Когда малиновка прилетает на холм

      — ...недопустимо... подобных издевательств... скрывать его имя, мисс Фолсон... даже если прекратились сейчас... пожалуйста, подумайте о безопасности остальных учащихся.       Нанэ оставила без ответа просьбу мисс Келли, которую Робин почти не слышала. Лицо Нанэ, всегда удивительно серьёзное, и сейчас было абсолютно непроницаемым. От того ценнее стала её лёгкая улыбка, едва их глаза встретились.       В её объятиях Робин чувствовала себя свободной. Никакого ощущения из книг, где героев что-то обволакивает, окольцовывает. Их объятиях никогда не были запирающими. Эти объятия защищали иначе — они всегда осторожные, чуткие и полураскрытые — истинно дружеский комфорт.       И Робин ценила определение «дружеский». Ведь они подруги.       Они прошли по коридору, почти не оглядываясь на таких неважных, таких размытых одноклассников.       — Ты не опоздаешь на генеральную репетицию?       — Как сегодня выяснилось, генеральная была вчера. Нас решили наградить выходным перед выступлением.       — В таком случае, — Нанэ уверенно посмотрела ей в глаза. — Может, ко мне? Я знаю, что нас сегодня по идее телефонный вечер, но мы могли бы... как это называется? Улучшить его?       Робин была у неё прежде. Они и созванивались, и проводили такие «дружеские посиделки». И не важно, как часто и одна, и другая засматривалась или думала о чём-то, выходящем за дружеские рамки. Они вели себя как близкие подруги, и никто не задавал лишних вопросов. Даже они сами.       — Уверена, что твой напарник справится? — Нанэ шла справа от Робин, в тени высоких здоровых деревьев. Робин усмехнулась.       — Уверена, что Стив захочет устроить там будку поцелуев.       — Тогда нам ни в коем случае нельзя заходить к тебе на работу.       — Да, не хватало ещё ощутить кошмар наяву, — и Робин забавно дрогнула, как героиня спектакля. У Нанэ всегда приподнимались уголки губ от демонстрации её сценических способностей, но в тот момент она была в глубокой думе после сказанного. — Ты в порядке?       — Да, просто... если бы твои кошмары вдруг начали появляться в реальности — неужели это был бы Стив, пытающийся тебя поцеловать? — она слабо хихикнула.       — Ну, учитывая количество моих страхов, им нужно было бы взять талончик и пугать меня по очереди. Но я шучу, конечно. Стив иногда идиот, но он тот ещё парень из героических фильмов.       — У вас очень трогательная дружба. Странно, что мы так и не познакомились нормально. Его почему-то всегда нет на месте, когда я прихожу к тебе.       Конечно нет. У Робин лозы сжали сердце от мысли, от вероятности, что этот чёртов красавец с идеальной укладкой мог неосознанно похитить Нанэ прямо перед её глазами. В тот единственный раз он говорил с Нанэ так, как говорил со всеми девушками — но для Робин это была атака, внезапная бомбардировка её слабого, незащищённого чувства уверенности.       — А ты... ты бы хотела познакомиться с ним поближе?       — Он же твой друг. Я бы хотела удостовериться, что ты в безопасности в случае чего. Только не сейчас — ведь велика вероятность, что там будка поцелуев.       Робин выдохнула, потирая вспотевшие ладони. Что же. Теряешь хватку, Харрингтон.       В душе Робин просто молилась, чтобы на самом деле у Стива даже не было шанса.       И душа Нанэ отвечала на эту молитву довольно красноречивыми взглядами.       Обычно в её комнате они просто лежали на кровати под импровизированным звёздным небом. Небо-потолок и звёзды из гуаши.       Они вели себя как подруги. Говорили о знакомых. Красили друг другу ногти. А однажды решили поменяться одеждой — просто посмеяться. Это очень по-дружески. И, переодеваясь, украдкой, едва поворачивая голову, ловили движения обнажённых спин друг друга, с замиранием сердца вынуждая себя отвести взгляд.       Подруги всегда так делают. Правда ведь?       На Робин отлично смотрелись рубашки Нанэ — клетчатые, красные, цвета охры, но вот джинсы были слишком длинными. И хотя брюки Робин в свою очередь были Нанэ чуть коротковаты, в целом костюм юной Бакли смотрелся неплохо.       Робин хотела впитать аромат её свободных рубашек. Аромат одиноких прогулок, мелиссы, ореха и чего-то сладкого... малины?       И они иногда и негласно надевали вещи друг друга. В тот день, болтая на кровати, Нанэ Фолсон сидела в жилетке Робин Бакли.       — Он серьёзно спросил, знаешь ли ты танец призыва дождя? Что за урод...       — Да. И я вылила ему на голову бутылку воды.       Их смех сшивал души воедино шёлковыми нитями, врачевал и успокаивал. Нанэ крутила в пальцах разные значки на жилетке Робин, очерчивала пуговицы, будто читала узоры, как незрячая. Вдруг нащупала что-то в нагрудном кармане и аккуратно вытащила цепочку. Робин рефлекторно подсела ближе:       — Ой, положи обратно, она порвалась.       — Ты же знаешь, я аккуратная...       — Ты же знаешь, я нервная, — парировала Робин, предвинувшись к Нанэ, приготовив руки для поимки едва видимой цепочки. — Серьёзно, она же потеряется...       — Хорошо-хорошо, кладу обратно.       — Нет, давай я её в карман пол...Чёрт!       Но у Робин Бакли было плохо с координацией, поэтому она не просто промахнулась, но и запуталась в управлении собственного таза. И под обеспокоенное «Осторожно!» упала прямо на Нанэ Фолсон.       Быстро выпрямив руки, она нависла над подругой, которая лежала под ней и тихо смеялась, прижимая цепочку к груди.       Её смуглое лицо, её карие глаза, её красивые губы — подруги точно хотят поцеловать своих подруг? Подруги точно ощущают жар в голове, в туловище и даже на самых кончиках пальцев от знания, что ноги их переплетены, соприкасаются, а стоит опуститься чуть ниже — соприкоснутся и бёдра, и тазовые кости? Разве подруги делают вид, что смотрят на свою цепочку, когда на самом деле хотят ощутить губами кожу у ключиц подруги?       Робин Бакли окончательно поняла — Нанэ Фолсон ей вовсе не подруга. Она та девушка, которую Робин Бакли хотела поцеловать больше, чем сделать вдох.       — Через два часа мне будет стыдно за эту шутку, но: смотри. Я на холме.       Солнце медленно принимало закат в спальню. В которой Нанэ из последних сил сдерживала смех за поджатыми губами. В которой лицо Робин сгорало от пламенного смущения.       — Ладно, мне стыдно за неё спустя две минуты, и я хочу провалиться под землю, и...       — Извини, ты можешь провалиться только на пол. Но я этого не допущу, — Нанэ вдруг вытянула руки и обхватила обеими ладонями горячие щёки Робин. — Смотри: малиновка в руках.       В её голове запели тогда сотни птиц, другая сотня мыслями клевала изнутри. И Робин не спрашивала себя: откуда в её голове птицы? Она спрашивала себя: как стать птицей, чтобы только находиться в её руках?       Её жилистые ладони медленно опустились к дрожащей белой шее. Остановились у тонких стрел ключиц. И карие глаза будто очнулись. Нанэ осторожно взяла цепочку и медленно, то ли из осторожности, то ли не из дружеских соображений, потянулась к бедру своей подруги и вложила цепочку в карман.       — Видишь: я аккуратно.       Нет, вторжение в голову Робин было вовсе не аккуратным.       Робин, противостоя всем своим истинным желаниям, опустилась рядом с ней. На песочном мягком покрывале они были разлиты закатной акварелью.       — Робин, — Нанэ привстала на локте и посмотрела на подругу. — Если честно, я хотела кое о чём поговорить.       — Мы бы поговорили в любом случае. Телефонный вечер же.       — Да, знаю, но о таком, мне кажется, стоит говорить лично.       Робин приняла сидячее положение. Нанэ отвела взгляд и прокусила щёку изнутри.       — Хей, всё в порядке. Что бы там ни случилось, я всегда на твоей стороне.       — Мне в последнее время... не очень хорошо. Снятся кошмары и видится всякое... Воспоминания о неприятных случаях постоянно перед глазами. Всё так странно. Началось резко. Я порой думаю, что сошла с ума. Родители очень обеспокоены, поэтому... я уезжаю завтра ранним утром в Оклахому, к прабабушке. Она говорит по-чоктавски гораздо лучше меня и знает кучу всего. Родители уверены, она поможет. А главное... я не смогу прийти к тебе на выступление. Прости.       Робин забыла сделать выдох — она не стала уточнять, будучи благодарной посвящению в такие глубины её таинственной, немногословной души.       — Ты серьёзно? Какое ещё выступление! Я не знала, и если только могу как-то...       — Всё в норме, я не хотела тебя нагружать этим. Думала, что просто усталость, ведь ещё конец учёбы. Но не так давно всё словно стало... физически опасно. Я будто слышу, как у меня заканчивается время.       — А как сейчас?       — Ничего. Просто верю, что когда говорю с кем-то, меня не переклинит.       — Хорошо, что ты сказала мне лично. По телефону я бы не смогла сделать это.       Она осторожно, как будто вновь боялась упасть в сидячем положении, обняла её. Почти невесомо, но отдавая тепло своего сердца. В голове расцвёл малиновый кустарник. Дрожащие руки едва касались крыльев лопаток, ощущая ткань собственной жилетки.       Может, малина — это нота вовсе не Нанэ? А её собственная?       Длинные руки обняли её в ответ, а голова опустилась на плечо.       — Я совсем скоро вернусь.       — Выучи у прабабушки хотя бы пару слов ради приличия.       Тихий смех Нанэ, как шелест кустарника, успокоил малиновое сердце.       — А знаешь... раз ты не услышишь завтра, я сыграю тебе сейчас.       И Робин, без костюма, без оркестра, без дирижёра, сыграла специально для неё — наверное, звучало не так эффектно. Но для Робин было вполне достаточно сияния карих глаз.

***

      Нанэ шагала по дороге, что была похожа на тело разодранного животного. Земля была ранена, она истекала кровью и не могла вылечить страшные каменные рубцы. Поломанные дома, как старые чучела, перевёрнутые машины, обеспокоенные лица — что случилось с городом всего за пару дней? Она переступала листовки о какой-то секте, слышала разговоры про жертв убийств.       Нанэ села за руль машины дяди, едва до неё дошла весть о страшном землетрясении в Хоукинсе. Прабабушка и дядя не то, чтобы отпустили её — они были поставлены перед фактом и молчаливы перед её коротким обоснованием для незамедлительной поездки. И тронуты её тягой помочь семье. Ведь дома остались родители.       А ещё Робин Бакли ужасно боялась землетрясений.       Когда пару дней назад Нанэ выехала из города, сразу почувствовала прилив сил. Её разум стал чище, спокойнее. Это было поразительно, почти волшебно. Тогда её впервые посетила странная мысль: может, город чем-то заражён? И мучил вопрос: как найти противоядие, если малиновки не относятся к мигрирующим птицам?       — Простите, вы не видели?..       — Извините, я ищу эту девушку...       — Вы не знаете, где может находиться?..       У неё сердце дрожало под твёрдой землёй собственной грудной клетки. Как готовый взорваться вулкан.       Её направили в школу: «Там много молодёжи помогает». Но в спортивном зале оказалось людей многим больше, чем могло позволить её воображение.       Город был обезображен настолько, что даже его жители были измучены или поломанной конечностью, или поломанным домом. Безнадёжность, страх и тихо всхлипывающий ужас заперлись в стенах этого зала.       Она высматривала. Аккуратно пробиралась сквозь людей.       Ну где же... Пожалуйста, будь тут...       Её жилетка!.. нет, это не она.       Причёска, рост!.. Нет.       Может, вот она? Мимо.       И снова калейдоскоп лиц, снова дрожь в груди.       — Нанэ?       Точно птица пролетела над чащей, голос, единственный отличный от общего гама, заставил её обернуться.       — Что ты здесь... нет-нет, это опасно, почему ты!..       И Робин замолчала, сжатая в самых крепких в жизни объятьях. Это было другое прикосновение. Не чуткое, не осторожное, не полураскрытое. Не единственно дружеское. Это были объятия девушки, которая очень боялась её потерять.       И Робин незамедлительно сказала своими объятиями то же самое.