Через тернии

Экипаж остановился, и Лео поспешил первым выбраться на улицу, путаясь в слишком длинном для него плаще. Книгу из рук он так и не выпустил и смотрелся по-своему забавно в большом плаще, с большой книгой, лохматый и в очках. — Не убежит, — сказал Элиот, забирая у него фолиант. Возница остался распрягать лошадей, а Элиот бегом бросился под укрытие, спасаясь от дождя. Дворецкий, очевидно, давно поджидавший его, распахнул дверь и посторонился. Следом вбежал Лео, на ходу стаскивая с себя мешавшийся плащ. Дворецкий не закрыл дверей в ожидании гостей. Элиот обернулся, но различил лишь размытые тёмные силуэты, один за другим выплывавшие из экипажей под дождь. Снова встречаться с этими людьми и слушать их проповеди не хотелось. Элиот направился к лестнице. Возможно, он успел к ужину. Следовало поторопиться и привести себя в порядок. Молоденькая служанка, которой Элиот раньше не видел в доме, приняла оба плаща из рук Лео. Краем уха он услышал, как Лео благодарил её, и на миг стало стыдно за своё поведение в дороге. Он тогда здорово разозлился на задремавшего возницу, а ведь он тоже человек, которому холодно, голодно и тоскливо сидеть на козлах под проливным дождём, пока господин прячется в крытом экипаже, в сухости и относительном тепле. — Помоги мне переодеться, — бросил он через плечо. В одной руке он нёс подарок гостей, прижимая его к груди, а в другой — меч. Намокшие волосы неприятно липли к лицу и шее. Хотелось взъерошить их, и Элиот торопился скорее добраться до спальни, сбросить ношу и взять полотенце. — Может, ваше сиятельство подождёт, пока я сам не переоденусь? Или тебе будет угодно, чтобы я прислуживал с мокрыми волосами? Элиот остановился посреди лестницы, ведшей на третий этаж, и обернулся. Капюшон плаща не защитил волосы Лео и пряди действительно были мокрыми, а с их кончиков на плечи и грудь капала вода. Очки Лео запотели. Элиот мысленно чертыхнулся. Он ничего не мог поделать со своим воспитанием. Он благородных кровей, и он имел право приказывать, но часто забывался в отношении Лео. Плох тот хозяин, что не заботится о слуге и думает лишь о себе. — Конечно, — он кивнул и продолжил подъём. Лео помог ему открыть дверь спальни и ушёл к себе. Спальня встретила Элиота прохладой и темнотой — сумерки давно растворились в позднем вечере. За окном шумел дождь. Положив тяжёлую книгу на письменный стол, а меч устроив возле кровати, Элиот распахнул створки окна, позволяя дождю и ветру щедро напоить себя ароматами осени. Под окнами рос раскидистый дуб; Элиот мог протянуть руку и коснуться ветвей, отяжелевших под спелыми желудями и влажной коричневой листвой. Элиот снял мокрый фрак, бросил его на спинку стула, развязал белую ленту у горла и опёрся ладонями о подоконник, подставляя лицо холоду и влаге. Он ждал Лео с каким-то непривычным нетерпением, будто не видел его больше недели. Он ощутил, как напряглись мышцы спины, когда тихо скрипнула дверь. Сердце билось так быстро, как бьётся при стремительной скачке. Виной тому гулкие раскаты грома, конечно же, они. Мрак наполнился светом. Элиот обернулся и увидел, как Лео поджигает лучиной свечи в канделябре. — Этим мог бы и сам заняться, — сообщил он и задул лучину. У сгиба локтя он держал полотенце. — Если ты не заметил, я и тебя не просил, — бросил Элиот. Ему не хотелось света, но сейчас он взглянул на лицо Лео, на пролегшие по щекам длинные тонкие тени от прядей волос, на контур губ, на подбородок и шею и понял, что не смог бы во тьме. Он позволил Лео усадить себя на кровать и накинуть на голову полотенце. — У двери меня поймала горничная, — сказал Лео, тщательно вытирая его волосы. — Просила передать, что герцог Найтрей и твоя сестра желают видеть тебя за ужином. Элиот не слушал. Слова Лео доходили до разума, но их смысл рассеивался. От Лео пахло так, как пахнут мокрые волосы после дождя, и был другой запах, едва ощутимый, исходивший от его рук. Элиот прикрыл глаза, осторожно втягивая носом воздух в попытке идентифицировать этот запах, пока не понял: так пахнет Лео, он сам, его кожа. — Слышишь? Элиот вздрогнул и открыл глаза. — Да, — он лихорадочно соображал, о чём Лео только что говорил. Кажется, что-то об ужине. Потребовалось несколько мучительно долгих мгновений, чтобы всё встало на свои места, и он вновь закрыл глаза. — Семья давно не собиралась за одним столом. Должно быть, из-за гостей. Расслабившись под мягкими движениями рук Лео, сушившего его волосы полотенцем, Элиот ощутил, как притупился голод, и всякое желание выходить из спальни пропало окончательно. Было так хорошо и уютно. Он почувствовал что-то мягкое, коснувшееся щеки. — Ты что делаешь? Элиот поднял глаза. Похоже, он совсем перестал соображать, иначе какого чёрта ему потребовалось поворачивать голову, ловя прикосновение чуть прохладной ладони Лео? — Извини, задумался, — он отстранился и стянул с головы полотенце. — Пожалуй, я сам переоденусь, а ты возьми приглашения, они в кармане фрака, и вели отправить их в дом Безариусов. — С тобой всё в порядке? — Лео дотронулся влажными пальцами до его лба. — Да. Иди. Потом вернёшься и пойдёшь со мной. По правилам этикета слуга обязан присутствовать на таком ужине. Лео недовольно фыркнул, намекая на своё нежелание присутствовать где-то, где будет семья Элиота в полном составе, но вслух ничего не сказал. Пока Элиот медленно, словно во сне, расстёгивал пуговицы сорочки, он пытался отыскать приглашения, заглядывая в карманы фрака. — Во внутреннем, — подсказал Элиот. Когда он удалился, прикрыв за собой дверь, Элиот откинулся назад, как был — в расстёгнутой сорочке и с взлохмаченными волосами. Он накрыл ладонью глаза и сильно зажмурился, и перед взором заплясали разноцветные пятна, точно радужные круги на чёрной воде. Даже во время охоты, когда приходилось терпеть непогоду и бешеную скачку через бурелом, он не уставал настолько, чтобы ум за разум заходил. Жара он не чувствовал, равно как и слабости и прочих симптомов болезни, значит, он здоров. Но почему, чёрт побери, сердце колотится, как бешеное? Постучала горничная и принесла плащ Элиота. Он ощутил на себе пристальный взгляд и поторопился запахнуть сорочку. Когда горничная ушла, он встал, подошёл к шкафу и вынул из него плащ. Он был ещё влажным, но подклад не успел намокнуть, и он пах так, как пах Лео. С трудом соображая, что делает, Элиот поднёс ткань к лицу и вдохнул этот запах. Он был очень слабым, почти растворившимся в запахе влаги, но всё же ощущался. Даже не сам запах, а его тень. И это будоражило ещё сильнее, заставляя вспоминать всю полноту этого аромата. «Что я делаю?» Элиот раздражённо захлопнул дверцу шкафа, не рассчитав силу, и громкий стук на миг оглушил его. Но шкаф пришлось открыть снова и достать из него чистую одежду. Элиот переодел брюки, снял сорочку, продел руки в рукава свежей. Он долго не мог найти ленту, а когда нашёл, то со злостью швырнул обратно — она лежала прямо перед носом. — Приглашения отвезут, как только дождь перестанет, — с порога заявил Лео, входя без стука. — Ты ещё не оделся? Что, забыл, с какой стороны фрак надевается? — Замолчи, — огрызнулся Элиот, надевая фрак. Лео проигнорировал эту резкость и подошёл, чтобы помочь завязать ленту у горла. Он стоял очень близко. Элиот ощутил покалывание в кончиках пальцев и жар, приливший к лицу. Он взглянул на себя в зеркало, но нездорового румянца на щеках, какой бывает при температуре, не увидел. Кожа едва заметно порозовела и только. «Здесь слишком жарко, — решил Элиот, и его взгляд тотчас упал на раскрытое окно. — Твою мать». — Можешь забрать книгу, — сказал он, чтобы нарушить тягостное молчание. — Она мне не нужна. — Это подарок, — ответил Лео, приглаживая ленту ладонью. Он взялся за гребень и обошёл Элиота. Ощутив прикосновение к коже головы, Элиот вздрогнул, вдоль позвоночника пробежала непривычная, но приятная дрожь. Ощущение этой дрожи задержалось на целое мгновение, а потом уступило новой, когда Лео стал аккуратно проводить гребнем по волосам. — Если она так не нужна тебе, то я заберу её после отъезда гостей. Будет очень неловко, если они решат побеседовать с тобой о своей религии, а у тебя даже их священной книги нет. Элиот сжал пальцы в кулаки. Его переполняли эмоции, они хлестали через край, их было слишком много, и он захлёбывался в них. Они требовали выплеска, но он понятия не имел, как и куда это сделать. Гребень скользил по волосам, и это было так приятно, что походило на мучительную пытку. — Хватит, — Элиот обернулся, забрал гребень и стал торопливо причёсываться сам. — Невежливо заставлять ждать. Идём, — он швырнул гребень на прикроватную тумбу, но тот скатился с неё на пол. — Чёрт. Оставив его валяться на полу, Элиот стремительно вышел в коридор. Он спускался по лестнице, скользя ладонью по перилам, но даже прикосновение к прохладе полированного дерева не смягчило сковавшее всё тело напряжение. Добравшись до трапезной, он попытался сосредоточиться. Гости раздражали его, и много сил уйдёт на попытку вести себя предельно вежливо, значит, получится отвлечься. — Элли, ты здоров? — спросила Ванесса, когда он, пожелав гостям доброго вечера, сел за стол. Элиот окинул взглядом окружавших его людей. Ванесса сидела рядом в своём обычном наряде, больше подходившем для верховой езды, а не для ужина с гостями. Её коротко остриженные волосы сильно вились, а руки украшали тонкие кружевные перчатки. Отец сидел во главе стола и безмолвствовал. Он ел неторопливо, с таким достоинством, словно находился за одним столом с королевской четой. Винсента не было, и Элиот невольно пожалел об этом. Винсент был человеком, способным улыбаться и прикидываться вежливым, даже если его взгляд красноречиво свидетельствовал о холодной злости и предельной степени раздражения. Мать тоже отсутствовала, и все остальные места занимали гости. Среди них были несколько женщин, закутанных в одежду с головы до ног. Только лица оставались открытыми и казались какими-то неестественно-бледными, высеченными из алебастра. Они были очень молоды, ни одной нельзя дать больше девятнадцати лет. Миловидные, но молчаливые, словно статуи. Они не поднимали взглядов от тарелок, ели очень мало и пили маленькими глоточками. Риверрские дамы обзавидуются. — Да, — ответил Элиот. Он рассматривал сестру с по-мальчишески грубыми чертами лица, и только краска на губах развеивала сходство с худощавым юношей. Он смотрел на неё и словно сквозь неё в жалкой попытке погасить огонь, сжиравший его изнутри. Аппетит пропал, хотя желудок, соблазнённый ароматами жареного мяса в грибной подливе, протестующее урчал. Брат Пьер непринуждённо болтал, и отец изредка отвечал ему. В беседу Элиот не вслушивался, сосредоточенный на попытке заставить себя что-нибудь съесть. — Позвольте спросить, с какой целью вы предприняли визит в нашу страну? — обратилась Ванесса к одному из гостей. Роль радушной и учтивой хозяйки дома совсем не подходила ей. Элиот искренне любил Ванессу, но был бы рад видеть за столом мать. Тогда Ванессе не пришлось бы играть роль, для которой она не годилась. — Наше путешествие есть крестовый поход против еретиков, — ответили ей. Говорил человек, на шее которого висел крест тонкой работы, а одежды его были из дорогой ткани. Уголки его губ были опущены вниз и от них разбегались лучики морщин. Морщины пролегали и между бровями, словно этот человек привык хмуриться. Он поймал взгляд Элиота и прочистил горло. — Мы ещё не представлены, мистер Найтрей. Я — отец Ренуар, — будто мгновенно потеряв к нему интерес, отец Ренуар перевёл взгляд на Ванессу, продолжая мысль. — Ваша страна сошла с пути истинного. Не сочтите за грубость, миледи, но вера не дозволяет женщинам рядиться как мужчинам. А ведь вы, смею предположить, добропорядочная верующая? На щеках Ванессы вспыхнул румянец. Отец Ренуар удовлетворённо кивнул, очевидно, решив, что щёки Ванессы украсила краска смущения, но Элиот хорошо знал сестру. То была краска гнева. Она всегда мило краснела, когда злилась. А отца Ренуара ждёт немало разочарований в этой стране. «Добропорядочных верующих» среди знати Элиот не знал. Некоторые женщины посещали церковь раз в пару месяцев, но лишь потому, что так предписывали обычаи. Вера не могла играть большой роли для государства, в котором любой человек мог заключить контракт с цепью, пусть это и не предавалось огласке. — Не хотел вас обидеть, миледи, — человек в дорогой рясе, не изменившись в лице, отсалютовал Ванессе бокалом с вином. — Трудно быть терпимым к чужим порядкам. Это — одно из многих испытаний, что ниспослал нам Господь в путешествии. Элиот угрюмо молчал. Ему почти удалось справиться с собой и выбросить мысли о Лео из головы на время, но аппетит не вернулся. Он собирался отодвинуть от себя тарелку, но передумал, увидев Винсента. — Прошу прощения за опоздание, — проговорил Винсент с вежливой улыбкой на губах. Его служанка Эхо с каменным выражением на лице застыла за его спиной, точно изваяние. — Пришлось задержаться из-за дождя. Природа совсем разгулялась. Но он не сел за стол. Его брови вскинулись в немом удивлении, и Элиот заметил повисшее молчание. Отец Ренуар, отец Антоний и остальные гости смотрели на Винсента так, будто воочию узрели чудовище из преисподней. — Прошу нас простить, — проговорил отец Ренуар, откладывая вилку. — Мы не можем себе позволить сидеть за одним столом с красноглазым человеком. Мы не смеем обижать наших добрых хозяев, но таковы наши законы и не нам, жалким рабам божьим, перечить им. — Это мой сын, — спокойно ответил отец. — Винсент Найтрей. — Я пролистал ту книгу, что брат Пьер вручил мне, — сказал Элиот, давя в себе ярость. Его пальцы сжались на рукояти вилки, и её грани чувствительно впились в ладонь. Оскорблять члена дома Найтреев, стыдясь сидеть с ним за одним столом лишь из-за цвета его глаз? Что за абсурд! — В ней написано: «Возлюби ближнего своего». Так вы следуете своим заповедям, деля людей по цвету глаз? — Всё в порядке, — Винсент вновь улыбнулся, выставляя перед собой раскрытые ладони. — Я как раз собирался поужинать у себя вместе с Эхо. — Стой, — Элиот хотел сказать это спокойно и ровно, но ощутил тяжесть и холод собственного голоса. — Я прошу простить моего господина, — Лео опустил руку ему на плечо. — Я думаю, он заболел, возможно, у него жар, но он не послушал меня и поспешил к столу. — Дитя моё, — обратился брат Пьер к Элиоту. — Не стоило так себя утруждать ради соблюдения этикета. — Тебе правда плохо, Элли? — взволновано спросила Ванесса. — Ступай. Ты очень мало съел, я распоряжусь подать тебе ужин и десерт в комнату. Элиот резко поднялся и бросил вилку на стол. Его бесили эти люди, готовые судить о Винсенте лишь по цвету его глаз. Его бесила приторная опека сестры. Его бесил отец, который не вступился за Винсента должным образом. Его бесил Лео, помешавший высказать всё, что он думает. Когда он развернулся, Винсента и след простыл. «Удрал, гад, — раздражённо подумал Элиот, уходя к лестнице. — Так просто позволил опозорить себя, наплевав на честь дома. Убью его. Он не имел права уходить». — Куда ты? — окликнул его Лео. — К Винсенту. Принеси мой меч, я прибью его. — Элиот. Он ощутил крепкую хватку на руке и нехотя обернулся. Лео стоял на две ступени ниже и смотрел на него, запрокинув голову. Элиот опустил взгляд к его шее и замер, не решаясь что-нибудь сказать или сделать. Внутри всё настолько перемешалось, что он запутался в сплетениях эмоций. Слишком много всего, не нашедшего выход. Он не привык держать всё в себе, просто не умел и сейчас эти эмоции сжигали его дотла. — Если бы Винсент остался, — продолжил Лео, — то ушли бы гости. Он спас положение, а не унизил твою семью. Ты... — он осёкся. — Почему ты так на меня смотришь? — он выпустил рукав Элиота. — Словно хочешь ударить. Решил сорваться на мне? Ударить? Захотелось нервно рассмеяться, но смех умер где-то внутри, и теперь его не существовало. Ударить, ударить... он не мог ударить. Он хотел подойти ближе, так близко, насколько возможно. Он не мог стоять на одном месте, он не мог смотреть на Лео, он терял себя в этом океане гнева и чего-то нового, неясного, пугающего. Высвободив руку из пальцев Лео и отвернувшись, Элиот поднялся на один пролёт и с силой впечатал кулак в стену. Жалобно хрустнули костяшки пальцев, рука на миг онемела, а потом в неё впилась боль. Это не помогло, не отрезвило, не выдернуло из огненного плена. Элиот снова ударил в стену кулаком, а потом поднялся к себе, захлопнул дверь и с размаху сел на постель, потирая ушибленную руку. Кожа в месте ударов сильно покраснела, и Элиот отстранённо удивился, как при такой силе ударов не сломал себе пару костей. Вошёл Лео. — Я посижу с тобой, — сказал он. Элиот не ответил, продолжая бесцельно рассматривать костяшки пальцев. Раздался скрип стула и шелест страниц, и Элиот поддался соблазну взглянуть на Лео за чтением. Он сидел за письменным столом, скрестив ноги, и читал подаренную братом Пьером книгу. Спутанные тёмные волосы падали на плечи и спину, скрывали лицо. Языки пламени свечей в канделябре дрожали на ветру. В дверь постучали. Вошла горничная с подносом в руках. Дождь всё лил, и шорох её длинных юбок причудливо оттенил звук грозы. Всё казалось таким нереалистичным, даже эта горничная, точно она и не человек вовсе, а лишь смутный силуэт, сплетённый из дождя. — Ты голоден? — спросил Элиот, когда горничная ушла. Он вспомнил, что Лео так и не заглянул на кухню и не перекусил после дороги. — Можешь всё съесть, у меня пропал аппетит. — Даже десерт не будешь? — Лео с готовностью притянул к себе поднос и снял крышку с глубокой тарелки, в которой был суп, исходящий паром. Элиот почувствовал густой грибной аромат. — Нет. Лео ел, не отвлекаясь от чтения, а Элиот наблюдал за ним и пытался понять, что происходит. Самым разумным выходом было одно — спросить у Винсента, но Элиоту становилось стыдно от одной только мысли о подобных разговорах с братом. Лео выглядел всецело погружённым в чтение. Удивительно, как он ложку мимо рта не проносил. Расправившись с супом, он принялся за ароматное мясо, остро пахнущее специями. И лишь добравшись до сладкого, Лео отвлёкся от книги. Подцепив маленькой чайной ложкой крупную ягоду клубники, политую шоколадом, он отправил её в рот. Элиот представил, как он зажмурился от удовольствия, смакуя вкус горького шоколада и кисловато-сладкий вкус клубники. Ванесса вошла, не утрудив себя стуком. Элиот недовольно нахмурился — он не любил эту привычку сестры, явно полагавшей его комнату проходным двором. Злой взгляд в сторону Лео, как ни в чём не бывало доедавшего политые шоколадом фрукты в хрустальной вазочке, симпатии не добавил. Ванесса не знала границ и вела себя так, словно ей всё дозволено. Порой она просто не понимала, когда Элиота следует оставить в покое и не злить его ни своим присутствием, ни своими манерами, ни своим отношением к Лео. — Ты поел? — спросила она, без разрешения усаживаясь на кровать. — Зачем ты пришла? — он не хотел ссориться с сестрой, но держать себя в руках не мог. Взгляд словно магнитом тянуло к Лео, и Ванесса сейчас была лишней. — Твой слуга сказал, что ты болен, — она протянула руку, желая дотронуться до лба Элиота, но он уклонился от прикосновения. — Он сказал так, чтобы не дать мне нагрубить гостям. Я в порядке, — он знал, что Ванесса смотрит на него, потому перевёл взгляд в окно. — Всё то время, что эти люди будут гостями в нашем доме, не зови меня к столу. Я не хочу с ними встречаться. — Но... — Я проявил достаточно уважения и учтивости. Хватит с меня. — Они... — кровать тихонько скрипнула, когда Ванесса закинула ногу на ногу. — Интересовались твоим слугой. Элиот повернулся, и Ванесса отпрянула, напуганная не то резким движением, не то взглядом. Лео отложил ложку, не доев десерт, но ничем не выказал своей заинтересованности в диалоге, лишь спокойно шуршал страницами. — Если они ещё раз заикнутся о Лео или посмеют донимать его расспросами, — проговорил Элиот, — я не стану сдерживаться. Внутри него уже не хватало места для злости, и она душила. Элиот чувствовал себя отвратительно. Он напоминал себе идиота, который пытается поймать в пригоршни ладоней воду, льющуюся через край фонтанной чаши. Но вода всё прибывает, перехлёстывает, бьёт по ладоням, и он утопает в своей беспомощности, совсем как в экипаже пару часов назад во время ссоры с Лео. — Тебе стоит отослать его, — сказала Ванесса и положила руку ему на плечо. Её пальцы несильно сжались, а потом мягко погладили руку. — Нет! — Элиот повёл плечами в попытке сбросить с себя руку Ванессы и вскочил на ноги. — Уходи. Поговорим завтра, но не о Лео. Он останется при мне. Ванесса смотрела на него, и в её глазах застыли слёзы обиды. Эти слёзы никогда не скользнут по щекам, она слишком горда для слёз из-за ссоры. Потом она поднялась и молча ушла, громко стуча каблуками. — Я мог бы на время вернуться в приют, — сказал Лео, поворачиваясь и устраивая локоть на спинке стула. — Не стоит ссориться с сестрой. — Нет, — повторил Элиот. — Хватит говорить мне, что делать. Я не отошлю тебя, даже на время. — Дело принципа? — Лео усмехнулся, и эта усмешка взбесила ещё сильнее. — Я пойду спать. Он поднялся со стула. Элиот протянул руку, хватая его за рукав. Казалось невозможным отпустить его от себя именно сейчас, когда в доме столько людей с дикой верой. Элиоту не нравился их настойчивый интерес к Лео, он не доверял им. Он хотел что-то сказать, но Лео вдруг очутился так близко, что все мысли просто исчезли. Осталось только ощущение близости чужого тела, ощущение тепла и тот самый тонкий, едва уловимый запах. Нужно дать Лео уйти, пока он не потерял голову и не сделал что-нибудь лишнее. — Не смотри так на меня, — сказал Лео. — Мне это не нравится. Элиот хотел выпустить его рукав и отступить, но вместо этого шагнул вперёд. Ладони жгло, жгло всё, и даже дышать было больно. Внезапное осознание своего желания словно хлестнуло плетью по спине, к щекам прилил жар, и стало стыдно за свои мысли, но они не подчинялись, не желали угасать и возвращаться в прежнее русло. Но сейчас, пока они стоят порознь, на расстоянии вытянутой руки, так чертовски далеко, Элиот не мог шелохнуться. Если бы только притянуть его к себе, и тогда всё разорвётся, всё исчезнет и растворится. Или если бы найти в себе силы разжать пальцы и отпустить его. Всё неправильно. Он рывком дёрнул к себе Лео, и Лео не удержался. Но на Элиота он не смотрел, его голова была опущена, и волосы скрывали лицо. Хотелось пропустить сквозь них пальцы и зачесать назад, освобождая лицо от их тёмного плена. — Что, гормоны заиграли? — спросил Лео. В его голосе звучал неприкрытый сарказм. — Мальчик вырос и захотел взрослых игр? Эта издёвка взбесила. Он взял Лео за подбородок, заставляя поднять голову. Его нежелание смотреть в лицо Элиоту тоже бесило. А потом всё произошло очень быстро. Лео дёрнулся, но Элиот не выпустил его. Поднос полетел на пол, дикий грохот алюминия и фарфора резанул слух. Перед лицом мелькнула чашка с остывшим чаем, и этот чай потёк по лицу, а чашка полетела на пол. — Ищи себе другую подстилку, — сказал Лео, вырываясь и бросаясь к выходу. — И слугу тоже. Дверь захлопнулась, и Элиот остался один. Он стоял возле стола, чай тёк по его щекам, капал на пол, на белую сорочку, на плечи. Природа не желала уснуть тихим сном — гром затих, но дождь всё лил и лил. Поддавшись порыву, Элиот подхватил меч и вышел из спальни. Он спустился по ступеням, выбежал на улицу и замер у парадного входа, сжимая в руке ножны и ощущая спасительный холод дождевой воды. Словно небо протягивало к нему руки, гладило по волосам и лицу, обнимало и успокаивало. Дождь омывал и тело, и душу, забирая с собой всю грязь и гася злой огонь ярости и того, чему у Элиота не было названия. Элиот сел на ступени, обнял клинок в ножнах и взглянул в сторону сада. Но сад он не увидел из-за зыбкой пелены. Вода текла по лицу, и Элиот закрыл глаза, позволяя дождю растворить всё, до чего сумеют дотянуться струи. Он слушал шум лившейся с неба воды, и мир исчезал в этом шуме. — Элиот. На голову легло что-то мягкое. Элиот протёр полотенцем глаза, обернулся и увидел Винсента. — Я видел в окно, как ты выскочил под дождь, — объяснил он. — Подумал, что тебе нужно дать время, а потом прийти. — Правильно сделал, — ответил Элиот, стирая краем полотенца воду со щёк и висков. Стоило Винсенту прийти раньше, и в доме Найтреев стало бы на одного обиженного Элиотом человека больше. — Может быть, хочешь поговорить? Элиот внимательно посмотрел на Винсента. Всего полчаса назад он был готов отправить брата в Бездну, но стыда за свою вспышку гнева не ощущал. Он и сейчас полагал брата неправым, но обвинять его желание потерял. Стоит ли с ним говорить? Каждый знал о любвеобильности Винсента. Он очаровывал женщин, а ещё он был старше и опытнее во всех смыслах. Он должен больше Элиота понимать в жизни, и Элиот кивнул. — Тогда вставай, — Винсент протянул ему руку. — Пойдём в мою комнату. В гостиной сейчас слишком много лишних ушей. Элиот ухватился за протянутую руку и рывком поднялся. Воздух внутри дома оказался очень тёплым, и, войдя внутрь, Элиот ощутил, как сильно продрог. Но вытирать волосы он не спешил и первым делом принялся за меч. Не стоило тащить его под дождь, но с ним Элиот чувствовал себя спокойнее и увереннее. В спальню Винсента Элиот заглядывал очень редко. Слишком мрачной она была, слишком грязной для члена благородной семьи. Всякий раз он видел плотно задёрнутые шторы из тяжёлой ткани, вспоротый плюш детских игрушек, пыль на всех поверхностях. Даже свои книги Винсент не содержал в чистоте, и книжные полки по углам были затянуты паутиной. — Ты вообще когда-нибудь позволяешь слугам прибрать здесь? — спросил Элиот, переступив порог комнаты. Он огляделся, но не решился куда-нибудь сесть и остался стоять. — Эхо прибирает, — с улыбкой ответил Винсент. — Раз в месяц. Разве это мало? — Мало, — недовольно бросил Элиот. — Можешь сесть на кровать. Широкая постель Винсента была единственным средоточием чистоты в этом мрачном царстве пыли и затхлости. От простыней пахло свежестью и лавандой. — С меня вода течёт, — ответил Элиот. Он снял насквозь промокший фрак, но не придумал, куда деть его. Хорошо бы уйти к себе, переодеться, а потом вернуться, но Элиот знал, что не вернётся. Винсент был странным человеком, сам себе на уме, и Элиот не желал вешать на его плечи свои проблемы. И ещё меньше он желал показаться глупым неучем, не знавшим простых и общеизвестных вещей. — Не важно, — Винсент махнул рукой в сторону кровати и забрал фрак. Повесив его на спинку стула, Винсент сам сел на постель и взглянул на Элиота. Под этим изучающим взглядом стало неуютно. — Что стряслось? Поссорился с кем-то? Элиот подошёл к стеллажам из тёмного дерева и бездумно оглядел корешки книг. — Да. Винсент, ты... — он замолчал, подбирая слова, но всё казалось неверным или слишком откровенным. — Что я? — спокойным голосом отозвался Винсент. — Неужели так трудно догадаться? — разозлился Элиот. — Ты же опытный, ты должен знать! — Понятия не имею, о чём ты. — Забудь. Я ухожу, — Элиот развернулся к выходу, но Винсент поймал его за руку. Движения Винсента были плавными, вялыми, с ленцой, но двигался он на удивление быстро, а хватка его была крепкой. — Может быть, дело в женщине? — спросил Винсент. На его губах играла сонливая скучающая улыбка, словно его ни капли не волновал ответ. Но Элиот знал: он всегда такой. — Ну... — он задумался. — Что-то вроде того. Винсент мягко рассмеялся. — И в чём же проблема? С женщинами всё очень просто, Элиот. Говоришь им красивые слова, даришь цветы, оказываешь знаки внимания, и они готовы отдаться тебе на любой горизонтальной поверхности, — он осёкся и взглянул на Элиота. Тот молча смотрел на брата. — Ты покраснел. — Тебе показалось. Дело не в этом. Это... — он вдруг понял, что даже не задумывался о конкретных вопросах к Винсенту. И о том, чего хочет, тоже. — Это мешает. — Конечно, мешает, — Винсент выпустил руку Элиота и подошёл к стеллажу. Он провёл пальцами по стройному ряду книг, щурясь в темноте. Вытащив одну из них, он быстро пролистал страницы. — Юношеская горячность никуда не денется. У тебя только один способ снять напряжение. Или... — он поднял разноцветные глаза, и в его взгляде тенью скользнуло лукавство. — Тебе твёрдо отказали? — он вновь засмеялся, и от его тихого смеха Элиоту стало не по себе. Точно смеявшийся призрак, сотканный из ночи. Не настоящий и искренний смех, но тень смеха, пронизанная тоской и печалью. Печаль всегда обнимала Винсента, не покидая его ни на миг. Она была в его голосе, в его ленивых улыбках и в его глазах. Элиот молчал, не желая рассматривать поведение Лео как прямой отказ. Закрыв книгу, Винсент подошёл ближе и дотронулся до его лица. Элиот ощутил шероховатую ткань перчатки и нахмурился, не понимая причину внезапного проявления родственной нежности. — Я угадал, — сказал Винсент, и его пальцы скользнули по щеке вниз и коснулись подбородка, приподнимая лицо. — Хочешь, я помогу тебе? — В чём? — Элиот нахмурился. Он чувствовал двойственность слов Винсента, но не мог уловить её. — Снять напряжение, конечно, — Винсент улыбнулся и дотронулся затянутыми в ткань перчатки пальцами до губ Элиота. — Сдурел?! — Элиот отшатнулся, наотмашь ударяя по руке Винсента. — Шучу, шучу, — усмехнулся брат. Он опустил взгляд, и Элиот запоздало понял, что ладонь лежала на рукояти меча. — Хотя я бы на твоём месте не отказывался от наставника, иначе твой первый раз по неумелости будет походить на бессмысленную возню. — Элиот крепче сжал меч, силясь удержать себя в руках и не врезать Винсенту. Щекам стало жарко, а воздух показался нестерпимо душным. — Поверь моему опыту. Моя первая женщина от души посмеялась в ту ночь. — Не хочу, — ответил Элиот. — Не беси меня, Винсент. — Какой ты темпераментный... Не хочешь довольствоваться моей помощью — пожалуйста, но если передумаешь, я не против. Помочь любимому брату — благое дело. — Да заткнись ты! — Тише, Элиот, весь дом перебудишь, — Винсент улыбался так безмятежно, что в этой улыбке без труда угадывалась тщательно завуалированная издёвка. — Тогда взгляни сюда, — он вновь открыл книгу. — Хорошее пособие. Поддаваясь любопытству, Элиот заглянул ему через плечо. Он всмотрелся в искусно выполненную цветную иллюстрацию обнажённой женщины, закованной в цепи, и отпрянул. — Издеваешься?! — Зато точно никуда не убежит, — заметил Винсент, переворачивая страницу. — Многим нравится. Женщины любят, когда их унижают. Они чувствуют себя опороченными, и это доставляет им радость. Возьми. Элиот молча выскочил за дверь и бросился к себе в комнату. И какого чёрта нелёгкая понесла его с подобными вопросами к Винсенту? У него мозги набекрень, это же очевидно. Переодевшись, он ничком рухнул на постель, совершенно обессиленный и выжатый досуха. Он чувствовал себя усталым и опустошённым. Дождь перестал, но ватная тишина давила на виски. Против воли Элиот вслушивался в звук капавшей с крыши и ветвей воды и ждал, когда придёт сон и заполнит его пустую душу собой, но лишь погружался глубже в голодную бездну. Эта бездна затягивала его, и больше не было опалявшего жара, не было огня и иссушавшей жажды чужого тепла. Был холод, и он сковывал Элиота, замыкая вокруг него темницу из снега.