Турецкая тигрица

Комната в доме Корнеро, которую Ливия выбрала для тайных встреч с Ипполито, располагалась в нежилом крыле дома. По словам девушки, этим летом здесь начался ремонт, но потом из-за каких-то проволочек дело застопорилось, и комнаты просто закрыли — к немалому удобству тайных любовников, которые могли встречаться, не боясь зимней стужи. Потолок залы был украшен росписями, посвященным истории рода Корнеро. Одна из композиций изображала скопление военных кораблей: цепкий взгляд Ипполито мигом опознал флаги Священной Лиги и Высокой Порты. — Битва при Лепанто? — догадался он. — Конечно, — не без гордости ответила Ливия. — Не только ваш предок получил ценную награду за участие в этом сражении. — И что же то была за награда? Деньги? Титул? — Вы правда не знаете? — Ливия, лежавшая рядом с Ипполито на кушетке, приподнялась на локте, заглянула ему в лицо. — Подумать только, один из Альбрицци, так жаждущих перемывать нам, Корнеро, кости, не знает эту историю, — ее глаза лукаво блеснули. — И что же это за история, расскажите? — Чтобы вы вы потом могли говорить гадости про мою семью, плут вы этакий? — видно было, что Ливия кокетничает, и ей на самом деле очень хочется поделиться с любовником сплетней из семейных сундуков. — О, клянусь, что не буду этого делать, — Ипполито с шутливой торжественностью прижал руку к груди. — Мы даже можем скрепить клятву поцелуем. Или не только… — он подался было вперед, но девушка резко села, и сорвать поцелуй с губ озорницы не удалось. — Слушайте же, — в голосе Ливии появились почти торжественные нотки. — Эта история отчасти напоминает мне нашу, потому что речь в ней идет о победе любви над ненавистью и враждой. — Любви? — Ипполито искренне удивился. Он ожидал чего-то другого. — Именно. Смотрите, — Ливия указала на соседнюю композицию, изображавшую знатного синьора, сочетавшегося браком с красивой черноволосой женщиной. — Это мой прадед, Джанлоренцо Корнеро, знатный венецианец, участвовавший в той войне с турками. Женщина рядом с ним — Гараджия, внучка Улудж Али, легендарного турецкого корсара. Её христианское имя — Ливия. По легенде, когда ей выбирали имя во Христе, она сказала, что хочет, чтобы оно напоминало ей о местах, где прошли её детство и юность. Выбор, как нетрудно догадаться, оказался не слишком велик. Таким образом, мы с ней не только родственницы, но и тезки. — Кто бы мог подумать. По вас совсем не скажешь, что в ваших жилах течет турецкая кровь, — Ипполито перевел взгляд с изображения черноволосой красавицы на свою белокурую возлюбленную. — Вы вовсе не похожи на неё. — Да, это верно. Мне все говорят, что внешностью я пошла в мать. Но и Гараджия не чистокровная турчанка — ведь Улудж Али был итальянцем по происхождению, его еще в юности захватили в плен, и он принял ислам. Таким образом, круг замкнулся: ведь попав в плен при Лепанто, моя прабабка в итоге приняла христианство и вернулась на родину своих предков. — Действительно, невероятно. А её дед не пытался выкупить её? — Это мне точно неизвестно, — повела плечом Ливия. — Одни говорят, он счел её опозоренной, ведь, пусть она и принимала участие в сражении как командир корабля, а все-таки женщина и кто знает, что могли в плену с нею сделать. Другие — что имела место полюбовная сделка между Улудж Али и Джанлоренцо. Будто бы даже дед обеспечил ей немалое приданое золотом, скрыв это ото всех, и это золото стало одним из источников благосостояния нашей семьи. Мне больше нравится вторая версия. — Мне тоже, — усмехнулся Ипполито. — Она внушает надежду, — сообразив, что сказал лишнее, и разговор теперь может перейти в неудобное для него русло, он резко переменил тему. — Вы, однако, сказали, что она была командиром корабля? Неужели это возможно? Разве турки не прячут своих женщин под замок? Не держат их в гаремах, вдали от любопытных глаз? — О, моя прабабка была необыкновенной женщиной. Незаурядной во всех смыслах этого слова: редкой красоты, необычного воспитания, исключительной смелости. — Я вижу, вы гордитесь ею. — Да, — признала Ливия. — Хоть она и не христианка по рождению, и мы совсем с нею не схожи, но, признаться, лестно иметь её в предках. Несмотря даже на её репутацию. — Репутацию? — Она прославилась небрежением к принятым в обществе правилам. Конечно, тут её вины нет, её так воспитали: еще ребенком она плавала с отцом на галере, он обучал её обращению с оружием и морскому делу. И за вычетом краткого времени после смерти отца, что она провела в гареме, жизнь её до замужества была прочно связана с морем. Её считали настоящей тигрицей, когда речь заходила о битвах. Она жалела, что не родилась мужчиной. Бог ошибся, по рассеянности заключив в хрупкое женское тело истинно мужской дух, говорила она. Когда турки взяли Кипр, Гараджию даже назначили комендантом одного из замков на острове. Там с ней приключилась история, положившая начало её вражде с неаполитанским семейством д`Эболи. — Вот как? — Герцогиня д`Эболи, выдав себя за знатного араба, похитила одного из пленников Гараджии, за которыми ей был поручен надзор. — И только? — Я вам как-нибудь в другой раз эту историю подробнее расскажу, — уклонилась Ливия от ответа. — Прадед мой, Джанлоренцо, был человек крутого и жестокого нрава, и много ходило слухов о том, как удалось ему усмирить эту неистовую женщину. Но лично мне кажется, что эти двое просто оказались родственными душами. Иначе трудно объяснить, как мой прадед, имея в женах такую мстительную особу, прожил до глубокой старости и умер в своей постели. — Неужели Гараджия была столь опасна? — О, её считали одной из самых хитрых и коварных женщин Венеции! — тут глаза Ливии снова блеснули гордостью. — Говорили, что не столь опасен Джанлоренцо в гневе, сколь его супруга — в приступе скуки. — Действительно, опасная женщина! — Ах, скукой и своей принадлежностью к женскому полу она могла оправдывать порой совершенно невозможные вещи! Говорили, еще будучи подданной турецкого султана, она заставляла индийских бойцов биться между собой насмерть по её приказу. Ведь женщинам, говорила она, от безделья приходят в голову всякие прихотливые причуды, это мужчины всегда заняты. Ипполито подумал было, что это странное оправдание для женщины, участвовавшей в войне наравне с мужчинами, но оставил при себе эту мысль — кто знает, не обидится ли Ливия, ведь она, кажется, искренне гордилась своей прабабкой. — А вам, моя дорогая, тоже приходят в голову внезапные капризы от скуки? — Мне? — Ливия на секунду задумалась. — О, мне далеко до Гараджии. Пусть отец порой и шутит, когда мне приходит в голову показать характер, что прихотливый нрав мне передался от неё, но это не более чем преувеличение. Во мне совсем нет тяги к войне и прочим чисто мужским забавам. — Это не может не радовать. — Безусловно, — согласилась она. — Все эти мужские занятия — такая скука. Тут Ипполито прервал их разговор поцелуем, и о Гараджии, неистовой и опасной прабабке Ливии, вскоре забыли. Позднее, много лет спустя, Ипполито вспомнит эту беседу и подумает, что Ливия таки была не права, и от жестокой и мстительной турчанки ей досталось не так уж и мало.