы! – был в курсе, какого пола ребенок Абботов. Раньше я правда никогда ее не видел – даже в школе. Будто она была тенью, или маленьким человечком, которому не уготовано места в этом мире. Может, я сталкивался с ней в коридорах (что очень вряд ли – я помню все свои столкновения досконально), но я явно никогда не обращал внимания на ее лицо. Почему? Наверное потому, что оно было обычным. Большинство девочек в нашей школе любили выделяться – подкрашивали губы красной помадой, что было не очень уместно (и их всегда заставляли смывать это – все-таки, это школа, а не дискотека), красили глаза, румянили щеки... делали все, чтобы понравиться мальчикам из параллели или старшеклассникам. За Чарли я этого не заметил: каюсь, на ее глазах не было даже туши. Возможно, поэтому я и сравнил ее с ребенком в первый раз: она действительно выглядела как маленькая, невинная, но недовольная всем девчонка. За последние две недели мы почти не общались; если быть честным, то мы не общались вообще. Правда, утром восемнадцатого октября она вручила мне диск с записанными там песнями, и я поблагодарил ее, и мы вместе дошли до школы, болтая о басисте группы «Оэйзис» Поле Макгигане. Затем мы зашли в здание школы и опять (уже во второй раз!) пожали друг другу руки, и я опять получил в «награду» ее восхитительную улыбку. Более мы не виделись, а так как за мой прогул мне поставили месяц дополнительных работ (мол, все эти внеклассные часы до жути важны), я не смог провожать ее домой или идти с ней. После окончания уроков я оставался один на один с миссис Брэдфорт в ее «желудке», принимал от нее большой черный полиэтиленовый пакет и какую-то штуку с острым наконечником, которым провинившиеся учащиеся цепляли мусор и складировали его в эти мешки, после чего, в конце своей работы, отдавали все это местным уборщикам, которые, я полагаю, всегда наблюдают (да при чем наблюдают с победоносной и гордой ухмылкой!), как дети убирают то, что должны убирать они. Честно говоря, такая работа мне была чужда, и я, будучи ленивым засранцем, черт возьми, делал это ну очень долго – примерно два часа, а то и три – как повезет, какое у меня будет настроение. Миссис Брэдфорт часто подгоняла меня и, я уверен, она явно хотела поскорее избавиться от такого нерадивого, ленивого и долго выполняющего свою работу ученика. И да, больше я в этой школе не мусорил, хотя всячески обсыпал проклятьями тех, кто выбрасывал обертки от батончиков или стаканчики. Еще здесь попадались банки от газировок, которые, в прочем-то, черт знает откуда взялись на территории школы. Может, ученики сами выходили на переменах (хотя это вряд ли – ты не пройдешь мимо этой старой, простите, гниды Брэдфорт), а может приносили из дома. На ланч нам давали какой-нибудь сок в маленьких стеклянных бутылочках, ибо администрация нашей школы свято верила, что одна несчастная банка газировки или лимонада сразу же сведет нас в могилу. В любом случае, это не было особой проблемой, но меня бесконечно раздражал тот факт, что кто-то смеет мусорить на моей, так сказать, «вахте». Клянусь, я бы просто шеи всем им посворачивал. Хотя, когда я подходил с этим вопросом к миссис Брэдфорт в конце «рабочего» дня, она всегда закатывала глаза и говорила, что плохой работник ругает свои инструменты*. Где-то в три или четыре часа дня я заканчивал с этой грязной работенкой, и за мной приходил Эндрю – если, конечно, он шатался где-то поблизости. Просто так этот засранец никогда не станет бегать туда-сюда по городу только для того, чтобы проводить меня до его дома, а затем оставить плестись по улочкам в сторону своего. Шатался он обычно за сигаретами – пару раз, совершенно мистическим образом, как он говорил, они почему-то вдруг пропадали из карманов его куртки или сумки. Я часто шутил с ним на тему не завелся ли брауни* у него дома, на что он саркастично посмеивался и мрачнел, думая о том, что мать могла найти их и теперь думает о нем, как не о самом хорошем сыне, которого только можно иметь. Тем не менее, он все равно покупал новые пачки и приносил их домой, и даже клал в те же места, что и прежде. Не знаю, что он пытался сделать – проверить, есть ли действительно брауни у него дома или же это мать постоянно обшаривает его карманы в поисках новой гадости... Но он продолжал наступать на свои же грабли, а я лишь тихо радовался, что моему другу наконец-таки влетит за такую мерзость, как курение. Может, я был плохим приятелем из-за того, что желал Эндрю зла в такой интерпретации? Хм. Я так не думаю. Давно пора бы это сделать, ведь я, в роли такого хорошего мальчика, совсем не справлялся со своей задачей. Иногда, после занятий, меня дожидалась Бернадетт и мы ехали гулять. Она любила крутиться возле площади Пикадилли, она таскала меня по магазинам, а после того, как убеждалась, что ничего нового в ассортимент с недавнего ее прихода не поступило, тянула меня в сторону кафе-мороженого, где мы обычно покупали по одному большому рожку с ванилью или страчителлой, садились у статуи лорда Шефтсбери и осматривали немногочисленных туристов, которые с таким восхищением и радостью фотографировали местные «достопримечательности». Может, мы были какими-то грубыми по отношению к ним, но мы всегда, как самые настоящие англичане, чопорно осматривали их и выносили приговоры, при этом смеясь. Некоторые смущались и пытались покинуть это место как можно быстрее или просто отойти намного дальше, чтобы предоставить нам новую «жертву», или же попросту в упор не замечали нас, фотографируясь на фоне той самой статуи, где мы по привычке сидели, или различных зданий, которыми была окружена площадь. Бернадетт чертовски любила портить фотографии – она корчила рожи, ставила рожки людям (причем делала это всегда так искусно, что им и правда приходилось делать еще пару кадров). Иногда подбивала на это дело меня, угрожая, что испачкает меня мороженым. И я всегда и вправду боялся – ведь если хоть частичка ее сладости упадет мне на школьную форму или на штаны, то все, можно домой не возвращаться – отец услужливо прибьет на месте за это. Мне приходилось вытворять такое, что Детт смеялась уже не из-за людей, а из-за меня. Нередко нас сгоняли, жалуясь на то, какие подростки ныне пошли. Часто нас называли «чокнутой парочкой» и часто восклицали что-то вроде «вы бы еще черт знает чем здесь занялись!». Конечно, «черт знает что» в их понимании является сексом, и поэтому, громко смеясь, Детт предлагала мне «развлечь» публику и мы действительно строили из себя влюбленных; например, моя подруга могла осторожно измазать кончик моего носа мороженым, а потом, якобы пытаясь загладить свою вину, слизать его. Мы целовались взасос, а люди смотрели на нас как на настоящих сумасшедших. Бернадетт, будучи вообще бесстрашной, иногда могла вытворять чёрт-те что: чуть ли не лезть своими руками в ширинку, или прижимать меня за филейную часть к себе... Мы просто развлекались, и я знал, что Бернадетт не влюблена в меня, а я, в свою очередь, ни капельки не влюблен в нее. На площади Пикадилли мы и расставались – все же, ей нужно было ехать в одну сторону, а мне совсем в другую. И, смеха ради, мы всегда делали вид, что ссоримся, как настоящая пара, а потом резко, почти что на раз-два-три, восклицали «я тебя бросаю!». Господи, надо было видеть лица бедных туристов и вообще прохожих. Они же так надеялись на горячее представление, а тут – на тебе! – и «парочка» вдруг резко расстается. Правда, мы с Детт еще кидали взгляды друг на друга, когда удалялись в противоположные стороны, и пытались сдержать смех, но он все равно вырывался наружу и заводил незнакомцев-зрителей в еще большее заблуждение. Как же они разорвали отношения и смеются? Они же грустить должны! И, наверняка, их мысли были заполнены только одним предложением «эти англичане такие странные...». После всех своих приключений я возвращался домой, где меня, по обыкновению, ждал Ливингтон-старший; бывало, что он находился в компании с Фрэнком, попивая пиво и глядя футбол, или же один, за чашкой кофе и чтением газеты или просмотром новостей. Малкольм встречал меня вялым «привет, сынок», а я проходил мимо него, хлопая по плечу. И, ох, в нашем скромном домишке ужин готовил я – отец, как вы заметили, был крайне занят. Но, Боже, какой из меня повар? Я мог сварить макароны и сосиски, а если совсем невмоготу, то просто звонил в службу доставки пиццы и просил их привезти горячую, уже готовую и сделанную не моими корявыми руками... как бы это назвать... вкусняшку? Слишком глупое слово. Но хорошо описывает, чем являлась их пицца. И после ужина я садился за уроки, после чего, как и все нормальные подростки, ложился спать, еще где-то с полчаса слушая, как в гостиной отец смотрит какое-нибудь позднее шоу или спортивную передачу. Любимой песней у Чарли, как я понял, была «Она под кайфом*», которую исполняли «Блёр». Почему я так решил? Ну, даже не знаю. Наверное потому, что она была записана на диске аж три раза. Честно, я недоумевал, почему ее любимой песней была именно эта. Она... хм. Как же поаккуратнее выразиться? Она была довольно странной. Уже одно название вгоняло меня не только в шок, но и в краску, а от слов я вообще становился пунцовым, как томат. Если бы этот диск послушал мой отец, и узнал, что такая песня там три раза, он бы точно выкинул его. Ну, или просто посмеялся над тем, что я хочу девушку, которая под кайфом. Я говорю об этом, потому что там были примерно такие слова:

«Я вижу её лицо каждый день, Вижу её лицо, Но это не помогает мне, Она под таким кайфом, Я хочу целовать всю её»

И, кстати, последние слова подразумевается ни под чем иным, как под сексом. Черт возьми! Почему у меня блуждают совершенно неуместные мысли относительно этой песни и этой девушки? Черт, черт, черт! Когда включалась «Она под кайфом», я всегда делал музыку тише, независимо от того, как слушаю этот диск – в наушниках или просто так, «в живую». Мне казалось, что отец, где бы он не был, мог услышать эту песню, и это вводило меня в такой внутренний ужас, что я специально ставил звук на минимум, а иногда и просто пропускал песню, если она начиналась. Может, я слишком переживал или переиначивал все слишком сильно, но я действительно боялся, что мой родитель услышит ее и выкинет диск или осмеет меня. Хотя, я так думаю, больше всего я боялся, что он сделает первое. Не знаю почему. Просто этот диск был частичкой Чарли, а Чарли была чем-то загадочным и неизведанным для меня, поэтому я так тянулся к ней и старался сохранить не только эту песню, но и ее подарок в неизвестности от Малкольма. *** Одним субботним утром, кажется, двадцать восьмого октября, в нашем доме раздался телефонный звонок. Я, как слушающий музыку подросток, которого совершенно ничего не волновало и который вообще не ждал никаких звонков с самого утра, проигнорировал это. А вот отец, пришедший ко мне в комнату через минут двадцать после разговора по телефону, весь светился от счастья, и, честно говоря, подумал, что он услышал песню, которую я так упорно от него скрывал. Тут же выключив музыку и отбросив наушники подальше, я повернулся к нему и улыбнулся в ответ, но более виновато. Опершись на дверной косяк, Малкольм сложил руки на груди и осмотрел меня с ног до головы. − Собирайся, − наконец сказал он, слегка наклоняя голову набок. В моих глазах в ту секунду явно отразился то ли страх, то ли вопрос, и я поинтересовался у него: − А что случилось? На что отец, с широкой улыбкой, покачал головой и чуть закатил глаза, разворачиваясь и уходя в коридор. − Собирайся, − кинул он мне, находясь где-то у своей комнаты. И что мне оставалось? Я же, как примерный сыночек, конечно должен слушаться папочку! Но, честно, я был в заблуждении. Может, позвонил кто-нибудь из семьи? Моя двоюродная сестра, Дениз, вполне могла соскучиться по нам, а так как ее отец снял ей отдельную квартиру где-то в центре, мы спокойно могли приезжать к ней, а не она к нам. Тем более – уик-энд! Мы могли податься куда угодно и остаться там на все выходные. Так что, мое предположение по поводу родственников было вполне логичным. Натянув на себя джинсы и какую-то футболку, совершенно не разбирая, что в принципе одеваю, я выскочил из комнаты. Отец, не закрыв за собой дверь, стоял в черной рубашке, одна-две верхние пуговицы которой были расстегнуты. Улыбнувшись его такому «солидному» виду, я подошел сзади и постучал пальцем по его плечу. Даже не вздрогнув, он продолжал осматривать себя в зеркале (вот уж не думал, что он так заботится о своем внешнем виде), бросив вопросительное «что?» как ответ на мой жест. − Я хотел спросить... а куда мы едем? Тебе Дениз звонила? – полюбопытствовал я, крутясь вокруг папы и пытаясь разглядеть в зеркальном отражении себя, дабы удостовериться, что и с моим видом все в порядке – кузина же может устроить скандал или нотацию о том, почему я всегда так плохо выгляжу, а мне этого абсолютно не надо, каждый день выслушиваю от Бернадетт, которая вечно тащит меня на площадь Пикадилли. Наша игра ей, видно, весьма понравилась. − Мы не едем, а идем, − поправил отец, поворачиваясь ко мне и снова одаряя своей улыбкой. – Абботы пригласили нас в свой дом на завтрак. Подвинув меня в сторону, родитель снова прошествовал в свою комнату, а я так и остался с открытой челюстью глядеть в зеркало на свое отражение. Сто-о-о-оп. Нет, не может быть. Абботы... Чарли. Черт! Зато будет шанс подойти к ней и спросить о песне, которую она так и любит, и спросить, почему она так ее любит. Наверное, с моей стороны это будет смотреться не очень культурно, но какая разница? Любопытства у меня намного больше, чем какой-то там культурности. Это видно хотя бы по тому, как я веду себя на Пикадилли вместе с Детт – мне всегда хочется взглянуть на реакцию людей и поэтому (ну, еще и из-за угроз подруги) я вытворяю такие вещи. − Абботы? – переспросил я, отойдя от некоего шока, разворачиваясь в сторону отца, завязывающего галстук. − Ну да, − невозмутимо пожал плечами он, затягивая узел и поворачиваясь ко мне. – А что такое? Ты не хочешь идти? − Нет-нет, что ты, конечно хочу... но с чего бы им вдруг приглашать нас? – прищурившись, задал вопрос я, и сам не понял, был ли он риторическим, или направлял его отцу. − Хм. Ну, ты же знаешь, Маккензи Аббот была в хороших отношениях с твоей мамой... вот и пригласила нас на завтрак, в жест хорошей дружбы, я думаю, − слегка задумчиво ответил он. И тут же поспешил добавить: − Но если ты не хочешь, можешь не идти. Силой тебя никто туда не тащит. Маккензи сама сказала, что не хотела бы отвлекать нас от дел, но если мы сможем, то можем зайти к ним. Так как ты? Идешь? − Ага. Иду. Спустя десять минут мы уже подходили к дому Абботов. Я все еще не был уверен – стоило ли мне идти? Мне почему-то казалось, что Чарли сочтет это за некое «преследование» ее персоны. Но, остановись! Это же ее мать пригласила тебя и твоего родителя на завтрак, а не сам ты так отчаянно сюда просился, рвал волосы и чуть ли не рыдал из-за безысходности, которая в любую секунду могла тебя настигнуть! Так что все в порядке, парень. Просто веди себя нормально и не пялься на эту короткостриженную светловолосую девочку так, будто ты хочешь прожечь в ней дыру или завалить на пол. Ладно? Ты же этого не хочешь. А то, что она любит такие странные песни – это только ее дело. Ты здесь ни при чем. Понял? Отлично. А теперь взбодрись и постарайся не валять дурака. Подойдя к двери с отполированной цифрой «10», Малкольм протяжно нажал на звонок и внутри дома зазвучала какая-то незамысловатая песенка. В смысле, нет, это была не песенка, а просто мелодия. Приятная, легкая... Да, так. Спустя две секунды отец убрал палец и качнулся взад-вперед, ожидая, пока хозяева откроют дверь. Долго ждать не пришлось. Сначала послышались быстрые шаги, а затем щелкнул замок и зазвенела цепочка, после чего на крыльце появилась женщина тридцати пяти лет. Светло-болотного цвета глаза («как у дочери», − отметил я про себя) смотрели с неким любопытством и искренней радостью. Нежно-розового цвета губы расплылись в улыбке, а под глазами появились «гусиные лапки» или попросту морщинки. Отойдя чуть-чуть назад, она жестом руки пригласила нас войти в дом. Мне сразу понравилось жилище Абботов. В том смысле, что у них был интерьер, радующий глаз, и, скорее всего, оценил его не только я, но и мой отец, который, осмотрев все своим «чутким» глазом, выдал «у вас красиво». Не знаю, что это было – то ли просто похвала из любезности, то ли ему действительно здесь понравилось. Меня это не волновало. Я осматривал каждую комнатку, стоя здесь, у входа, пытаясь найти глазами эту странную девчонку. И это казалось мне странным. Зачем я ее ищу? Ведь она, по сути, мне никто. В смысле, она моя соседка, но она не стоит того, чтобы я так усердно искал ее по всему дому. Черт. Я бы сейчас ругнулся похлеще. Намного. − Вот, столовая здесь, за поворотом. Присаживайтесь, а я пока позову всех к столу, − улыбнулась Маккензи, а затем добавила: − Чувствуйте себя как дома. Я не смог выдавить из себя улыбку. Не знаю почему, но я чувствовал себя как-то некомфортно. Возможно, такое чувство присутствовало потому, что я был в совершенно незнакомом доме, в совершенно незнакомой обстановке и это меня немного пугало. Может, причина была в другом... не имею понятия. В эту секунду мое сознание было таким затуманенным, что я толком не мог сообразить, почему мне так неудобно находиться в этом доме. Как будто я сам был под кайфом, как девушка в той песне «Блёр»... − Том, гости пришли! – послышался звонкий голос миссис Аббот из коридора. – Садись за стол. А где Чарли? Чарли! Пару минут в доме висела мертвая тишина, прерывающаяся только тиком настенных часов в столовой, но после еще одного восклицания Маккензи, сонный, ответный крик «что?!» охватил весь дом. Я видел, как женщина подошла к лестнице (из столовой было хорошо видно коридор) и попросила свою дочь спуститься к столу. Та только что-то проворчала, а затем заявила, что есть она совершенно не хочет. − Чарли, у нас гости! Спускайся! Даю тебе пять минут. Давно пора бы перестать валяться в кровати до полудня, − покачала головой она, фыркая. Сверху послышался чей-то громкий, недовольный и протяжный стон, но его хозяйка явно вспомнила, что внизу есть не только ее семья и тот час же затихла. Я еле сдержал широкую улыбку и смешок, но один Господь знает, как я хотел засмеяться из-за этого. Между тем в столовой появился глава семейства, Томас, или Том, как его назвала жена, Аббот. Он любезно улыбнулся и протянул папе руку, которую Малкольм с удовольствием пожал. Мне он лишь кивнул, чем я поспешно ответил и ему, выдавив из себя кислую улыбку. От его взгляда мне почему-то стало еще неудобнее. Возможно потому, что он был мне чужим, а я был... хм... слишком стеснительным и неуклюжим, когда возле меня не было Эндрю или Бернадетт. Он присел напротив моего родителя и завел с ним беседу; я не слушал их. Просто смотрел в окно, надеясь увидеть там что-нибудь кроме нашей маленькой улочки и противоположного дома, где находилась обувная мастерская. Пару раз прошествовали люди; кто-то зашел в ту самую мастерскую, а вышел до жути злым. Я лишь улыбнулся этому, пока не услышал легкие шаги, раздававшиеся со стороны лестницы. Повернув голову, я увидел, как сначала появляются голые ступни; затем показались худые ноги. А спустя секунду я видел уже всю Чарли. На ее светлых волосах красовалась повязка светло-бежевого цвета, тело облегала рубашка без рукавов, заправленная в темно-синие шорты. Двигалась девушка вальяжно, почти, казалось, не ступая по половицам. Подойдя к стулу, на котором сидел ее отец, она поцеловала его в щеку, поздоровалась с Малкольмом и только потом бросила оценивающий и, даже, несколько презрительный взгляд на меня. − Привет, Доминик, − сказала она мне, присаживаясь (черт возьми!) прямо напротив меня, рядом со своим отцом. Поставив локти на стол, она положила подбородок на свои руки и сидела в такой позе, будто ей жутко скучно за столом. Том глянул на нее и усмехнулся: наверняка, такое поведение дочери для него было вполне обыденным. Но вот Маккензи этого не оценила: зайдя на кухню с большой тарелкой вкусных блинчиков под кленовым сиропом, она взглянула на свое чадо как-то уж слишком осуждающе, и та сразу поняла, что ей стоит сесть нормально. − Вот, угощайтесь, − кивнув дочери и улыбнувшись нам, сказала она, поставив тарелку на середину и двинувшись обратно на кухню. − Блинчики? Выглядит вкусно, − произнес мой отец, накладывая себе парочку в тарелку. − Да, они. Мама насмотрелась американских сериалов и решила сделать что-то подобное. Она любит пробовать что-то новое, а мы просто надеемся, что не отравимся этим, − с более чем любезной улыбкой выдала Чарли, и я не смог сдержать смешка и улыбки, которую я «подавил» кулаком и сделал вид, будто кашлянул. Широко улыбнувшись, светловолосая кинула взгляд на меня, но быстро отвела глаза, глядя уже на мать, которая качала головой, заходя в комнату. − Перестань, Чарли. Ты, все-таки, за столом. Надо же хоть когда-то вести себя прилично, - себе под нос буркнула она, присаживаясь около дочери, слегка проводя ладонью по ее оголенному плечу. Усевшись, Маккензи взглянула на меня и доброжелательно улыбнулась, а затем снова посмотрела на Чарли. − Ты знакома с Домиником? Он ходит с тобой в одну школу. − Да, знакома, - поддельно улыбнулась девушка, не отрывая глаз от матери. Чуть надув нижнюю губу, она склонила голову набок. – Он прелестный мальчик, не находишь, мам? Такой же, как и эти твои подростки в американских сериалах. Малкольм и Томас разом подавились, а может и не разом. В любом случае, мой папа начал странно покашливать, а глава семейства Абботов чуть ли обратно кусок блина не выплюнул. Я же сидел в шоке. − Ну, раз так, Чарли, ты можешь показать своему другу коллекцию своих дисков, которые скупаешь черт знает где. Не хочешь? Я думаю, раз он такой типично-американско-сериальный мальчик, ему твоя музыка должна понравиться. − Доминик, ты не голоден? Мама предложила разумную вещь. В кои-то веки, − усмехнулась короткостриженная, обратив на меня внимание. Я не мог ответить где-то с минуту и чувствовал, как все четверо – в том числе и мой отец – прожигают меня взглядом. Опомнившись, я отложил вилку и ответил Чарли кислой улыбкой. − Да, конечно. Я не голоден. Светловолосая хлопнула в ладоши и быстро поднялась из-за стола, неприятно и, скорее всего, специально скрипя своим стулом по паркету. Поцеловав мать в макушку, она звонко засмеялась и прошептала ей что-то на ухо, на что Маккензи только закатила глаза и похлопала дочь по руке, которую она соизволила положить ей на плечо. Развернувшись, Чарли быстро преодолела расстояние от столовой до лестницы и, облокотившись о перила, обернулась ко мне: − Ты скоро, Доминик? Как черепаха, ей-богу. Я чуть не снес весь стол – так резко и неуклюже встал. Поблагодарив Маккензи за блины, к которым я даже притронуться не успел, быстрым шагом приблизился к Чарли и, когда она двинулась наверх, пошел за ней. Лестница расплывалась перед моими глазами, а происходящее будто совершалось со стороны. Я был как в апатии... или как под кайфом... да черт возьми! Неужели эта песня будет вспоминаться мне до конца моей гребаной жизни? Ступеньки закончились, и теперь я просто следовал за удаляющейся фигурой Чарли. Ее движения были специально медленными, она будто растягивала свой «поход» в комнату или просто не хотела, чтобы я добрался до ее сокровенного жилища так быстро. А я... я вообще не хотел идти в ее комнату, но все равно шел, будто так было нужно, будто кто-то принуждал меня это сделать, как, например, принуждала Бернадетт. Нет, ну с Детт я и сам хотел это делать, но теперь мне казалось, будто кто-то без моего разрешения тянет меня в то замкнутое пространство, да пространство еще и принадлежащее Чарли Аббот, девушке, фанатеющей от песни под странным названием, девушке, в голосе которой постоянно сквозил сарказм и насмешка, и девушке... черт, даже не думай об этом, Ник! Нет, ни одной мысли! Ты почти незнаком с ней и подобные мысли с ее участием просто отвратительны. Но какая у нее подтянутая фигура, и какое лицо, хорошенькое даже без грамма косметики... Твою мать! − Добро пожаловать в мир хорошей музыки, дисков, «продающихся черт знает где», плакатов и фотографий, которые моя мать считает полнейшей чертовщиной. Располагайся поудобнее, а удобнее, парень, здесь только на полу. Серьезно тебе говорю. Дверь скромного жилища Чарли отворилась, а сама она отошла чуть в сторону, чтобы пропустить меня. Я видел, как она ухмыляется – это и для меня уже было нормальным – и, не медля ни секунды больше, я вошел в ее комнату. Чарли не врала – на стене слева, прямо над ее кроватью, висело кучу плакатов. «Черепахи*», «Троглодиты*», «Маленькие лица*», «Пляжные мальчики*» и изображения с другими группами висели у нее на стене. В правой стороне, над письменным столом, было множество фотографий, подвешенных с помощью обычных канцелярских кнопок. Чарли в детстве, Чарли с матерью на каком-то пляже, пару и правда черт откуда доставленных фотографий Битлз... возле письменного стола, на специальных полках, была много дисков. Заметив мой интерес к ним, светловолосая хмыкнула и, взяв меня за руку, подвела к полке. Протянув ладонь, она начала изучать ее содержимое, будто не знала где, на самом деле, лежат все ее сокровища. Вытащив один, она показала его мне, с все той же улыбкой. − «Пусть будет так*», − сообщила она, показывая на белые буквы над лицами четырех мужчин. – Мой любимый их альбом. И, кстати, последний их альбом в общем. Я купила его, когда мы с мамой были во Франции в тысяча девятьсот девяносто первом. Он стоил дешево, и мне хватило собственных карманных денег, чтобы заплатить за него, хотя моя мама всячески отговаривала меня делать это. А здесь, − она снова приподнялась на носках и вытащила другой диск, − «На помощь!*». Он вышел летом, в августе, кажется, тысяча девятьсот шестьдесят пятого. «Вчера*». Знаешь эту песню? Должен знать. Вчера все мои проблемы казались такими далекими, а сегодня я не представляю своей жизни без них, − пропела Чарли, как бы напоминая мне об этой песне. − Да, я знаю ее, − сглотнув комок, вставший в горле, сказал я, не сводя взгляда с диска даже тогда, когда Чарли открыла его и отправила металлическую пластинку в свой проигрыватель. Песня пошла и голос Леннона заполнил всю комнату Чарли, а сама она... начала танцевать! Я просто стоял как столб, когда она крутилась на месте. Она выглядела такой... счастливой. Игриво улыбалась; иногда посмеивалась. Она была самой собой, без этих закидонов с вечным сарказмом и пофигистичным отношением ко всему. Это была настоящая Чарли Аббот. Все в этом мире заканчивается, и песня, которую так любила эта девочка, тоже закончилась. Обессилено упав на кровать, она широко улыбалась, уставившись в потолок. Потом она перевела взгляд на меня и, приподнявшись на локтях, похлопала по одеялу, приглашая меня присесть. И я присел. А она, усмехнувшись, потащила меня за руку, и я, не выдержав, завалился на кровать рядом с ней. Чарли улыбалась, все еще пытаясь отдышаться. − Я хотел у тебя спросить... – начал я, положив руку на живот, а другую заведя за свою спину и улегшись на нее головой. – Почему тебе так нравится песня «Она под кайфом»? Я имею ввиду... она какая-то немного... – тут я осекся, но вздохнув, закончил предложение: - странная. − Ты про «Блёр»? Не знаю. Я просто нахожу что-то родственное в этой песне, − пожала она плечами, поворачивая голову в мою сторону. − Стой... ты уже пробовала травку?! – воскликнул я, чуть ли не вскакивая с кровати. Ответом мне был ее звонкий смех. − Господи, Ливингтон, ты придурок? Нет! – она снова заливисто засмеялась, переворачиваясь на живот и утыкаясь носом в подушку. – Но, вообще, я хочу сделать это. Скоро Хэллоуин, Ник. Совсем скоро. Мой друг Бенджамин пригласил меня на одну вечеринку... и предложил накуриться. А я хочу этого. Так что, я сделаю это уже через три дня, − ухмыльнувшись, сообщила она. − Что? Ты сумасшедшая, − я покачал головой. Чарли лишь склонила голову набок и закусила свою нижнюю губу. − Почему же? Я просто хочу как следует оторваться. Кстати, Бенджамин сказал, чтобы я взяла еще пару человек. Не хочешь пойти? Я обещаю, что об этом никто не узнает. Ну, а если ты не хочешь попробовать это, то можешь просто посидеть на диванчике и послушать музыку. Они играют крутые песни, − хмыкнула она. − Я... Я был в замешательстве, и, честно, не знал, что мне сделать. Согласиться или нет? Я же такой хороший мальчик, или просто постоянно из себя такового строю. Каюсь, во мне буквально бились две сущности – одна яростно просила остаться дома в этот Хэллоуин или просто побродить по улочкам с Эндрю и его друзьями, может, даже с Бернадетт, а другая монотонно твердила, что я просто обязан сходить туда, куда мне предлагает Чарли.

И я согласился.

__________________________________________

*плохой работник ругает свои инструменты - поговорка в Англии, русский аналог: «плохому танцору яйца мешают»; *брауни - домовой в Англии; *«Она под кайфом» - ориг. «She's So High»; *«Черепахи» - ориг. «The Turtles»; *«Троглодиты» - ориг. «The Troggs»; *«Маленькие лица» - ориг. «The Small Faces»; *«Пляжные мальчики» - ориг. «The Beach Boys»; *«Пусть будет так» - ориг. «Let It Be»; *«На помощь!» - ориг. «Help!»; *«Вчера» - ориг. «Yesterday»;