День за днем. Эпизод 3

Привычка – вторая натура. Видимо, ходить с панцирем на шее у меня уже въелось в гены – утром в понедельник, на автомате, облачаюсь в короткий приталенный пиджак в полосочку, брюки и серую кофту с высоким закрывающим горло воротом, и короткими рукавчиками. А ведь собиралась поменять рабочий гардероб и начать новую жизнь! Увы, увы, увы… А все потому, что совершенно расклеилась и все мысли об одном – Андрей уезжает! А я так и не сказала ему, что чувствую, что ощущаю, не сказала, как меня корчит и мутит от одной только мысли, что он исчезнет из моей жизни. А еще потому, что Анька все утро сопливилась и ныла - этот ее, бывший, упырь и раздолбай Марат, перенес «Бессонницу» чуть ли не на дневное время, когда и так никто не спит и все на работе, кроме домохозяек. Естественно со сменой названия программы. В общем, утром ни ей, ни мне, было не до нарядов… А теперь вот, шатаюсь по кабинету и психую, накручивая себя. Трусливая курица! Надо собраться и все сказать Калугину… И будь что будет! Мотаюсь по кабинету, мотаюсь вдоль окна, зябко потирая плечи… То присяду к столу, пялиться в ноутбук, то откинусь на спинку кресла, разглядывая на потолке пятна и закинув руки за голову. И постоянно одна мысль стучится и мучает меня: «А вдруг он сказал неправду, вдруг на самом деле он вовсе не рад уезжать, вдруг ему совсем не нужна Егорова и ее десять Испаний?». А я как дура, мычу и топчусь на месте. Сама же Аньке говорила, что нужно бороться…. Только есть одно «но». Как мужику, даже в женском теле, бороться за другого мужика? *** Дергаться и бродить по кабинету надоедает, и я выхожу в холл посмотреть, где Андрей и нет ли поблизости его надзирательницы. Когда прохожу мимо кабинета Наумыча, сквозь жалюзи вижу, как начальник притулился на диванчике возле радиоприемника и слушает его с недоумением на лице. Заметив меня, он начинает усиленно сигнализировать мимикой и махать рукой, призывая зайти. Ну что ж, все какое-никакое, а развлечение. Заглянув внутрь, слышу грустный Анютин голос: - «Ну, как бы там ни было, все-таки, жизнь продолжается». Егоров прикладывает палец к губам, призывая помолчать и послушать. - «И наверняка мы с вами еще обязательно встретимся». Пройдя к столу, усаживаюсь на его краешек, возле выстроенных в ряд слоников. Из динамика слышится прощальное: «Всем удачи, пока!». Егоров с траурным видом тянется к приемнику и, качая недоуменно головой, выключат его: - Я только не понимаю. Какой умник прикрыл такую классную программу? Нетрудно догадаться: - Этого умника зовут Марат. - А-а-а… Это их программный директор? Скривившись, киваю: - Именно! Наумыч возмущенно стучит себя пальцем по виску: - Он что, с головой не дружит?! - Мне кажется, понятие дружить ему вообще незнакомо. Найдя в моем лице единомышленницу, шеф морщится, словно съел что-то кислое: - Козел! Он мне сразу не понравился. Ведь таких как Аня, по пальцам пересчитать. С них пылинки надо сдувать! Ты слышала? Ты слышала, она в конце чуть не расплакалась! Несмотря на то, что рыданий, если честно, я не слыхала, все равно печально смотрю на влюбленного престарелого Ромео. Они с Анютой – все, что у меня осталось от прежней жизни. Егоров вскакивает с кресла и подходит ко мне совсем близко: - Может быть, стоит ей позвонить, а? Лезу в карман за мобильником. Пусть поддержит Аньку: - Да, хорошая идея. Сейчас! Набрав номер, прикладываю трубу к уху. Ожидая ответа, с улыбкой кошусь на Егорова. Наконец, Сомова откликается: - Алле. - Алло, Ань, привет! - Гош, мне хреново. - Я знаю, я слышала, как ты себя по радио хоронила. Егоров что-то пытается изобразить, выделывая руками кренделя в воздухе. Анюта сразу просекает, что надо соблюдать конспирацию: - Слышала? Ты что там не один? Увы, Сомова так и не может принять до конца мое женское существование. Честно говоря, в последнее время, мне спокойней и комфортней называть себя «она», особенно, когда речь идет о чувствах к Андрею, женских чувствах… А Анька никак не угомониться – не дает забыть, что я мужчина, хоть и бывший. Поддакиваю: - Мы тут с Наумычем . От него тебе пламенный привет. Слушай! Ты там особо не переживай. Ты, все равно, the best! Анька грустно вздыхает в трубку: - Ну, кое-кто, так не считает. - Пускай этот кое – кто идет кое-куда! Главное то, что считает общественность, а общественность за тебя! Мающийся Егоров, не удержавшись, выхватывает у меня мобильник из рук: - Ань, Ань, ты не бери в голову. Ты лучшая! Все будет хорошо. Глядя, с какой нежностью и теплотой наш строгий начальник мурлычет в трубку, волей-неволей умилишься. Шеф продолжает сюсюкать: - И мы тебя любим… Вот и отлично, ты уже улыбаешься…. А я чувствую…. Слушай, давай я сейчас за тобой заеду... Прям… Мне это в радость… Ромео и Джульетта. Сложив руки на груди, с улыбкой поднимаю глаза к потолку - и смешно, и завидно. - Все, скоро буду! Наумыч захлопывает крышку телефона и засовывает мою трубу к себе в карман: - Извини, надо бежать. Ловко у него это получилось. Егоров тянется за портфелем на столе, но я его останавливаю: - Да, только телефон. - Чего, телефон? - Телефон на родину. - А… Ага, да. С недовольным видом, он вытаскивает мобильник из кармана и сует его мне в руки. Хм… Надо будет еще один купить, а то вот так вот свиснет невзначай, с его-то купидонами, а я без мобилы как без рук. Егоров спешит на выход. Улыбнувшись ему вслед, засовываю телефон в карман брюк. *** Чувствую это последняя моя улыбка в этот день. Потом настроение портится с каждым часом. Егорова, как сторожевая с-с…собака ни на шаг не отходит от Андрея, а я весь день, куда не пнусь только и слышу – «Испания, Егорова, Испания, Егорова….Ай, да Калуга! Ах, какая пара, ах какая карьера!» Тьфу… До того к вечеру накручиваю себя, рисуя картины как бы это могло быть и как этого уже не будет никогда, что слезы постоянно просятся наружу. Еле сдерживаюсь до дома, а там уж даю себе волю – махнув полстакана вискаря, беру с собой в гостиную бутылку с остатками алкоголя и там горюю. Завалившись на диван калачиком и уткнувшись носом в изгиб локтя и вышитую черную подушечку, сразу ломаюсь – реву навзрыд, белугой, не сдерживаясь. Только легче от этого, совсем не становится... Ничего не вижу и не слышу, только одна мысль ковыряет душу, выворачивая ее наизнанку - Андрей уезжает! Это конец! Где-то далеко, в другой вселенной, бряцают металлом ключи, раздаются дверные стуки, шепот, разговоры, но мой плач, моя боль заглушают все. Кто-то теребит меня за плечо: - Марго! Марго! Сомова? Когда она пришла? А-а-а …, какая разница, у нее есть Наумыч… А у меня уже никогда не будет рядом Андрея! Новая волна слез захлестывает меня, вызывая глухой и безнадежный вой, глохнущий в подушке. - Марго, да что случилось? Марго! Отстаньте вы все от меня. Разве вам понять, как это невозможно тяжело быть уродом. любленным уродом, не смеющим признаться в своих чувствах. Не поднимая головы, огрызаюсь: – Ничего не случилось! Анюта командует в сторону: - Боря, срочно воды! Голос Наумыча затухает? удаляясь: - Да, да, да… - Марго. Пусть мне будет хуже. Может быть я сдохну, тогда. Приподняв голову, упрямо огрызаюсь: - Не надо мне вашей воды! Анька настаивает: - Марго, да что случилось?! Еще раз поднимаю заплаканное лицо, теперь пытаясь разглядеть размытую Сомову: - Ничего не случилось! Та стоит, нагнувшись перед диваном, в куртке и с сумкой на плече - как пришла с улицы. Одной рукой она держится за эту свою сумку, а свободной размахивает перед моим носом: - Ну а чего ты воешь тогда? Блин, чего вот пристала? Иди, целуйся со своим Борюсиком. Вам же, на самом деле, до меня и дела нет! Приподнявшись, пытаюсь сесть, поджав под себя ноги и обиженно огрызаясь: - Ноготь сломала! С кухни тащится Егоров со своим стаканом. Он тоже еще не успел снять плащ: - Так может водички, а? - Не надо мне воды! Схватив со стола бутылку с вискарем, пытаюсь к ней присосаться - упьюсь до поросячьего визга, так чтобы неделю наизнанку выворачивало! И память отшибло! Сомова кидается отнять: - Куда ты?! Но я свое держу крепко: - Дай, сюда! И делаю глоток из горла. Как только расслабляюсь, Анька бутылку выцарапывает: - Хватит! Как же мне плохо… Слезы снова начинают литься ручьем, и я утираю их, размывая тушь по лицу, потом утыкаюсь носом в сложенные домиком ладони, причитая и ругая всех и вся – себя, Калугина, Егорову, Карину… Неожиданно совсем рядом раздается странное: - Пф-ф-ф! И меня окатывает то ли слюнями, то ли водяными брызгами, заставляя испуганно вскинуться: - А-а-ай! Еще и оплевали! От неожиданности вскрикнув, вмиг затыкаюсь, недоуменно поглядывая на Аньку с полупустым стаканом в руке. Голос обиженно срывается на визгливые нотки: - Тебе чего, делать нечего, что ли? Егоров присаживается рядом со мной, на боковой модуль: - Маргарит…. А Сомова продолжает меня громко стыдить: - Господи, ты уже всех соседей распугала cвоим воем! Все меня ругают… Никто не пожалеет… Зажав рот рукой, пытаюсь сдержать рыдания: - А-а-а! Наумыч увещевает: - Маргарита, ну-ка расскажи, что у тебя случилось. Да как я такое могу рассказать… Так все запутано… Я люблю другого мужчину, а он уезжает с другой женщиной... И выхода из этого тупика нет…. Даже закашлявшись и прикрыв рот ладошкой, не перестаю плакать: - Если б вы знали… Как мне хреново… Егоров грустно гладит мен по плечу: - Знаю, знаю, знаю… Недоверчиво смотрю на него сквозь слезы. Откуда? - Нет, вы не знаете! - Я знаю, все знаю…. Жуть берет, когда взрослый человек, так воет. Это Гоша был взрослый, а я так, соплячка несмышленая, совершенно ничего не понимаю в женской любви. Слезы вновь застилают глаза: - А-а-а! Егоров прижимает меня к себе: - Ну, все. Знаю, знаю... Уткнувшись носом в ладони, прячусь у него на груди. - Ты главное помни, что было написано на кольце у Соломона - «это, пройдет». Отстранившись, смотрю на него и сквозь всхлипы поправляю, мотая головой: - Их.., их …, их … «И это тоже пройдет»! Сомова, облокотившись о полку, стоит молча, ожидая окончания моей истерики. Тоже мне подруга – ни слова сочувствия, только вопить умеет, да ругаться. Рыдания снова накрывают меня, и Наумыч тянется привлечь к себе и погладить по голове: - Ну, вот видишь, какая ты умная девочка. Умная девочка… Была бы я умной, не ревела бы сейчас. И Андрей никуда бы не уезжал… - Все, все, все. Егоров по-отечески похлопывает меня по плечу, целует в макушку: - Все пройдет… Ань, ты чайничек поставь. - Да, да сейчас. Но уйти не торопится. Тон начальника вдруг меняется: - О-о-о, как! Мне пора… Мне надо бежать. Ну, все! Остаюсь сидеть и плакать, а шеф быстро встает и торопливо идет на выход. Вот и он убегает. Сомова шипит сквозь полки своему бойфренду: - Пока. А потом, когда щелкает замок, усаживается на диван, рядом со мной, осуждающе приговаривая: - Горе ты луковое! Все меня ругают, никто не любит, не жалеет… Господи-и-и-и! Я опять начинаю выть, чувствуя себя самым несчастным человеком на свете: - Хорошо, что ты пришла-а-а... Закрыв лицо ладонями, снова плачу, чувствуя, как Анька приобнимает меня, прижимая к себе. *** Выплакавшись, иду в ванную умыться. Сомова, оставив на диване плащ и сумку, тащится вслед за мной и терпеливо ждет, когда я хоть немного приведу себя в порядок. В зеркало смотреть не хочется – опухшая, противная… Обхватив себя за плечи, обессилено плюхаюсь на край ванны, голова пуста до звона в ушах, наваливаются безнадега и безразличие - я никчемная серость и правильно, что Андрей уезжает со своей пиявкой … Она богатая, перспективная… Сомова в оранжевой водолазке притуливается ярким пятном рядышком: - Ну, что, успокоилась? Вздыхаю, таращась пустым взглядом перед собой: - Да. Анька с подозрением посматривает: - Сто процентов? Воды и сил не осталось, и я соглашаюсь: - Сто десять… Сложив руки на груди, начинаю уговаривать и убеждать себя: - Ну, а что, действительно? Что я могу сделать, если они улетают? Что я, самолет отменю? Все правильно. Все что ни делается - к лучшему. Гордо вскинув голову и отворотясь от Анюты, хлюпаю носом: - Пускай летят… В Испании говорят хорошо… А я буду одна, никому не буду мешать, даже могу тоже куда-нибудь уехать…, далеко, далеко… Чуть повернув голову в сторону Сомовой, озвучиваю свою идею: - А ты, кстати, с Наумычем можешь сюда перебраться. Голос срывается и звучит патетически, зато искренне… Точно – уеду! Сомова почему-то морщится: - Ну, слушай, не говори глупости Марго. - А что? Встряхнув головой, откидываю волосы назад. Можно подумать на Москве свет клином сошелся. Я все равно не смогу работать там, где все напоминает об Андрее. А жить тут мне в любом случае долго не придется - родители узнают, что здесь в квартире непонятная тетка завелась - выселят с милицией. То ли дело Анька, они ее знают. Посопев, добавляю: - Я все равно куда-нибудь улечу. В какой-нибудь Красноярск или Хабаровск. - Куда-а-а?! Поворачиваюсь к подруге: - Хабаровск! А что ты думаешь, в Хабаровске нет гламура? - Да ничего я не думаю. Просто ты мелешь какую-то чушь! Сомова отворачивается, и я непонимающе смотрю на нее. Почему это чушь? Отличный вариант. Или у них с Егоровым временный роман? Любопытство пересиливает: - Слушай, а у вас с Наумычем все серьезно? - Марго, ну тебе сейчас нужно думать совершенно не об этом! Об Андрее? О том, что он улетает, и я никогда его не увижу? Откуда-то изнутри вновь начинает подступать что-то слезливое, и я срываюсь на истерические нотки: - А о чем я должна думать?! Уж лучше о вас с Егоровым: - Наумыч, между прочим, мой начальник. - Да? А Калугин твой подчиненный. Она зачем-то ковыряет мою рану, даже усмехается, и я взрываюсь: - А причем здесь Калугин? - А притом, ты сидишь тут, рассуждаешь про Егорова, а сама двух слов не можешь связать, когда я тебя прошу с Калугиным поговорить, наконец. Демонстративно отворачиваюсь – что нового могу ему сказать я, и что нового он может сообщить мне? «Твои слова, я все правильно понимаю или нет?» « Даже если ты правильно понимаешь, что дальше? У тебя есть невеста, ты что, ее бросишь?» «Ну... Я не знаю…» И жаркие поцелуи с Егоровой на следующий день… «Я уже принял решение и не изменю его». Меня возвращает к реальности голос Сомовой: - Спрашиваю: ты поговорила с ним? Анька вдруг делает плаксивое лицо: - Нет, я не могу, у меня слова колом в горле стоят. Поворачиваюсь к ней: - Так, слушай, Сомова! Анюта протестующе выставляет руку и поднимается: - Слушать будешь ты, да! Сиди и делай выводы. Слушать чего? Какие выводы? Бред какой-то... Сомова идет в сторону кухни, сверкая свисающей на вороте биркой на своем новом свитере, потом оборачивается: - Мороженное будешь? Обиженная на весь свет, бурчу в ответ: - Буду! *** Через пять минут Анька притаскивает два блюдечка с пломбиром, усыпанным шоколадной крошкой, одно передает мне, и мы усаживаемся, по-турецки, прямо на моей кровати. Тут же, шлепая когтищами по полу, прибредает Фиона и укладывается у нас в ногах. Тоже, наверно, хочет мороженного. Про Калугина больше говорить не хочу, и Сомова принимается за свои проблемы с мстительным Маратом, который мало того, что постоянно пакостит, так еще и поменял Аньке график работы. После очередных жалоб и обвинений, черпаю ложечкой порцию мороженного, но до рта не доношу – повернувшись к Сомовой, интересуюсь: - И что, он сдвинул тебя по эфирной сетке и даже не предупредил? Отправляю кусок пломбира в рот. Анюта, жуя, возмущается: - Ну, представляешь?! Я всегда говорила, что мне этот упырь активно не нравится! Опустив блюдце на колени, изрекаю уже без опаски встретить возмущение и обиды: - Вот урод, а! - Полностью согласна с предыдущим оратором. Давно бы так. Сколько времени зря угробила на споры. Возвращаюсь к эфирной сетке: - А кто теперь в это время вещать будет? Сомова чуть пожимает плечами: - Да понятия не имею. Потом косится в мою сторону: - И, честно говоря, меня это совершенно не интересует. Сомневаюсь, но что ей сказать в поддержку, не знаю. Может и права - плюнуть на все и не тратить нервные клетки? Вот, как у меня с Калугиным. Тоже ведь песни пел про любовь. Анюта, не дождавшись моего ответа, начинает заниматься самобичеванием: - Вообще знаешь, я столько лет положила на это их радио, что наверно заслужила подобный пинок! В ее голосе прорываются обида желчь: - Загнанных лошадей пристреливают! Нет, я с таким подходом не согласна. Тем более про Аньку. Если кто здесь и загнанная лошадь, так это я... Да они два сапога пара - Калугин и Марат! Чуть подавшись вперед, пытаюсь заглянуть Анюте в лицо: - Слушай, Ань, а хочешь я ему в морду дам, а? Сомова недоуменно пялится на меня и молчит. Добавляю, на всякий случай: - А что? Он, по-моему, меньше всего этого ожидает. Анюта с сомнением пожимает плечами, и продолжает есть мороженное: - Ну, это был бы конечно номер, но ты знаешь не надо. Она машет чайной ложкой куда-то в сторону: - Пусть живет. Куда не плюнь везде подстава - Гальяно, Лазарев, Зимовский, Верховцев, Егоров, Марат этот, да и Калугин тоже, по большому счету. Говорят одно, а делают только то, что им нужно. Я раньше этого не замечал, а теперь каждый день вижу… Пребывая в задумчивости, отправляю в рот следующую порцию мороженного: - Слушай… Мне хочется поделиться своим наблюдением с подругой, и я неодобрительно поджимаю губы: - Ну, какие же эти все мужики козлы, а? Вот, они делают только то, что им выгодно… А прислушаться, хотя бы увидеть, что человек чувствует, который рядом… Это же нет, извините, это же надо напрягаться! Замечаю, что Сомова таращит на меня смеющиеся глаза, а потом выдает: - Ха, это кто мне это сейчас говорит?! В смысле? Она имеет в виду Гошу, что ли? Так это было давным-давно и я огрызаюсь: - Говорит, Москва! Анюта, смеясь, отворачивается. Но я все равно пытаюсь ее убедить: - Да, я тоже был козлом, но я же исправился! Та уже в открытую хихикает. Ну правда, исправился! - Чего ты ржешь? - Да, ничего… Ха… Мне просто кажется, что ты уже окончательно с нами… Ха-ха. Я бы и рад не согласиться, только плохо получается. Со вздохом опускаю голову: - Я уже сам не врубаюсь, с кем я. Сомова продолжает гоготать, не в силах угомониться и я снова принимаюсь за мороженное. Да-а-а, самой смешно... И я кривлюсь в ухмылке. После мороженного пьем чай с пирожными и трендим почти до полуночи . Не знаю почему, но на душе становится гораздо легче...