Нам доступно лишь коротать время и заранее не поддаваться унынию

      Этот мир был странным, с какой стороны не взгляни. С заклинательскими практиками и сомнительными закономерностями мироздания Шэнь Юань вполне мог свыкнуться. Летающие мечи и нереалистичная неуязвимость главного героя спустя пару лет тоже стали привычными — всего лишь данность, с которой приходится жить. Но даже сейчас, спустя более чем пять лет пребывания в мире ПГБД, трудно было представить, что вселенная эта окажется омегаверсной.       Не то чтобы это мешало жить. На самом деле, Шэнь Юань был благодарен, что эта реальность далека от фанфиков. Люди здесь совсем не были зациклены на чужих запахах и не трахались, как кролики, из-за всплеска гормонов. Во время течек всего лишь было… неудобно, неприятно.       Испытать это впервые, оказавшись на задании с детьми, было не самым желательным опытом, но едва ли стало проблемой. Всего лишь пропитавшиеся влагой нижние одежды и непрекращающийся зуд, который, впрочем, вполне можно игнорировать при должном усердии. Травы хорошо скрывали запахи, плотно обвязанная вокруг бедер ткань под нижними одеждами не позволяла случиться неуместному казусу. Тем более, течка по какой-то причине приходила к нему редко и нерегулярно, совсем не мешая жизни.       Поэтому даже с этой особенностью мира, в котором он оказался омегой, свыкнуться было не так-то сложно. В конце концов, он даже ни с кем не спал, чтобы беспокоиться об этом, и продолжал жить привычной жизнью мужчины. Жизнь посмеялась над ним устами собственного ученика.       Шэнь Цинцю почувствовал неладное после событий на хребте Майгу. К тому моменту он вполне очухался и покинул лазарет шиди Му уже более двух месяцев назад. На теле остались только некоторые несведенные шрамы, которые побелеют со временем, да все еще ныли с трудом сросшиеся ребра. Трепетного ухода Бинхэ было достаточно, чтобы держать эти мелочи в порядке.       И Цинцю не очень-то ожидал проснуться среди ночи от странного ощущения в животе. Погода была хорошая, теплая; со спины обнимали за талию. Он чувствовал себя неплохо, но заставить организм снова уснуть уже не сумел. Поворочался еще с пару палочек благовоний и все-таки свесил ноги с кровати, выпутавшись из цепких объятий.       — Учитель? — послышалось тихое за спиной, и Цинцю бездумно погладил юношу по волосам, ненадолго задержав ладонь на щеке.       — Спи, Бинхэ, — мягко сказал он и коротко поцеловал юношу в лоб, прямо над меткой. — Этот учитель скоро вернется.       Поднимаясь на ноги, Шэнь Цинцю не ожидал испытать боль. Не очень сильный, но ощутимо болезненный спазм прокатился волной от пупка до коленей, на секунду заставив замешкаться, но тут же отхлынул, будто ничего и не было. Скрипя половицами, мужчина вышел в большую комнату, добрался до полки с мазями и настойками от Цинфана и зажег свечу. В руках оказался знакомый мешочек с успокаивающими травами: заснуть после этого чая было гораздо легче. Цинцю как раз потянулся к баночке с обезболивающим, намереваясь капнуть в чай пару капель, когда почувствовал еще один болезненный спазм в животе, чуть качнувший ноги в сторону.       Ощущения были непривычными, новыми, слабо напоминающими отголоски той боли, что преследовала его еще пару дней после того ужасного совокупления в пещере. Шэнь Цинцю нахмурился и, переждав очередной спазм, после которого стало вдруг влажно и горячо в штанах, дошел до ванной комнаты. Неужели течка? Но живот сегодня болел по-другому. Может, дело в его сорванной недавно хризантеме? В любом случае, придется позаботиться о себе.       Цинцю поставил свечу на узкую полку и сбросил на лавку нижнее ханьфу, затем стянул и исподние штаны, неустойчиво переступив с ноги на ногу. По ноге горячо потекло, и ладонь рефлекторно мазанула между бедер: почувствовать смазку. Еще с полминуты Шэнь Цинцю пялился на заляпанные темным пальцы, кажущиеся черными под светом единственной свечи, прежде чем отмер. Ох, это была кровь.       Не было той резкой рвущей боли, как несколько недель назад, не жгло меридианы от истощения ци — у него просто шла кровь. Цинцю аккуратно нагнулся, потирая все еще спазмами сжимающийся живот, и взглянул на собственные ноги. Взгляд тут же метнулся к пропитавшимся кровью штанам и тупо остановился на сомнительном сгустке из темно-бордовой слизи, похожем на кусок внутреннего органа.       Потребовалось несколько минут, чтобы осознать произошедшее и прийти в себя. В этом мире он был омегой; у него была течка; несколько недель назад его трахнул главный герой, по совместительству являющийся альфой. Не нужно быть семи пядей во лбу, чтобы понять: это был выкидыш.       Цинцю не знал, что думать по этому поводу.       Он не страдал и не чувствовал себя опустошенным, как, наверное, чувствовала бы себя женщина, пережившая подобное. Ему не было больно. Он ведь не знал даже, что был, кхм, беременным. Расстраиваться из-за потери чего-то, о чем ты не знал и чего не просил, Шэнь Юань не умел.       Может только, ему было самую малость трудно смотреть на кровяной сгусток. Поэтому уже через пару минут ночные штаны вместе со всем содержимым были аккуратно свернуты и отложены в сторону. Цинцю обмыл себя водой, обмотал бедра привычными по течке тряпками (пачкать еще одни штаны он точно не хотел) и переоделся. Сверток с останками в руках держать было тоскливо. Цивилизация привила этому Шэню ценности гуманистической эпохи, где жизнь ребенка была сверхценна, и сейчас он не мог отделаться от удушающего сочувствия к этому кусочку чего-то, что потенциально могло быть живым. Цинцю не мог просто выбросить этот сверток.       Поэтому в ночи, едва надев теплую накидку и убрав волосы простой лентой, он прижал сверток к своей груди и добрался до небольшого пустыря, к которому когда-то давно протоптал дорожку. Теперь она совсем заросла травой и едва проглядывалась меж частых бамбуковых стеблей. Это был путь к маленькому личному кладбищу лорда Цинцзин.       Шэнь Цинцю остановился возле маленькой импровизированной могилки, озаренной воткнутой в землю рукоятью старого меча. Теперь никто не приходил сюда, и лишь хозяин пика заглядывал на поляну в особо тоскливые дождливые дни. Это хорошее место, где можно было уединиться.       Опустившись на колени, прямо на влажную стылую землю, Шэнь Цинцю отложил сверток чуть в сторону и голыми руками стал рыть яму рядом с могилой меча. Земля была влажная после вчерашнего дождя, легко поддавалась рукам, но неизбежно забивалась под ногти и морозила пальцы. Долго рыть не пришлось: сверток был слишком маленький. Цинцю управился быстро, повязал на небольшой воткнутой в землю ветке свою ленту для волос и пожелал несформированному тельцу упокоиться с миром.       Была ли у этого зародыша душа? В его времени об этом спорили едва ли не на планетарном уровне, отвергали понятие души как таковое и предлагали иные, более точные формулировки. Шэнь Юань понадеялся, что если этому комочку и не посчастливилось обрести душу, он хотя бы будет спать спокойно среди этого бамбукового леса. Говорят, на столь маленьком сроке дети даже не чувствуют боли. Славно, если так, потому что самому Цинцю все еще было больно. У него ныл низ живота, и отдавалось это все почему-то в бедра и колени.       Закончив, он вернулся в бамбуковый домик сразу. Успел только отмыть пальцы от забившейся под ногти земли и вылить грязную воду, пока совсем не выбился из сил. Возвращаться в кровать к Бинхэ после этого было совсем немного совестно. Ученик определенно хотел бы знать о произошедшем.       Цинцю определенно хотел бы, чтобы тот оставался в неведении.       После хребта Майгу Ло Бинхэ и без того ходил вокруг учителя со взглядом провинившегося пса. Шэнь Цинцю не хотел заставлять его думать еще и о выкидыше, который, вероятно, произошел из-за суровых обстоятельств зачатия. В конце концов, Цинцю сам не переживает об этом по-настоящему. Только малость тяжело было на сердце. Он ведь даже не знал ничего. Пожалуй, должен бы. Может, от этого не было бы так совестно.

***

      Он не пошел к Му Цинфану следующим утром.       Совершенно не выспавшийся, Шэнь Цинцю пролежал в кровати половину дня, отбрехавшись от Бинхэ мигренью из-за перемены погоды. Ученик пару раз подходил к нему с вопросами о самочувствии, а потом послушно притих, позволив отдохнуть. Цинцю воспринял этот день как выходной. К счастью, живот уже совсем не болел, и ночное происшествие оставило после себя всего лишь легкую слабость и чувство усталости. С этим совершенствующийся вроде лорда Цинцзин вполне мог справиться и сам.       И этот досадный выкидыш вскоре перестал занимать мысли. Уже через пару дней Шэнь Цинцю снова занимался активным обучением адептов и заполнением документов пика, раздавал удары веером по лбу Бинхэ и ходил на собрания лордов. Организм тоже, похоже, окончательно восстановился: кровотечения после той ночи больше не было — только небольшие розоватые выделения, да и те быстро остались в прошлом. Жизнь вернулась в свое прежнее русло.       Кажется, никто и не заметил произошедшего. Дни текли своим чередом: Бинхэ все также продолжал приносить по утрам завтрак, Лю Цингэ — приволакивать под дверь бамбуковой хижины все новых монстров, глава Юэ — напрашиваться на обеденный чай. Шэнь Цинцю продолжал демонстрировать всем вежливое выражение лица и прикрывать натянутую улыбку веером.       — Ты выглядишь уставшим, сяо Цзю, — лишь однажды сказал Юэ Цинъюань, с тревогой поглядывая на брата. — Как твое здоровье?       — Этот Шэнь благодарит Чжанмэнь-шисюна за беспокойство, — привычно ответил тогда Цинцю, возвращая лицу равнодушное выражение. Ему ведь и правда было все равно? Ему совсем не было плохо и больно. — Но это пустое. Все в порядке.       Шэнь Юаню пришлось сказать это еще четыре раза за следующий месяц, прежде чем он усомнился в собственном равнодушии.       Ему и правда было все равно?

***

      Шэнь Цинцю был везунчиком в самом дурном смысле этого слова. А может, все дело было в особенностях этого мира, выдуманного Самолетом в горячечном порыве. Но это все еще был ПГБД, где каждый второй куст был афродизиаком, а каждое третье недомогание вылечивалось постельными утехами.       — Шицзунь может довериться этому ученику, — мягко сказал нависший над головой Бинхэ, протирая взмокший лоб влажной тряпкой. — Этот ничтожный будет очень аккуратен и поможет учителю поправиться.       — Мы можем просто подождать, — хрипло шепнул Шэнь Цинцю, борясь с головокружением и жгучим возбуждением, от которого становилось постыдно мокро между ног, а тело поколачивало в ознобе.       — Но тогда мучения продлятся больше месяца! Шицзунь может умереть в лихорадке. Цинцю поджал губы и прикрыл глаза, тщетно надеясь перебороть захватившую организм болезнь. Что ж, да, он оказался дамой в беде, как какая-нибудь мэй-мэй из гарема Императора Ло Бинхэ. В голове даже проносилось уныло: этот троп и этот конкретный яд глупый автор использовал на женах номер 427 и 512. В общем-то, ничего страшного ситуация из себя не представляла. Это даже не был знаменитый mate or die — всего лишь выбор между месячной течкой вкупе с лихорадкой и проникающим сексом. В любой другой ситуации Шэнь Юань выбрал бы секс.       И хотя он все еще был… травмирован происшествием на хребте Майгу, справедливо опасаясь боли, один вечер мучений действительно был лучше, чем тридцать кряду. Тем более, сейчас его Бинхэ был в сознании и вполне контролировал свою силу. Хотелось верить, что этот славный белый лотос не причинит вреда своему учителю.       И все же это была течка и он продолжал быть омегой, содрогался Шэнь Цинцю. Слишком высокие шансы, чтобы вновь забеременеть. И даже если тело не отвергнет и этот плод, Юань не был уверен в собственной способности стать родителем. Еще слишком мало времени прошло с событий сюжета, еще не успокоилась в груди тревога из-за наведавшегося как-то в гости Ло Бин-гэ. И едва ли Шэнь Юань вообще хотел когда-нибудь стать отцом — или, тем более, матерью.       Поэтому в лихорадке он промучился уже три дня и, обессиленный, очень старался не поддаться эгоистичному желанию прекратить все уже сегодня вечером и не лежать больше в мокрой от выделений постели с температурой. Едва ли это состояние может привести совершенствующегося уровня горного лорда к смерти, но уже сейчас, спустя несколько дней, Шэнь Цинцю чувствовал последствия отравления для своего тела в виде не слушающейся ци и отвратительной слабости в руках.       Когда утром четвертого дня ему не удалось даже встать с постели, пришло осознание, что в подобном плачевном состоянии, не согласись он на близость с Бинхэ, придется провести еще месяц. Шэнь Цинцю тогда тихо позвал Бинхэ и притянул его к себе в объятья, попросив быть как можно более осторожным и, по крайней мере, не кончать внутрь. Просьба далась тяжело, но видят боги, у Цинцю уже не было сил терпеть лихорадку.       Воспрянувший духом Бинхэ тут же полез целоваться, прошелся широкими ладонями по шее, скользнул пальцами за воротник нижнего одеяния. Шэнь Цинцю закусил губу, пытаясь сдержать постыдный скулеж от этих нежных касаний, из-за которых тяжелело в паху. Не обвиняйте этого старика: в его организме бушевали подпитанные ядом гормоны!       — Не торопись, — шепнул он, ловя ладони ученика — теперь мужа — и целуя подрагивающие от нетерпения пальцы. — Тебе нужно найти масло.       Пусть омежье лоно выделяло достаточно смазки, особенно в период течки, повторения событий Майгу не хотелось. Пусть лучше протагонист приложит дополнительные усилия и сначала сделает этому Шэню приятно пальцами. Возможно, это поможет им обоим в будущих отношениях — уж в интимных точно!       — Шицзунь позволит прикоснуться к нему там? — спустя пару минут спросил Бинхэ, размазывая масло по обнаженному животу Цинцю, едва задевая прижавшийся к животу член. — Он всегда может просто попросить, и этот Бинхэ прекратит.              — Продолжай, — выдохнул горячечно Цинцю, послушно разводя ноги в стороны. Что ни говори, а требующее прикосновений тело откликалось на ласки легко и честно. Немного тревожно билось в груди сердце и все еще напряжены были ладони и плечи, готовые в любой момент сопротивляться, но это совсем не отменяло липкого горячего возбуждения и предвкушающего желания.       Ло Бинхэ спустился губами еще ниже, целуя кожу на внутренней стороне бедер, пальцами оглаживая другую ногу, потом на мгновение убрал руки, чтобы тут же прикоснуться прохладными, в масле, к чувствительному шовчику промежности. Он еще не пытался войти — только оглаживал пальцами вокруг, массировал кожу, не касаясь того, что очевидно требовало внимания. Шэнь Цинцю прикрыл глаза и сжал в ладонях простыни, чувствуя, как от одного предвкушения ласки волнами приходит возбуждение.       Пальцы Бинхэ остановились на пульсирующей дырочке, мокрой от естественной смазки, чуть надавили, не пытаясь, однако, проникнуть внутрь. Цинцю дернулся, то ли желая отстраниться, то ли надеясь получить больше. Именно так чувствуют желание женщины? Глубокое, внутреннее, странно пульсирующее изнутри. Юань пробормотал что-то подбадривающе-ободряющее, чтобы ученик, наконец, продолжил, а потом тихо простонал от проникшего внутрь пальца. Ощущения были приятными, но не достаточными. Не прилагая усилий, Ло Бинхэ вполне мог добавить еще палец, но почему-то упрямо этого не делал, продолжая подготовку чрезвычайно бережно, отвратительно медленно.       Шэнь Цинцю невольно потянулся к лежащему на животе члену и погладил себя привычными движениями. Это не помогло. Кажется, сделало только хуже, заставив чуть выгнуться навстречу чужим пальцам и сильнее сжать руку. Черт возьми, если бы он знал, что трахаться в течку так приятно, то давно сделал бы это и, возможно, даже не ждал эти паршивые три дня.       Второй палец проник внутрь, влажно чавкнув в выделившейся смазке и масле, и Цинцю сосредоточился на собственных ощущениях и скручивающемся в животе узле. Касания Бинхэ, неожиданно осторожного, бережного, чиркали спичкой по его возбужденным нервным окончаниям. И, хотя юноша все еще с неуверенностью переводил на учителя взгляд, будто бы спрашивая о продолжении, это не умаляло его способностей.       — Шицзунь, если вы кончите слишком быстро, потом вам будет неприятно внутри, — странным голосом сказал Бинхэ. Шэнь Цинцю едва устоял на краю подступившего оргазма, услышав этот горячечный тон, пронизанный приятной тяжестью. Он тут же с силой пережал основание члена, пытаясь отдышаться, и выдавил просьбу продолжать почти нетерпеливо, радуясь, что под затылком мягкая постель, а не твердые камни пещеры.       — Мне не больно, Бинхэ. Ты можешь добавить еще палец, — выдохнул сипло, сдерживая мычание. — Но тебе все равно придется добавить масла, когда…       Длинные пальцы задели что-то внутри, и Цинцю все-таки вскрикнул, не выдержал и двумя размашистыми движениями провел по члену, выплескиваясь себе на живот. Пальцы Бинхэ замерли внутри, но и этого было достаточно, чтобы еще пару секунд пребывать на туманящей разум вершине. В голове ненадолго помутилось, позволяя чувствовать только, как сковывает в коротких сладких спазмах живот и мелкими толчками выходит сперма.       — Дай мне… минуту, — попросил жалобно Цинцю, вновь почувствовав внутри движение пальцев.       Бинхэ послушно прекратил и начал оглаживать руками бедра, бока, живот, грудь. Пальцы массажными движениями прошлись по соскам, не дразня, а только тепло гладя, успокаивая, отвлекая.       — Учителю хорошо?       — Учитель, кажется, закончился от удовольствия, — со слабой улыбкой ответил Цинцю, все еще приводя в порядок дыхание. Никогда еще он не испытывал таких ярких оргазмов и, что скрывать, очень не хотел прекращать эту практику.       — Этот ученик может продолжить? — с хитрой улыбкой прошептал Бинхэ, снова спускаясь губами вниз по животу, слизывая оставленный беспорядок. Кудрявые волосы щекотно огладили бока. Пальцами юноша погладил естество учителя, послав еще несколько разрядов тока по телу. Слишком чувствительное, оно дергалось от любого прикосновения, но это не было больно.       — Постепенно, — тихо сказал Шэнь Цинцю, вплетая ладони в непослушные кудри на голове мужа. Хотя тело уже было удовлетворено и расслаблено, желая лишь провалиться в глубокий исцеляющий сон, разумом Цинцю понимал: нужно закончить сейчас, прекратить лихорадку, не тратя очередную ночь. — Бинхэ, тоже возбужденный, совсем не был против. Он вновь огладил мокрыми пальцами расщелину и скользнул внутрь, тягуче медленно, не пытаясь даже надавить на комочек удовольствия, а только лишь растягивая, разводя пальцы внутри шире и оглаживая сжимающиеся стенки. Цинцю старался не слишком сильно сжимать кулаки в чужих волосах, опасаясь выдрать клок волос. Приятное тягучее удовольствие, перекрытое острыми вспышками болезненного наслаждения, накатывало на него вновь, уже по-другому.       Четвертый палец втолкнулся внутрь тяжело, с небольшой болью, но Цинцю привык быстро, совсем не возражая против этой меры — лишь немного одернул Бинхэ, предупреждающе сжав его плечи собственными коленями. Юноша, как полагается хорошему ученику, внял, подстроился, прошелся пальцем вдоль мошонки и мягко надавил где-то под ней, отчего поджались на ногах пальцы.       — Можно, — выдохнул Цинцю, будто отдав команду собаке, и тут же почувствовал, как покинули дырочку пальцы. Член снова потяжелел, между бедер отчаянно пульсировало, заставляя желать большего, выгибаться навстречу. — Давай же, Бинхэ.       Ученик ненадолго отпрянул, зашуршал одеждой и простынями, звякнул дважды баночкой с маслом, а потом, когда Шэнь Цинцю уже в нетерпении открыл глаза, вновь встречаясь взглядом с небесным столпом, наклонился ближе, поцеловал сначала под ключицу, потом в шею и изгиб челюсти. Огладил руками подрагивающие бока, перебирая пальцами выступы ребер; поцеловал глубоко, влажно, внимательно всматриваясь в малейшие изменения на лице учителя.       Цинцю почувствовал, как внутрь толкнулось большое и горячее. Пока ненамного, всего на три пальца в длину, позволяя привыкнуть и ожидая разрешения продолжить. К черту, Бинхэ, сегодня у тебя есть разрешение этого мастера! Непослушными ногами Шэнь Цинцю обвил чужие бедра, скрещивая их между собой, почти прося толкнуться сильнее, войти, наконец глубже, достать до того, до чего не дотягивались пальцы.       Ло Бинхэ несдержанно выдохнул на ухо, возбужденно облизнул свои губы, мазанув языком по щеке учителя, и неуверенно толкнулся вперед. Небесный столп с силой раздвинул стенки, заставляя их немного болезненно сжаться. Руки Бинхэ в ответ крепче стиснули бока, едва не прорезая кожу ногтями. Шэнь Цинцю усилием воли приказал себе расслабиться, но никак не мог, только лишь думая о том, что Бинхэ внутри него и что на этот раз ему приятно.       Мальчишка застыл ненадолго, лбом уткнувшись в подбородок учителя, задышал тяжело, сдерживая себя от поспешных движений, и задвигался только когда почувствовал, как ладонь учителя погладила по спине. Первые пару движений были быстрыми, несдержанными, вырвали болезненные вздохи, но тут же сменились плавными и широкими. Бинхэ какое-то время примеривался, чуть смещал направление и амплитуду и, только услышав сорвавшийся с губ учителя стон, начал толкаться уверенно и целенаправленно, раздражая чувствительную точку раз за разом.       У Шэнь Цинцю голова кружилась то ли от лихорадки, то ли от затуманившего разум возбуждения. Он принимал Бинхэ послушно и с удовольствием, граничащем с болью. Все-таки размер у юноши был поистине впечатляющим. Но расслабленное, подготовленное, растянутое тело поддавалось легко, как мягкая глина, послушно растягивалось и изгибалось так, как хотел Ло Бинхэ.       Легкие от кислорода распирало. Вдыхая часто-часто, Шэнь Цинцю чувствовал, как обжигает сухие стенки горла разреженный воздух. В животе тянуло и приятно сдавливало, накатывало спазмами, как тогда ночью, когда впервые случился выкидыш. Только теперь к этому добавилось возбуждение и дурманящий запах чужого тела, кружащие голову. Цинцю лишь на несколько мгновений допустил в своей голове мысли о погибшем плоде, прежде чем дернулся в сторону, хватая Бинхэ пальцами за плечи. Он так хотел кончить, так хотел почувствовать, как растекается внутри горячее и липкое, но…       — Не внутрь… только не внутрь, Бинхэ, — судорожно прошептал он, однако ногами только сильнее стискивал чужие бедра. У него член подрагивал от желания, и так хотелось прикоснуться, чтобы еще пару движений, еще чуть-чуть, еще немного и…              Оргазм накрыл во второй раз сильнее и ярче, даря приятное давящее и распирающее чувство от чужого члена внутри, выгибая тело практически в дугу, зажимая мышцы длинной судорогой.       — Учитель, — беспомощно простонал Ло Бинхэ, упершийся горячим лбом Шэню в грудь, и, глубоко толкнувшись последний раз, замер, изо всех сил борясь с собой, чтобы не спустить прямо так, когда учитель сладко сжимает его, не позволяя выйти. Внизу живота почти закололо от сдерживаемого оргазма, но Бинхэ все равно почувствовал, как набухает внутри узел. Горячие стенки Цинцю обнимали его ласково и плотно, сжимались и пульсировали вокруг.       — Бинхэ!.. — простонал, воскликнув, Цинцю, чувствуя, как лениво выплеснулись из члена последние капли спермы. Его вело от удовольствия, так что едва ли он себя контролировал.       Ло Бинхэ дернулся назад, пытаясь выйти. Двинулся раз, второй, поймал только болезненный стон учителя и почувствовал, как сильнее тот сжал его внутри; попробовал еще раз — и кончил, так и не сумев разорвать вязку. Повалившись на учителя, он весь задрожал, наконец, отпуская себя, и протолкнул узел глубже, в такое желанное горячее лоно, стискивающее его до искр перед глазами.       — Черт возьми, — хныкнув, выругался учитель и замер, ровняя свое судорожное дыхание и выдохами ученика. Сцепившись, они не расцепятся еще какое-то время, и тут уж действительно лучше не двигаться, иначе Бинхэ рискует снова порвать его.       — Этот ученик не смог сдержаться, — виновато пробурчал юноша и повернулся, обнимая учителя, на бок, чтобы лежать было удобнее и мягче. Шэнь Цинцю бесцеремонно закинул ногу тому на бедро. — Он достоин самого жестокого наказания.       — Не говори глупостей, — через пару секунд прошептал Цинцю и уткнулся мужу в шею, вдыхая успокаивающий тяжелый запах. Сил не было, а внутри все еще приятно распирало, и хотелось только лежать вот так без движения в мягких объятиях. Что ж, Цинцю придется наведаться на Цянцяо и понадеяться, что у Цинфана есть травки со свойствами экстренной контрацепцией. Так будет намного безопаснее, чем если беременность прервется спустя несколько месяцев, когда уже сформируется зародыш. Вновь видеть в штанах окровавленный кусочек липкой живой плоти Шэнь Цинцю не хотел.       Он не был готов снова пережить это.

***

Му Цинфан ушел в уединение — вот, какой новостью огорошил горного лорда главный ученик Цянцяо. Не будет его два месяца, а в это время присматривать за ранеными будет шичжи Мяо, способный юноша и потенциальный лорд следующего поколения. Шэнь Цинцю поскрипел зубами, пару раз попытался завести с ребенком разговор на тему экстренной контрацепции и не смог себя пересилить. Этот Мяо был совсем ребенком! Цинцю просто не мог попросить пятнадцатилетнего мальчика о чем-то столь смущающем, даже если этот мальчик — такой же омега, как и он.       — Шибо Шэнь нуждается еще в какой-то помощи? — спросил, неловко переступая с ноги на ногу, юноша. У Юаня уши от стыда вспыхнули. Этот мир — одно сплошное клише, ведь так, братец Самолет? Иначе как еще объяснить, что Цинцю попадает на все сюжетные уловки?       — Этот мастер вынужден попросить прислать ему на пик немного успокаивающих трав, — сказал, вместо всех подготовленных речей, Шэнь Цинцю, прикрывая лицо веером. — После долго путешествия его сон оставляет желать лучшего. Ладно, в конце концов, организм Цинцю все еще недостаточно исцелился после предыдущего выкидыша. Едва ли тело примет новую жизнь так просто, когда ресурсов ослабленного организма и без того не хватает. Заострившиеся скулы и спадающие с бедер штаны только подтвердят это. В общем, Шэнь Цинцю решил сжать зубы, сложить пальцы крестиком и понадеяться, что на этот раз его пронесет (но все равно искренне понося Шан Цинхуя за тупые клише).

***

      В первый месяц все было спокойно. Цинцю перечитал пару медицинских трактатов и выпил несколько отваров из полевых цветов — народные средства, на которые хотелось бы надеяться. Организм все еще восстанавливался после трехдневной лихорадки, заставляя своего хозяина с желанием поглощать пищу и прекрасно высыпаться. Бинхэ кружил вокруг послушным щенком, балуя то выпечкой, то сладостями, и благодаря этому Цинцю, в общем, почти забыл, что так тревожило его в первые дни после близости.       Время на пике шло своим чередом, медленно стукал в пруду бамбуковый фонтан, пели по утрам тихие птицы. Шэнь Цинцю вернулся к урокам и наставлениям, вновь тратил вечера на заполнение бумаг и регулярно проверял движение ци в своем теле, сосредотачиваясь на ощущении внизу живота. Пока что новой жизни там совсем не ощущалось, и это обнадеживало, но доверять этому способу едва ли можно: пользовался он им впервые.       Зачастил почему-то Юэ Цинъюань. Тоже альфа, он всегда хорошо чувствовал настроение своего младшего брата. Как и Бинхэ, он уловил это странное напряжение, шлейфом тянущееся за лордом Цинцзин, и раз за разом приносил на пробу новые сорта чая с успокаивающим эффектом. Бинхэ шел заваривать их с подозрением и легким недовольством, но всегда делал это отменно и подавал к чаю собственноручно приготовленные сладости.       — Сяо Цзю был очень вымотан последним заданием, — тихо сказал он, когда Бинхэ закопошился в кухне. Шэнь Цинцю бросил на главу школы настороженный взгляд и спрятал губы за веером. — Шиди стоит навестить Цянцяо.       — Всего лишь усталость, Чжанмэнь шисюн, — сказал с вежливым кивком Цинцю. Веер нервно запрыгал в руках. Не скажешь же Цинъюаню о том, что тревога вызвана, эм, последствиями секса с учеником. — Тем более, я действительно заглядывал к шичжи Мяо по приезде. Благодаря его травам утраченная энергия уже почти восстановилась.       — Твой запах как будто немного изменился. Я спрашиваю поэтому.       У Цинцю похолодело внутри, но на губах все равно появилась вежливая улыбка. О, изменение запаха свидетельствовало либо о болезни, либо о беременности, либо о новом статусе омеги. И если отношения с Бинхэ были скреплены уже давно, а отравление афродизиаком едва ли можно было считать болезнью, то беременность… вполне могла иметь место.       — На последнем задании меня зацепило лесной остроконечной астрой, — с сомнением и легким смущением сказал Цинцю, надеясь, что это объяснение все-таки удовлетворит Цинъюаня. — У меня была лихорадка. Но прошло уже достаточно времени, поэтому глава Юэ не должен беспокоиться.       — Ох, — смутился Цинъюань, наверняка вполне осознавая, что единственным противоядием был секс, но на благородном лице это почти не отразилось — только покраснели немного кончики ушей. — Хорошо. Но сяо Цзю все равно следует поберечь себя некоторое время и навестить Му-шиди, как только тот вернется из уединения.       — Этот мастер выполнит просьбу, — кивнул покорно Цинцю.       Только вот вернется из уединения Цинфан совсем не скоро. Возможно, к тому моменту его помощь не понадобится вовсе.

***

      Следующим вечером Цинцю обнаружил внутри себя крошечное завихрение ци, мягким комком скрутившееся под одним из даньтяней. Он все-таки понес. Зародыш внутри него развивался, несмотря на все тщетные попытки выбить его из организма травяными отварами. Шэнь Цинцю просидел в медитации несколько часов и решил, что, вероятно, этот плод немного сильнее. По крайней мере, он закрепился внутри, он не был изгнан отварами пижмы, зверобоя и полыни и все еще был с ним, не причиняя даже боли. И хотя срок был небольшой, всего-то полтора месяца, Шэнь Цинцю решил ничего не предпринимать сломя голову.       Вдруг на этот раз плод выживет? Шэнь Юань мог бы попытаться сохранить его, чуть поберечь себя в ближайшие месяцы и — кто знает? — стать родителем. Это все еще чертовски страшно, будто бы против самой природы вещей, но все-таки… Юань уже достаточно взрослый человек. Он умирал дважды, это уже вторая (третья?) его жизнь. И, в конце концов, он носил звание учителя, считал себя достаточно умным человеком. Они с Бинхэ действительно могут попытаться воспитать ребенка. Они смогут.       Ложился в постель Цинцю с тревогой и неясным воодушевлением. Мягко обнимающий мужа за плечи Бинхэ смотрел на него с волнением в глазах и спрашивал, не прекращая, о чем думает учитель.       Учитель, кажется, решил рискнуть.

***

      Еще раз обдумав свое решение утром, Цинцю начал с малого: сытно позавтракал и попросил приготовить на обед или на ужин что-нибудь сытное, может, баоцзы. От просьбы Ло Бинхэ будто бы растаял, а потом закивал и пообещал, что обязательно сделает все, что учитель попросит. Маленький щеночек Бин-мэй действительно пугал своей исполнительностью.       Затем Шэнь Цинцю вновь пробежался по страницам травника и попросил одного из старших учеников заварить для всей учебной группы чай из смородиновых листьев. По крайней мере, легкие витаминные чаи пойдут только на пользу, а все остальные показания и предписания Цинцю спросит у Цинфана лично, когда тот выйдет из уединения. Может быть, за это время ничего и не успеет случиться?

***

      Еще одним важным для Шэнь Цинцю пунктиком стало избегание сражений. Мечом он пользовался только для полетов, на спарринги не соглашался и исключил из расписания занятия с оружием, позволяя демонстрировать удары только Мин Фаню и Бинхэ, которые вечно из-за этого спорили.       Избежать боя удалось даже на срочной миссии, куда их с Лю Цингэ отправили избавляться от мстительного призрака. Цинцю тогда разве что понервничал слегка, но Сюя все-таки оставил в ножнах, позволив сделать всю работу Цингэ. Тот, кажется, даже не возражал — только посмотрел странно обеспокоенно и спросил почему-то про Неисцелимый (ну да, он ведь не знает, что единственным противоядием от него является па-па-па с небесным демоном).       Вот так, прожив почти месяц как образцовый заклинатель и зожник, Шэнь Цинцю успокаивал себя отсутствием дурных симптомов. Комочек внутри него рос и был ласково обнят нитями духовной энергии. Никаких погрешностей, никаких сбоев в течении духовной энергии. Все на самом деле шло хорошо.       И однажды после очередной вечерней медитации в голову вдруг закралась мысль, что — привязался. В первый раз о своей беременности Цинцю даже не знал и потому пережил выкидыш почти безболезненно, почти не скорбя — теперь, после приложенных усилий и этого простого ощущения, что комочек так долго находится внутри, что он есть — вот здесь, под даньтянем, — Шэнь Цинцю на самом деле боялся потерять и этого ребенка тоже. Слишком привычным и родным стало это крошечное ощущение тепла в животе.       — Учитель, — послышалось рядом голосом ученика, — Ваш запах изменился.       Цинцю расслабил плечи и благодарно откинулся спиной на широкую грудь альфы. Это успокаивало, приближало тот приятный запах родного тела, от которого легче становилось в груди. Но сейчас Цинцю все-таки обязан был отвлечь ученика. Пока не было никакой уверенности, что эта беременность не прервется так же, как предыдущая, Бинхэ лучше об этом не знать. Не хотелось бы, чтобы мальчишка винил себя в этом. Уж лучше сохранить тайну хотя бы до того момента, пока не осмотрит Цинфан, пока не даст своего заключения.       — Я, кажется, немного простыл, — мягко сказал Цинцю, погладив ладонью пальцы ученика. — Не буди этого мастера слишком рано завтра.       — Этот ученик может сходить на Цянцяо, — обеспокоенно предложил Бинхэ. Цинцю фыркнул и повернул голову, носом коснувшись чужого подбородка. Не нужно учителю ни на какой Цянцяо — ему бы успокоиться и хорошо выспаться перед очередным собранием пиковых лордов.       — Твой мастер в порядке.       Сяо Мяо еще ребенок и слишком неопытен. Цинцю нечего делать на Цянцяо.

***

      – Шицзунь вовсе не обязан ходить на каждое собрание, — с сомнением сказал Бинхэ с чуть надутыми губами. Вид милого щеночка никак не желал покидать его даже в зрелом юношеском возрасте. — Этот почти уверен, что ничего важного сегодня не будет. А здоровый сон учителя гораздо важнее финансовых задач школы.       Шэнь Цинцю почти готов был согласиться и отбрехаться от посещения Цюндин очередной мигренью. Это даже не было бы ложью: голова после бессонной ночи неприятно ныла (хоть к этому и можно было привыкнуть). И все-таки самочувствие не было таким паршивым, чтобы игнорировать обязанности пикового лорда. Если учесть, что последний месяц он и без того избегает кучи физических обязанностей, будет странно, что нечто вроде собрания Цанцюн-шан будет отброшено на второй план.       — Если у меня нет желания туда идти, это не значит, что я не должен, — мягко сказал Шэнь Юань, тщательно пряча в глазах меланхолию и усталость. Рука по привычке потянулась к спутанным волосам Ло Бинхэ, чтобы утонуть в их чрезвычайной мягкости и курчавости. — Это не займет много времени. Я вернусь, может, всего часа через три. Это не были всего три часа.

***

      Юань едва держался на мече, раз за разом отвлекаясь на красоты хребта. Сегодня он был отвратительно рассеянным, постоянно терял нить мыслей и хотел только запереться в своей комнате и проспать весь день. Очевидно, беременность начала влиять на него, и это слегка пугало: черт возьми, неужели каждая беременная женщина вынуждена переживать это даже в современном мире?!       Сюя непослушно вильнул в сторону, заставив вздрогнуть и попытаться вернуть себе равновесие. Стоило бы прекращать тратить ци на такие длительные полеты на мечах (и вообще перестать подвергать свое рассеянное сознание подобной опасности). Если Цинцю собирался сохранить беременность, лишние факторы риска должны быть исключены.       Кто бы исключил из жизни пикового лорда стресс…

***

      — Это слишком специфичная миссия, чтобы отправлять туда даже старших учеников, — нахмурился Юэ Цинъюань, оглядывая собравшихся. — Необходимыми знаниями обладает шиди Му: один из его научных трудов был посвящен случаям губительного совершенствования с использованием трав, — но сейчас он в уединении…       — Есть еще один человек, разбирающийся в этой теме, — задумчиво протянула Ци Цинци, глядя на Цинцю с деликатным намеком. Она не упомянула его прямо, но указала на факт всем в этой комнате, кто умел быть наблюдательным.       — Шисюн Шэнь, кажется, глубоко погружен в изучение губительных последствий самосовершенствования, — подняв бровь, сказал Вэй Цинвэй, скучающе разглядывая втершиеся в собственные пальцы чернила. — Предложить эту миссию ему будет логичным.       — Этот откажется от миссии, — как можно более мягко сказал Шэнь Юань, чувствуя себя к концу собрания уставшим и раздраженным. Он вполне ясно дал всем понять, что ближайшие месяцы планирует провести наедине с Бинхэ и собственным уединением и все еще исправно справлялся с обязанностями лорда, так почему его все еще пытаются привлечь к полевой работе? — Некоторые знания этого мастера действительно имеют потенциальную ценность для выполнения миссии, но этот не собирается покидать пик в следующие полгода.       — Похоже, будто кто-то избегает ответственности и ленится поработать, — фыркнула леди Сяньшу, впрочем, совсем не скрывая насмешливой улыбки. Она совсем не хотела язвить, но невольно вздрогнула от собственных слов, как только они оказались произнесены.       — Сяо… Шиди Шэнь снова испытывает проблемы с Неисцелимым?       На сосредоточенное лицо Ци-гэ смотреть было страшно, не то что что-то на его слова отвечать. После того его откровения что-то неуловимо изменилось в их отношениях: навязчивая забота так и не делась никуда, но теперь она не была болезненно возвращаемой платой за собственное бессилие когда-то — теперь Юэ Ци заботился, потому что видел, что младший брат не отталкивает его, даже после всей правды. Это была узкая тропинка к налаживанию отношений, и Юэ Ци все еще опасался верить, что связь вновь может стать такой же крепкой, как и в детстве. Цинцю, проглатывая горькое чувство вины, позволял главе Юэ заботиться. Даже если эта забота была совсем не для него. Даже если тот самый сяо Цзю давно был мертв. Сломает ли Цинъюаня это знание?       — Дело не в Неисцелимом, — сказал Цинцю и тут же запнулся. Как вообще можно оправдать свое нежелание браться за серьезные миссии, при этом не уведомляя всю школу о беременности? — Это личная просьба.       — Как бы там ни было, — нахмурился Лю Цингэ, глядя на Цинцю со сложным выражением лица, — Это задание действительно требует обширных теоретических знаний на границе с медициной. Шэнь Цинцю, тебе все равно придется участвовать… Но я мог бы отправиться с тобой.       Цинцю устало прикрыл глаза и глубоко вздохнул, чувствуя себя отвратительно уставшим, хотя солнце едва подходило к зениту. Мысли лениво перекатывались в голове. Лю Цингэ действительно мог бы помочь. Он сдержит свое слово и позволит не участвовать в битвах. Но когда в последний раз миссии заканчивались по плану? Так или иначе, это риск. Любое малость волнительное путешествие сейчас может спровоцировать выкидыш, особенно в его нестабильном теле.       Живот будто бы судорогой свело от одного лишь воспоминания: тусклый свет свечи, маленький слизисто-бордовый комок на испачканных кровью нижних штанах, грязная вода в лохани, забивающаяся под ногти грязь на поляне рядом с могилой Чжэнъяна. Шэнь Цинцю стиснул зубы, чувствуя, как неприятно дергается в животе, будто ощущал фантомные спазмы, как тогда, в ту недавнюю ночь. Почему это вообще произошло с ним? Было ли дело в обстоятельствах зачатия первого его ребенка?       — Сяо Цзю, — послышалось как-то чрезвычайно близко, и Цинцю вздрогнул, едва успев отшатнуться от руки главы Юэ, потянувшейся к его запястью. Тот, присев рядом, продолжал смотреть с беспокойством, но ладонь вернул на колени, не пытаясь больше приблизиться. — Ты плохо чувствуешь себя. Тебе нужно на Цянцяо.       — Нет, — резко, с холодностью оригинального Шэнь Цзю, пресек Юань. Он ни за что не пойдет на осмотр к ученику с… этим. Цинфан вернется всего через полмесяца. Ничего не успеет случиться. — Это просто усталость. Продолжайте.       — Шиди действительно не следует отправляться на эту миссию, — рассеянно сказал Юэ Цинъюань, обращаясь к другим лордам. — Можем ли мы отложить решение вопроса до момента возвращения Му Цинфана?       — Этот город принадлежит провинции Тяньгун, — пробормотал Шан Цинхуа, с тревогой косясь на собрата. — Другие школы не могут вмешаться. И если мы затянем с решением проблемы, нас могут обвинить в бездействии и халатности.       — Я возьму эту миссию на себя, — сказал Юэ Цинъюань, помогая Шэнь Цинцю подняться. Тот нахмурился и попытался отстраниться, но чужие руки крепко держали за плечи. — Продолжайте собрание без нас. Я скоро вернусь.       — Глава Юэ… — прошептал Цинцю, хмурясь, но тут же затих, осознав вдруг, что та фантомная боль в животе была вполне реальной. Стоило подняться на ноги, отвратительно знакомая пульсация охватила пах, и ноги до коленей задрожали от слабости, вызывая на спине холодный пот. Нет… Только не снова. И здесь, на Цюндин…       Чжанмэнь-шисюн медленно и осторожно вывел младшего брата из комнаты, но повел вовсе не к выходу. Он завернул в жилое крыло и, позволяя опереться на себя, привел к своей комнате. Цинцю нерешительно повиновался рукам, направляющим к заправленной кровати. В комнате главы школы он не был еще ни разу и вряд ли хотел бы когда-нибудь побывать.       — Ложись, — мягко приказал Юэ Цинъюань, укладывая Цинцю на подушку. — Ты бледный кошмарно. Я отправлю кого-нибудь за сяо Мяо на Цянцяо.       — Не надо, — возразил Шэнь Цинцю, обхватывая себя руками. Кажется, его немного бил озноб. Может, дело в неожиданной прохладе чужих покоев? — Я не хочу. Не зови никого.       — Уверен? Даже Бинхэ… — встревоженный голос Цинъюаня прервал почти рычащий яростный шепот. Бинхэ не должно быть здесь уж точно! Видеть это, строго говоря, вообще никому не должно. Цинцю… не хотел. Но Юэ Цинъюань одним своим взглядом давал понять, что не отвяжется просто так. Черт, но ведь в павильоне почти все лорды Цанцюн!       — Не нужно, — сказал как можно более ровным тоном Шэнь Цинцю, откидываясь, наконец, на подушку под головой. В животе отвратительно пульсировало. Теперь, кажется, даже больнее, чем раньше. Не потому ли, что он предполагал, что будет? Если так, дергаться поздно. Это случится. И лучшее, что можно сделать — просто лежать, не тревожить лишний раз тело и надеяться, что все обойдется. — Просто дай мне полежать.       — Да, — шепнул, опустив встревоженно плечи, Цинъюань. Рукой он погладил Цинцю по плечу, будто успокаивая, и нехотя поднялся. — Я приду, как закончится собрание, провожу тебя на Цинцзин. А пока отдыхай.       — Спасибо, — на выдохе сказал Цинцю и закрыл глаза, силясь не жмуриться от сдавливающего грудь чувства беспомощности. Между бедер уже стало влажно, он чувствовал это. И чувствовал, как толчками выходит кровь вслед за прокатывающимися по животу спазмами.              Во взгляде Цинъюаня мелькнуло что-то болезненное и виноватое, от чего хотелось спрятаться, но он все же ушел, оставив Цинцю одного. Стоило бумажным дверям комнаты закрыться за главой, Шэнь Юань обессиленно всхлипнул, сворачиваясь на боку. Глуша рукавом слезы, он тихо плакал, не стремясь осмотреть себя. Будь его воля, он закрыл бы глаза вовсе. Не видеть этого, избежать дальнейших необходимых действий: снять верхнее ханьфу, чтобы не запачкать, свернуть в тряпицу кусок оторвавшейся плоти, смутно похожий на крошечную крысу, вытереть кровь. Лишь бы не испачкать простыни Цинъюаня… И лучше бы успеть уйти до его возвращения. Взваливать на главу еще больше вины — собственной, возможно, вины — он не собирался.

***

      Обстоятельства оказались сильнее.       Шэнь Цинцю уже оставался в одном нижнем халате и, сползши с кровати на пол, грязными руками собирал в платок ошметки слизкой плоти, не совсем понимая, что из этого было его ребенком, а что — вероятно, кусками собственных внутренностей. Кровь все не останавливалась и чувствительно текла по ногам, пачкая нижнее ханьфу, и Цинцю смотрел на это с подкатывающим к горлу комом. Бережно сложив уголки платка, тут же пропитавшегося кровью, он дрожащими руками отложил его чуть в сторону, рядом с чистым, но смятым верхним одеянием.       На полу было ужасно грязно. Кровь на деревянном полу темнела, моментально впитывалась в дерево, и думалось отстраненно, что если не затереть все сейчас, деревяшки навсегда сохранят следы крови. Цинцю, приподняв край нижних одежд, бросил взгляд на все еще вяло текущую по ногам кровь и схватил в непослушную руку уже давно испачканные штаны. Он использовал их вместо тряпки, оставляя на полу уродливые кровавые разводы, но большая часть все равно впиталась в ткань. Было бы не вежливо оставлять такой беспорядок в доме главы школы.       Шэнь Цинцю уже знал: он не сможет уйти. Все еще сводило судорогами живот, отчего подгибались ноги, да и не было чистой одежды, от которой не пахло бы так сильно кровью. А даже если и сбежать, то что? Оставить комнату Юэ Цинъюаня в крови без всяких объяснений? Увольте. По крайней мере, лучше попытаться прибраться, хоть немного улучшить вид пола.       Юань снова всхлипнул и уткнулся лбом во внешнюю часть ладони, прилипшей к полу. Он никогда не был сильным. И уж тем более не знал, что делать в подобной ситуации. Убрать кровь, помыться, похоронить неродившегося ребенка — конечно. Но что с собственными чувствами? Куда девать все то, что клубилось внутри, сдавливало грудную клетку, выплескивалось из горла хрипами, а из глаз — слезами? Он вообще не должен был родиться омегой, иметь эту странную возможность материнства. Он никого об этом не просил.       — Пошел ты, братец Самолет, — выдохнул, всхлипывая, Цинцю. Приписать антагонисту такой незавидный пол — еще одна заноза в сюжете. И ладно бы… пусть бы, лишь бы было здоровым тело, лишь бы не выплевывало невинные зародыши.       — Сяо Цзю? — послышалось встревоженное из-за двери. Шэнь Цинцю равнодушно провел грязными штанами по полу, размазывая кровь лишь сильнее. — Я вхожу, ладно?       — Знаешь, — не то всхлипнул, не то усмехнулся Цинцю, не поднимая взгляда. Двери медленно разъехались в сторону; послышался испуганный вздох, а затем все затихло.              Глава школы застыл на пороге недвижным камнем, и лучше бы это был просто чертов камень. Шэнь Юань горько растянул губы, чувствуя только какую-то равнодушную усталость внутри. — Я теперь могу поехать на миссию. Хоть сегодня. Теперь больше не важно…       Этого ребенка он тоже сбросил. Нет смысла больше беречь себя, пытаться как-то оградиться от переутомлений и битв. Все. Этот Шэнь снова в строю, уважаемый глава! Смело вручайте ему жетон Цанцюн для исполнения миссии. Он совсем не будет против. Даже лучше будет — развеяться, скрыться от цепкого взора Бинхэ.       — А-Цзю, — выдохнул Цинъюань, вцепившись в косяк двери. Он мгновение колебался, будто желая немедленно сорваться с места (очевидно, кликнуть кого-нибудь с Цянцяо), но, помедлив, все же закрыл за собой дверь и неуверенными шагами подошел ближе, мягко упал на колени. Его руки потянулись к плечам Цинцю, но тот не вздрогнул даже — позволил прижать себя к груди, позволил успокаивающим объятиям старшего брата утешить. От шеи его исходило приятное тепло. Когда-то гэгэ утешал попавшего в больницу Юаня точно так же. — Тебе нужен лекарь.       — Уже не нужен, — выдохнул тихо Цинцю и чуть отстранился, все еще избегая взгляда главы школы. Подумать только, попасть в такую ситуацию… Успей Цинхуа дописать свой паршивый роман, можно ли было ждать от него чего-то подобного? Главный злодей не только человеческая палка, но и… — Не хочу, чтобы кто-нибудь еще знал. Я справлюсь сам, просто…       — Что мне сделать? — спросил Цинъюань, отводя руки Цинцю от превратившихся в кровавую тряпку штанов. Протирать пол, наверное, уже не имеет смысла, да? — Как я могу помочь?       — Можно мне немного воды? — спросил, равнодушно расправляя испачканное в крови нижнее одеяние, Шэнь Цинцю. Было бы неплохо надеть и чистую одежду вообще-то, но он и так уже злоупотребил добросердечием главы Юэ. — И кусок чистой ткани, чтобы остановить кровь.       Цинъюань внимательно кивнул, на секунду бросил взгляд на сложенный конвертом пухленький платок, перепачканный в крови. Губы его поджались, но он промолчал — только поднялся с места, напоследок огладив чужое предплечье, и вышел из комнаты, пообещав, что скоро вернется.       Понять, что произошло, наверное, было не так уж сложно.

***

      Цинъюань тогда попросил остаться ненадолго, пригласил разделить чайничек чая. Все еще не пришедший в себя Юань просто согласился, передернув плечами. Уж лучше это, чем Бинхэ, которому так легко будет уловить состояние мужа. И если Юэ Цинъюань пока вел себя мягко и осторожно, ученик, наверное, расплачется. К этому Цинцю был не готов. Он ведь следом расплачется, напугает мальчишку еще больше.       — Ло Бинхэ… знал, что ты носишь ребенка? — спросил, запнувшись, Цинъюань, наливая в опустевшую пиалу еще чая.       — Нет, — прикрыл глаза Цинцю. Из легких вырвался усталый вздох. — Ему не было и трех месяцев. А я… знал, что он едва ли выживет. Думал сказать позже, если он не погибнет в первые месяцы… Но сейчас пусть все останется в тайне. Не хочу, чтобы Бинхэ знал.       — Такое уже случалось прежде? — деревянными губами спросил Цинъюань, замерев взглядом на хрупкой фигурке брата. Его лицо все еще было чудовищно бледным, но сидел он поразительно ровно, будто и не он потерял огромное количество крови на этом самом полу. От которого все еще слабо пахло кровью.       — Случалось.       — Сяо Цзю… Почему ты не скажешь Ло Бинхэ? Он должен об этом знать. Так не может продолжаться.       — Я не могу, — прервал его мягким голосом Цинцю. Слишком свежи были воспоминания о матери Бинхэ и обстоятельствах его рождения. Это… болезненная тема. И если Су Сиянь смогла дать жизнь своему дитя, пересилив собственный организм, то Цинцю таким не был. Уже два ребенка вытекли из него, а сам он оставался отвратительно здоров и бодр. — И он еще совсем юн. Уже слишком много вины он на себя возлагает. И вы, глава, тоже. Я могу справиться с этим сам.       — Ты не должен справляться с этим один, — почти с надрывом сказал Цинъюань, до побелевших костяшек сжимая в пальцах чашку. Как бы не разбилась. В этой комнате сегодня пролилось уже достаточно крови.       — Да, — просто согласился Цинцю. — И этот ничтожный благодарен Юэ-шисюну за то, что он сейчас здесь. На любом другом пике, кроме Цинцзин, одному мне было бы не справиться.       Оттирать кровь в чужом доме… да, застань кто-нибудь пикового лорда за подобным занятием, собирать слухи будешь по гроб — слишком долго для того, кто посягает на бессмертие. А Цинцю не понаслышке знал, какими могут быть слухи. И к каким последствиям они могут привести.

***

      Слухи расползлись все равно, и это почти не было неожиданностью. Слишком много событий случилось в последние дни, чтобы главные сплетники школы это проигнорировали. Внезапно захворавший лорд Цинцзин (кто-то даже рассказывал, что он упал на собрании в обморок), чрезмерно внимательный, даже в сравнении со своим обычным отношением к второму лорду, Юэ Цинъюань, а потом и его сопровождение. Цинцю пришлось выкручиваться и объяснять Бинхэ, почему глава школы пришел на пик, поддерживая его за руку. Мальчишка сначала был зол, потом плакал, а потом расстроенный свернулся в своей старой маленькой комнате.       Шэнь Юань молча наблюдал, пытаясь вернуть свое самочувствие в норму. И первые пару дней даже получалось: он проверял эссе, писал отчеты, составлял домашние задания — а по вечерам зачем-то ходил постоять над двумя безымянными могилками в глубине бамбукового леса.       Работа ли доконала его, напряжение ли минувших дней — Шэнь Цинцю заболел. Его одолела иссушающая лихорадка, приковав к постели, вынула все мысли из головы. Бинхэ ходил вокруг испуганный и взволнованный, на второй день вытащил все-таки с Цянцяо шичжи Мяо, только чтобы тот пробормотал что-то невнятное и дал жаропонижающего отвара.       Цинцю был почти благодарен, что его не беспокоят остальные лорды. Приходил только Цинъюань. Узнав о болезни, он примчался всего спустя палочку благовоний, вытребовал у Ло Бинхэ остаться за дверью и не подслушивать, а потом еще какое-то время упорно ругался, передавая ци. Цинцю мягко и благодарно улыбался ему в ответ, а про себя думал о зачем-то не окончившемся сюжете. Зачем это все вообще продолжается? Этот Шэнь не вписывается: он должен был умереть еще в Водяной тюрьме.       Впервые Шэнь Юань думал, что так, наверное, было бы правильней. Не грозит ведь ему больше судьба человеческой палки? А смерть… на деле не так уж и страшна. Это только немного больно.

***

      — Учитель должен поесть, — жалобно сказал Бинхэ, поставив поднос на столик у кровати. Шэнь Цинцю устало прикрыл глаза, прячась от навязчивого утреннего солнца. У него не было аппетита, несмотря на божественный запах приготовленной Ло Бинхэ пищи. Возможно, дело было в лихорадке.       Цинцю смутно подозревал физиологические ее причины. Знаний у него было мало, но не нужно быть семи пядей во лбу, чтобы вспомнить о возможных последствиях выкидышей. Юань когда-то слышал об этом: если кусочек зародыша остается внутри, врачи искусственно чистят матку, выскребают оттуда мертвую плоть. Иначе — сепсис.       Это, видимо, и происходило. От септического шока золотое ядро защитить не сумело. Жаль, Му Цинфан все еще не вышел из уединения. Впрочем, Шэнь Цинцю едва ли позволил бы ему… боги, достаточно и того, что внутри него побывал Бинхэ.       — Этот мастер позавтракает позже, — сказал Цинцю, не делая попыток приподняться на подушках. У него не было сил. Температура туманила голову. Только неровный поток ци поддерживал тело в удовлетворительном состоянии.       — Учитель… — тоскливо протянул Бинхэ, повесив голову. Его лица не было видно, но в голосе ясно чувствовались слезы. Этот глупый щеночек снова плачет?       Шэнь Цинцю выпростал из-под одеяла ослабшие руки и несмело потянулся к свесившимся с плеч волосам; утонул пальцами в завитках мягких волос, спутавшихся и давно не чесанных. Бинхэ совсем не заботился о себе, дурачок. Легко дернув юношу за прядь волос, Цинцю мягко огладил его щеку и обхватил руками плечи, прижимая к себе. Прохлада чужого тела остро отличалась от собственных горячих ладоней. Робкий вздох-всхлип ткнулся Цинцю в шею, и тот чуть усмехнулся, поглаживая Бинхэ по лопаткам.       — Ну же, почему этот ученик так взволнован? — сказал он с напускным весельем. — Твой мастер всего лишь простудился.       — Как это может быть всего лишь простуда?! — всхлипнул снова юноша, но все же ответил на объятия. — Совершенствование учителя слишком развито, чтобы это было простое недомогание. И изменившийся запах… Как этот ученик может не беспокоиться?       — Все пройдет, — пообещал Цинцю, отчего-то зная, что так и будет. Рано или поздно болезнь покинет его вместе со всей дурной кровью, впитается в перевязанные на бедрах тряпки, которые Цинцю потом сожжет над могилкой неродившегося дитя. — Болезнь отступит. Нужно всего лишь немного подождать.       Оставив мягкий поцелуй в уголке губ Бинхэ, Цинцю слабо улыбнулся. Руки соскользнули с широкой спины, но не легли безвольно вдоль тела — остались на вздрагивающих предплечьях юноши, ласкавшегося об эти прикосновения. Бинхэ, все-таки, еще такой ребенок…

***

      Его странно рвались оберегать после случившегося на собрании, хотя едва ли кто-то кроме Цинъюаня знал о произошедшем. Хотя бы за это главу школы стоило благодарить, но сил на расшаркивания не было — разум лениво плескался в глухом раздражении по отношению к чужой заботе. Цинцю оберегали как девицу, отбирали большую часть обязанностей пикового лорда.       Когда Шэнь Цинцю спрашивал прямо, лорды пиков молчали, смотря с непереносимой жалостью, от которой обидно сдавливало горло. Они — в большинстве своем альфы — говорили, что от Цинцю пахнет болезнью. Были ли виноваты в поведении собратьев по школе заложенные природой инстинкты? Цинцю раздраженно цокал, думая об этом. Он не нуждался в защите, не был хрустальной вазой, готовой разбиться от любого порыва ветра. Его здоровье было в порядке: лихорадка минула и осталась в прошлом. Немного тяжело было на сердце, но и все. Цинцю даже определить не мог с точностью, что это за чувство в груди и почему так сильно влияет на него. Но эта тоска — не то, с чем он не мог бы справиться.       — Прекрати смотреть на меня так, — вяло огрызнулся Цинцю, поворачиваясь к Цингэ плечом. Чай на столе давно остыл, а вэйци ненужными камушками застыли на расчерченной доске. Бог войны упорно поджимал губы и смотрел не то со злостью, не то с волнением. — Что тебе нужно?       — Ты отказываешься от моей помощи, — констатировал факт Цингэ, будто это должно было все объяснить. В голосе его сквозила обида.       — Неисцелимый не беспокоит меня, — не солгал Цинцю, устало расслабив плечи. Веер, закрывшись, лег на гладкую поверхность стола. — Шиди не следует беспокоиться.       — Ты болен, — упрямо припечатал Цингэ, заставив Цинцю вздрогнуть от сквозившей в голосе жесткости. Слова лорда Байчжань звучали как угроза, и то ли следуя инстинкту, то ли порыву души, Шэнь Юань замер весь, спрятал руки в рукава, подавляя желание подняться и уйти. Почему никто не хотел просто дать ему немного времени? — Чтобы понять, только посмотреть на тебя достаточно.       — Какая разница? — выплюнул Цинцю и хмыкнул, осознав вдруг, как напряжены были мышцы лица. Расслабившийся вмиг лоб отозвался легким онемением. — Это не твое дело.       — Может быть. Почему тогда не дело Ло Бинхэ? Ублюдок ведь тоже не знает.       — Шиди, — почти угрожающе, по-змеиному прошипел Цинцю. — Не лезь.       — Ты упрямый дурак!       Шэнь Цинцю дернул бровью и сдержал порыв подняться и со всей силы ударить Цингэ сгустком ци.       — Цинцю, ты умираешь! — рявкнул вдруг Цингэ, и Юань замер, остановив взметнувшуюся к вееру руку в воздухе. — Что еще мы должны делать?! Ждать, пока ты умрешь? Знаешь что? Иди ты в Бездну…       — Я не умираю, — мягко, как ребенку, сказал Цинцю, надев на лицо снисходительную улыбку. Шиди Лю напридумывал себе всякого и теперь свято был уверен в том, что неожиданная лихорадка лорда Цинцзин смертельна? Даже в романе Цинхуа это звучало бы смешно, глупо, клишированно. Очень уж дурной ход. Какой па-па-па сюжет Самолет выдумал для шимэй Шэнь на этот раз?       Но что-то в груди треснуло и надломилось. Забившееся тревожно сердце будто предупреждало: Цингэ прав, что-то не так. Длительная лихорадка, второй подряд выкидыш, отвратительная слабость, сопровождающая последние месяцы — что-то из этого должно было насторожить и раньше. Но Цинцю действительно не чувствовал себя плохо. Могло быть лучше, возможно, но он определенно не заслуживал звания умирающего. Почему все вокруг так уверены?       — Сколько угодно можешь притворяться, — холодно и тоскливо сказал Лю Цингэ, наконец вскочив с места. Как никогда раньше хотелось, чтобы этот человек скорее ушел, не вынимал больше душу своим волнением. — Я помню твой запах, когда ты погиб в Цзиньлане. Очень хорошо помню.

***

      Шэнь Цинцю избегал близости с Бинхэ. После второго выкидыша, после почти недели в постели, когда из него все еще сочилась кровь, он точно знал, что больше не справится. Бинхэ не настаивал. По ночам только Цинцю чувствовал, как упирается в его бедро или поясницу необъятный небесный столп. Поначалу он неловко замирал и притворялся спящим, но однажды, сглотнув липкое чувство неловкости и вины, лицом повернулся к Бинхэ и прижался близко-близко, почти вжавшись бедрами в чужое возбуждение.       Мальчишка нерешительно замер, будто не ожидал от учителя подобных действий, все еще остерегался поверить в собственное счастье и отклик. Цинцю, полыхая от стыда, уткнулся носом в подключичную впадинку Бинхэ. Пальцы неуверенно огладили слой нижних одежд, замерли на узелке пояса и, помедлив пару секунд, уверенно развязали.       — Шицзунь не обязан делать это, если не хочет, — выдавил Бинхэ со сквозящим в голосе сожалением. Цинцю шикнул и продолжил бороться с поясом. Он мало что знал о семейной жизни, но что-то в голове пищало о том, что супруг из него вышел дерьмовый. Уж точно не так должна выглядеть интимная жизнь недавно связавших себя узами брака людей.       — Я не делал бы этого, если бы не хотел, — смущенно сказал он, вдыхая горячий запах Бинхэ.       От одного только голоса член юноши потяжелел сильнее, дернулся в штанах, так что Цинцю невольно почувствовал. Это одновременно смутило и ободрило. Если Бинхэ нравится, они определенно движутся в верном направлении. Рука неуверенно скользнула под полу ханьфу, огладила напрягшийся живот и легла поверх твердого горячего бугорка под тканью белья. В ухо прилетел судорожный вздох, разлив краску по щекам Цинцю. Касаться другого мужчины… так, тем более по собственной инициативе, все еще было странно и непривычно.       Руки Бинхэ скользнули Цинцю под ворот, стянули его с плеча, огладили острый выступ ключицы. На долю мгновения Юаня окатило волной тревожащего страха: у них не должно быть снова… так. Почувствовав властное движение, грозящее опрокинуть его на спину, Цинцю тут же опомнился и отдернул руку.       — Нет, — рявкнул он глухо. Повисла тишина. — Просто лежи.       Это будет что-то вроде совместной дрочки. Петтинг — так это, вроде бы, называлось в его мире, как-то так помечались там сомнительного качества работы сомнительного качества авторов.       Дождавшись, когда Бинхэ послушно затихнет и замрет в прежнем положении, Цинцю вернул свою руку на чужой пах и продолжил касаться мягкими, аккуратными движениями, оглаживая тяжелый член так, как хотел бы сейчас прикоснуться к себе. Бинхэ напротив дергался и дышал глубоко-глубоко, тщетно пытаясь деть куда-то руки. Цинцю закусил губу и поймал чужую руку, неуверенно положил на собственное ноющее возбуждение и ободряюще погладил поверх широкой ладони.       Ло Бинхэ не то чтобы нужны были лишние объяснения. Уже минут через пять они, кожа к коже, остервенело сжимали друг друга без такой бессмысленной преграды, как ткань нижних штанов. И от того, что член трогает не собственная рука, а чужая, подстраивается под нужный темп, откликается на малейшую дрожь, кровь от головы отливала. Бинхэ, которого так неудобно было обхватывать одной рукой, кажется, испытывал нечто похожее: дышал тяжело и толкался Цинцю в руку по-мальчишески остервенело.       У Юаня от этого крышу сносило. Удовольствие гуляло между ними, будто между приставленными друг к другу зеркалами, эхом отражалось то одного, то от другого. Не потребовалось много времени, чтобы Цинцю задергался и, в судороге сжав предплечье Бинхэ, с наслаждением кончил. И пока пытался отдышаться, машинально водя рукой по чужой налившейся плоти, удивительно честно думал, что — понравилось. Без проникновения, когда внутренности разрывает, когда ощущения колышутся на границе боли, дискомфорта и удовольствия, а вот так, просто касаясь, было приятней. Комфортней. Безопасней.       И почти можно было забыть о том, почему проникновение и узел теперь так панически пугали его.

***

      Когда он понял, что снова забеременел, сначала просто истерично расхохотался. Смех незаметно соскользнул в рыдания (или чем еще было то его состояние со сведенным судорогой лицом и текущими из глаз слезами?), дыхание сперло, замерли легкие. Шэнь Цинцю пробыл в прострации еще пару палочек благовоний, лежа на полу с разметавшимися вокруг волосами, выбившимися из прически. Мысли судорожно метались в голове, вызывая ноющую боль в висках, но так и не желали оформляться в связные суждения. От жалости к себе подавиться хотелось.       В конце концов, Цинцю знал, что это произойдет снова. Бинхэ слишком нетерпелив до близости, чертов Самолет не придумал этому роману нормальных средств контрацепции, а сам Цинцю устал чувствовать себя виноватым недотрогой. Секса было не избежать (особенно теперь, когда это было — приятно), и Шэнь Юань, осознавая риски, готовился заранее. Ему пришлось посетить несколько злачных мест и перелопатить несколько трудов по медицине, но он сделал все, чтобы избежать очередной беременности: пил кучу отваров, настаивал специальные травы, как мог изворачивался.       Сюжет все еще был придуман тупым автором, собирающим на своих страницах кучу клише.       Факт оставался фактом: это произошло снова.

***

      Цинцю промучил себя два дня, отказываясь покидать хижину. На лицо наползло сухое сосредоточенное выражение, от которого вздрагивал встревоженный Бинхэ. Впервые за три беременности Шэнь Цинцю начало тошнить и воротить от еды. Разбитый, уставший, раздраженный, он застывал в норовящем ускользнуть медитативном состоянии и ругался на Бинхэ, стоило тому принести в дом что-то с выраженным запахом.       На душе было паршиво. Настолько, что следующим днем он сорвался на Цинъюаня, снова пришедшего справиться о самочувствии шиди. Цинцю тогда долго кричал на него, лил оскорбления, как делал это когда-то Шэнь Цзю. Глава Юэ в течение всей истерики смотрел на него взглядом таким, будто каждое слово было пощечиной плети. Лучше бы Цинъюань просто ударил его, думалось после этого.       Когда улеглись эмоции, Цинцю попытался вернуться к здравым рассуждениям. Нечего было и мечтать о том, что этот ребенок выживет. Это невозможно. Рано или поздно и он вытечет из него с дурной кровью. Из раза в раз сюрпризом становился лишь срок. И сейчас, пока он был еще столь мал, не проще ли было самому подтолкнуть процесс? Не проще ли было вообще вырвать из себя все те органы, которые могли бы дать новую жизнь?       Веер в руке Цинцю жалобно треснул. Он отвлекся, отложил изысканное древко и вновь погрузился в медитацию, стараясь не выдать лицом душевных метаний. Цинцю не сможет. Даже если плоду было всего пару месяцев, он побоится. Уже слишком много крови на его руках. Пресечь третью возможную жизнь собственной волей… Он не сделает этого. Нет у него больше сил видеть это.       Был еще один путь, самый рациональный из всех возможных: доверить себя в руки лекаря. Му Цинфан уже вышел из уединения и сможет принять его. В его силах будет помочь. Возможно — Цинцю смежил веки — даже спасти этого ребенка, позволить ему жить. Крошечный шанс, едва ли возможный, но все же слабо блещущий неровным светом. Да, Цинфан был лучшим из лучших. Если этого не сможет сделать он, то не сможет никто.       Небеса, дайте этому Шэню перешагнуть через собственный стыд, чтобы открыть кому-то столь постыдную тайну!

***

      Цянцяо встретил уютной тишиной. В одиночестве лорд Цинцзин пересек радужный мост и вошел в затененную рощу, славившуюся разнолесьем. В спокойном одиночестве Цянцяо было уютно, не тревожила более чрезмерная опека Ло Бинхэ, слоняющегося за спиной. Сейчас Цинцю был рад, что пришел один. Он все еще не хотел посвящать кого-либо в столь деликатную собственную проблему. Об этом уже волей случая узнал глава Юэ, и этот сострадательный взгляд ударил едва ли не больнее, чем взрывающаяся в животе боль. И Бинхэ тоже не должен смотреть на него так — с такой болью и ощущением сломленности.       Без Бинхэ, возможно, Цинцю будет более смел, чтобы предстать перед Му Цинфаном.       Тот встретил его в глухой тишине рощи, в одном из павильонов лазарета. По комнате разливалось утреннее умиротворение, уютно играли на досках пола солнечные лучи. Глава Цянцяо восседал за дальним столиком, заваленном травами, и бережно связывал между собой соцветия, еще не успевшие подсохнуть и стать хрупкими.       — Не помешал ли этот Шэнь? — негромко спросил он, прикрывая за собой одну из дверных ставен. Предстоял длинный и деликатный разговор. Му Цинфан поднял голову от стола, глядя вопросительным взглядом, а потом неторопливо поднялся, уловив что-то тревожное во взгляде гостя.       — Нет, — просто сказал он, подходя ближе. — Шисюну требуется помощь? Он очень бледен.       Шэнь Цинцю нервно раскрыл и закрыл веер, постучал им по костяшкам, взмахнул, не поднимая к лицу, еще раз. В конце концов плечи его опустились, и он вздохнул, проходя вглубь павильона.       — Да… Этот ничтожный не справляется, — сказал он, пересиливая неловкость. — И будет благодарен, если у шиди найдется время на осмотр.       Му Цинфан нахмурился и попросил у Цинцю руку, наскоро проверяя пульс и течение ци. Как и всегда неустойчивые, сейчас они вызывали особое беспокойство: бились неровно, то медленно, то до страшного быстро. Лекарь указал жестом на кушетку, намереваясь мягко поддержать чужую руку.       — Шисюн может быть уверен, что ему помогут.       — Я ношу ребенка, — сказал спустя несколько секунд молчания Цинцю, нервно сжимая пальцы, и тут же продолжил, ловя удивление Цинфана. Если не выложить все сейчас, едва ли хватит сил позже. — …И знаю, что он не выживет. Тело этого ничтожного не способно выносить дитя. Рано или поздно и этот ребенок тоже погибнет, но у ничтожного нет сил самостоятельно справляться с этим снова.       Цинцю сел на кушетку и прикрыл глаза, не поднимая головы. В павильоне вздрогнула лопнувшей струной тишина, и даже птицы в роще затихли. Стоящий рядом лекарь молчал, и в этом молчании Цинцю боялся угадать обвинения. Еще хуже было распознать тяжелую жалость, утягивающую в темные воды и вяжущую зыбким илом.       — Сколько беременностей было у шисюна Шэня? — слабым голосом спросил вдруг Цинфан и присел рядом, снова беря в руки бледное запястье. Цинцю едва не выдернул ладонь, ощутив, как подкатывает к горлу ком. Но назад пути не было. Рубикон пересечен.       — Это третья, — не открывая глаз, ответил Шэнь Цинцю, не совсем, впрочем, уверенный, что не лжет. Жизнь в поместье Цю все еще была для него разрозненным набором редких воспоминаний. Он знал, что Цзю переживал побои, но заканчивалось ли наказание на этом? — О первой я не знал, пока… Она оборвалась спустя два месяца. Вторая… беременность случилась спустя всего пару лунных циклов после этого, несмотря на все мои попытки предотвратить ее отварами. Но когда я все-таки нашел в себе сгусток энергии, решил попытаться сохранить его и избегал любых миссий и чрезмерного использования меча. Однако и эта жизнь оборвалась тоже, хотя ее и удалось сохранить на немного более длительный срок — чуть больше двух месяцев. После этого меня свалила лихорадка.       Когда Шэнь Цинцю открыл глаза, бросив робкий усталый взгляд на Цинфана, тот сосредоточенно молчал, пальцами давя на запястье. На него наползла чудовищная бледность, и Цинцю пожалел, что не сказал менее подробно. Он не намеревался вызвать жалость.       — Шисюн имеет в виду недавнюю свою лихорадку? — спросил потерянным голосом Му Цинфан, но тут же вернул на лицо вежливое профессиональное выражение. — Убыло лишь четыре луны. Промежутки между беременностями слишком коротки. Твой организм очень ослаблен. Кроме того… Ци циркулирует в нижнем даньтяне очень слабо, с нарушениями. Переживал ли шисюн Шэнь… раны в этой области?       Цинцю замолчал задумавшись. Пока в этом теле пребывал Юань, лишь единожды он испытывал в животе боль, и виной этому была демоническая кровь Бинхэ. Никаких внешних ранений не было, да и едва ли даже тогда ученик имел целью подобное. Мог ли он не знать? Видимо, молчание насторожило Цинфана, и он, отняв руку, воздел ее над животом Цинцю, не пытаясь прикоснуться. Низ живота облизнуло теплом чужой ци, будто целитель проверял что-то. Лицо его напряглось еще сильнее.       — Если у шисюна было два выкидыша, они чрезвычайно сильно повлияли на внутренние органы. Не было ли раньше подобных случаев?       Цинцю закаменел плечами и закусил внутреннюю сторону щеки. Цинфан вполне прозрачно намекнул, что ему не договаривают. И, возможно, это вовсе и не третья беременность для этого изношенного тела. Если…       — То искажение ци восемь лет назад, — неуверенно начал Цинцю, — унесло почти все детские и юношеские воспоминания. Этот Шэнь не помнит.       Скорбное выражение скользнуло в глазах целителя. На бледное лицо Цинфана страшно было взглянуть.

***

      Му Цинфан продержал его у себя еще пару часов. Он много спрашивал, но никогда не переходил черты; долго и очень аккуратно пропускал по животу ци, то ли стремясь найти что-то, то ли восстанавливая потоки и меридианы. На лицо его беспрестанно наползало мрачное выражение, появлялась между бровей тяжелая хмурая складка. Если и нашел он новые проблемы в теле собрата, то почему-то об этом смолчал, а потом оставил Цинцю в тишине комнаты и вернулся с несколькими связками трав и парой бутыльков.       Помимо нужды принимать отвары и пилюли, Му Цинфан дал несколько вполне понятных, но трудноосуществимых наказов:       1) избегать нагрузок и волнений;       2) регулярно медитировать и поддерживать стабильное течение ци в теле;       3) исключить телесную близость (на этом пункте Цинцю едва не сгорел со стыда).       И если два из перечисленных пунктов вполне можно было объяснить Бинхэ простыми последствиями недомогания, то третий потребует… чуть больше изворотливости. Кто знает, сколько слез прольет Ло Бинхэ, когда учитель раз за разом начнет отказываться от приятного времяпрепровождения в постели.       Но Бинхэ, на удивление, не лез (Цинцю все еще утопал в объятиях и поцелуях, но это уже давно стало необходимой константной в их отношениях), остерегаясь зайти далеко в своих ласках. Думалось, что на это повлиял неожиданный визит Му Цинфана спустя всего три дня после той первой их беседы. Тот, всерьез взявшийся за лечение, видимо, изрядно напугал Ло Бинхэ, а может и ему было отсыпано несколько нелестных слов.       Отношение, впрочем, не поменялось: Бинхэ ничего не знал. Му Цинфан сохранил неприятную тайну шисюна и всячески избегал с другими разговоров на тему его здоровья. Все, кроме Цинцю, неизменно слышали лишь про последствия недавней лихорадки, повредившей меридианы.       Только Юэ Цинъюань, приходя, смотрел молча и понимающе, ничего не спрашивая.

***

      — Шицзунь желает попробовать новые лакомства, приготовленные учеником? — спросил ласково Бинхэ, расчесывая волосы все еще сонного Цинцю. Тот зевнул в расписанный журавлями экран веера и согласно промычал.       Стоило признать, юноша и впрямь стал деликатен. После тех визитов Му Цинфана и неожиданных вспышек слабости учителя, он стал внимательнее. Зная об отсутствии у любимого аппетита и периодической тошноте, он был неизменно осторожен, когда дело касалось приема пищи. Впрочем, перестать баловать Шэнь Цинцю было не в его силах. Всякий раз, когда учитель соглашался, Ло Бинхэ растягивал губы в улыбке, сгорая от желания принести с кухни приготовленное пару часов назад лакомство.       — Я закончу сам, — перехватил гребень Цинцю и мягко кивнул, отпуская ученика.       Шэнь Юань не знал, как долго сможет скрывать от Ло Бинхэ истинную причину своего недуга. Слишком многие уже знали об этом, слишком окружили опекой. Да и даже если получится сохранить эту беременность, держать ее втайне от мужа будет невозможно и не нужно. Если же зародыш умрет… что ж, остается только надеяться, что это не случится в присутствии Бинхэ.       По плечам скользнул неуютный озноб, заставив поежиться. Гребень разрезал мягкие черные пряди, распутывая несуществующие узелки.       Носить ребенка… Беременность — даже слово это звучало для Юаня непривычно, чуждо, неправильно. Несмотря на многолетнее существование в этом искореженном мире, где люди делились на альф и на омег, где мужчина мог зачать, сам он все не задумывался, что стал такой же частью этого мира. Для всех вокруг беременность омеги была обычным делом, как в прежнем мире — беременность женщины.       Конечно, не все было так просто. Даже это биологически нормальное состояние… вызывало некоторое любопытство, если происходило с кем-то вроде сильнейших заклинателей и, тем более, лордов и лидеров сект. Редко какой омега взбирался так высоко и, случись такое, едва ли связывал себя узами брака. Неудивительно, что к фигуре вроде Шэнь Цинцю будет приковано большое внимание, реши он стать родителем. Конечно, школа вступится, защитит, оградит от нежелательных встреч, но это все еще… ужасно смущало.       Открыто говорить о беременности для Юаня все еще было чем-то интимным, а выставлять напоказ свою личную жизнь и уведомлять всех о последствиях близости с Бинхэ он не хотел.       К детям же он не был готов и подавно. Слишком большая ответственность ляжет на его плечи, слишком много потребует сил, которых у лорда Цинцзин не было. Педагогический опыт, конечно, поможет, но это не отменяет необходимости присутствовать в жизни ребенка, особенно в первые годы после рождения, постоянно. Заклинатель с обязанностями пикового лорда позволить себе такое не мог, пока все еще оставался одним из лордов. Заводить семью было бы разумней позже, когда хоть относительно будет подготовлен кандидат из следующего поколения.       Носа достиг приятный лимонный аромат. Цинцю, вздрогнув, выпустил из рук волосы и открыл глаза, заметив приближающегося к столику Бинхэ. На его подносе вместе с чайничком и чашками стояла тарелка с нежными желтовато-белыми сладостями, похожими на желе.       — Что это? — с любопытством спросил Шэнь Цинцю, разглядывая сладости, пока Бинхэ разливал чай. Сегодня не встревало липкое чувство тошноты, и он сполна хотел насладиться угощением. Лицо ученика озарила улыбка: учитель действительно попробует!       — Рисовые пирожные с бобовой пастой. Чтобы улучшить вкус, этот ученик добавил в начинку лимонного сиропа, а для цветочного запаха использовал османтус.       Шэнь Цинцю с любопытством взял в руки крошечный пирожок, оказавшийся на удивление холодным. Его держали в темном прохладном месте специально? Головокружительный аромат был свежим и легким, совсем не вызывая неприятных ощущений в животе, и Цинцю, отложив веер, смело откусил небольшой кусочек. На вкус это было даже лучше, чем тайбэйские лимонные моти из пекарни бабушки Цзюй, которые Юаню постоянно приносила сестра! Шэнь Цинцю удовлетворительно мурлыкнул, дожевывая кусочек.       — Кажется, учителю понравилось, — с улыбкой сказал Бинхэ и вновь взялся за гребень, чтобы закрепить на волосах гуань.       — Это восхитительно, — едва дожевав, сказал Цинцю и, проигнорировав даже свежезаваренный чай, откусил еще кусочек. К черту дурные мысли, это утро просто прекрасно!

***

      — Что тревожит мысли шисюна Шэня? — спросил долго молчавший Му Цинфан, и голос его тихо сплелся с шуршанием бамбуковых листьев в роще.       Цинцю взмахнул веером и, не остановившись даже, неторопливо пошел вглубь леса. Тишина в затаенных уголках Цинцзин нагоняла спокойствие, умиротворяла душу; прогулки изрядно улучшали настроение, и Му Цинфан охотно сопровождал собрата, появляясь едва ли не каждый день. Он все еще был немногословен, и оттого столь пристальное его внимание наводило на дурные мысли. Пытался ли Цинфан уберечь его от волнений таким образом? Не настолько уж и хрупок его разум, в отличие от физического тела. Как же смешно распорядилась судьба: мечом и ци он мог сразить полчище демонов, но сохранить крошечную жизнь был не в силах.       — Ветер разгоняет облака, солнечные лучи испаряют росу, — грустно улыбнулся Цинцю. — Что-то во мне отказывается верить, что у нас получится. Жизнь в ожидании смерти — даже такой незначительной — очень утомительна.       — Шисюн не должен думать о дурном, — нахмурился Цинфан. — Даже этот Му не уверен в исходе лечения.       — Этот Му молчит, и его молчание уже сказало о многом, — пояснил Шэнь Цинцю и опустил веер. Руки скользнули в белые цветы увядающей мэйхуа. Сезон цветения заканчивается. Даже эта редкая красота, по нелепой случайности затерявшаяся в бамбуковой роще, скоро сбросит цвет. Цинцю сжал губы и подавил желание сорвать уязвимый бутон, застывший между пальцами. — Может быть, правда и болезненна, но этот Шэнь надеется, что справится с ней.       — В моих словах нет лжи, — спустя несколько минут молчания сказал Цинфан, и они вновь продолжили путь по тропе. — Шанс спасти дитя действительно существует, но он… очень мал. Против нас много обстоятельств, и первое из них — истощение тела недавними беременностями. Ци поддерживает физическую силу, утоляет необходимые потребности воина, но на более тонком уровне…       — Я слышал, тело отторгает плод, когда осознает, что внешние условия слишком суровы. С жизнью заклинателя, наверное, это не так уж странно.       — Дело не только в этом, — медленно покачал головой Му Цинфан и тяжело вздохнул, отвернувшись. Взгляд его был устремлен вдаль, где пряталась за гибкими стеблями бамбука узкая дорожка. — Человека творит время. Пережитые страдания сопровождают его на всем пути. Часто они становятся причиной искажения ци и преграждают путь к следующей ступени развития ядра. Этот шиди опасается, что именно запертые глубоко в разуме шисюна Шэня воспоминания являются причиной. Помнит ли шисюн, как часто до потери памяти происходили у него искажения ци?       Шэнь Цинцю кивнул и замолчал. Да, предыдущий обитатель тела, очевидно, был сломлен. Его ядро было слабым и нестабильным, а регулярные искажения ци настигали Шэнь Цзю на каждом шагу. Именно поэтому когда-то давно Юэ Цинъюань так противился, отпуская его в пещеры Линси. Слишком велики были риски.       Теперь же, когда лорд Цинцзин после одного из своих искажений неожиданно смягчился, став совсем другим, у окружающих были основания полагать, что именно воспоминания мешали Цинцю двигаться в своем развитии дальше. Может быть, так оно и было. Слишком велика власть теней из прошлого.       — Детство этого Шэня и впрямь нельзя назвать спокойным. Несколько лет он жил на улице, прежде чем оказался принят слугой в чужой дом, — шепнул тихо Шэнь Юань, чувствуя себя странно виноватым за раскрытие чужой тайны. Его собственное детство не было столь страшным, несмотря на горький привкус лекарств и постоянные иглы капельниц. — Однако прошлое уже не изменить. И даже если волей богов это возможно, мы уже не будем теми, кто мы есть сейчас. Шиди прав: человека творит время. Время и воспоминания.

***

      Шэнь Цинцю ждал. Ждал неохотно, с тревогой, изводил себя бесполезными медитациями. Наличие шанса на удачу не воспринималось им всерьез. Может быть, этой самой удачи он боялся: слишком непредсказуемы были последствия. Даже Му Цинфан оговорился однажды, что такая сложная беременность с каждым месяцем будет поглощать все больше ресурсов организма и приведет к последствиям. И славно, если эти последствия отразятся только на Цинцю, не затронув здоровье ребенка.       Мысли разрывались в противоречии: ни один из исходов не является положительным. Аксиома Эскобара, представленная так явно, будто создана была в лабораторных условиях. Возможности мира ПГБД действительно поражали, и иногда за эти сюжетные повороты хотелось отгрызть Самолету голову. Только едва ли это теперь что-нибудь исправит.       Цинцю мучился в ожидании.       До этого он полагал, что одни лишь мысли не способны пошатнуть его самообладание так значительно, что раз за разом валили с ног. Всю предыдущую неделю Цинцю чувствовал себя отвратительно больным и уставшим. Небольшая температура путала мысли, не приковав, в общем, его к постели; ци неспокойно искрилась внутри, тревожа и Цинфана, и Цинъюаня.       Ло Бинхэ, мрачный и разбитый, тоскливо слонялся рядом, тратя почти все свое время на заботу об учителе. Его руками приготовлены были все приемы пищи, его руками вычесаны и прибраны в удобную прическу были волосы, душисто умасленные приятным слабым ароматом. Шэнь Цинцю, чувствуя его тревогу, раз за разом размыкал руки и звал в свои объятия, целуя в уголки слезившихся глаз, успокаивая банальностями и нежностью.       Бинхэ не раз уже порывался привести из царства демонов лучших своих лекарей, надеясь на то, что их знания могут содержать что-то неподвластное даже Му Цинфану, однако супруг терпеливо пресекал подобные порывы, усаживая рядом с собой и убеждая, что совсем скоро поправится.       И тем сильнее каждый раз содрогался внутри от опасности предстоящего.

***

      Частые визиты Му Цинфана окончательно уверили окружающих в том, что лорд Цинцзин смертельно болен. А может быть, что-то наплел им сам целитель, ограничившись сухим объяснением, не затронувшим тайну. Так или иначе, Цинцю больше не отсылали на миссии и не отвлекали понапрасну; не сказали ничего, даже когда он пропустил собрание глав — только наведались потом самые любопытные, включая Шан Цинхуа. И ему Шэнь Юань, подумав, рассказал — скупо и без деталей, не раскрывая даже количества беременностей. Друг шокированно поежился, а потом предложил несколько чудодейственных артефактов, потенциально могущих помочь. За одним из них Цинцю, не раскрывая подробностей, попросил позже отправиться Бинхэ. Из добытого в Лазоревой пещере на склонах Юйги духовного камня они с Цинфаном сотворили талисман, должный поддержать нижний даньтянь.       Кажется, что-то из этого да вышло. По крайней мере, самочувствие значительно улучшилось, и не накатывала больше так часто сопровождающаяся головокружением слабость. Только едва ли это успокоило Ло Бинхэ и братьев: выглядел Цинцю по-прежнему отвратительно осунувшимся и больным, вновь начал маяться с тошнотой и плохим аппетитом. Странно было только, что он так быстро худел: его тело было уже достаточно сильным для инедии. Му Цинфан говорил что-то о всецелом утомлении организма; объяснил, что для вынашивания ребенка задействованы как физические, так и духовные силы и именно это делает инедию невозможной и опасной.       Пожалуй, именно это расстраивало Бинхэ больше всего. Привычный к обыкновенному довольству стряпней со стороны учителя, юноша теперь грустил и тревожился, напрасно пробуя все новые и новые рецепты. Впрочем, иногда у Шэнь Цинцю получалось съесть что-нибудь что вполне походило на стандартную человеческую порцию. Но когда не получалось… Стоило Цинцю проголодать подряд пять дней, тот оповестил об этом лорда Цянцяо и, сложив руки на груди, встал посреди комнаты, не собираясь уходить никуда во время осмотра.       — Бинхэ, — мягко попросил Шэнь Цинцю, не пытаясь даже скрыть усталость. У него совсем не было сил, что не было удивительным после такого длительного голодания. — Пожалуйста, оставь нас.       — Нет, — неожиданно настоял ученик, обыкновенно подчинявшийся воле возлюбленного. Но, очевидно, и его терпению пришел конец. — Учитель умирает, и этот хочет знать причину.       Цинцю присел на находящуюся позади себя кровать и прикрыл глаза, выдыхая. Снова этот аргумент, выбивающий из колеи. Неужели состояние этого тела так плачевно, что оно уже пахнет смертью? Неужели именно такова по природе своей тяжело текущая беременность? Вот бы немного времени всякий раз, как кто-то тычет Цинцю в это носом, чтобы хоть придумать оправдание, отговорку, легенду какую-то, способную отвлечь от действительности. Посвящать кого-либо в личное не хотелось.       Нет, когда-нибудь, возможно, придется сказать Бинхэ. Он наверняка захочет детей в будущем (придет ли к этому когда-нибудь его учитель?), и снова проходить через попытки Цинцю не выдержит. Может быть, после этой беременности действительно уговорить Цинфана на удаление всех детородных органов? Может быть, и не придется тогда заводить диалог.       — Шисюн, рано или поздно ты должен будешь рассказать все без утайки, — шепнул вдруг Цинфан достаточно тихо, но вполне достаточно, чтобы Ло Бинхэ услышал. Цинцю нахмурился и нервно сжал ладони.       — Не сейчас, — слабо выдохнул он, отводя взгляд от нахмуренного лица мужа. Он не сумеет. У него еще нет столько сил. Нужно хотя бы собраться с мыслями, обдумать, как выразиться достаточно точно и при этом мягко.       — Хорошо, — вздохнул Му Цинфан и поднялся, заслонив своей фигурой поникшего собрата. На лицо его наползла скорбь, с трудом пробивающаяся сквозь маску серьезности и профессиональной собранности. — Ло Бинхэ, шисюн Шэнь расскажет тебе обо всем, когда будет готов. Этот Му уверяет, что на данный момент жизни твоего мастера не угрожает опасность, а его здоровье будет поддерживаться настолько, насколько это возможно. Однако это трудный разговор. Ло Бинхэ лучше не настаивать, чтобы не причинить страданий. Дождись, пока учитель заговорит с тобой сам.       — Я хотел бы знать!.. — уверенно начал было юноша, тут же, впрочем, запнувшись и расстроенно выдохнув, — Но если шицзунь действительно будет страдать из-за этого…       — Шисюн Шэнь ведь обещает рассказать все в ближайшее время? — уточнил, обернувшись, Му Цинфан. — Или, если так тебе будет легче, это могу сделать я.       — Я сам, — шепнул тихо Шэнь Цинцю, передернув плечами. Лучше будет рассказать самому, сокрыть жесткие подробности и врачебные предположения. Му Цинфан сглаживать углы не будет — выложит все так, как оно есть. И хуже всего будет чувство вины за то, что скрыл это от мужа, самого близкого человека.       — Шицзунь, — печально проговорил Ло Бинхэ, обессиленно опустив плечи. — Неведение мучает меня. Я не могу не думать о плохих вещах. Мне страшно потерять вас снова. Поэтому как только вы будете готовы…       Цинцю, услышав оборвавшуюся просьбу, слабо кивнул, все еще не глядя мужу в глаза. Он чувствовал себя паршиво.       Этим вечером, с трудом запихнув в себя ужин, он снова надолго замолчал. Следующие четыре дня в рот не лезло ни крошки.

***

      Солнце было холодным и совсем не грело. Шэнь Цинцю, прячась в беседке за бамбуковой хижиной, неспешно перебирал струны гуциня, наигрывая тоскливую мелодию. Ожидание нервировало и ободряло одновременно. Каждый такой длинный день, с одной стороны, увеличивал срок и давал надежду, а с другой — пугал все тем же. Уже три с половиной месяца. Чем дольше это длится, тем больше ребенок будет похож на человека — вот, что пугало. И просыпаться каждый день, ожидая почувствовать привычную боль и кровотечение, было невыносимо.       Цинцю доиграл мелодию и, вздохнув, заглушил рукой все еще дребезжащие струны. Замерев на несколько секунд в тишине бамбуковой рощи, он медленно притянул руку к животу. Он, кажется, изменился — перестал быть таким жестким даже при напряжении мышц, чуть проявил себя незаметной выпуклостью. Это теперь было страшно. Даже осознавая внутри себя сгусток ци ребенка, видеть изменения вот так, внешне, чувствовалось по-другому: очеловечивало плод, превращая его из ошметка плоти и крови в крошечного человека.       — Братец Огурец, — послышалось тихое неподалеку, заставив одернуть от живота руку. Ему нельзя подставляться и демонстрировать всем свое положение; ему нельзя привязываться к этому малышу. — Пришел поговорить. Есть кое-что о прошлом оригинального Шэнь Цзю, но это… вероятно, не то, что ты хотел бы знать.       Шэнь Юань прикрыл глаза, по привычке собираясь с мыслями, а затем указал рукой на циновку рядом. Шан Цинхуа неуверенно подошел ближе, запнувшись о камень, и неловко сел по правую руку от друга. Очевидно, он совсем не горел желанием говорить.       — Что ты хотел сказать? — подтолкнул его Цинцю с усталостью в голосе. Раз пришел, нечего больше тянуть лямку, а ему самому желательно бы знать, по какой причине это тело раз за разом отвергает зачатое дитя.       — М-м-м, это был черновик, оставленный из-за непопулярности образа главного злодея, да и мне он казался довольно жестоким… О поместье Цю и о том, что происходило там с Шэнь Цзю.       Цинхуа сглотнул липкий комок слюны и мотнул головой, внимательно вглядываясь в выражение лица друга. Тот положил руки на струны, но ни одна струна не издала звука — глухота. Было страшно, но…       — Цю Цзянло насиловал его, да? — хмыкнул Шэнь Юань. — Учитывая сеттинг, это было ожидаемо.       — Как ты?.. — вскрикнул испуганно Цинхуа, а потом прикусил губу и виновато уставился в стол. — В общем, да. Цзю был в тягости по нескольку раз в год, но из-за побоев сбрасывал всех. Цю Цзянло не хотел, чтобы тайна вскрылась: он ведь все еще планировал с помощью раба удержать в доме свою сестру.       — Сколько раз? — сипло проговорил Цинцю спустя пару минут молчания.       — Я не помню. Больше десяти.       Шэнь Цинцю истерично рассмеялся.

***

      Говорить об этом Му Цинфану не хотелось. И хотя он уже знал, что лорд Цинцзин был безродным нищим когда-то, о подобном унижении говорить было стыдно, даже если это унижение и произошло вовсе не с Шэнь Юанем. Чужая жалость могла придавить его непомерно тяжелой плитой, так что не встал бы потом с постели и, возможно, не по собственной воле.       Когда Цинфан вновь поднял разговор о состоянии детородных органов Цинцю, тот, проглотив неловкость, все-таки сорвался. Держать подобное в себе было тяжело. И как справлялся с этим Шэнь Цзю? Долгие годы жил с этой отвратительной болью, не пытаясь даже довериться кому-то (не мог). Знал ли об этом насилии Юэ Ци? Едва ли.       Му Цинфан выслушал молча, не проронив ни единого слова. Лицо его побледнело и превратилось в маску, а замерший в ожидании Цинцю помрачнел лицом и понял, что не может выдавить даже простой вежливой улыбки. Уголки губ самовольно опустились и замерли перевернутой натянутой дугой. Еще минут пятнадцать оба лорда сидели молча: Цинцю крошечными глотками отпивал из своей чашки чай, Цинфан — слепо перебирал свою обширную записную книжку.       — Зная это, изменит ли шиди Му свой диагноз? — спустя какое-то время спросил мягким тихим голосом лорд Цинцзин, почувствовав в собственном голосе издевку над собой. Цинфан скрипуче вздохнул, как сломанный заклинивший механизм, а затем медленно развернулся к собрату и посмотрел серьезными темными глазами.       — Чтобы сказать точно, мне не хватит одного лишь знания. Мы все еще можем надеяться на удачу, ведь теперь тело шисюна не подвергается насилию…       — Иногда я думаю, что милосерднее было бы умертвить ребенка сейчас, пока чувствительность его минимальна, — с дрожащим равнодушием шепнул Цинцю, спрятав живот под полами рукавов ханьфу. — Может, тело этого ничтожного продержится еще несколько месяцев, но едва ли стоит ждать большего. И зачем тянуть, если позже всем будет только больнее?       — Как шисюн справится с виной?       — Этот не справится, — покачал головой Цинцю. — Но лучше предотвратить будущую ошибку, чем сожалеть о прошлом прегрешении. И хотя сердце противится этому решению, разум пытается выбрать рациональный и логичный путь, путь наименьших потерь.       — Прерывать беременность сейчас уже слишком поздно. И потому, что ребенок уже достаточно крупный, и потому, что внешнее вмешательство может серьезно навредить организму. В будущем шисюн может лишиться возможности воспроизвести на свет ребенка…       Шэнь Цинцю некрасиво скривил губы. Он бы многое отдал, чтобы в чреве его не рождалась больше жизнь. Такая слабая, не способная даже самостоятельно протянуть внутри несколько месяцев. Только отвары и вливаемая ци сейчас поддерживали эту искру, разрывая разум на перепутье между желанием закончить все и желанием сохранить и вырастить этого ребенка даже ценой жизни. Когда-то у матери Ло Бинхэ получилось, даже несмотря на яд. Цинцю вполне мог попытаться. Только что случится потом? Бинхэ с ребенком на руках, поглощенный скорбью об умершем учителе.       — Шиди Му говорит смешные вещи, — пусто сказал Цинцю, отворачиваясь от гостя. И он в общем-то не знал, на какой из аргументов Цинфана отвечает, а может, просто не хотел себе в этом признаться.

***

      Состояние оставляло желать лучшего, и оправдать это перед Бинхэ больше не получалось. Тревога в его взгляде стала обидой, волнение подернулось злостью. Продолжая трепетно ухаживать за своим мужем, он, однако, стал замкнутым и не приносил в бамбуковый домик ни одной вести, будь она радостной или волнительной. Слухи Шэнь Цинцю ловил лишь от некоторых учеников, не слишком приближенных к нему и Бинхэ.       Что-то творилось на севере. Кажется, открылся разлом в бездну, закрывать который пришлось совместными усилиями нескольких заклинательских школ, в числе коих оказался прославленный пик Сышен и сам старейшина Юйхэн. Новости эти немало взволновали Цинцю, и он, ощущая возможную опасность для Цанцюн, слонялся иногда по дорожкам около павильонов Цюндин в надежде узнать хоть что-то.       Незнание того, насколько серьезна проблема, рвало душу, но, как назло, даже Ло Бинхэ молчал о происходящем, тщательно избегая упомянутой учителем темы, вновь намереваясь узнать, что же так мучает этого Шэня и почему. Тот быстро захлопывал рот, мрачнел и отводил взгляд.       Но иногда — что-то болезненно скреблось где-то в грудной клетке — хотелось рассказать. Прийти к Бинхэ и дать ему знать причину тревог. Всякий раз, когда мысли об этом заставляли Цинцю начать разговор, охватывало чувство вины, позорный какой-то стыд, не поддающийся логичному объяснению.       Потому что так долго умалчивал? Потому что не смог справиться с тем, что, казалось бы, не было таким изнуряющим, как все те раны, что он пережил когда-то в этом теле? Может быть, потому что не знал, почему чужое тело продолжает предавать его раз за разом. Перед Шэнь Цзю было стыдно тоже. Зная о том, что ему пришлось пережить, Юань позволил пользоваться этим своим-не-своим телом так просто. А ведь кто знает, куда делся истинный хозяин тела и захотел бы он таких надругательств над собой снова?       У Шэнь Юаня опускались руки. К концу четвертого месяца, такого затянутого и пугавшего еще больше, Шэнь Цинцю совсем расклеился. У него не было сил, и сам он почти не покидал пределы бамбуковой рощи. Впрочем, помимо домика он бывал разве что на заднем дворе и на старых могилах. Невольно нагнетали ситуацию неожиданно замолчавшие Бинхэ и Цинфан. Что такого сказал лекарь, что этот глупый ребенок успокоился и притих?       Тревога, казалось бы, беспричинная, все разрасталась, мешала нормально спать (или мешала этому неожиданно возникшая бессонница), и Цинцю стал ощущать себя отрезанным от мира, отделенным от всех тех, кто продолжал посещать его пик. Оставаясь пиковым лордом, он перестал знать о ситуации в мире вовсе. Это незнание возвращалось в тысячекратном объеме чувством гадкой беспомощности. Юань будто вновь стал всего лишь читателем по ту сторону экрана, только вот отвлечься от происходящего там все равно не получалось. Это происходило с ним.       Нескоро и нехотя, но угасло вечное чувство тошноты, вновь появился аппетит, и Шэнь Цинцю послушно ел приготовленные Бинхэ блюда, что по меркам прошлой его жизни считались бы прекрасным полноценным рационом, только набрать снова вес не получалось. Никуда не делась болезненная худоба, от которой некрасиво висела на заострившихся плечах одежда, никуда не пропали восковая бледность и голубоватые круги под глазами. И в противоположность этому оставался мягким медленно увеличивающийся живот. Это было так незаметно в первые три месяца, совсем неочевидно, что и не скажешь даже, что что-то в теле изменилось. Но за один лишь месяц плод внутри вырос и из-за проявившейся худобы стал непривычно выпирать, размером походя на страусиное яйцо. Тогда же Цинцю совсем перестал раздеваться в присутствии мужа. Его положение становилось заметным, но пугало это больше, чем радовало.       А еще Юань стал ранимым. Он четко осознавал причину: изменение гормонального фона и стресс делали свое дело. Это не было для него тайной. И все-таки внезапно повлажневшие глаза часто вводили в ступор, особенно когда случалось это без всякой на то причины. А когда причина была, Цинцю мог плакать часами и ощущать себя потом разбитым весь день. Первые такие истерики начали настигать его по ночам. Просыпаясь посреди часа быка или тигра, он тупо пялился в потолок и чувствовал, как противно скатываются по вискам в уши слезы. Не хотелось будить Бинхэ, и он послушно замирал до самого рассвета, засыпая лишь с первыми лучами. Если ученик и знал об этой слабости учителя, то почему-то продолжал молчать. Цинцю безмолвно благодарил.       Когда дурные мысли, подстегнутые гормонами, настигали его днем, уходил гулять по лесу. Кутаясь в теплое ханьфу — рассвет зимы в этом году выдался морозным, и выпал уже первый тонкий слой снега, — Шэнь Юань уходил к извечным своим памятникам собственной вины и долго плакал над тремя могилами, уродливо утираясь промокшим насквозь леденеющим платком. Домой он возвращался замерзший, с покрасневшими руками и глазами, но ни Му Цинфан, ни Ло Бинхэ по-прежнему ни о чем не спрашивали. Только стал горше его успокаивающий чай и перестал по-щенячьи улыбаться ему озлившийся супруг.       Сегодня Цинцю плакал в доме. Неподалеку от хижины собрались младшие ученики, которых любезно вызвался обучать Мин Фань, и попадаться им на глаза не хотелось. Он уже и так достаточно забросил свои учительские обязанности и чувствовал на себе вину за это. Поэтому, уединившись в спальне, пока Ло Бинхэ готовил очередной свой кулинарный шедевр, Цинцю просто сидел перед бронзовым зеркалом с гребнем в ослабевших донельзя руках и старался не всхлипывать. Горячие слезы беспрестанно катились по щекам, а сведенные брови дрожали от напряжения.       Он чувствовал себя виноватым. Все окружали его незаслуженной заботой и по-настоящему беспокоились, любыми путями намереваясь вытащить из состояния тоски, но всякий из этих способов был бесполезен. Мерзкое ощущение — Цинцю злился за это сам на себя — скреблось внутри, подсказывая: бесполезно. Ребенок не выживет — снова прольется из него неровными комками крови и ошметками плоти. Только теперь больнее будет, потому что подрос, потому что слишком большой для выкидыша срок, потому что — привязался. Юань ощущал его в себе уже давно. Игнорировать чужеродную жизненную энергию внутри себя к четвертому месяцу было уже невозможно. Потому постоянно сопровождало его неясное чувство тяжести в животе, будто этого младенца хирургическим путем засунули ему под кожу. Так, вероятно ощущалась беременность из-за текущей по телу ци.       Пролистав кучу трактатов и разобравшись, Цинцю постепенно стал концентрировать потоки живительной силы в животе, надеясь таким образом помочь ребенку. Общее состояние от этого становилось хуже, но после первой недели таких вмешательств Цинфан с удивлением отметил улучшения в кровоснабжении детородных органов и обрадовался первому скачку роста плода. И Цинцю продолжил эту практику, не допуская, впрочем, опасного превышения уровня ци, но даже такое перераспределение потоков энергии сыграло злую шутку: стала чаще болеть голова, начали выпадать волосы, немели пальцы рук и ног, становясь будто деревянными.       Сегодня он поранил подушечку пальца зубцом гребня и — ничего не почувствовал. Видят боги, он так устал от этого. И поэтому тоже текли сейчас из его глаз неконтролируемые слезы, капая на подол ханьфу светлого лазурного оттенка. Ему бы хотелось, чтобы все это просто прекратилось, чтобы не было больше этого дурного самочувствия, чтобы перестал так злиться Бинхэ и смотреть глазами побитого щенка Юэ Цинъюань… Шэнь Цинцю сглотнул комок и свесил голову на грудь, прикрывая глаза. Только продолжали бесконтрольно вздрагивать плечи.       — Учитель… — донеслось от двери тихое и растерянное.       Юань напуганно вздрогнул и замер, не смея обернуться. Прежде чем поднять голову, он торопливо вытер рукавом ханьфу набежавшие слезы и потом только посмотрел на отражение юноши в зеркале. Он будто не решался подойти ближе. Цинцю неловко повернулся, утратив грациозность образцовой позы, и всхлипнул еще раз, не сумевши себя сдержать. Предательские слезы продолжали течь вопреки желанию своего хозяина, и Цинцю беспомощно протянул вперед руки. Бинхэ тут же сорвался с места и рухнул на колени перед изломанным тревогами учителем. В глазах его читалась паника и сосредоточенность. Шэнь Юань просто закусил губу и неуклюже прижался к широкой груди, не боясь в общем, что мучная пыль замарает и его ханьфу тоже. Простая физическая близость сейчас была ему необходима.       — Я так устал, Бинхэ, — хрипло сказал он куда-то в складки на груди, грея холодный нос о выглядывающую из горловины кожу ученика. Руки почти с силой сжали ткань на чужой груди. — Просто устал.       — От чего именно устал шицзунь? — странным голосом сказал Ло Бинхэ, задеревенев всем телом. Ужас от внезапного порыва Цинцю чувствовался в его скованности. — Дело в этом ничтожном ученике? Учителя расстраивает наш брак…       — Нет! — поспешил перебить Цинцю, носом, однако, зарываясь все глубже в черную ткань ханьфу Ло Бинхэ. Голос его сменился шепотом. — Нет, наоборот… Не Бинхэ, а этот учитель на самом деле никчемен. Что сейчас, что раньше это слабое тело только и делало, что предавало… Почему я просто не могу?..       Поток слез застил глаза, и Цинцю неуклюже сглотнул всю ту влагу, что стекала по его лицу и впитывалась в ханьфу Бинхэ. Плечи вздрагивали, будто в замедленном приступе эпилепсии, и контролировать это не получалось. Вместо слов из горла вылетали только невнятные всхлипы, что расстраивало и раздражало.       Большие руки бережно обхватили его плечи, а в расплетенные волосы на макушке уткнулся чужой нос, судорожно и медленно выдыхая поток воздуха. Бинхэ нервничал, но тщательно контролировал это, и сердце разрывалось только сильнее.       — Шицзунь не должен плакать, — шепнул надломленным голосом юноша, и Цинцю почувствовал, как вдруг схлынула самая сильная волна дрожи. Настолько несчастным звучал Бинхэ. — Шицзунь — самый лучший человек из всех, кого знал этот ничтожный. И ничего не изменит желания быть рядом с ним! Я только хочу знать… знать, что тревожит учителя уже несколько месяцев кряду и чем могу помочь…       Шэнь Цинцю закусил губу до боли и мучительно зажмурился, еще раз взвешивая в голове последствия своего будущего поступка. Он всегда знал, что стоит молчать, держать рот на замке, но эта бешеная усталость окончательно доконала его. Он очень устал. А потому, борясь с дрожью, чуть отстранился от вплотную прильнувшего ученика. Теперь лишь слегка касался он его ключиц лбом, пряча таким образом взгляд.       — Не получится помочь, — прозвучало глухо и надломлено. — Этот ничтожный… У нас могло бы быть дитя, но оно не родится, оно обречено на скорую гибель. Прогнозы шиди Му… неутешительные.       Сказав это, Цинцю неожиданно для себя всхлипнул и тут же опозоренно замолчал. Слова, так долго хранимые в секрете, в реальности прозвучали донельзя глупо. Это было совсем не то, что на самом деле следовало сказать, и Цинцю оскалился, злясь на самого себя. Объятия Бинхэ вдруг застыли и ослабли, но потом он лишь крепче прижал плечи учителя к себе, ладонями обхватывая предплечья.       — Все это время шицзунь боролся с этим в одиночестве! — возмущенно, с надрывом прошептал он. Цинцю куклой безвольной замер в его руках, чувствуя себя абсолютно истощенным, не способным больше ни на что — ни на одно слово. — Этот муж всегда будет рядом, учитель. Любая помощь, любая мелочь — что только захотите! Я буду помогать, буду рядом. Учитель, не плачьте, не тревожьтесь лишний раз, умоляю!       Цинцю уродливо всхлипнул несколько раз и прикусил губу, всем весом опершись на руки Ло Бинхэ. Он так устал, он хочет отдохнуть. Лишь чуточку времени в невесомости, где нет ни одной мысли — ни плохой, ни хорошей. Просто остыть, перестать на мгновение чувствовать… И Цинцю закрыл глаза, надеясь отдохнуть лишь пару минут.

***

      — Это всего лишь эмоциональный всплеск, — услышал Цинцю надо собой знакомый голос. Это был Му Цинфан. Сознание отказывалось функционировать, и какое-то время мысли перекатывались в голове ужасно медленно и лениво. — …Шисюн Шэнь последнее время плохо спит, и нет ничего необычного в том, что организм его так измотался после столь сильных эмоций.       Послышался шорох ткани, будто кто-то рядом очень усердно поправлял свою одежду. Шэнь Юань почувствовал пробежавшую по телу дрожь, но его тут же укрыли, бережно подоткнув одеяло и поправив волосы. Рядом был еще один человек, точно так же шуршащий с другого конца кровати. Цинцю попытался проснуться, но слабая попытка ни к чему не привела, и на несколько мгновений он снова провалился в небытие.       — …к сожалению, мы не будем в силах помочь, — стоило очнуться снова, голос Цинфана стал совсем другим — более глухим и сосредоточенным. Он был предельно серьезен. Цинцю замер в кровати, силясь, наоборот, не открыть глаза раньше времени. Ему нужны были факты и истинные прогнозы. Неведение мучило его уже целый месяц, и от этого только становилось тяжело на душе. — Придется готовиться к тому, что этот ребенок погибнет. И мы не знаем, насколько серьезными будут физические последствия.       У Юаня сердце оборвалось. Погибнет. Значит, никаких шансов нет, и тайной остается лишь время. В груди стало противно холодно, а под веками запекло. Цинцю сглотнул и приказал себе успокоиться. Пусть теперь все просто оставят его, пусть прочь уйдут…       — Какой уже срок? — спросил тихим голосом Ло Бинхэ, очевидно, все это время находившийся в изголовье кровати. — Как долго вы знали?       — Четыре полных луны, идет пятая, — вздохнув, ответил целитель. — Я узнал около двух месяцев назад, но и это, очевидно, вызвано было полным отчаянием шисюна Шэня. Уважаемый Ло знал, что у его учителя было уже свыше десятка выкидышей?.. Два из них произошли в течение последнего года.       Шэнь Юань, ошарашенный такой беспардонной откровенностью, замер, перестав дышать. Затих и Бинхэ, очевидно, застигнутый врасплох новостью. Это… не то, что хотелось открывать его глупому щенку Бинхэ. Слишком хрупким на эмоции он был, слишком легко его было смертельно расстроить и взволновать, а потому Цинцю никогда и не думал рассказывать… Но на душе неожиданно стало легче. Теперь это не была только лишь его тайна, с которой по медицинским показаниям поделился он с Му Цинфаном, — теперь это была их общая семейная проблема. Разве что стало кошмарно неловко, но Цинцю понадеялся, что его покрасневшие щеки в полумраке комнаты никто не заметит.       — Этот ничтожный не знал, — спустя полминуты просипел Ло Бинхэ, и Цинцю невольно вздрогнул — настолько надломлено прозвучал его голос. — Но почему это происходит? Что мешает?..       — Очевидно, шисюн Шэнь пережил свои первые беременности крайне травматично. Тогда еще, я полагаю, у него были все возможности доносить их благополучно, но кто-то рядом с ним очень не хотел, чтобы это случилось. Детородные органы серьезно повреждены, — ровным, но безэмоциональным голосом сказал Цинфан. — Кроме того, они повреждены неисправимо, что значит, что случилось это еще до того, как шисюн Шэнь вступил на путь совершенствования.       — Так рано!.. — воскликнул задушенно Ло Бинхэ. В голосе его что-то надломилось, и он вновь зашуршал тканью. — Какой ублюдок только?.. Я убью его. Убью… Кто посмел?! Шэнь Цинцю захотел исчезнуть из этого места окончательно. Все его-не-его грязное белье вывернули наружу, дали взглянуть самому близкому человеку, который об этом знать не должен был именно потому, что был важнее всех прочих! Стало обидно и тоскливо, так что сдавливало от подступившего комка горло.       — Глава Юэ… — вдруг потерянно проговорил Ло Бинхэ, и Цинцю прошибло холодным потом. — Многие годы назад это был… он? Это из-за него?       — Не думаю, что он вообще знал о происходящем, — вздохнув, ответил Цинфан. — Будь это так, он не стоял бы сейчас в стороне, позволяя тебе быть рядом с его названым братом, вопреки всем опасениям. Чувство справедливости и вина в нем развиты слишком сильно.       Бинхэ, кажется, подуспокоился. Над комнатой нависла тяжелая, неподъемная тишина, давившая Цинцю на грудь и не позволяя дышать свободно. Цинфан еще несколько минут посидел рядом, то и дело касаясь бьющегося на запястье пульса Цинцю и посылая слабые всполохи ци. Очень хотелось сейчас по привычке направить часть собственной духовной энергии в свернувшийся в животе клубочек, но это, очевидно, тут же будет замечено целителем.       Спустя пару палочек благовоний, наполненных неуютной тишиной, Му Цинфан поднялся и ушел, давая еще несколько напутствий и обещаясь прийти следующим утром. Ло Бинхэ вышел его проводить. Цинцю наконец приоткрыл слезящиеся глаза, чувствуя себя на редкость глупо. И зачем прятался? Зачем вообще притворялся, будто все еще спит?       Бинхэ походил где-то в дальней части комнаты возле самых дверей, а потом ушел на кухню. Очевидно, до этого он был неожиданно прерван и собирался закончить теперь, пока учитель его все еще не проснулся. Шэнь Юань молча согласился. Последний раз он ел несколько часов назад, и что-нибудь горячее сейчас было бы не лишним.       Удобнее устроившись на кровати, Юань снова закрыл глаза и, не вынимая рук из-под одеяла, устроил их в жест медитации. Ци активно потекла по духовным каналам, теплом концентрируясь в животе. От этого становилось спокойней на душе, хоть и вновь накатывала дикая усталость. Цинцю ее не боялся. Сейчас никто не будет спрашивать, почему весь день лежит он в кровати. И Цинцю без стеснения и страха продолжал с осторожностью концентрировать свою ци в животе и тазовых органах. Ему все еще не хотелось верить… Он знал, что не получится, но он отчаянно хотел, чтобы получилось.       Усталость вновь взяла свое. Шэнь Юаня сморил сон, и он провалился в уютное беспамятство вновь, кутаясь плотнее в одеяло и сворачиваясь на кровати клубочком, как кот. Разбудили его ласковые руки и горький запах кипяченой травяной настойки. Осоловело моргнув, он вцепился в обнимающую его за плечо руку и подслеповато пощурился. Перед лицом, все еще мутная, появлялась фигура Ло Бинхэ.       — Учитель, вам нужно выпить лекарство, — тихо сказал он, поднося к губам чашку. Цинцю сел на кровати, ощущая ужасную слабость в конечностях, и, едва не пролив отвар, выпил все до дна. — Как шицзунь чувствует себя?       — Мне лучше, — неуверенно ответил Шэнь Цинцю, ощущая, как наплывает стеснение. Несмотря на то, что Бинхэ теперь посвящен так же, как и он, не ясно было, как вести себя с ним, как общаться. И какую эмоцию проявит он первой сейчас? Какую реакцию даст? И Цинцю неуверенно молчал, полностью приходя в себя после длительного сна.       — На самом деле, этот так рад, — шепнул со слабой улыбкой Бинхэ. — У нас с учителем есть шанс вырастить ребенка. Я бы хотел этого.       Шэнь Юань, не шевелясь, вздохнул. Бинхэ, где же научился ты так метко бить по больному месту? Совершенно не то следовало сказать сейчас, совершенно не о невозможности доносить эту беременность стоило напоминать.       — Я бы тоже хотел, — сипло ответил Юань.       — Все получится.       — Получится… — эхом донеслось от Цинцю. Не ясно только, какие у этого всего будут последствия.

***

      Казалось ли Шэнь Юаню, или что-то на самом деле изменилось, но забота со стороны собратьев по школе стала намного более выраженной, более бережной. Они теперь ходили к нему на пик почти все, будто несли поочередный караул. Чаще всего стучался в дверь бамбуковой хижины Цинъюань, выглядя при этом как побитый щенок, прождавший на улице всю ночь. Бинхэ впускал его неохотно, а Юань все еще чувствовал себя в его присутствии неуютно. Одна из последних их встреч закончилась не очень благополучно, и стоило увидеть это виноватое лицо, наплывали воспоминания. Шэнь Юань сжимал зубы и прогонял вклинивающиеся в сознание образы.       Юэ Цинъюань, кажется, догадался, что это происходит вновь. Взгляд его был мрачным, сочувствующим, вопросительным. Он все пытался улучить момент, когда рядом не будет Бинхэ, спросить, не нужна ли помощь. Шэнь Цинцю тактично останавливал поток его взволнованных фраз и уверял, что помощь не нужна — лишь побольше отдыха.       Цинъюань уходил ни с чем. Цинцю взращивал в себе чувство вины и перед главой, и перед Бинхэ. Недоговаривая им обоим, он будто бы врал двум самым лучшим людям в своем окружении. Третьим таким человеком был Лю Цингэ, и он на Цинцю предсказуемо злился. Не понимая причины состояния собрата, он нервничал, а не получая ответов — раздражался. Они с Бинхэ стали часто спорить, и споры эти доходили чуть ли не до битв на заднем дворе дома.       — Ты ешь вообще? — спросил как-то Лю Цингэ, нетактично вклиниваясь в личное пространство. Юань раздраженно закутался в теплую меховую накидку. — Этот твой зверь вообще хоть чем-нибудь помогает?       Если бы дело было только в прекрасной готовке Бинхэ… Но, к сожалению, как бы вкусны ни были приготовленные мужем сладости, Цинцю все равно не мог съесть достаточно, чтобы вновь начать набирать вес. Вся его скудная энергия уходила на поддержание жизни ребенка внутри, и он не жалел ни крупицы ци на это маленькое создание внутри. От этого, правда, очень страдали его собственное состояние и внешность: иногда, расчесывая волосы, он снимал с гребня целые пряди, а еще все чаще стал испытывать головокружения и усталость. Пресловутая нечувствительность кончиков пальцев теперь сделала невозможной игру на гуцине и письмо, и Юань обиженно поджимал губы, не зная, чем себя занять.       Бинхэ этого, кажется, не замечал и иногда все продолжал подсовывать на столик краски с кистями. Цинцю смотрел на все это больным взглядом, пока не возвращался к нему с кухни этот славный юноша, всеми силами старающийся вытянуть своего учителя из пучин тоски. Перед Бинхэ все еще было очень неловко. На самом ли деле верил он в благополучный исход или только прикидывался, стараясь убедить в этом Цинцю?       — Дурак! — послышалось совсем рядом, и кто-то встряхнул его за плечи. — Ты обжегся же! Отдай сюда чайник!       Шэнь Юань сконцентрировал взгляд на руках и неловко опустил кипящий чайник обратно на крошечную глиняную печку. Перевернув ладонь, он как-то равнодушно посмотрел на надувающийся на мизинце волдырь, а потом, будто надеясь проверить что-то, потянулся к боку маленького чайника всей ладонью. И предсказуемо не испытал никакой боли. Обожженная поверхность руки совсем не чувствовалась — лишь легкое онемение расползалось по всей кисти.       — Шэнь… Шэнь Цинцю! — растерянно воскликнул Лю Цингэ и схватил собрата за запястья, жестко фиксируя их подальше от кипящего чайника. — Ты нахрена это сделал? Совсем мозги отсохли?!       — Отпусти, — потерянно произнес Юань и спрятал уродливо покрасневшие и надувающиеся волдырями руки под длинную ткань рукавов. — Я больше не трону его.       — Что с тобой? — неожиданно надломленным голосом спросил Лю Цингэ, не делая даже попытки отсесть чуть дальше. Несвойственная этому человеку тревога слегка выдернула Юаня из раздумий. Ох, и правда ведь глупость сделал. Теперь Бинхэ придется возиться и обрабатывать его ожоги.       — Ничего, — просто сказал Цинцю. Ничего с ним. Через какое-то время он просто вновь потеряет ребенка и тогда снова будет — ничего. — Принеси, пожалуйста, бинты и мазь. Они в коробке на верхней полке.       — Как же раздражаешь, — сквозь зубы произнес Цингэ, но все-таки сходил за нужной коробкой и даже помог потом обработать нечувствительную руку, бережно перевязав ее от кончиков пальцев до самого запястья.

***

      Оказалось, Му Цинфан замечал все. Не был он слепым дураком и видел, как нарушилось движение ци в теле пациента. Поначалу, видимо, молчал, наблюдал со стороны, но теперь что-то толкнуло его на беседу. Цинцю не хотел все это выслушивать. Он и сам все прекрасно понимал.       — Шисюн Шэнь должен прекратить искусственно направлять энергию в своем теле, — сказал тогда Цинфан, в очередной раз прощупывая его запястье. Цинцю по-детски отвернулся к стене и никак не отреагировал. — Это действительно стабилизирует плод, но плачевное состояние шисюна в разы уменьшает шанс благополучного исхода. Если во время родорозрешения у матери не будет сил, погибнуть могут оба.       — У Су Сиянь получилось, — упрямо прошептал Цинцю, хотя знал в общем, что на свои силы рассчитывать действительно дурная идея. Он никогда не был достаточно сильным. — У нее получилось, несмотря на яд.       — Это лишь исключение из правил, статистическая ошибка.       — Я знаю.       — Шисюн Шэнь, — позвал уставшим голосом Цинфан. — Я скажу все как есть. Поначалу этот путь казался мне жизнеспособным. Состояние младенца действительно улучшилось. Подпитываемый живительным потоком ци, он рос, ни в чем не нуждаясь. Однако вскоре, когда твое собственное состояние стало ухудшаться, эта практика перестала быть эффективной. Пойми, ребенок в чреве матери не чужеродный организм, не отдельная его часть. Пока что он часть тебя, и любое твое недомогание сказывается на нем тоже, несмотря на эту искусственную подпитку духовной энергией. А это недомогание из-за перенаправления потоков энергии продолжается уже больше трех недель.       — Резкое прекращение потока ци только навредит, — сказал неуверенно Цинцю, чувствуя, как медленно трескается под ним лед.       — Это так, — согласился Цинфан. — Уменьшай потоки ци постепенно, не обрывай их мгновенно. Но этот Му настоятельно просит вернуть равномерный ток энергии по телу хотя бы в течение недели. Твой организм совсем истощен.       — Шиди Му, скажи, когда?..       Му Цинфан непроизвольно замолчал, пропустив усталый обреченный вздох. Цинцю прикрыл глаза и откинулся на мягкую спинку, чувствуя себя еще более усталым, чем обычно. Значит, скоро? Как интерпретировать молчание, если не таким образом?       — Нельзя быть уверенным ни в положительном, ни в отрицательном исходе, — туманно сказал лекарь. Снова. — Нам доступно лишь коротать время, не поддаваясь унынию заранее. Тревога в случае шисюна Шэня только уменьшает шансы.       — Шиди Му — мастер в том, чтобы сглаживать углы и выставлять нелицеприятные новости деликатно, — с досадой сказал Шэнь Цинцю.       Он не перестал вливать духовную энергию в кровяной сгусток в своем животе — лишь чуть уменьшил поток, надеясь стабилизировать свое собственное состояние. Но если он все-таки может поддерживать… Цинцю поддержит эту жизнь.

***

      Но, даже несмотря на уменьшение потока ци, направляемой к ребенку, лучше Цинцю не становилось. Он чувствовал себя уставшим постоянно, даже когда только вставал с постели по утрам. Любое резкое движение могло спровоцировать головокружение, и приходилось оставаться дома почти весь день. Из-за этого лишь возросла тревога Юэ Цинъюаня и Лю Цингэ, посещающих пик ежедневно. Сначала это радовало, потом начало раздражать. Юань бесился и просил Бинхэ прогнать всех, вместо этого предпочитая отдаваться легкой дневной дрёме.       Апатия поглощала его все больше и больше, а чувство вины из-за неспособности хоть как-то помочь младенцу внутри — уже такому очевидно существующему — душило и сдавливало грудь. Цинцю был зол и расстроен и, может, из-за этого кусок ему в горло больше не лез. Становилось хуже, и это пугало и злило. Цинцю искусал себе все губы, а ногти у него стали кровить то ли из-за нехватки витаминов, то ли из-за появившейся привычки драть сухую кожу вокруг лунок. Самому от этого становилось тошно.       Рядом крутящийся Бинхэ, будто выброшенная собака, грустил, чуть ли не подвывая иной раз от тоски. Его чувство вины можно было осязать, а забота душила горло. Цинцю злился и прогонял его все чаще. Иногда Ло Бинхэ уходил и сам, но все его путешествия сводились к поиску лечебных артефактов и консультациям с лучшими лекарями.       Когда Шэнь Юань в очередной раз остался один, уставший и раздраженный дневной выходкой ученика (это же надо было — пригласить в дом чужака, который уж точно не лучше их Му Цинфана, а ведет себя как напыщенная свинья!), что-то внутри Юаня вдруг встревожилось. Неясное ощущение неправильности лизало загривок, и от этого чувства хотелось поскорее сбежать.       Шэнь Цинцю непроизвольно поднялся, положил взволнованно руку на живот, уже достаточно большой, чтобы скрыть его было почти невозможно. Что-то было не так. Что-то. Было. Не так. С громко бьющимся в груди сердцем, он начал мерить шагами комнату, пытаясь почувствовать какие-либо отклонения. У окна замер, пропуская сквозь все тело поток ци, надеясь хотя бы так найти причину… И замер, ошеломленный. Вот, что было не так — ребенок в его животе перестал духовно откликаться. И раньше этот отклик был едва заметен, но сейчас… Цинцю чувствовал, что просто вливает свою ци в бездонный колодец.       Низ живота обожгло болью, так что непроизвольно он согнулся весь, стараясь устоять на ногах. Ужас сковал разум, и ни одна здравая мысль все не желала приходить. Сделал пару шагов в сторону кровати — не получилось. Осел на колени прямо там, где и стоял, упершись рукой в пол. Вторую положил на живот, будто пытаясь поймать связь еще и так, внешне. Ребенок не откликался. Нужно было позвать на помощь.       Цинцю успокаивающе погладил живот и перенаправил поток ци в организме, отдавая горячую живительную энергию плавно и обильно. Так получится выиграть время для младенца. Ему рано еще рождаться. Слишком рано. Даже в мире технологий на таком сроке детей не всегда удается спасти, а что говорить о древнем Китае?       Боль накатывала волнами, резала внизу живота будто острым ножом, и Цинцю кривился и замирал каждый раз. Это даже нельзя было назвать схватками — слишком стремительно и часто. Не так все это происходит, совсем не так. Разум туманился от боли. Было хуже, чем тогда, в пещере Фумо, и через несколько минут, Юань, кажется, потерял сознание. Главное не прервать поток ци, пульсировало в голове, главное…       Когда разум прояснился в следующий раз, он заорал от боли. Его будто рвали на куски, будто изнутри прожигали раскаленным железом. Между ног было влажно и противно липко. Кровь, подумалось отстраненно. Но малыш внутри еще был жив, связь с ним пульсировала слабой нитью. Ци Юаня действительно поддерживала его жизнь, но насколько ее хватит? Насколько хватит Юаня?       Нужно послать весточку Бинхэ или Цинфану. Едва ли Цинцю сумеет помочь себе сам, а потому без их помощи не обойтись. Морщась от боли, он встал на колени и пополз к письменному столу. Всякий раз, когда судорога будто железным обручем охватывала живот, приходилось замирать, пережидать эту режущую боль так, сдерживая крик. Наверное, поэтому и письмо получилось на редкость дрянное. Со скачущим почерком и слабыми отпечатками крови (видимо, Юань все же запачкался, когда добирался до стола). Отрезав от себя небольшой кусочек энергии, Цинцю влил все в письмо и послал на Цянцяо. В любом случае, прежде всего ему нужен будет лекарь, а не Бинхэ.       Морщась от боли, он потянулся рукой к промежности. Знал, что там было много крови, но нужно было убедиться, насколько плоха ситуация. Окунувшись пальцами в горячую кровь, протолкнул дальше и снова скрючился от боли. Плохо. Он может просто не дождаться помощи, а силы на исходе. И без того истощенное, тело неохотно делилось ци даже с младенцем в его чреве, и Цинцю уже был опасно близко к полному опустошению. Меридианы уже жгло от напряжения, а если он потеряет контроль до того, как прибудет помощь, ребенка уж точно не успеют спасти. Единственное, что он сейчас может…       Используя все те знания, которые пришли с ним из прошлого тела, используя знания горного лорда и ту историю о Су Сиянь, сумевшей продлить жизнь своему ребенку даже когда тело ее было отравлено… Цинцю может попытаться.       Сняв верхнее ханьфу, положил его на пол. Знал, что до кровати добраться не получится. Это только отнимет у него силы. Низ живота снова обожгло болью, и Юань снова закричал, утыкаясь лбом в холодный дощатый пол. Он знал, что нужно делать, только теоретически, поэтому все еще было страшно, но… Изо всех сил он напрягся, все мышцы в его животе стали судорожно сжиматься, но от этого почему-то становилось только больнее. Как же, черт возьми, это было больно.       Не прекращая вливать духовную энергию в хрупкое маленькое тельце внутри, Цинцю все тужился и тужился, отчаянно мечтая, чтобы все это закончилось благополучно. Но разум туманился, думать становилось все сложней. Он уже чувствовал себя катастрофически уставшим спустя какое-то время. Дрожали руки и ноги, от слабости хотелось просто закрыть глаза и перестать… перестать причинять себе боль попытками.       Но Юань упорно продолжал. Он то и дело проверял дрожащей рукой кровоточащий вход, а потом тужился снова, вкладывая последние силы. И когда наконец пальцы его нащупали что-то горячее и твердое, понял, что близко. Нужно было напрячься еще немного, еще… Стало, кажется, только хуже. Цинцю покачнулся и чуть не потерял сознание. Нет, нельзя сейчас! Сначала нужно помочь ребенку родиться. Делая последнее усилие, Цинцю подставил руки и поймал выскользнувшее из себя крохотное туловище. Горячее и липкое, оно неподвижно замерло на его руках, а сам Цинцю испытал граничащую с эйфорией радость от того, что это наконец случилось. Боль не ушла, но будто притупилась.       Правда, и сил больше не осталось. Прижав красно-сиреневого младенца, все еще не издавшего и звука, к себе, Цинцю повалился на пол. Он все пытался отдышаться, но никак не получалось. Теперь, когда не нужно было беречь собственные силы, он отдавал этому ребенку все, что было, надеясь буквально из собственной жизненной силы выстроить клетки организма этого ребенка.       Ребенок не кричал. Не шевелился даже, послушно замерший в его окровавленных руках. Юань распахнул еще один слой одежд и, не снимая с плеч, укутал малыша в полу ханьфу, надеясь дать ему хоть немного тепла. И чувство радости, наполнившее его в тот момент, было таким огромным, таким сладким, что хотелось в него поверить. Хотелось, чтобы все это действительно стало правдой, чтобы надежда не оказалась всего лишь надеждой. Он никогда не хотел этого ребенка так сильно, но теперь, когда держал его на руках, что-то в нем повернулось, что-то вдруг возжелало заботиться.       И Цинцю бескорыстно отдавал все силы, что были у него, этому созданию, такому уродливому сейчас на его руках. Он был крохотным, гораздо меньше обычных новорожденных, кожа его была тоньше шелка. И весь он был в липкой слизи и крови, придававшей его сиреневой коже устрашающий вид. Но Цинцю не жалел сил. Это существо казалось ему самым важным сейчас, самым любимым. Возможно, любимее даже, чем когда-либо был Бинхэ.       Только он почему-то все еще не кричал, был так страшно недвижим. Цинцю поднес комочек ближе к лицу и прислушался. Сердце упало. Ребенок не дышал. Он все еще был теплым и мягким, но он не дышал. Горло схватил страх, и Юань сосредоточился, слушая циркуляцию ци. Энергия уходила в ребенка и… рассеивалась. Нет…       Остервенело стимулируя маленькую грудную клетку, Цинцю все вливал и вливал оставшиеся жалкие крохи своей ци, игнорируя то, как рвались внутри него выжженные меридианы. Он не хотел верить, что после всего… Какого черта этот мир дал ему надежду и решил в то же мгновение забрать?! Это несправедливо. Это, мать твою, Самолет, несправедливо до глубины души!       У дверей домика послышались голоса. Кто-то выломал дверь, но Цинцю проигнорировал это, отчаянно надеясь спасти жизнь своей малышке. Девочка, это была девочка! Его окликнули, раз и два. Цинцю не слушал. А потом кто-то попытался приблизиться, и, ведомый желанием защитить семью, омега предупреждающе выбросил волну энергии. Не приближайся. Никто пусть не приближается!       — Шисюн Шэнь! — донесся взволнованный голос Цинфана. Не сразу разум распознал говорящего, а когда распознал, едва ли пожелал довериться. Цинцю не ослабил бдительность, хотя знал уже, что хватит его сил едва ли минуты на две. Перед глазами уже троилось, и держался он, наверное, на чистом упрямстве. — Ты должен прекратить вливать в младенца энергию. Ты убьешь себя! Позволь мне подойти.       Цинцю знал, что убьет себя. Теперь это вовсе не казалось таким уж страшным. Даже если так, то что… Где-то глубоко внутри разум его осознавал невозможность продолжения этой крохотной жизни на его руках. Малышка была обречена с самого начала. Слезы полились из глаз (или они и до этого текли?), и Цинцю ослабил барьер, направляя эту энергию рваным потоком в тельце ребенка. Он все еще надеялся, он не мог прекратить.       — Учитель! — послышалось от дверей. Цинцю вновь почувствовал желание оградиться барьером, и лишь собственное истощение не позволило ему исполнить желание. — Шишу, как мы можем помочь ему?!       — Спасите ее, — просипел Юань неожиданно хриплым голосом, после чего к горлу подступил ком. Он закашлялся и испачкал свои одежды еще больше. Только вопреки просьбе отнимать ребенка от себя он не спешил. Младенец был по-прежнему бережно прижат к его груди, а руки защитным коконом обернулись вокруг.       — Учитель…       — Шисюн Шэнь, — неожиданно строгим голосом произнес Цинфан. — ребенок мертв. Ты напрасно истощаешь себя.       Слова врезались в разум и оглушили. Какая-то злость поднялась внутри, и Цинцю испуганно отшатнулся от целителя. Во взгляде появилась угроза, и, казалось, не осознавалась своим хозяином в полной мере. Он не собирался отступать так просто теперь. Он, черт возьми, не позволит умереть и этому ребенку.       — Учитель, вы разрушаете свое ядро! — воскликнул Ло Бинхэ и двинулся вперед. Цинцю оскалился на него прерывистым потоком ци: не подходи.       Цинфан и Бинхэ говорили что-то еще, но больше Цинцю не воспринимал их речь. Разум туманился, мысли погружались в разрозненный нечленораздельный хаос, и все, что ему оставалось — в защитном объятии прятать младенца от мира, так желающего его смерти. Но и это в итоге у него отобрали. Холодящая загривок слабость охватила тело, и сознание помутилось окончательно.       Он очнулся все на том же полу, когда открыл глаза в следующий раз. Тело ощущалось ватным и тяжелым, но… Цинцю дернулся в сторону Бинхэ. Полудемон держал ребенка на руках и что-то делал с ним? Что именно? Что Бинхэ делал с их ребенком?! Из горла вырвался болезненный вой, а низ живота снова пронзило болью. Цинцю зашипел и огрызнулся на удерживающие его руки.       — Отклонение ци, — сказал демону Цинфан, и голос его был необычно взволнованным. — И это при том, что он выжал себя досуха. Его меридианы сожжены!       — Отпусти! — зло прошипел Цинцю, вырываясь из чужих рук. Ему было плевать и на искажение, и на собственные меридианы. Какое это вообще имеет значение, когда его ребенок!.. — Не трогай!       По телу пролился огнем слабый поток чужой ци. Он был настолько холодный и свежий, что Юаня передернуло. Он до этого и не подозревал, что истощен настолько сильно. И это все равно не помогло ребенку? Что тогда вообще могло помочь?!       Тело налилось свинцом, слабость окутала конечности, и Цинцю понял, что теряет сознание. Да только не мог он себе этого позволить. Чувствовал: если отключится сейчас, в следующий раз придет в себя уже нескоро. Значит, он не должен засыпать, не должен…       Сознание погрузилось в блаженную темноту.

***

      Он пришел в себя как-то сразу, будто переключили в голове рубильник, только окружающий мир складывался вокруг непривычно медленно. Тело ощущалось тяжелым и больным. Живот обжигало болью, но другой, совсем не такой, как в прошлый раз. Боль была — как от раны. Цинцю открыл глаза и сощурился, избегая падающего на лицо солнечного света.       — Шиди Му, он проснулся, — послышался над головой взволнованный голос Юэ Цинъюаня.       Цинцю поморщился и сфокусировал на нем взгляд. Попытался встать — не хватило сил даже мышцы пресса напрячь, так было больно. Пошевелив рукой, положил одну на живот — почти плоский, пустой. Воспоминания накатили удушающей волной, закружилась голова, такая же тяжелая, как после похмелья. Цинцю перекатился на бок и, подставив под себя руки, резко поднялся, игнорируя слабость и дрожь в предплечьях.       — Тебе нельзя сейчас двигаться так резко, шисюн Шэнь, — послышалось спокойное и строгое рядом. Говорил Цинфан, приблизившись, принеся с собой волну густого травянистого запаха.       — Что… — просипел Цинцю и закашлялся. — Что с ней? Где она?       — Тебе нужно лечь, — встревоженно прошептал глава Юэ, похожий сейчас больше на беспомощного котенка. — Могут разойтись швы.       — Прислушайся к мудрому совету, шисюн, — невыносимо равнодушно согласился Му Цинфан.       Потоки ци в теле были заблокированы. Нельзя было даже определить, что не так с его организмом, что происходит внутри этого гребанного тела… А потом Шэнь Цинцю заметил на запястьях повязанное тугими браслетами вервие бессмертных. Его связали… Нет, ограничили только поток ци в его теле.       — Зачем это?       — Вчера мы стали свидетелями искажения. Вливая свою ци в тело младенца, шисюн Шэнь истощил свои духовные запасы. Игнорируя это, шисюн стал черпать энергию из самого составляющего ядра, тем самым разрушая его. И даже после того, как мы вынуждены были изолировать тебя от новорожденного, твое ядро продолжало выводить ци. Это было похоже на саморазрушение. Чтобы не дать шисюну Шэню покинуть этот мир, как сделал он это в прошлый раз, мы ограничили ток твоей ци.       Цинцю без сил свалился на кровать, чувствуя катастрофическую усталость. Лучше ему было, в конце концов, просто сдохнуть. Он готов был отдать всего себя, нет! Он отдал всего себя и в этот раз, так почему с Бинхэ это получилось тогда, а сейчас… Юань так боялся потерять и этого ребенка, и в итоге оказался бессилен.       — Я хочу ее увидеть, — прошептал Цинцю, пряча взгляд за завесой волос. — Почему она умерла? Несмотря на все мои усилия, она все равно… Что пошло не так? Неужели всей той ци было мало?       — Шисюн Шэнь может сколь угодно вливать свою ци в умершее тело. От этого оно не станет живым.       — Она была жива! — огрызнулся Цинцю, игнорируя режущую боль в животе. — Она была жива, когда я начал передавать ей энергию!       — Младенец был недоношенным. Он мог жить только внутри твоего тела. Родившись, тело его стало погибать. Его легкие не развернулись — не могли просто на таком малом сроке развернуться. Он погиб от удушья.       — Шиди Му! — воскликнул встревоженно Цинъюань. Слова целителя, очевидно, показались ему чрезвычайно резкими. — Об этом можно поговорить позже.       — Где моя дочь? — прошептал Цинцю, стараясь сделать свой голос ровным и спокойным. Получилось на редкость плохо: слишком дрожал голос.       — Ло Бинхэ забрал тело в царство демонов. Он сказал, что намеревается найти ее душу и, по крайней мере, попытаться… — закончил тоскливо Цинъюань. Цинцю вспыхнул сначала гневом, потом — надеждой. Но только он дернулся подняться, осадил Му Цинфан, тяжелой рукой припечатав обратно к постели.       — Не прикрепившаяся должным образом к телу душа в некотором роде повреждена. Ее не получится призвать, — слова Му Цинфана были жесткими и сухими. — Как знает шисюн Шэнь, именно душа Хунь, земная душа, связанная с энергией ян, обычно используется для призыва. У младенца душа Хунь не сформирована. Ее невозможно призвать.       Цинцю глубоко выдохнул и расслабил плечи. Из него будто вытянули стержень, и теперь лишь безвольная тряпица валялась на этой несчастной кровати. Может, эта опустошенность в конечном итоге будет их спасением? Руки огладили ноющий живот. Цинцю закрыл глаза.       — Ты все вырезал? — спросил с мнимым равнодушием Шэнь Цинцю, невольно надавливая на кровоточащий шрам.       — Этот ничтожный посмел понадеяться на счастливый исход, — склонился в коротком поклоне Цинфан. — Детородные органы шисюна все еще функционируют, они на месте. Однако когда мы пришли, у тебя уже… было слишком много разрывов. Этот вынужден был оперировать, чтобы шисюн Шэнь не погиб от кровотечения. Если повезет, швы заживут и боль поутихнет. Если нет, придется провести еще одну операцию.       — Ясно, — равнодушно выдохнул Цинцю и откинулся, наконец, на подушки. Боги, он так устал! Он чрезвычайно устал и всего лишь хотел отдохнуть. Согласен ли был мир с этой короткой передышкой?

***

      Следующие несколько дней Шэнь Цинцю находился под бдительным наблюдением Му Цинфана. Тот не отходил от него ни на минуту и, кажется, вовсе поселился в бамбуковом домике, игнорируя сон. Вскоре это начало раздражать. Пиковые лорды, дежурящие каждый день у его постели, не давали остаться в одиночестве. Цинцю не мог даже поплакать, оставшись один, и от этого запертые внутри чувства давили на грудь, резали сердечные мышцы. Он был в раздрае, желал сбежать куда подальше от навязчивой заботы, но никто не давал ему сделать даже шага не то что из комнаты — из кровати.       Красные путы все еще были плотно завязаны на его запястьях и лодыжках. Они не сковывали движения, но натирали кожу. Их хотелось снять, и Цинцю, когда не мог уснуть ночами, всеми силами дергал и тянул, пытаясь их развязать. Кожу жгло, но снять путы не получалось. Видимо, на них было наложено еще какое-то заклятие, которое без духовных сил никак не поддавалось.       Юань злился и раздражался, и на это уходили все скудные эмоциональные силы, так что в остальное время он чувствовал себя пустым, уставшим и равнодушным. Это состояние тревожило Му Цинфана, и он продолжал пытаться проникнуть под кожу теми беседами, которые были между ними раньше, однако тонкая ниточка связи разорвалась в тот вечер, когда Цинцю потерял последнего своего ребенка.       — Шисюн Шэнь не слышит моих просьб, — говорил Цинфан раздраженно и устало.       — В этом больше нет нужды, — отвечал равнодушно Цинцю.       На этом разговор, повторяющийся раз за разом, обычно заканчивался. Юань вновь запирался в своем коконе, а Цинфан уходил готовить новые отвары, оставляя рядом кого-то из пиковых лордов. Но в этот раз все было иначе. Цинфан не спешил уходить и по-прежнему крутился в комнате, готовя отвар прямо здесь, рядом с постелью. Теперь от пиал часто пахло молоком. Цинцю почти перестал есть, и в лекарства ему теперь всегда добавляли жирное молоко.       — Шиди, — начал неуверенно Цинцю. Он хотел задать давно мучавший его вопрос, но спрашивать об этом было страшно. Услышать ответ было еще страшнее. Он мало знал о беременности, тем более в этом мире, а потому и терзал себя до этой поры. — Этот хотел спросить…       Му Цинфан удивленно и заинтересованно поглядел на своего подопечного и будто весь обратился в слух. Юань скрепя сердце продолжил:       — Шиди Му сказал, что ребенок мог жить только в моем чреве и, стоило ему родиться, умер от удушья, несмотря на все мои попытки. Этот ничтожный понимает, что срок был еще слишком мал и что младенец должен был оставаться внутри, но все же… Я помог ему родиться, шиди. Основываясь на крупицах своих знаний, я решил, что ему лучше будет появиться на свет уже тогда, когда почувствовал первые приступы сильной боли… Шиди, если бы я этого не сделал, у ребенка был бы шанс выжить?       Му Цинфан помолчал несколько мяо, а потом сел в кресло рядом с кроватью, всем корпусом поворачиваясь к Цинцю и не пытаясь ничего утаить.       — В произошедшем нет вины Шисюна Шэня. Ребенок не смог бы родиться, если бы в тот момент уже не спустился в родовые пути. Твои действия были неизбежным следствием начавшихся схваток. Ты не смог бы удержать его внутри, как бы ни пытался. И если потуги были бы прекращены, младенец бы задохнулся не на твоих руках, а внутри тебя. Его гибель была предрешена в тот момент, когда начались преждевременные схватки.       В комнате стало тихо и мрачно. Солнце закатилось за зимние облака, и все вокруг будто намеренно сделалось еще темнее. У Цинцю, несмотря на все разъяснения лекаря, все еще дрожало внутри чувство вины.       — Мне не хватило сил отправить весточку раньше, — шепнул он.       — Чудо, что у шисюна Шэня вообще хватило сил сделать это, — мягко успокоил Цинфан. — И все мы рады, что благодаря этому успели помочь тебе. Промедли мы хоть одну палочку благовоний, возможно, ты бы покинул этот мир, рассеяв свое ядро.       Шэнь Цинцю все еще думал, что лучше бы он просто умер там.       И все-таки он знал, что эти мысли были лишь порождением пережитого шока. Потрясение все еще не оставило его, и сейчас он переживал активную фазу последствий травматического события. Нужно было подождать, чтобы успокоилась душа. Только когда же наступит тот день, когда чувство собственной вины отступит? И отступит ли вообще?

***

      Ло Бинхэ вернулся через четыре дня. Он был мрачен и расстроен, но Цинцю все равно дернулся к нему навстречу, игнорируя все попытки Му Цинфана удержать его в кровати. Ноги все еще не держали, дрожа от слабости, а живот жгло острой болью, но на руках у Бинхэ был маленький сверток, и на каком-то подсознательном уровне Цинцю знал, что в этом свертке.       Все из него пропало, кроме желания вновь коснуться своей дочери (эфемерное чувство все еще оставалось на его ладонях). И, несмотря на эту полумистическую тягу, в животе сжималось все от страха и сожаления. Не получилось, твердил разум, младенец не кричал. И все равно.       Цинцю застыл в полушаге от Бинхэ, не отрывая взгляда от свертка.       — Этот ничтожный не сумел ничего сделать, — прошептал сокрушенно Ло Бинхэ. — Ни одна из техник, которые этот применял, чтобы найти учителя, не дала плодов. Не получилось даже собрать осколки души.       — Этих осколков не могло и быть, — послышался из-за спины голос Цинфана. — Шисюн Шэнь должен помнить трактат Е Байло «Шесть ступеней зарождения души». Только спустя луну после появления младенца на свет можно войти в контакт с его душой. До этого момента душа — лишь сгусток потенциальной жизненной силы.       Цинцю закусил губу, почувствовав горький привкус крови, и приподнял уголок детского одеяльца. Горло болезненно схватило спазмом, и Юань захрипел. У него не получалось вдохнуть, воздух в легкие залетал тяжело, со свистом. Он видел своего ребенка. Его ребенок был мертв. Сине-сиреневая кожа, тонкая и твердая даже на вид, просвечивающие сквозь веки-пленочки выпуклые глаза. Эта была она, но — совсем другая.       Юань дернулся и отшатнулся, лопатками ударившись об Цинфана. Целитель издал удивленный вздох и выставил вперед руки, но поймать своего пациента уже не успел — Цинцю упал в сторону и, превозмогая болевые спазмы в животе, выплюнул из себя лужицу желтой желчи. Рвотные позывы накатывали еще пару раз, но ничего кроме желчи, из Юаня так и не вышло. Присевший рядом Цинфан, придерживающий волосы Цинцю, трепеливо подал платок.       — Шисюну Шэню не стоило видеть этого сегодня, — пробормотал Му Цинфан. — Очевидно, еще слишком рано.       Шэнь Цинцю принял платок, одним движением вытер повлажневшие опухшие губы и вскочил на ноги, пошатнувшись от внезапного головокружения. Видимо, ци все еще не пришла в норму после длительного заключения в путах. Руки его снова потянулись к свертку, но на этот раз все естество просило прижать малышку к себе и вновь почувствовать ее рядом. Даже такую, холодную.       — Ты едва держишься на ногах! — воскликнул обвинительно Цинфан, предостерегая от дальнейших действий.       Цинцю его проигнорировал. Он настойчиво обхватил руками младенца и, не обращая внимания на неловко-удивленные движения Бинхэ, отобрал сверток. Крошечный и такой неожиданно легкий, он жег руки, несмотря на то, что тельце ребенка было холоднее льда. Дрожащей рукой Юань погладил твердую и холодную щеку ребенка. Ноги подкосились, заставив снова упасть. Бинхэ замер на месте с опущенной головой, а Цинфан наклонился поддерживая рукой за спину.       — Шэнь Ай, — прошептал деревянными губами Цинцю и склонил голову, прислонившись к холодному лбу мертвого младенца. Из глаз полились непрошенные слезы. Давать имя своему умершему дитя было больно, но Ай-эр была уже так похожа на человека. До боли.       Дыхание все не желало успокаиваться, и скоро Цинцю начал, кажется, задыхаться. Что-то мешало ему сделать вдох, и он был как сломанная заводная птичка, цокавшая на одном месте.       — Шисюн Шэнь, сделай глубокий вдох, — попросил Му Цинфан, и в спину Цинцю ударил мягкий поток ци. Лучше от этого не стало.       — Шиди, не… не трогай, — прохрипел Юань и передернул плечами. Теперь он не мог пользоваться своей ци так свободно, и оттого чувствовал себя катастрофически беспомощным.       — Хорошо, — мягко согласился Цинфан и прекратил поток ци. Руку он отвел, но отстраняться не стал, готовый подхватить в случае чего. Цинцю это бесило. Ему было душно и тесно.       И все-таки внимание было сосредоточено на ощущениях: тяжесть младенца на руках, шероховатость ткани, в которую был он обернут, холод его кожи. Разум стремился сопоставить все это с той самой ночью, ночью рождения. Тогда малышка чувствовалась иначе. Она была горячая, мягкая и хрупкая. Она была всем: счастьем, целью и смыслом его жизни. Сейчас Цинцю чувствовал только удушающую вину и тоску. Его давило сожаление.       — Уйдите, — попросил жалобным голосом Юань. — Оставьте меня с ней.       — Твое состояние слишком нестабильно, — сочувственно произнес целитель. Цинцю оскалился.       Ло Бинхэ тяжело выдохнул и сделал шаг вперед. Тень его заслонила Юаня, парадоксально заставив почувствовать себя в безопасности.       — Шишу Му, я буду здесь. Пожалуйста, дайте учителю немного времени.       — Этот… будет неподалеку, — подумав немного, сказал Цинфан и, поколебавшись все-таки, вышел вон. Шаги его замерли за дверью, где-то на заднем дворе. Цинцю перестал следить за этим малозначительным шумом еще когда Му-шиди переступил через порог.       Просто сидеть вот так и держать малышку в своих объятиях было очень успокаивающим занятием, и Цинцю не знал, сколько времени провел, просто держа дочь в объятиях. Его ноги затекли, а коленки уже давно ныли, когда Ло Бинхэ зашуршал одеждой и опустился на коленки напротив.       — Этот ученик подвел учителя, — шепотом сказал юноша. — Раз за разом попытка вдохнуть жизнь в тело оказывается бесполезной.       Цинцю почувствовал укол обиды. Мелькнула в голове мысль о цветке Росы Луны и Солнца — и тут же угасла как бесполезная. Не получится. Сколько бы попыток они ни предприняли…       Сомкнув глаза и чуть успокоившись, Цинцю неровно встал и по-родительски бережно укрыл лицо Шэнь Ай краешком одеяла. Ло Бинхэ потянулся поддержать его за локоть, но Цинцю неловко отшатнулся. Он не хотел, чтобы кто-то трогал его сейчас. Это вызывало неприятные воспоминания о событиях последних дней, когда касались его почти насильно. По телу прошла дрожь.       — Куда вы? — потерянно спросил Ло Бинхэ, становясь похожим на побитого щенка. Цинцю проигнорировал эту детскую растерянность.       — Пойдем со мной, — прошептал едва слышно Цинцю и двинулся к двери, бережно прижимая младенца к своей груди.       — Учитель! Вы замерзнете!       Цинцю ступил босыми ногами на холодную влажную землю за порогом, проигнорировав окрик Бинхэ. Сбоку возник Му Цинфан с хмурым лицом, но Цинцю замер на мгновение и остановил его короткой просьбой: «Я должен ее похоронить». Му Цинфан болезненно оглядел легко одетую фигурку и слабо кивнул, отступив на шаг.       Они шли недолго: всего, может, палочку благовоний. Вглубине бамбуковой рощи, на самом краю пика, находилось личное кладбище хозяина пика Цинцзин. Там было похоронено уже двое его детей — и один невинный ученик, не видевший в жизни ничего, кроме жестокости.       На поляне было мрачно и тихо. Цинцю давно здесь не был, и могилки стали совсем неухоженными: ветки, пыль, дожевые разводы на одиноких опустевших кувшинчиках. Юань медленно двинулся вперед и прошел мимо каждой могилы, не пряча в своих глазах вины. А он был виноват. В том, что не… Во множестве всяких «не».       Ло Бинхэ позади ошарашенно выдохнул и сразу же отстал, замерев у первой могилки. Цинцю больше не обращал на него внимания. Он замер возле последней могилы, сделал пару шагов влево и опустился на колени, не боясь замарать мокрой землей свое нижнее одеяние. Перехватив удобнее младенца, Цинцю вытянул одну руку и вонзил ногти в землю, загребая твердую почву. Он снова должен был вырыть могилу своему ребенку.       Из глаз вновь брызнули непрошенные слезы, но они вовсе не мешали копать — только обжигали веки и щеки.       — Учитель… — прошептал рядом Ло Бинхэ. — Почему вы не показали мне это место? Почему все держали в себе? Каждый раз…       Цинцю оскалился, спрятав кривое выражение лица за упавшими с плеч волосами. Бинхэ не имел права задавать эти вопросы. Это он был причиной всего! Он каждый раз приходил к Цинцю с желанием потрахаться.       Внутри забурлила злость — и тут же обратилась в яростный гнев на самого себя. Юань и сам мог отказаться — должен был. Почему сам он никогда не был достаточно сильным, чтобы отказаться? Он так любил Бинхэ, что позволял ему… все.       Замерзшая ладонь продолжала остервенело рыть землю, но вскоре большая ласковая рука Ло Бинхэ легла сверху и мягко отвела от крошечной ямки, игнорируя забившуюся под ногти землю. Юноша посмотрел больным взглядом и, прикрыв глаза на пару секунд, начал рыть своими руками. У него это получалось быстрее и ловчее, и Юань наблюдал за этим с болезненной завистью и глухой благодарностью. Его собственное тело стало совсем никчемным.       Пока Бинхэ рыл могилу, ноги и руки Цинцю успели окоченеть. Он сидел на земле и знал, что не сможет встать самостоятельно, но терпеливо ждал, пока не будет готова ямка. И, будто чувствуя, Ло Бинхэ помог мягко уложить сверток в землю. Когда Юань разогнулся, юноша глядел на него вопросительным взглядом. Можно ли продолжать? Захотелось зажмуриться и представить, что все это дурной сон, но это никогда не работало. Цинцю ласково провел ладонью по крошечной уродливой головке ребенка и укрыл сморщенное личико уголком одеяла, прежде чем неуклюже ссыпать в могилу первую горсть земли.       На сердце будто камень упал. По щекам потекли слезы, обжигая холодную сухую кожу, но Юань упрямо продолжал. Знал, что должен был сделать это сам, не перекладывая всю заботу на Бинхэ. Впрочем, пользы от него было немного. Руки быстро устали, а голова закружилась от усилий, и Бинхэ разравнивал могилу уже своими силами. После он замешкался ненадолго и снял с плеч верхнее ханьфу, прежде чем положить его на могилу, будто покрывало. Небольшим булыжником он прижал ханьфу к земле и обернулся.       — Цинцю, позволишь мне позже поставить траурные таблички? Как следует, — спросил он тихо, едва слышно. Юань вздрогнул от обращения по имени. Бинхэ никогда этим не злоупотреблял. Может, поэтому все, что сказано было после, воспринималось Цинцю особенно остро. Он быстро кивнул и глухо прохрипел:       — Этот будет благодарен.       Бинхэ расслабил плечи и выдохнул.       — Пойдемте домой. Вам нельзя долго оставаться на холоде.       Цинцю послушно кивнул и пошевелился. Ноги и правда не слушались. Конечности затекли и замерзли, так что встать получилось только с помощью супруга. Тот мягко прижал его к себе, обхватив рукой талию, и осторожно повел в сторону бамбукового домика.       Юань устало положил голову на теплое плечо, укрытое одним лишь нижним ханьфу, и продолжал только лишь переставлять ноги, ведомый вперед надежной рукой. Как его вернули в домик и уложили в постель, он помнил очень смутно и уже совсем не сопротивлялся. Бинхэ протер ему руки и ноги влажным полотенцем и переодел, а Цинфан потом долго трогал лоб и слушал пульс. Цинцю заснул быстро. В голове его вяло перекатывались мысли о том, что в этой жизни с близкими ему очень повезло. Замечал ли это когда-нибудь Шэнь Цзю?

***

      Юань нашел себя в незнакомой крошечной комнатушке без окон. Она была похожа на старый сарай с пыльными дощатыми стенами, тазами и тряпками. Комната для прислуги, в которую никогда не стал бы заходить господин. Раздался тихий всхлип и шмыганье носом, и Юань вздрогнул, осознав вдруг, что стоит с какой-то тряпкой в руках. Взгляд упал на никчемный кусок ткани.       К горлу подкатил ком. Кровь. Как в ту ночь, когда из его утробы впервые вытек ребенок. Точно такая же ткань нижних одежд из мягкого выстиранного хлопка — и красное пятно с черноватым сгустком на нем. Прежде чем Юань закричал, взгляд ухватился за еще одно существо в комнате.       Это был худой юноша с длинными спутанными волосами. Его голые руки были в синяках и гематомах, но это будто совсем не волновало его. Отчаянными и сильными движениями он стирал что-то в холодной воде, и та быстро окрашивалась в красный. Когда кусочек ткани в его истертых пальцах показался из воды, Юань ахнул и попятился. Кровь на нижнем белье. Он знал, что это. Он понял, кто перед ним.       Непроизвольно Юань сделал шаг и медленно упал на колени перед лоханью, не смея оторвать взгляд от юноши. Слишком худой, с неухоженными волосами, покрытый весь синяками, как последний босяк. И — с мокрыми от слез щеками. Этим несчастным мальчиком был Шэнь Цзю. В одиночестве. Посреди ночи. В маленькой коморке для слуг. Шэнь Цзю уничтожал последствия насилия над своим телом.       Был ли тогда Цинъюань рядом? Если верить счету Шан Цинхуа, это длилось… долго. Несколько лет. Юэ Ци еще жил в доме Цю, возможно, спал с Шэнь Цзю в одной комнате. И маленький Цзю все равно сражался со своей болью в одиночестве. На вид ему было одиннадцать. Юань знал, что тот был старше. Маленькие рабы никогда не выглядели на свой возраст. И все-таки при взгляде на него рвалось сердце и подступал к горлу ком. Шэнь Юань закусил губу и безвольно опустил свои руки с окровавленной тряпицей на колени, пусто глядя на себя-не-себя из прошлого.       — Никогда! — прошептал Шэнь Цзю, оскалившись. Слезы хлынули еще пуще. — Никогда больше! Этот ублюдок Цю!.. Этого больше не случится. Они все сдохнут страшной смертью и больше никогда!..       Цинцю выронил тряпицу и протянул руку к чужой щеке. Его ладонь, взрослая, с длинными тонкими пальцами, казалась слишком большой по сравнению с головой этого тощего ребенка. Пальцы коснулись мокрой соленой кожи, но Шэнь Цзю будто не заметил этого.       — Больше никогда, — выдавил Цинцю следом, мысленно прося прощения. Значит, все это время он заставлял это несчастное тело страдать. Это было слишком жестоко. Шэнь Цзю, должно быть, ненавидел его где-то на небесах.       Что ж, и наказание было вполне заслуженным.

***

      Следующим утром Шэнь Юань проснулся с температурой. У него ныло все тело и болела голова, и все-таки, преодолев желание остаться головой на подушке, он медленно сел, с трудом подтягивая тело выше. В комнате было тихо. Пахло ладаном. За столиком рядом сидел Му Цинфан и что-то читал, перебирая руками свиток. В соседней комнате слышались движения и тихие вздохи. Бинхэ убирался.       — Шиди Му, — тихо позвал Цинцю, плотнее запахиваясь в нижние одежды. Его пробирал озноб, хотя в комнате было тепло. — Прости. Этот снова доставил неудобства. Цинфан обернулся и бросил свиток, прижав его узорным камнем.       — Ерунда. Меня больше беспокоит твое состояние. Вчера ты слишком долго пробыл на холоде, и теперь я не очень уверен в источнике температуры.       — У этого ничтожного есть просьба, — мягко и тихо шепнул Цинцю. — Я знаю, что ты… не сделал бы этого в обычной ситуации, что тебе это не понравится. И все-таки…       — О чем шисюн хочет попросить? — Цинфан был встревожен, но голос его был спокойным и успокаивающим. Сам он всем корпусом обернулся к кровати и теперь был к Цинцю достаточно близко, чтобы заметить нерешительность. И Юань приказал себе успокоиться. Он уже все решил.       — Этот Шэнь больше не хочет иметь возможность зачать, — тихо сказал Цинцю, опустив голову. — Я хочу, чтобы ты вырезал все детородные органы.       — Цинцю…       От главы пика целителей веяло тревогой и состраданием. Шэнь Юань знал, что просьба ему не по нраву. Любое хирургическое вмешательство может отнять его и без того шаткую жизнь. Здесь, в этом мире, медицина не была всесильна.       — Мне снился сон, — начал Юань и, помедлив, неожиданно поправил сам себя. — Воспоминание. Я думал, что забыл об этом после того давнего отклонения ци…       — О чем?       — Мне было около тринадцати, — сказал Цинцю, нахмурившись. Он не хотел говорить о чужих воспоминаниях. Врать не хотел тоже, но сейчас… Кто осудит, пусть первый бросит камень. — Это был дом, в котором я был рабом. Стирал белье после того, как снова сбросил.       Цинфан напрягся и сжал в руке ткань своего ханьфу. На лице его проступил гнев, и Цинцю отразил его разбитым выражением с кривой ненастоящей улыбкой, прежде чем продолжить.       — И я вспомнил, что когда это впервые случилось здесь, на Тихом пике, все было точно так же. Прошло так много лет, и все же мое тело помнит. У меня никогда не получится произвести на свет дитя. И мучиться чувством вины я тоже не хочу.       Му Цинфан замолчал и плотно сжал губы. Цинцю подавил инстинктивное желание погладить этого задумчивого мужчину по голове. Сомнения и тревоги отражались на его лице так явно, что в это чувствовалось в воздухе.       — Я выполню твою просьбу, — спустя какое-то время сказал Цинфан. — Мне придется это сделать. Скорее всего, температура является признаком воспаления. Если к вечеру тебе не станет лучше, мы сделаем это сегодня. Если температура спадет… Что ж, тогда этот Му хотел бы дождаться прежде твоего выздоровления.       Цинцю благодарно кивнул и поднял руку, мягко сжав ее на плече лекаря. Он был не обязан. И все же он согласился, вопреки рискам и медицинским обетам. Это многого стоило.       — Спасибо.

***

      Может, своим желанием, может, и в правду воспалением, но Цинцю пролежал с температурой до самой ночи. Он все еще чувствовал себя разбитым и ослабшим, но теперь на душе почему-то стало спокойнее. Он нашел нить контроля. Небольшой факт, который убережет от повторения этой дурной истории. И если хотя бы эту малость получится взять под контроль… Возможно, станет легче.       И Цинцю не сопротивлялся накатывающей волнами болезненной слабости, а равнодушно принимал ее, оставаясь в постели. Ночью Цинфан вновь пришел к нему в спальню. Рука его легла на горячий взмокший лоб, а затем проверила пульс. Цинцю пошевелился и приоткрыл глаза. За столом позади Цинфана спал Ло Бинхэ, кажущийся таким беззащитным в этой глупой позе.       Му Цинфан зажег еще несколько свечей и посмотрел на Цинцю внимательно.       — Еще немного и жар превратится в затяжную горячку, — сказал он. — Если ты готов, я проведу операцию.       — Готов, — хрипло ответил Юань, отчаянно желая выпить хоть глоток воды. — Что я должен сделать?       Лорд пика целителей задумчиво закивал, вздохнул и, порывшись в своем сундучке, достал небольшую склянку, плотно закупоренную и повязанную бечевой. Сжав губы, он протянул ее Цинцю.       — Это маковое молоко со снотворным. Оно погрузит тебя в крепкий сон на эту ночь. Здесь большая концентрация. Ты проспишь долго и, скорее всего, после этого будет болеть голова, но это увеличит шансы пережить операцию безболезненно.       Шэнь Юань медленно сел на кровати и откинул прочь одеяло. Подумав, он сложил его в стопочку и положил себе в ноги. Наверняка будет мешаться. Закусив губу, Цинцю также развязал пояс домашнего ханьфу и сбросил его с себя тоже. Руки дрожали от озноба. Отвратительное состояние. И все же он с твердой уверенностью принял склянку со снадобьем и быстро опрокинул в себя, морщась от горького вкуса.       Но то ли дрожащие руки, то ли выражение лица насторожили Му Цинфана. Забрав обратно пустой сосуд, он помог Цинцю улечься удобнее и присел на край кровати с неясным выражением на лице.       — Мы все еще можем остановиться, — мягко сказал он. — Ночь будет тяжелой, но ты переживешь ее. У тебя есть шансы поправиться, сохранив все органы. И если есть сомнения…       — Я не сомневаюсь, — ответил тихо Цинцю и улегся на кровати удобнее, расслабив ворот нижних одежд. — Я сожалею, что не смел просить тебя об этом раньше.       — Множащиеся сожаления разрушают разум.       — Знаю. Но я не хочу больше сожалеть о том, чему не суждено случиться, — сказал с едва заметной улыбкой Цинцю. Снадобье начало действовать. В глазах стало двоиться. Взгляд упал на спящего за столом Бинхэ. Пусть. Они никогда не стали бы нормальной семьей. Достаточно и того, что есть. — Сделай это. Я прошу не колеблясь. Веки сомкнулись, и Шэнь Юань почувствовал, как растекается по телу обволакивающая разум тяжесть. Несмотря на жар и головную боль, ощущение было приятное. Совсем не похоже на наркоз, применяемый на современной земле.       — Я услышал тебя, — сказал печальным голосом Му Цинфан и глубоко вздохнул. Ему еще предстояло подготовить свечи и инструменты.

***

      Цинцю проснулся, чувствуя себя на удивление хорошо. Боли не было, да и тело чувствовалось легким, почти чужим. Он попытался пошевелить рукой, проверяя, насколько хорошо отзывается тело. Пальцы дрогнули и запутались в одеяле. Он был укрыт по самую шею, понял с некоторым раздражением.       — Учитель! — заскулил рядом знакомый голос. Цинцю поморщился. Ло Бинхэ. Ну конечно. — Какое счастье, что вы проснулись!       — Я долго спал? — прохрипел Цинцю и тут же закашлялся. Хотелось пить. Бинхэ тут же дернулся за чашкой с водой, но Юань успел схватить его за длинный рукав.       — Недолго, — опустив плечи, сказал Ло Бинхэ. Взгляд его сделался печальным и — всего на секунду — пустым. В сердце кольнуло чувство вины. Следовало предупредить его заранее. — Вас прооперировали этой ночью. Сейчас полдень.       — Хорошо, — выдохнул Юань и отпустил рукав. Демон тут же обернулся и взял с комода кувшин и чашку. Цинцю благодарно принял ее, ублажая сухое горло.       Хорошо, что операция прошла так легко и не заставила его валяться без сознания днями. Это хотелось сохранить в секрете. Слабость, которой он не собирался делиться больше ни с кем. Достаточно было Ло Бинхэ и Му Цинфана.       — Шишу Му приказал вам лежать. Он, как мог, залечил шрам, но кожа в этом месте все еще тонкая, а силы — еще не восстановились. Сейчас все еще действует обезболивающий отвар, но к вечеру его действие совсем иссякнет, и боль вернется. Шишу придет проведать вас чуть позже.       Цинцю кивнул и снова откинулся на кровать, рукой пытаясь нащупать бугорок шрама. Пусть ощущения подводили его и не открывали всей картины, на душе все же стало спокойней. Будто барьер поставили. И ему самому следует возвести в своем разуме черту между минувшим и настоящим. Помнить и скорбеть — но знать, что больше это не повторится.       Со временем станет легче.

***

      Дни тянулись медленно. Навязчивая боль сопровождала тело, но Юань принимал ее с удивительной покорностью. Потому что изменились ощущения внутри. В животе будто все органы перемешались, но чувствовалось, что какая-то часть исчезла. Со временем это ощущение уйдет, и почувствовать изменения можно будет только с помощью духовной энергии.       Пока что Цинцю все еще был в ней ограничен. Цинфан давно снял путы, вернув ток ци в тело, но настрого запретил любые манипуляции, кроме медитаций. После произошедшего отклонения ци предстояло восстановить меридианы и наладить ток энергии. Ни о каком ее извлечении не могло идти и речи.       Цинцю разумно согласился и со всей покорностью следовал предписаниям. Еще несколько дней ему приказали отдыхать в бамбуковом домике, а потому ци совершенно не требовалась. Цинцю занимал себя бумажной работой и корреспонденцией. Долгое время из-за нечувствительности пальцев он откладывал это дело, но тянуть дольше было просто неприлично.       Му Цинфан одобрил это стремление, лишь подговорив Бинхэ следить за распорядком дня. Мальчишка следовал тенью и отбирал любую тяжелую работу, каждую стражу предлагая перекусить или отдохнуть. Юань позволял себе принимать эту заботу. На душе у него стало теперь пусто, но это не осушало разум как прежде. Просто отдавалось ноющей болью в сердце. Чувство вины.       Так прошел следующий месяц, а после Шэнь Цинцю вышел из затвора, восстановив все поврежденные меридианы. Он вновь стал вести уроки и наставлял учеников, только они все, как щенки, смотрели на него вопросительно-тревожно, будто ожидая услышать страшные вести. Еще бы. Слишком долго этот учитель был в уединении, а круглосуточное дежурство Му Цинфана не могло значить ничего хорошего.       Юань делал вид, что не замечает вопросительных взглядов.       Чтобы отвлечься от дурных мыслей, он полностью посвятил себя подготовке к Юаньсяоцзе. Днем он с учениками спускался в город, помогая Цинхуа с организацией, вечером собирал каркасы для фонарей и наблюдал, как с ловкостью Ло Бинхэ оборачивал эти каркасы бумагой. Бамбуковый домик стал похож на торговую лавку с фонариками.       На время получалось забыться, очистить мысли. И вскоре Цинцю понял, что острая боль отступает. Она все еще в сердце, но теперь не режет без ножа, а просто ноет где-то там, между легкими. С этим можно было справиться. Этого было достаточно, чтобы жить.

***

      День праздника приближался, и свободного времени теперь почти не было. Все были слишком заняты подготовкой. Шэнь Цинцю все еще опасались дергать без причины после его продолжительной болезни, но все-таки даже он был изрядно занят. Не успел день дойти до полудня, как Цинцю уже возвращался из города. Он отправлялся на поиски качественных чайных листьев для гостей. Доверить подобное дело Шан Цинхуа казалось кощунством.       Бинхэ следовал попятам, как маленький навязчивый щенок, но это не раздражало. Цинцю кротко принимал заботу. И когда супруг накинул на плечи еще один теплый плащ, только улыбнулся и благодарно кивнул. День выдался прохладным и дождливым. Не промокли ли чайные листья?       Поднявшись на пик и оказавшись в бамбуковом домике, Шэнь Юань наконец позволил себе немного отдохнуть и заварил немного купленных чайных листьев. Пахли они действительно неплохо, да и внешне выглядели прилично. Но стоило заварить, примешался какой-то навязчивый мшистый запах. И Цинцю принялся перебирать листья.       Обычно такую работу поручали ученикам или слугам, но сегодня, уставший после утренней прогулки, Юань захотел сделать это сам. Мелкая несложная работа позволяла разуму успокоиться не хуже медитации, а тишина в домике лишь способствовала успокоению.       Через половину стражи за пределами домика что-то шумно стукнулось. Цинцю вздрогнул и выронил крошечную веточку из пальцев. Бинхэ после обеда отлучился в царство демонов, да и так грубо потревожить покой своего мастера не мог. Как только подобная мысль оформилась в голове, в дверь постучали. Цинцю позволил войти и увидел на пороге… Лю Цингэ.       Бог войны был весь встрепан и покрыт дорожной пылью, но это вовсе не отменяло его природной красоты. Впрочем, от погрешностей во внешности отвлекло выражение лица. Странное, взволнованное, будто Цингэ пытался разглядеть что-то в глазах Шэнь Юаня. В последний раз они виделись тогда, когда Цинцю намеренно обжег свою руку о кипящий чайник. Цингэ все еще обеспокоен?       — Здравствуй, шиди, — мягко поздоровался лорд Тихого пика, стараясь скрыть неловкость в попытках не отвлекаться от отчистки листьев. — Чем обязан? Лю Цингэ странно нахмурился и подошел ближе, прежде чем сесть напротив. Взгляд его быстро скользнул по открытой коже ладони, будто он пытался отыскать там новые ожоги. От этого стало не по себе.       — Пришел узнать, не сошел ли ты с ума окончательно, — совершенно неискренне сказал Цингэ, нервно оттянув тугой воротник походного ханьфу. — Но, к счастью, ты выглядишь лучше, чем в прошлый раз.       Шэнь Юань опешил от столь непривычного комплимента. От этого человека в принципе комплиментов ждать не стоило в силу склочности характера, и все же нечто подобное было произнесено. Цинцю почти улыбнулся, прежде чем навязчивые мысли о причинах своего недомогания вновь вернулись в разум.       Тогда, надеясь спасти ребенка, он истощил весь свой организм и почти досуха испил запас духовных сил, стараясь с их помощью поддержать развитие плода. Он не чувствовал пальцев и испытывал частые головокружения. Едва ли тогда он мог выглядеть хорошо. Но неужели это было так… очевидно для всех вокруг?       — Я… Этот чувствует себя лучше, — замявшись, сказал тихо Цинцю, надев на лицо дежурную улыбку. Сердце все еще не успокоилось, кошмары все еще приходили к нему по ночам, но состояние тела, особенно после того, как затянулись шрамы, и впрямь значительно улучшилось. — Шиди Лю давно не было на Пике Искусств. Ты был в отъезде?       — На охоте, — согласился Цингэ. — Я принес тебе вулканическую ящерицу. Говорят, отвар из ее печени обладает хорошим согревающим эффектом, а из чешуи получаются сильные артефакты, успокаивающие нестабильную ци.       Шэнь Цинцю замер и медленно положил очередной листик обратно на стол перед собой. Цингэ все еще переживал из-за того случая. Неужели он ходил на ночную охоту специально за этим магическим зверем? Ради Цинцю? Это казалось слишком нелепым, чтобы быть правдой. И все же… именно Лю Цингэ, зная, что не одержит победы, годами бился с Ло Бинхэ в надежде вернуть его тело в родную школу.       Цинцю поднял взгляд и понял, что Цингэ неловко тоже. Он отводил глаза и потирал свою шею, будто хотел сказать что-то еще.       — Спасибо, — шепнул Шэнь Юань, чувствуя, как распространяется в груди тепло. — Я сделаю из чешуи шпильки для волос… если получится.       — Это хорошая идея, — засмущавшись, кивнул Лю Цингэ. С покрасневшими ушами этот человек выглядел нелепо и мило, но Цинцю вдруг поймал себе на том, что счастлив, что эта сторона шиди Лю так легко открывается перед ним, всего лишь чужаком из другой реальности. — Что ж, пора идти. Мои обалдуи наверняка еще даже не начинали готовиться.       Лю Цингэ порывисто поднялся и, вместо поклона коротко кивнув Цинцю, направился обратно к двери. Юань тоже вдруг поднялся с места.       — Я рад, — начал он, тут же журя себя за порывистость и делая голос тише, — что вы все заботитесь обо мне.       Эти слова многого стоили ему. И уж точно подобного никогда не произнес бы Шэнь Цзю, но все-таки эти слова казались важными, должны были быть произнесены. Увидь нынешнюю реальность прежний Цзю, был бы он хоть чуточку рад? Смог бы принять заботу своих братьев? Едва ли гордость позволила бы ему. И все же эта забота была нужна ему как воздух. Возможно, тогда он бы не погиб после того рокового отклонения ци.       — Очевидно!.. — начал Лю Цингэ, вот-вот готовый разразиться очередной гневной тирадой, но что-то — то ли выражение лица Шэнь Юаня, то ли внезапно всплывшее в голове воспоминание — не позволило ему закончить. Цыкнув, он взмахнул рукавом и просто вышел вон.       Цинцю знал, что он совсем не злился. А если и злился, то только из-за беспокойства о старшем собрате. И это грело сердце.

***

      Уже давно стемнело, но на Цюндин было светло как днем благодаря множеству разноцветных фонариков, развешанных на скосах крыш и в арочных проемах. В главной зале медленно собирались пиковые лорды, приглашенные гости, среди которых затесались несколько заклинателей из Хуаньхуа, и старшие ученики. Дети, конечно, не задержатся надолго в компании выпивающих взрослых: для них ученицы пика Сяньшу организовали представление и активные игры.       Шэнь Цинцю, не любивший предпраздничной толкотни и неловкого ожидания, вышел на террасу, к пруду. Сегодня было холодно и ветрено — пруд пустовал. Одинокие лотосы, тревожимые порывами ветра, вились и заплетались. Юань вдохнул полной грудью. На щеки упало несколько сбитых с пруда капель. Или это был дождь?       — Учитель, вы можете простудиться, — раздался над правым плечом голос ученика. На плечи, облаченные в белые, почти траурные одеяния, легла плотная черная накидка, до этого покоившаяся на широких плечах полудемона. — Лучше зайти в тепло.       — Здесь хорошо, — объяснил Шэнь Цинцю, благодарно пряча ладони под полами накидки, все еще хранящей тепло чужого тела. — Я подожду тут.       — Вам неуютно со всеми? — аккуратно спросил Ло Бинхэ, встав рядом и легко прислонившись к плечу.       Шэнь Юань слегка привалился к плечу супруга и задумался. После гибели его дочери это был первый выход в люди, и многие, заметив его сегодня в зале, и впрямь… пялились, будто надеясь выискать причину его недомогания в движениях и жестах. Но для всех этот длительный затвор оставался всего лишь безликим искажением ци, после которого мастер отправился в уединение. Действительно знали о произошедшем лишь некоторые пиковые лорды, среди которых были Цинъюань, Цинфан, Цинхуа и Цинци. Знал ли Цингэ? Судя по всему, нет.       Больше никто не знал, и в этом Шэнь Цинцю был уверен. Его боевые братья были надежными друзьями (возможно, за исключением Цинхуа, но этот мог разболтать только своему Мобэю). Они не посмели бы рассказать о трагедии и уж тем более огласить это публично. Поэтому Цинцю мог не волноваться о сохранности своей частной жизни, но его все еще волновало чрезмерное внимание окружающих. Да и те, кто знали, смотрели… странными глазами.       — Наверное, — все же шепнул Юань, вздохнув. — Этот мастер слишком долго укрывался на своем пике.       — Это не должно волновать посторонних, — нахмурился Бинхэ. — Если хоть кто-то начнет задавать вопросы по этому поводу, этот ученик заткнет всех невеж.       — Не перестарайся, — пожурил Юань. — Ты тоже на сегодняшнем празднике главным образом гость.       — Мне можно, — буркнул Бинхэ. — Тем более, если это способно предотвратить волнения учителя.       Шэнь Юань мягко усмехнулся и легко стукнул полудемона веером по плечу. Нужно было поворчать и отругать, как и следовало праведному учителю, но за эти слова ругать не хотелось. В конце концов, Бинхэ всего лишь заботился таким образом. И Цинцю решил побыть сейчас мужем больше, чем учителем.       Они вдвоем стояли у пруда еще около одной палочки благовоний и вернулись в зал только тогда, когда окончательно замерзли руки и щеки. Народу прибавилось. Все пиковые лорды, за исключением главы школы, уже собрались, а гостям из других школ уже подливали чай. Первые ученики скромно и торжественно стояли за спинами своих мастеров.       У Цинцю такой тоже был — неловко стоял в трех шагах от второго столика, слишком окруженный вниманием из-за отсутствия своего учителя. Мин Фань, хоть и изрядно вытянулся и возмужал за последние годы, все еще казался милым маленьким учеником, которым и был, когда Юань только попал в этот нелепый мир.       Добродушно усмехнувшись, Шэнь Цинцю медленно проследовал к своему месту, наблюдая, как мимолетом приветствует его ученик, прежде чем кивнуть и самому поприветствовать присутствующих гостей почтительным поклоном и изящно сесть на свое место, расправив рукава и полы праздничного ханьфу. Ло Бинхэ, подождав немного в задумчивости (определенно раздумывая, разрешит ли учитель подсесть к нему за стол), все же сел на стол справа, который Цинцю выпросил при организации специально для своего самовольного мужа.       По залу пронеслись шепотки, но эпицентром их, поморщившись, понял Цинцю, были заклинатели из других школ. Все-таки, он некоторое время назад отказался от совместной ночной охоты (а позже его просто не пустил туда Цинъюань), так что у многих за пределами Цанцюн вспыхнуло любопытство к этому факту.       Бинхэ рядом демонстративно кашлянул, заставив шепотки умолкнуть. Цинцю усмехнулся и мысленно поблагодарил мужа за сдержанность. Он мог и рыкнуть. Он мог и хорошенько припугнуть чужаков своей демонической силой. Уж Хуаньхуа о его силе был наслышан точно.       Вскоре к толпе присоединился и Юэ Цинъюань. Из его прически выбился едва заметный локон, но чтобы заметить это за флером идеальности, следовало очень сильно постараться. Глава школы перед Юаньсяоцзе был нарасхват, а уж когда началось празднование и подавно. И все же приветственную речь он выкатил неплохую. Красноречия ему было не занимать (хотя Юань знал, что Цинъюань исписал с десяток листов, набрасывая варианты).       Дождавшись окончания вступительной части, ученики почтительно заняли свои места во втором ряду, и все присутствующие наконец приступили к неторопливому ужину. Праздник начался с пустых разговоров и продолжился довольно активными обсуждениями последней совместной охоты. Когда ученики Цзуйсянь вынесли кувшинчики с алкоголем, в зале появились ученицы Сяньшу и Цинцзин.       Шэнь Цинцю поймал взволнованный взгляд Нин Инъин и кивнул. Она, последовав за всеми своими соучениками, коротко присела и заняла свое место, уложив на колени пипу. Цинцю очень постарался, чтобы его ученики достойно представили свой пик, а потому даже позволил взять из Чжи Шэну свой старый гуцинь (дерево поистерлось, но строил он отлично). По залу разнеслась мелодия эрху, которую тут же подхватила на пипе Инъин, и Цинцю гордо и довольно хмыкнул, прикрыв лицо веером.       Гости же во все глаза уставились на плавные движения дев Сяньшу, не смея оторваться от летящих сиреневых лент, следующих за их руками. Вечер заканчивался хорошо. Все-таки, они с Цинци и учениками проделали большую работу. Празднество было на высшем уровне, а выступления… Цинцю гордился этими детьми. Каждого из них было не стыдно выпустить в мир, где образование (и владение шестью искусствами в частности) им будет только на руку.       Когда шел к исходу час свиньи, когда уже закончили свои танцы девицы с Сяньшу, а из инструментов остались лишь гуцинь и сяо, а многих старших учеников и след простыл, Цинцю наконец позволил себе чуть отпустить маску благодушной веселости. Неторопливые умиротворяющие переборы струн в умелых руках Чжи Шэна навевали тоску, и Цинцю заслушался.       После всех этих беременностей, после гибели Шэнь Ай, почти вошедшей в мир, что-то в разуме этого старого Шэня сломалось. А может, эта отстраненность, наплывавшая на него иногда, пройдет со временем, когда улягутся самые болезненные воспоминания, а сердце перестанет скорбеть. Но сейчас, плавая между бережными ударами о струны и между нотами сяо, Цинцю грустил. Ему было больно от того, что все эти дети не увидели свет. И он все еще винил себя за произошедшее, несмотря на то, что тело Шэнь Цзю с самого начала не позволило бы Юаню стать родителем.       Что ж, может и к лучшему. Из главы пика едва ли получился бы хороший отец.       Вдруг запястья коснулась чужая рука, выводя из оцепенения, и Цинцю отвлекся от своих мыслей. Ло Бинхэ смотрел на него с плескавшейся в глазах грустью, но на губах его была мягкая улыбка. Поддержка, забота. После всех этих смертей отношения между ними стали неуловимо теплее и глубже. Цинцю прикрыл глаза и благодарно накрыл руку Бинхэ ладонью. Всего на пару мгновений. Правда: и в горе, и в радости.       Когда отзвучали последние ноты, Цинцю, задумавшись о чем-то, вытянул вперед руку и пролил на край стола немного вина, оставив растекшуюся неуклюжими брызгами дорожку. В память о своих детях. О Шэнь Ай и о тех, которым Цинцю малодушно не дал имени. Из груди вырвался усталый вздох. Пусть это будет последний день, когда Шэнь Юань бездумно выбирает надеть белое.       Лишь спустя несколько секунд Цинцю вдруг заметил неладное. В павильоне было тихо. Слишком тихо. Гости и лорды перестали разговаривать и — взгляд мельком скользнул по присутствующим — теперь смотрели на него. Шэнь Юань невольно опустил взгляд и сжал в руках опустевшую пиалу. Не следовало делать это при всех, подумалось отстраненно. Едва ли догадаются, но, сам того не желая, Цинцю привлек к себе лишнее внимание.       Но вдруг напротив раздался небольшой звяк, и Шэнь Цинцю услышал звук проливающегося вина. Он ошеломленно поднял взгляд и увидел, как по другую сторону зала Юэ Цинъюань тихо пролил и свое вино тоже, не глядя никому в глаза. Шэнь Юань выронил пиалу и закусил губу. В сердце защемило от боли и тихой благодарности. Цинъюань ведь был вовсе не обязан разделять его скорбь.       А потом свое вино пролили Ло Бинхэ, Му Цинфан и Ци Цинци, смолчав точно так же. Замешкавшись, это сделал и Шан Цинхуа. Повисла гнетущая тишина. Те, кто знал. И Юань не был уверен, был им благодарен за это или нет. Вдруг свою пиалу поднял Лю Цингэ и, не спрашивая, с серьезным лицом, пролил свое вино тоже. За ним после небольшой паузы последовали остальные лорды.       Кто знает, что было у них на уме и за кого они проливали вино, но у Цинцю заныло сердце от возникшего чувства… братства. Они в Цанцюн по-настоящему стали семьей. От этого на душе теплело, а в груди странно тянуло.       Цинцю сложил руки в благодарном жесте и легко взмахнул рукавом, взглянув на Чжи Шэна. Мальчишка, растерянный и удивленный, торопливо кивнул и вновь коснулся струн. По павильону разлилась спокойная и умиротворяющая мелодия. Мягко зазвучала следом сяо.

***

      Возвращались на пик уже после часа крысы, наблюдая, как с соседних пиков все еще лениво поднимаются в воздух небесные фонарики. Шэнь Цинцю кутался в теплую накидку мужа, а Ло Бинхэ бережно поддерживал его за руку, чтобы учитель вдруг не споткнулся в темноте.       Цинцю раздумывал. Во время празднества он много думал. Ему все еще было больно на душе, но что-то изменилось после этого вечера. Появилась навязчивая мысль, которую Юань все еще не знал, как воспринимать. Она встревожила его и обеспокоила, но, странное дело, решение уже казалось принятым.       Приостановившись, Цинцю мягко сжал предплечье Ло Бинхэ и поймал его взволнованный взгляд.       — Я хочу взять на следующем испытании учеников, — шепнул он тихо. — Троих учеников. Так будет правильно.       — Учитель…       — Не отговаривай меня.       Этого Юань действительно опасался. Ло Бинхэ был тем еще собственником и едва ли захотел бы делить своего драгоценного учителя с мелкими сорванцами, как это было в его ученичестве. И все же что-то в тоне полудемона насторожило.       — Этот ничтожный не будет отговаривать, — сказал он поспешно, а потом помедлил, будто стесняясь следующей своей просьбы. — Только пусть учитель позволит быть рядом, когда подойдет время вступительного испытания. Я… хочу быть рядом в этот момент.       Шэнь Цинцю кивнул, пряча улыбку в темноте.       Да. Так будет правильно.