Kind Party a la Russ

- Господи… ети ж твою мать, у меня голова отвалится! - Михаэль безотчётным жестом попытался нашарить рядом с собой подушку, чтобы накрыть ей голову, страдающую от повизгивающих на сцене гитар Rammstein. Никакой подушки, разумеется, за столиком великолепной семёрки не оказалось, зато нашлось затянутое в тельняшку внушительное пузо Пю. - И, кстати – ты-то в кого вырядился? – без особого интереса спросил Миха, ощупав упомянутую тельняшку. - Кот Матрошкин¹, - гордо заулыбался Пю. - Матрёшкин? Это ещё что за херь? - Не Матрёшкин, а Матрошкин, - важно поправил Пюмонте. – Герой популярнейшего русского мультика... - Не знаю, не видел, - раздражённо отмахнулся Миха, внезапно подчистую утратив интерес к Матрошкину - как раз принесли пиво. - Райн, ты не пил бы, а? - строго посоветовал Пю. – А то будет, как в прошлый раз... - Отвянь! А то будет хуже, чем в прошлый раз, – пригрозил Михаэль и намертво вцепился в литровый бокал, до краёв налитый светлым пивом. В прошлый раз, когда они выступали на закрытой клубной вечеринке, Миха залихватски тяпнул перед выступлением полстакана коньяка – «для разогреть горло», как он изволил выразиться – и на закуску закурил это дело первосортной афганской шмалью. И на сцене его, разумеется, разволокло так, что он начал жечь с первым же аккордом и безостановочно жёг напалмом всё выступление. Среди особых достижений вечера можно отдельно отметить препохабнейший анекдот, рассказанный в качестве вступления к Weiberfell² громко, с выражением и в лицах. Нельзя обойти вниманием и изумительно ловкое наложение текста Hiemali Tempore на мотив Omnia Sol Temperat³, чему Миха, судя по выражению его лица, и сам в процессе пенья страшно удивлялся, проговаривая бодрым речитативом окончания строк, никак не желавшие укладываться в ритм. Потом была ещё достопамятная Die Gier⁴, которую вся группа вспоминала теперь с ужасом и содроганием. В процессе исполнения этой композиции Михаэль зачем-то решил сблизиться, так сказать, со среднестатистическим зрителем, для чего спрыгнул со сцены и решительно устремился в зал. У облюбованного им среднестатистического зрителя вполне ожидаемо оказались платиновые блондинистые локоны, четвёртый размер груди и декольте по пояс. Неожиданностью стал ранее не замеченный ревнивый муж на приколе неподалёку. В результате Миха чуть было не перенёс насильственно и без наркоза стоматологическую операцию микрофоном и свою эпическую песнь допевал особенно печально и проникновенно, уже опасливо держась поближе к сцене. В общем, у Пюмонте были теперь все основания волноваться, учитывая провокационный наряд и вполне соответствующий ему настрой «примадонны». Тем временем по сцене вяло и скучно болталось трио гитаристов, безуспешно пытаясь состроиться в одной тональности. Олли негромко, но прочувствованно крыл матом все новогодние ёлки мира крупным оптом, поскольку бахрома на стилизованных ветках упорно совалась между струн и путалась в них морскими узлами, отчего бас периодически ревел обиженным белым медведем, а Пауль и Рихард при этом подскакивали и дёргались символичным танцевальным дуэтом. - Я себя не слышу! Громкости мне добавь в монитор! - требовал Рихард у звукорежиссёра. - Верхов бы побольше… - уныло напрягал уши Пауль, пытаясь вычленить из разрастающейся какофонии что-нибудь конструктивное и полезное. - Басы недостаточно глубокие, - резюмировал Олли, в очередной раз застряв бахромой между второй и третьей струнами. В конце концов, потеряв терпение, он закатал протестующе визжащий пластиковый рукав до самого плеча, отчего «лесная красавица» стала катастрофически кривобокой, так как с одной стороны имела теперь вместо пышных веток длинную жилистую руку. Звукорежиссёр, истерически всхлипывая, нервно двигал регуляторы, как просили, каждый раз получал ошеломительной непотребности результат и, закатывая глаза к пыльному потолку, трагическим шёпотом безответно вопрошал: - Кой чёрт меня понёс на эти галеры? – и клялся себе после этого вечера всё бросить – и в деревню, к тётке, в глушь, на балтийский берег… Особого идиотизма процессу тонкой настройки оборудования добавлял окрылённый в прямом и переносном смысле Флаке, нетвёрдой летящей походкой деловито снующий с охапками каких-то кабелей и коробками между гитаристами, одуревшими от холода, похмелья и немелодичных звуков. Попрыгунья-стрекоза уже слегка поправила подорванное здоровье крепкими и креплёными алкогольными напитками, поэтому была в благодушно-приподнятом настроении и, как ей и полагалось по сюжету басни, пела, то есть, мурлыкала что-то себе под нос, слегка пританцовывая. А может, доблестного клавишника просто немного штормило, кто его знает. Тиль злобно курил, усевшись по-турецки под тарелками ударной установки, небрежно стряхивал пепел на лежавшую рядом волынку Пфайфера и не без оснований опасался, что пока дойдёт очередь до настройки вокального микрофона, он успеет продымить глотку так, что вместо Райна в In Extremo сможет хрипеть, и никто разницы не заметит. - Слушайте, вы, три тополя на Плющихе, сколько можно издеваться уже! Время-то идёт! - обратился он к упрямо дергающим струны сотоварищам. - Два тополя и ёлка тогда уже, - рассудительно поправил Ридель. - М-м-минуточку, - невразумительно промычал Пауль, как-то странно дрыгнув ногой, чем, учитывая шорты и белые гольфы, смутно напомнил Ангуса Янга. - Тебя, Ландерс, уже планета не держит, я смотрю. Хоть к стенке прислоняй, - процедил сквозь зубы Тиль. Во рту был отвратительный вкус табака и похмелья, поэтому он принялся шарить по карманам и, отыскав невесть как там оказавшиеся мятные леденцы, зверски ими захрустел. Пауль решил воспользоваться ценным советом насчет подпорки. Сделав пару нетвёрдых шагов в сторону Рихарда, он боднул его лбом в чалму. Тот оценил повысившуюся устойчивость и протестовать не стал, потому что у него самого уже подкашивались ноги от недолеченного абстинентного синдрома. Так они и остались стоять, упираясь лбами, как два не вполне адекватных барана. - Всё, пиздец, - обреченно вздохнул Тиль, перестав хрустеть, - это они так и уснут теперь. Мрачное пророчество вполне могло сбыться, но этому помешали последующие обстоятельства, приведшие к стремительному развитию событий. Флаке в очередной раз вспорхнул на сцену, бережно прижимая к украшенной бирюзовыми оборками груди внушительную бухту кабеля. На привычном извилистом маршруте между скульптурной композицией «Рихард-Пауль» и Олли он запнулся каблуком о шнур, покачнулся и, не удержавшись, шлёпнулся тощей задницей на что-то мягкое. Мягкое податливо прогнулось под лоренцовскими костями в оборках и издало истошный, леденящий душу нечеловеческий визг. Оливер, стоящий рядом с местом падения несчастной «стрекозы», подскочил от неожиданности, и бас в его руках отозвался оглушительным рычанием. Сдвоенной звуковой волной контузило практически всех. - Ебическая сила! – восхитился Басти. – Это ж как надо гитару изнасиловать, чтобы она так завыла. - Это не гитара, - внимательно прислушавшись, лениво заметил Флекс, отхлёбывая пиво, - на волынку похоже, только…- и, когда сам понял, что сказал, тут же подскочил вместе со стулом, грохнув стакан об стол. Пюмонте изменился в лице и бросился в сторону сцены с неожиданной для его комплекции прытью. Алый шарф развевался за спиной Матрошкина, как визуальный сигнал стихийного бедствия. - Сволочи! Ироды криволапые! Вы её угробили! - Какой мудак сунул инструменты этим лосям под копыта?! – рявкнул вторым голосом Пфайфер и тоже рванул с низкого старта в том же направлении. Перепуганный Флаке, напрочь запутавшийся в проводах, волнах шифона и дронах волынки, на которую имел несчастье рухнуть, барахтался на полу в обнимку с продолжающим истерически визжать инструментом. От ужаса перед лицом содеянного и предстоящей встречи с владельцем издающей предсмертные хрипы волынки глаза у него стали размером чуть ли не больше его очков. Тиль сделал попытку броситься на помощь, но не учёл коварных тарелок над собой и немедленно влепился в одну из них многострадальной головой в докторской шапочке, довершив общий оркестровый манёвр оглушительным медным звоном и раскатистой многоэтажной бранью. Среди всего этого хаоса, царящего на сцене, мирно подрынькивали струнами полусонные соло и ритм. Только издаваемые инструментами звуки, мелко подрагивающая от холода спина Пауля, да клацающие по той же причине зубы Рихарда свидетельствовали о том, что суровые немецкие парни еще живы. - Ёб вашу мать, какой охуительный пиздец, - уважительно высказался Михаэль, закуривая, вальяжно откидываясь на спинку стула и расправляя многочисленные складки тюля на завлекательно торчащем из продранного чулка голом колене. За столиком он остался один, поскольку весь остальной наличный состав устремился вслед за Пюмонте. Гитаристы хоть и не расчехляли пока инструменты, но тоже сочли необходимым пойти и проверить всё собственными руками. В принципе, Миха припоминал, что где-то там же должна была валяться и его цистра. В глубине души он надеялся, что Кай сунул её в кофр, когда забирал из репетиционки, но за её сохранность всё равно особенно не волновался. Литр пива своё дело сделал, и теперь успешно опохмелённого и оттого благодушного Михаэля мучила лишь одна дилемма – идти в сортир сейчас или потерпеть, пока суровая необходимость не победит непреодолимую лень. Тилю удалось, наконец-то, извлечь Кристиана из паутины проводов и отодрать от коварной волынки. Он пихнул злополучную «стрекозу» себе за спину, спасая от праведного гнева воинственных менестрелей. Перспектива статься без клавишника за час до выступления его совершенно не вдохновляла. - Слава богу! Она цела… моя крошка, - с облегчением на полосатом лице возопил Пю, прижимая к груди жалобно всхлипывающую волынку, и воздел руку к небесам, призывая их в свидетели. - А что было бы, если бы на неё рухнул кто потяжелее этого дрища? А? Я вас внимательно спрашиваю! - Я бы попросил не переходить на личности! Это не интеллигентно!- возмущенно вякнул Флаке, высовывая костистый нос из-за массивного плеча старательно оттирающего его в сторону Тиля. - Усохни, насекомое, и не отсвечивай, - рыкнул тот. Кристиан решил внять ценному совету и ретировался в дальний угол сцены, откуда сердито посвёркивал стёклами очков и раздражённо шуршал крыльями. За всей этой суматохой никто и не заметил, что нестройные гитарные пассажи стихли. Оливер облегчённо звякнул гирляндами и чинно спустился со сцены. За ним наперегонки скатились внезапно проснувшиеся Ландерс и Круспе. С возмутительной чёрствостью никто из них совершенно не заинтересовался судьбой пострадавшего Флаке и что-то орущего Тиля, окружённого со всех сторон горланящими менестрелями, как обложенный волками раненый медведь. «Зайчик» резво поскакал к столу, уставленному стаканами и бутылками. Рихард, правда, приотстал, волоча по полу проклятые туфли и подхватив руками полы халата, как деревенская мотря, переправляющаяся через лужу. Несколько секунд спустя все трое с облегчением присосались к ёмкостям с живительным пивом. - Мать моя зайчиха, - дрожащим голосом просипел Пауль, - больше в жизни пить не буду, - подумал, заглянул в бокал с пивом и добавил. – Ну, хотя бы неделю. Он плюхнулся на стул и распластался по столу, уронив голову на руки. Уши, печально поникнув, утонули в луже пролитого Флексом пива. - Слышь, Круспе, а ты вообще кто? - задал подобревший Оливер самый популярный вопрос сегодняшнего вечера. - Конфуций в гостях у турецких родственников? - Да хер бы его знал… Этот костюм был самый яркий, - привел Рихард железный, в его понимании, аргумент. - Штаны только коротковаты, ноги мёрзнут… Он передёрнулся от пробирающего до костей холода, отчего криво сидящая на голове чалма съехала ему на нос. Выловив из пива затонувшую в нём половину отклеившейся бороды и прилепив её обратно на порезанный в нескольких местах подбородок, Рихард вытащил из кармана сложенную вчетверо бумажку и озвучил название своего костюма: - Старик Хоттабытч. Волшебник. Оливер окинул взглядом молодецкий разворот накачанных плеч и свеженький маникюр и злорадно гыгыкнул. - Ну а что? Нехеровый такой старичок. Тебе идёт. Особенно кушак к глазам подходит. По цвету. Такой же красный. - Иди ты в жопу, Ларс, - поморщился обладатель модного кушака. - И что ты можешь наколдовать? - не открывая глаз, спросил Пауль. - Наколдуй нам печку и пару кроватей, а? Рихард выдернул из бороды пару волосков, разорвал их и подбросил в воздух, важно произнеся загадочное заклинание: - Трах-тиби-дох-тиби-дох! Ответом на эту абракадабру стал оглушительный хохот. - Блять, Круспе в своём амплуа! Один трах на уме! Тем временем Тиль, заколебавшись гавкаться в одиночку с толпой нешуточно разошедшихся менестрелей, вспомнил, что в руках у него страшное оружие – микрофон, и нервно рявкнул в него грозным хищным рыком что-то вроде: «Изыди, бес!». А может, то было: «Отлезь, гнида!». Оценив звучание, про менестрелей он сразу же забыл и принялся задалбывать бледно-фиолетового звукорежиссёра на тему «добавить ревера» и «прибрать хрипы на басах и свист по верхам». Сами менестрели тоже слегка поостыли и несколько утратили интерес к военным действиям, ибо внезапно вспомнили, что им, в общем-то, тоже желательно сегодня выступить. Поэтому они приволокли из-за дальнего столика маявшегося ожиданием звукаря с оборудованием и дружно приступили к подключению своих цистр, арф и волынок, путаясь в проводах и регулярно тыкая штепселями не туда, куда надо, отчего клубный звукреж сменил оттенок ещё несколько раз, хотя, казалось бы, столь проникновенная зелень на живом человеке неуместна, да и вообще - невозможна. - Так! - деловито засуетился вновь возникший на горизонте Тойфель, размахивая какими-то бумажками. - Если вы все настроились, давайте-ка со мной быстренько прогоним пару песен. - Ну, давай, - хмыкнул Моргенштерн. - Ритм я поймаю. Ты, главное дело, нашим гениям музыкальной аранжировки мелодию напой... - А чего напевать? – беззаботно махнул рукой Тойфель. - Я тут вот схематичненько набросал, чтоб понятней было… - он протянул Люттеру охапку мятых блокнотных листков. Кай сунул нос в «техническую схему» господина Тойфеля и красиво, со вкусом выругался. На листках красовались какие-то корявые стрелки, направленные произвольно вверх и вниз; точки, длинные и короткие тире, а также неожиданные изгибы парабол и синусоид. - Понятней?! Это вот так-то – понятней?! – вспылил Люттер, потрясая листками. – Это что вообще такое? Шпионская шифровка? Юстас – Алексу? - Ну... - неловко замялся Тойфель, пожимая плечами и скромно отводя бесстыжие глаза, – я ж нот-то не знаю… Вот это вот, - он ткнул в стрелочку вверх,– повышение тона. А это, - палец указал на длинное тире, - длинная пауза перед припевом… - Бездарь! Самоучка херов! – заклеймил его Кай, совершенно позабыв, что в их собственной группе таких самоучек – куда больше половины. - Не самоучка, а самородок! – глумливо улыбаясь, поправил Тойфель. - Не самородок, а самодурок! - не остался в долгу Кай. - Ну-ка, стоп, погодите! Дай-ка сюда… - встрял внезапно заинтересовавшийся Пю, забирая импровизированные партитуры. Он ознакомился с содержимым листков, покивал своим мыслям, вполголоса промурлыкал что-то себе под нос, дирижируя одной рукой, потом повернулся к Тойфелю, уже громче напел какой-то мотивчик и спросил: - Оно? - Ну да! Именно! – осчастливился Тойфель и, одарив гордым победным взглядом Кая, вконец охреневшего от этого единства инопланетных разумов, веско припечатал: - Вот так-то, Люттер, не пизди теперь. Ноты, сольфеджио… всё это сущая херь. Талант и гениальность – вот в чём сила, брат. Кай закатил глаза, но с повальной музыкальной безграмотностью вынужденно смирился. В конце концов – невелика задача левую басовую партию проблямкать. Главное – пусть Моргенрот не подкачает с ритмом и темпом. Люттер украдкой бросил косой взгляд на упомянутого Моргенрота, оценил его физиономию, стремительно мрачнеющую по мере того, как Тойфель на пальцах, ладонях и кулаках распояснял ритмический рисунок своих бессмертных шедевров, и подумал, что у него самого задача ещё не самая сложная. Пока менестрели неполным составом пытались постичь полёт музыкальной мысли гениального рогатого самородка в рясе, от дверей донёсся приглушённый мягкий стук, неразборчивая ругань, и публика в зале смогла, наконец, воочию лицезреть считавшегося временно утраченным Шнайдера. Нерадивый Шнай был целиком упакован в коричневый плюшевый комбинезон с полугерметичным капюшоном, оставлявшим открытым только лицо. Лицо было бледным, сонным, с болезненным румянцем на скулах и лихорадочно блестящими глазами с покрасневшими белками. По бокам от физиономии симметрично располагались два гигантских плюшевых уха, усиленных внутри жёсткой каркасной конструкцией, из-за чего при ходьбе они поочерёдно цеплялись за плечи Шнайдера, а при попытке пересечь порог на входе в зал, намертво заблокировали собой дверной проём, оставив недоумевающий придаток к ушам беспомощно перебирать ногами. Шнайдер витиевато выругался вполголоса, отступил от двери и протиснулся боком, придерживая уши руками. - Выспался, блять, еблан ушастый?! – заметив его, рявкнул давно и быстро приближающийся к инфаркту Тиль, которому немедленно приспичило сделать хоть кого-то виноватым во всех бедах – да вот хотя бы Шнайдера, он для этого годился. Шнайдер проигнорировал его старательно и полностью, поскольку засёк у сцены небесной красы, как ему в тот момент показалось, создание со стройными ногами, соблазнительно выглядывавшими из-под пышной зефирной юбки. Создание небрежно вычерчивало сложные фигуры изящной, как опять-таки показалось Шнайдеру, рукой с зажатой в пальцах дымящейся сигаретой, увлечённо рассказывая что-то Пфайферу, который внимал с серьёзнейшим видом. Шнайдер, как это было ему свойственно, решил пойти в атаку без промедления – чего тянуть-то? – и, как он думал, ловко и незаметно, на цыпочках и слегка пригнувшись, прокрался по залу, по пути метко сшибая развесистыми ушами посуду со столиков. Достигнув намеченной цели, он цепко облапал стоящую к нему спиной нимфу, в мгновение ока скользнув загребущими плюшевыми лапами под бесчисленные слои тюля, и настойчиво потянул слабо сопротивляющуюся жертву ближе к себе. - Борис, я прямо в шоке! - откашлявшись в сторону, игриво просипел Шнайдер. - Вы где себе на подтанцовку таких красавиц набрали? В этот самый момент произошло две вещи, которые раз и навсегда отвратили Шнайдера от привычки трогать незнакомых красавиц руками без предварительной визуальной оценки фронтального, так сказать, фасада. Во-первых, одна из чебурашечьих лап, завершив продвижение по выбранному маршруту, уткнулась в некую выпуклость, которая в этом конкретном месте на прекрасной даме обнаружиться не могла никоим образом. Во-вторых, предполагаемая прекрасная Кармен медленно обернулась, являя Шнайдеру злое и слегка помятое с перепоя, но хорошо знакомое и уж точно не женское лицо, и хрипло язвительно буркнула: - Вакансии на подтанцовке у нас пока свободны. Так что валяй, отцепляй уши – и добро пожаловать в кордебалет, дружочек. - Ох, бля… - в ужасе брякнул Шнай, от неожиданности судорожно сжав пальцы на спорной выпуклости. - Руку убрал нахуй! То есть, с хуя... – рыкнул потерявший терпение Миха, которому так и не довелось пока побывать в туалете, хотя необходимость близилась к критической отметке и без всякой там мануальной терапии в исполнении так некстати застрявшего в клинче Шнайдера. - Господа, извольте объяснить, что это за дурдом здесь происходит? – раздался во внезапно наступившей тишине незнакомый никому из присутствующих властный голос, говоривший на хорошем и очень высоком немецком, но с ощутимым американским акцентом. Упомянутые «господа» всем хором развернулись на посторонний звук и узрели невысокого холёного субъекта средних лет с тщательно уложенной причёской и в костюме, смотревшемся так, будто он был сшит непосредственно из стодолларовых купюр. На носу субъекта красовались очки в тонкой оправе, которая хоть и не выглядела золотой, но явно стоила куда дороже золота. Неизвестный тип пах деньгами. Деньгами настолько большими, что можно даже сказать – они ими прямо-таки смердел. «Какая-то начальственная хуйня припожаловала», - подумал считавший себя искушённым в подковёрных играх Тиль и на всякий случай снова присел под ударной установкой в обнимку со свеженастроенным микрофоном. «Хлыщ лощёный и напыщенный», - с лёту на глаз определил Михаэль и в ту же секунду невзлюбил хлыща раз и навсегда. Вслух же он, однако, приторно-сиропным голосом возвестил: - Настройка звукового оборудования перед концертом здесь происходит, господин хороший. А вы чего ожидали? - Я позволил себе некоторое время понаблюдать за вами, - отрезал «господин», - И, смею заметить, остался разочарован. Я ожидал встретить здесь команду цивилизованных профессионалов, а вместо этого застаю пьяный, дурно воспитанный балаган под предводительством стареющего трансвестита. Как прикажете понимать? На «стареющего» Миха обиделся смертельно, однако бесспорное признание его «предводительства» настолько украсило его личную картину мира, что «трансвестита» он попросту пропустил мимо ушей. - А вы, собственно, вообще-то, кто такой? – заносчиво спросил Рихард, который, путаясь в собственных ногах и носатых восточных тапках, вылез поближе к рампе, попутно пытаясь прилепить к подбородку частично отклеившуюся бородку. - Я-то? Я, собственно, спонсор вашего балагана, - иронично ответил тип, сунул руку в карман и протянул Круспе извлечённую оттуда визитку, на которую тот бросил мимолётный взгляд, не узнал ничего для себя интересного и немедленно запихал квадратик картона за свой кушак. - Поздравляю! Главный в дурдоме – почётная должность, - ядовито ввернул Миха, всё ещё горько обижаясь за подлый намёк на свой якобы чрезмерно зрелый возраст. - О, благодарю вас, - нимало не смутившись, парировал спонсор. - А, так это ваша идея насчёт этого дурацкого маскарада? – некстати обрадовался Флаке. – Тогда чего вы балагану удивляетесь-то? Что заказывали, то и имеете. - Да, маскарад, - невозмутимо подтвердил спонсор, - но отчего же – дурацкий? И почему такой странный выбор костюмов? Вот, например, вы, – он развернулся к монументальным ушам Шнайдера. - Что вот это вот всё призвано символизировать? - он элегантным сдержанным жестом указал на оттопыренное ухо. - Это Чебурашка, - машинально буркнул Шнайдер, который до сих пор находился в лёгком ступоре после излишне близкого знакомства с давно знакомым Михой и продолжал ошалело рассматривать собственную руку, не в силах поверить в столь подлое предательство с её стороны. - Вот именно! – с высокомерным видом кивнул спонсор. – Что? Что это такое? Я не знаю никакого… э… Ребучашки, никто не знает никакого Ребучашки и, собственно… Никто не узнал, как именно спонсор намеревался продолжить свою вдохновенную тираду, потому что мозги Шнайдера в этот момент, наконец, расклинило, и он внезапно оскорбился за всех Чебурашек славного социалистического детства, неузнанных и непризнанных мировым капиталом. Он наклонил голову вперёд, отчего, учитывая грозно встопорщенные по бокам каркасные уши, стал слегка напоминать раздразнённого тореадором быка на корриде, и ринулся в бой. - Да что б ты понимал в чебурашках, буржуй недорезанный! - рявкнул он, с дружеской непринуждённостью переходя на «ты». - Чебурашка – лучший друг всех детей социализма! А кто с этим не согласен, - он красноречиво обвёл бешеными глазами зал в поисках остальных несогласных, но не нашёл и потому уже спокойнее закончил ценную мысль: - так тому я могу и ухом в очкастое рыло уебать! - Я проигнорирую ваш… э… намёк, - нехорошим голосом сказал спонсор, - однако вынужден заметить, что… И снова никто не узнал, что именно вынужден заметить много и глубоко уважаемый господин спонсор, потому что из глубин своего подсознания всплыл Пауль и гаркнул из-за сабвуфера: - Так какого же хуя вы привязались к этой ебанутой теме? Что, кроме русских детей, никаких идей в вашу брильянтовую тыкву не пришло? На лице спонсора отобразилась жестокая и кровавая борьба интеллекта с разумом. С одной стороны очень хотелось достойно отпарировать хамский комментарий, с другой – спонсор не совсем понял, причём здесь вообще какие-то русские дети. Будучи человеком деловым до мозга костей, к России спонсор относился с непрошибаемым подозрением, а к её границам – во всех смыслах – предпочитал ближе, чем на сто километров не приближаться. Тем не менее, тринадцать весьма недобро настроенных немцев продолжали вопреки его здравому смыслу нестройным хором твердить о русских детях, и он на всякий случай решил пока не выделываться. - Я, простите, боюсь, не до конца понял вашу мысль, - вежливо сообщил он, вглядываясь в глубины сцены. - О каких именно русских детях идёт речь? - В приглашении написано, что тема маскарада – русские дети. Ну... или что-то там с ними связанное, - козырнул осведомлённостью Миха, мимолётно пожалев, что приглашение на глаза ему так ни разу и не попалось. Очень уж хотелось ткнуть его этому выскочке в нос, который Шнайдер столь метко обозвал рылом. - Ничего подобного! – живо возразил спонсор. - Я лично утверждал дизайн и текст и ручаюсь вам, что ни слова об этом сказано не было. Со сцены донеслось ядовитое хихиканье и треньканье арфовых струн, но никто не обратил на это внимание, потому как ситуация складывалась неоднозначная и весьма интересная... Наконец, отмер молчавший по сию пору Пфайфер. Поправив лиловый бант на шее, он выступил вперёд, нацелив на спонсора бурдон своей волынки, как дуло дуэльного пистолета. - Докажите, - коротко и решительно потребовал он. - Да пожалуйста! – фыркнул спонсор, начиная потихоньку выходить из себя. В его родных и любимых великих Соединённых Штатах ни одна приглашённая звезда не позволила бы себе так выёбываться – ведь знают же, кривляки, кто их на самом деле кормит и поит. А эти шуты гороховые… Вообще чёрт знает что о себе вообразили! Спонсор кипел и всплёскивал ядом внутри, но в соответствии с накрепко усвоенной деловой процедурой упрямо держал морду кирпичом. Поэтому он просто вынул из внутреннего кармана пиджака свёрнутое вдвое приглашение, развернул его и протянул Пфайферу, комментируя по ходу: - Вот, извольте видеть: здесь написано – Kind Party a la Russ, что в переводе на немецкий означает «Вечеринка Кайнд в стиле Расса», что совершенно логично, раз уж меня зовут – так, знаете ли, сложилось – Расс Кайнд, и корпорация моя носит название «Кайнд Инкорпорейтед», и я решительно не могу взять в толк… По успевшей укорениться традиции договорить ему не дали. - Блять, какая слепая сука прочитала здесь «russische Kinder»⁵?! - взревел Михаэль, выхватывая приглашение из рук господина с неудачной фамилией и собственными глазами убеждаясь в том, что его любимая сиреневенькая гардина погибла совершенно напрасно. Одновременно с ним Пюмонте рявкнул: - Басти, лингвист херов, иди сюда немедленно! - Пауль, падла! Убью! - в тот же самый момент страстно рычал со сцены Тиль. Но было уже безнадёжно поздно – два шустрых зайки почуяли, что дело пахнет керосином, и, не сговариваясь, предусмотрительно улепетнули из зала, сверкнув на прощание один – белым заячьим хвостом, а второй – просто задницей, обтянутой чёрными шортами. На сцене, обняв кельтскую арфу Пюмонте, как родную, валялся, подвывал и икал от хохота давно уже сообразивший, что к чему, Тойфель… * * * В общем, закончилось всё сравнительно интеллигентно. Обеим группам в рекордные сроки доставили их концертные костюмы, в которые все участники русского маскарада радостно и с видимым облегчением облачились за пять минут до начала действа. Впрочем, Тойфель единственный категорически отказался менять рясу на что-либо другое, заявив, что он сам по себе изумительно хорош абсолютно в чём угодно. Миха тут же услужливо предложил ему освободившийся бюстгальтер, гардину и лапти, но был немедленно послан и покорно пошёл. Беглых зайцев отыскали в туалете, где те раскуривали один косяк на двоих в запертой кабинке и выходить не желали категорически. Оливер битых пятнадцать минут стучал, грозил и уговаривал. Из-за двери кабинки, где «братцы кролики» чувствовали себя в полной безопасности, доносились требования гарантий неприкосновенности ушастых личностей с непременным вручением верительных грамот – желательно в присутствии герольдов с фанфарами. Теряя терпение, Ридель саданул по двери кулаком. Зайцы притихли. Пауль приложил к двери ухо, почему-то бутафорское, и прислушался. Оливер молчал, подбирая аргументы способные выманить «близнецов» наружу. Но они мгновенно испарились, так и не оформившись во что-то конкретное, потому что через секунду из убежища вдруг раздалось нестройное похоронное пение дуэтом. - Врагу не сдаё-о-о-о-тся наш гордый «Варяг»! - торжественно выводил срывающимся тенором Пауль. - Пощады никто не жела-а-а-а-ет! - вторил почему-то дискантом Басти. За спиной Ларса скрипнула дверь и в щель просунулась голова в наверченной на ней куче пёстрого шёлка. Рихард с квадратными глазами прослушал душераздирающий хорал и, посоветовав подстраховать «гордых варягов» на случай непредвиденного затопления в унитазе, почёл за лучшее исчезнуть. - Басти, ну ты-то человек рассудительный, - надавил на психику Оливер, - нам ведь на сцену скоро. Прекратите вести себя как... как трусливые зайцы! Задвижка щёлкнула, и из кабинки боком высунулся Пауль. - Я не трус! - он воинственно стукнул себя кулаком в грудь и тут же поник, растеряв весь пыл. - Но я боюсь… - А я окочурюсь сейчас, - заявил Себастьян, сидя на унитазе и стуча зубами. Пауль окинул взглядом зелёного Оливера в бахроме, шишках и пряниках, и его осенила гениальная мысль. Он схватил Ланге за руку и выдернул из кабинки. - Щас греться будем! - оповестил он и вдруг запрыгал, не выпуская руки Себастьяна, отчего тот тоже по инерции начал подскакивать, теряя остатки равновесия. - Трусишка-зайка серенький под ёлочкой скакал! - вдохновенно орал Пауль, не обращая внимания на вконец охеревшего Оливера. - Он зайка очень хра-абрый, всех на херу видал! Выдав в эфир сей экспромт, он втянул продолжающего на автомате подпрыгивать Бастиана в кабинку и с треском захлопнул дверь. Оливер, фигурально выражаясь, уронил челюсть. К таким вывертам лично его жизнь не готовила, поэтому он прибег к посторонней помощи Михи и Тойфеля, которых как раз занесло в сортир по стандартной надобности. В итоге Пауля удалось выманить из холодного туалета на остатки тойфелевского шнапса, а Басти – банально на обещание длинных штанов и тёплой рубашки. Пауль всё-таки выхватил от предынфарктного Тиля в табло и попутно узнал о себе – в частности, от Рихарда – много нового и интересного. Басти завидовал Паулю чёрной, как сажа, завистью. Рукоприкладством в отношении проштрафившегося лид-гитариста остальные решили не заниматься, но в глазах несостоявшейся лапотной примадонны он совершенно однозначно прочёл обещание того, что неминуемая расплата нечаянно нагрянет, когда её совсем не ждёшь, и будет страшной и непредсказуемой. «Лучше бы уж сразу в глаз», - тоскливо думал Басти и клялся себе, что в жизни больше не прочтёт при парнях вслух ни одной строчки на каком бы то ни было языке. Выступление Rammstein прошло как нельзя более успешно. Прокуренный до последнего нерва Тиль хрипел, как сломанный патефон, из-за чего большая часть песен в его вокальной интерпретации звучала на один мотив, да и тот был неуловимо схож с гимном почившего в бозе СССР. Рихард всю дорогу пытался по устоявшейся привычке образовать отработанную ранее скульптурную композицию в паре с густо загримированным на оба глаза Паулем. Олли на автомате продолжал изображать новогоднюю ёлку и двигал исключительно руками, да и то с большой осторожностью. Флаке, видимо, по-прежнему воображавшего себя стрекозой, регулярно сносило от синтезатора в сторону ударной установки, по которой злобно молотил неудалый Чебурашка, глубоко скорбящий о безвременно потерянных ушах, то и дело норовя попасть палочками Лоренцу по заднице, когда тот оказывался в опасной близости. Иногда попадал. Семёрка менестрелей выступила ещё более ярко и вдохновенно. Миха, расстроенный всем сердцем, но ещё больше – ртом и головой, отчаянно путал тексты и мелодии, упорно промахивался мимо тактов и тональностей; бодро ударялся в галопирующее престо, после чего с размаху скатывался в глубокое занудное ларго⁶, а то и вовсе неожиданно переходил на драматический речитатив. Флексу и Пфайферу никак не удавалось синхронизироваться с лид-гитарой, с вокалом и друг с другом. Моргенрот пытался подстроиться под Кая, Кай, в свою очередь, старался уловить нервные певческие метания Михаэля. Ни тот, ни другой в итоге не преуспели. После истерики Тойфеля на арфе Пю во время выступления лопнуло две струны, и ему пришлось спешно изобразить из себя последователя Паганини, что придало аранжировке особенную остроту. В итоге Басти оказался единственным, кто, учитывая тонизирующее воздействие волшебной конопли, плевать слюной хотел на то, как там выкручиваются остальные, поэтому у него-то как раз всё получилось как надо. Ну, по крайней мере, ему самому так казалось. Тойфель без единой запинки отпел весь запланированный репертуар под аккомпанемент мстительных и злопамятных менестрелей из In Extremo, хотя ни одной из своих мелодий в их исполнении опознать так и не осилил. Спонсор… о, им просто никто не интересовался. Да и кому он нужен, когда такие звёзды в стране немецкой есть? P.S. Звукорежиссёр клуба уволился на следующий же день. После курса психотерапии он покинул Берлин и теперь в свободное от молитв и медитаций время помогает своей тётке вести хозяйство на ферме на балтийском побережье. Он не слушает ничего, кроме классической итальянской оперы эпохи барокко и гусиного гогота, достиг впечатляющих результатов в поисках мировой гармонии и теперь, наконец, абсолютно счастлив. ____________________________ Примечания. ¹ Почему «Матрошкин»? Потому что по правилам немецкой фонетики Matroskin стандартно читается именно так, если не знать, как надо правильно. ² Weiberfell – одна из композиций In Extremo. Название переводится с немецкого примерно как «женская оболочка» (как «лягушачья шкурка», только женская :)). Текст у песни соответствующий, изобилующий разнообразными намёками и двусмысленностями. ³ Hiemali Tempore и Omnia Sol Temperat – композиции In Extremo, обе на латинском языке, обе в сходном динамичном темпе. В принципе, при определённом желании и некоторых усилиях, уложить текст одной на музыку другой вполне возможно, но лучше не надо :) ⁴ Die Gier – весьма проникновенная и лиричная баллада In Extremo о любви и страсти. ⁵ Russische Kinder (нем.) – русские дети. ⁶ Престо и ларго – самый быстрый и, соответственно, самый медленный музыкальные темпы.