Сила Трех

В этот день на поле битвы яблоку негде было упасть. Конское ржание заглушало крики людей, в ушах глухим эхом отдавался свист стрел, и каждая могла стать для кого-то роковой. Звенела сталь, и мечи уже давно не сияли тем благородным светом, о котором поют в балладах. Зато на клинках все множились отметины от крови, внутренностей и порванных сухожилий. Король Генрих Английский обернулся именно в тот момент, когда вражеское копье вонзилось в щит герцога Хаммонда. Это ненадолго задержало врага, и герцогу как раз хватило времени вспороть противнику живот. Что-то бесформенное вывалилось на землю, а следом рухнуло и само тело. — Берегись! — закричал Генрих. Хаммонд успел перехватить удар следующего противника и поразил того из-под руки. Генрих скорее почувствовал, нежели увидел приближение своего собственного врага. Пятьсот какого-то за этот день. Этот парень хотел раскроить ему череп, но промахнулся и оставил глубокую вмятину на наплечнике. Король зашипел. Ударил в ответ, почти не заметив, что клинок рассек артерию на шее врага. Теплые темные капли брызнули на лицо, и Генрих едва успел смахнуть их, прежде чем принять удар другого неприятеля. Гербы благородных домов — на знаменах, доспехах, лошадиных попонах — мелькали перед глазами и в конце концов все равно сливались в одно красное пятно. Разница была лишь в том, на какой стороне сражался тот или иной удалец, ставший теперь трупом. Но и эта разница уже была не важна — смерть уравняла их всех. Медленно, так медленно, как стекает по лезвию сгустившаяся кровь, — но поле пустело. Становилось все меньше живого вокруг, и оттого казалось громче довольное карканье ворон. Хороший же пир им предстоит ночью. Последний противник словно сам напоролся на меч. Клинок вошел в тело по самую рукоять. Почти изящно, если бы не хлюпанье, которое Генрих услышал, вытаскивая оружие из поверженного врага. Король медленно повернулся. Он знал, что, отняв столько жизней за один день, он сам теперь похож на покойника и его глаза сейчас мало чем отличаются от глаз мертвецов. Все же у Генриха хватило сил провести полуживым взглядом по линии горизонта. Серые тучи кое-где скрывали ее, но все-таки она была «где-то там», и можно было спокойно смотреть вдаль, не опасаясь вражеского удара. Все, теперь действительно все. Каким-то чудом он удержал меч в руке и остался стоять на ногах. А так хотелось просто упасть в траву, прямо здесь, в нескольких шагах от трупов, крови и смрада. Только бы выспаться, и больше он ни о чем не мог мечтать. Но мечты — удел простых смертных, а никак не королей. Поэтому Генрих собрал волю в кулак и двинулся к герцогу Эксетеру. Нужно поручить ему узнать число погибших с обеих сторон. Генрих и без пересчета видел, что погибших французов намного больше, но павшие англичане то и дело попадались ему на глаза, и молодому королю казалось, что его потери также огромны. — Сир! — услышал он голос Хаммонда. Герцог стоял возле одной из крытых повозок, в которых обычно перевозили продовольствие. Один из солдат уже сбил замок и теперь открывал дверь. — Что там? — спросил Генрих, приблизившись. — Кто, — уточнил герцог. — Пленница. Он отошел в сторону, и Генрих заглянул внутрь повозки. Пленница была молода и хороша собой. Под темным плащом угадывалась стройная фигура, а красоту длинных золотых волос не могла скрыть даже дорожная пыль. Но главным в женщине были ее глаза. Голубые, ясные, чистые, как глубокое озеро или безмятежное море. Вот только взгляд был испуганным, как у загнанной лани. Пленница дрожала, и ее грудь вздымалась часто и прерывисто. — Как вас зовут, миледи? — Равенна, сир, — ответила она едва слышно. — Не бойтесь, миледи. Вы в безопасности. «И я сделаю все, чтобы так было всегда. Я буду оберегать и защищать вас, и вы никогда не будете ни в чем нуждаться», — подумал Генрих, протягивая женщине руку. Холодные пальцы Равенны коснулись его ладони, губы тронула робкая улыбка, и молодой король понял, что его сердце сдалось. Просто так, без боя и сопротивления. Равенна вышла из повозки, и само солнце померкло перед ее красотой. Тогда Генрих понял еще одну важную вещь: до встречи с этой женщиной он ничего не знал о любви и о чувствах вообще. Зато теперь он точно знал, кто будет его королевой. *** В тот же день на совете Генрих объявил о своем решении покинуть Францию и вернуться в Англию. Военачальники, особенно герцоги Эксетер и Хаммонд, умоляли его не делать этого: почти разбитые французы отступают; если дать им хотя бы месяц передышки, они восстановят силы и Англия потеряет преимущество. Но Генрих был непреклонен. Единственное, на что его удалось уговорить, — оставить во Франции половину войска под предводительством герцога Йорка. Но, как только разговор коснулся причины возвращения, король без лишних слов всех прогнал. И не то чтобы слова были необходимы, ведь все было понятно еще там, на поле боя: Генрих влюбился, безудержно и неотвратимо. Вопросы вызывало то, что он ослеп от этой любви. Для него будто перестали существовать все люди, кроме леди Равенны, и он ни о чем не мог думать, кроме как о свадьбе с ней. — Сир, прошу вас, — герцог Йорк, все-таки осмелившийся задержаться в шатре, сделал нерешительный шаг к своему господину, — вы же ничего о ней не знаете. Неужели вы не видите, что она вас околдовала? Генрих — нет, его величество король Англии — вскинул голову на своего вассала, и не было в царственном взгляде ничего доброго или хотя бы приветливого. — Вы свободны, Йорк. Оставшись в одиночестве, Генрих яростно ударил ладонью по подлокотнику. Потом сорвался с кресла, заменявшего в походе трон, одним движением сбросил со стола карту, перчатки, перо с чернильницей. Но и поднятый шум не отрезвил его. Нужно было признать, что в словах Йорка есть смысл. Равенна, кем бы она ни являлась, околдовала Генриха. Он пока еще понимал это, но ему уже не хватало воли прогнать ее. И пока он выплескивал свою бессильную ярость, чудовищный холод зверем полз к его сердцу, грозя убить и растерзать в мгновение ока.